Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история Загер Петер

Загадка Марлоу и трофеи Паркера: сокровище Корпус-Кристи-колледжа

Кембридж, такой как есть – сырой, холодный, абстрактный, формальный, – прекрасное место, чтобы писать, читать и работать.

Сильвия Плат (29 января 1956 г.)

28 февраля 1953 года Фрэнсис Крик зашел на ланч в таверну «Орел» на Бенет-стрит и объявил, что он со своим коллегой Джеймсом Уотсоном только что открыл тайну жизни. Речь шла о структуре ДНК, играющей ключевую роль в передаче наследуемых признаков. Оба молодых генетика из соседней Кавендишской лаборатории входили в число постоянных клиентов, весьма ценивших бочковое пиво этого заведения. Во дворе таверны 1667 года, где раньше останавливались почтовые кареты, теперь за кружками пива Green King сидят студенты и туристы. В «Орле» есть также бар ВВС, где во времена Второй мировой войны встречались английские и американские военные летчики, и часто эти встречи были последними. Перед вылетами они оставляли на потолке бара свои имена, они писали их копотью от свечи или помадой подружки.

Выйдя из трактира, мы увидим напротив угловатую строгую башню, бойницы которой устремлены на нас, словно взгляд древней совы. Это церковь Св. Бенедикта, которая стояла здесь еще до завоевания Англии норманнами. Характерной чередующейся кладкой вертикальных и горизонтальных камней англосаксонские зодчие добивались устойчивости и прямоугольности башен. Круглая арка под башней покоится на двух диких животных, вероятно, львах, – отголосок суровых языческих времен. У церкви Св. Бенедикта шесть колоколов, а то, как они могут звучать в прекрасных математических вариациях, открыл печатник Фабиан Стедмен, которого называют отцом английского искусства переменного звона.

Небольшой кладбищенский парк огибает эту старейшую в городе и графстве церковь, которая была построена около 1040 года, с позднейшими достройками и перестройками. По ту сторону стены из бутового камня, бок о бок с покойниками живут студенты Корпус-Кристи-колледжа. Веками главный вход в колледж располагался рядом с церковью, почему и колледж часто называли Бенет-колледж, пока в 1827 году не появилась настоящая, большая сторожевая башня, и парадный вход в неоготическом стиле со стороны Трампингтон-стрит.

Корпус-Кристи – единственный из всех колледжей Оксфорда и Кембриджа, основанный двумя городскими гильдиями, а не представителями аристократии или Церкви. Это произошло в 1352 году, поскольку уже тогда купечество осознало преимущества высшего образования. Кроме того, горожане благодаря своему колледжу надеялись обрести влияние в университете, дабы не всегда попадать впросак в спорах между town и gown. Однако когда в 1381 году крестьянский бунт достиг Кембриджа, «буржуазное» происхождение колледжа Тела Христова и Пресвятой Девы Марии никак не защитило его от гнева горожан. Во время грабежей удалось спасти рог в серебряной оправе, из которого студенты Корпус-Кристи-колледжа до сих пор пьют прощальную чашу, отмечая удачно сданные выпускные экзамены.

Если вы из величественного переднего двора повернете направо, то из xix века сразу попадете в xiv век, в скромный и тесный мир Средневековья. Булыжная мостовая, овал газона, окруженный косоугольным каре низких зданий: это Олд-корт, возведенный между 1352 и 1377 годом, старейший двор в колледжах Кембриджа, сохранившийся в первоначальном виде. Контрфорсы и мансарды – дополнения xvi века, как и камины в северном крыле; до того времени школяры жили без отопления. На одну спальню приходилось несколько студентов, и вокруг спальни группировались четыре клетушки для занятий, каждая с узким оконцем. Некоторые из этих окошек еще можно увидеть, а общие спальни давно переделаны в двухкомнатные апартаменты на одного студента или преподавателя, хотя по-прежнему без персонального туалета. Историк и эколог Оливер Рэкхем, член Корпус-Кристи-колледжа, рассчитал, что для строительства двора Олд-корт потребовалось примерно тысяча четыреста дубов и всего около сотни тонн древесины для полов и фахверковых стен между лестницами. Часовней для колледжа более двух столетий служила соседняя приходская церковь Св. Бенедикта. На лестнице R в Олд-корте, в те времена единственном дворе колледжа, в 1580 году поселился сын сапожника из Кентербери, стипендиат Кристофер Марлоу.

Здесь началась причудливая карьера драматурга елизаветинской эпохи, которым восхищались такие разные люди, как Гёте, Брехт и Дерек Джармен. Марлоу был мастером маскарада. Одно из множества его лиц всплыло в 1953 году во время реставрационных работ за деревянной обшивкой стен в ректорской резиденции, особенно долгожданное, поскольку других достоверных портретов Марлоу не существует. На портрете изображен мужчина двадцати одного года с мягкими чертами лица, львиной гривой, в батистовом воротничке, руки сложены на груди поверх черно-красного с прорезями бархатного жабо – слишком шикарно для сына сапожника. Датирован этот сомнительный в плане идентичности шедевр 1585 годом, из чего следует, что написан он был через год после получения Марлоу степени бакалавра. На портрете есть девиз: «Что меня питает, то меня разрушает». Парадоксальный, как и сам Марлоу, словно тайна всей его жизни заключена в этом портрете, висит он теперь в старой комнате отдыха, где члены колледжа выпивают перед обедом портвейн.

«Корпус славится своим портвейном, – говорит привратник, показывавший мне портрет Марлоу. – В годы хорошего урожая члены колледжа покупают тысячи бутылок, винный погреб расположен рядом с ректорским».

В часовне колледжа похоронен Уильям Уилкинс; это финальный жест расположения к нему, потому что из всех своих неоготических творений Уилкинс, архитектор Лондонской национальной галереи, больше всего любил Нью-корт (1823–1827) Корпус-Кристи-колледжа.

И если даже наша любовь к ажурным орнаментам и зубчатым коронам уже не так велика, этот двор таит в себе настоящее сокровище. Оно находится в южном флигеле, за восемью неотюдоровскими окнами, и называется Паркеровской библиотекой. Выставка «Миллениум», которую я там видел, едва ли могла быть проще и сенсационнее одновременно. Из своей коллекции библиотека выделила по одной книге на каждое столетие. Первым было издание Canterbery Gospels (Кентерберийские Евангелия) vi века, которое покидало колледж только на время интронизации нового архиепископа Кентерберийского в сопровождении двух членов колледжа. Одной из последних была Insectorum sive minimorum animalium theatrum Томаса Мофета, первая иллюстрированная английская книга о насекомых 1634 года. Ранние копии трудов Цицерона, Амвросия, Блаженного Августина и Беды Достопочтенного, роскошно иллюстрированная Библия из аббатства Бери-Сент-Эдмундс (ок. 1135), работы первого известного нам по имени английского художника, мастера Хьюго, – около семисот рукописей хранится в библиотеке этого колледжа, в том числе английские, французские и фламандские часословы, более сотни инкунабул, шедевры раннего книгопечатания. Только в Британской и в Бодлианской библиотеках есть более полные собрания англосаксонских рукописей, чем в Паркеровской библиотеке. Ядром своей коллекции библиотека обязана сыну суконщика из Нориджа, Мэттью Паркеру. Он был студентом и членом колледжа Корпус-Кристи, потом стал его ректором, вице-канцлером университета и наконец архиепископом Кентерберийским. Будучи духовником Генриха VIII, ему удалось спасти от уничтожения фанатиками веры бесценные свидетельства книжной культуры Средневековья из монастырских и соборных библиотек. Этот изумительный трофей библиофил-церковник впоследствии подарил своему колледжу вместе с роскошным столовым серебром. В таких спонсорах Корпус-Кристи-колледж нуждается и сегодня, а точнее – в тридцати миллионах евро на запоздалую модернизацию библиотеки.

Около одиннадцати тысяч книг Паркеровской библиотеки были изданы до 1800 года. На сделанных по эскизам Уилкинса полках наряду с классиками можно найти видных литераторов из Корпус-Кристи-колледжа: Кристофера Марлоу, Джона Флетчера, Кристофера Ишервуда. «Нет первых изданий Джона Каупера Поуиса», – сокрушается библиотекарь. Поуис, в свою очередь, самый плодовитый из современных английских романистов, в студенческие годы мечтал вовсе не о Паркеровской библиотеке. Нет, не книги открывали ему тайны бытия, а мхи и лишайники на стене за Музеем Фицуильяма.

Две церкви обрамляют Корпус-Кристи-колледж: церковь Св. Бенедикта с севера и церковь Св. Ботольфа с юга. Св. Ботольф (или Ботульф) жил в vii веке и был настоятелем монастыря, одним из ранних святых-покровителей Восточной Англии. Если вы как турист не хотите подвергнуться нападению разбойников, не забудьте поставить свечку Св. Ботольфу, ведь он и покровитель путешественников. Церкви, посвященные ему, можно найти, как правило, на въезде в город, как в Кембридже, пусть даже теперь это выглядит иначе. В Средневековом Кембридже церковь Св. Ботольфа располагалась у южных ворот города, на лондонской дороге. Трампингтонские ворота давно снесены, но Ботольф-лейн с ее выкрашенными в пастельные цвета коттеджами проведет вас вдоль кладбища прямо в Средневековье.

Гении из велосипедного сарая: Олд-Кавендиш

Кембридж в моей семье был аксиомой, как соленая овсянка на завтрак, и все мои мысли об Оксфорде казались такой же ужасной ересью, как и мечты о сладкой булке с молоком.

Клаф Уильямс-Эллис (1971)

Нигде в Кембридже Средневековье и современность не встречаются так естественно, как на Фри-Скул-лейн. На этой улочке с обратной стороны от Корпус-Кристи-колледжа, напротив его закопченных стен, расположен вход на олимп естественных наук. Ядерная эпоха и генетическая революция – все это началось здесь, в старой Кавендишской лаборатории. Когда она открылась в 1873 году, в Кембридже было всего девятнадцать студентов, изучавших естественные науки. Сегодня же только с Кавендишской лабораторией связаны имена тридцати с лишним нобелевских лауреатов, от Эрнеста Резерфорда до Джона Кокрофта. А в лекционном зале имени Кокрофта 29 апреля 1980 года состоялась первая лекция человека в инвалидной коляске, который не мог произнести ни одного слова: профессора математики Стивена Хоуинга.

Только в середине xix века Кембриджский университет уравнял естественные науки в правах с гуманитарными, включив их в экзаменационный список. Новые лаборатории и лекционные залы стали строить на бывшей территории Ботанического сада, к востоку от Фри-Скул-лейн. В центре этого района стоит физическая лаборатория, которую основал Уиль ям Кавендиш, тогдашний канцлер университета. В Кавендишской лаборатории Джеймс Клерк Максвелл исследовал природу световых волн, а сэр Джозеф Джон Томпсон открыл существование электрона. Дж. Дж. Томпсон превратил Кавендишскую лабораторию в ведущий центр экспериментальной физики. Его последователю Эрнесту Резерфорду в 1919 году удалось впервые расщепить ядро атома. Лорд Резерфорд возглавлял ядерные исследования в Кембридже до смерти в 1937 году. У одного из ближайших его коллег, Петра Капицы, во дворе напротив Кавендишской лаборатории была своя собственная, Мондовская лаборатория, названная по имени промышленника и филантропа Монда. На клинкерном фасаде рядом со входом в институт, где теперь располагается отдел аэрофотосъемки, изображен крокодил с разинутой пастью, барельеф Эрика Гилла (1936). Крокодил – прозвище, которое Капица дал коллеге Резерфорду, чей громкий голос был слышен задолго до того, как он появлялся – сигнал тревоги, как часы, что проглотил крокодил в «Питере Пэне». У самого Резерфорда, защитника свободной науки, не было внутренних часов, которые могли бы предостеречь его от Капицы, и в конце 1920-х годов тот передал результаты атомных исследований в Москву.

В велосипедном сарае во дворе Кавендиша в 1947 году родилась легендарная лаборатория молекулярной биологии. Тринадцать Нобелевских премий вышли из этого института. Ее инициаторами были венский эмигрант, химик Макс Перуц и выпускник Тринити-колледжа Джон Кендрю. К этой команде, желавшей исследовать молекулярные структуры биологических систем, примкнули Френсис Крик и Джеймс Д. Уотсон, тоже совершенно разные люди: англичанин Крик с медицинским образованием, в тридцать пять лет все еще не имевший докторской степени, и Уотсон из Чикаго, двенадцатью годами младше, в прошлом орнитолог. В апреле 1953 года им удалось «безумное предприятие», как назвал это позже Крик, – представление ДНК в виде двойной спирали, содержащей всю генетическую информацию и наследственные характеристики живого существа. За это далеко идущее открытие в биологии xx века Крик и Уотсон вместе с физиком Морисом Уилкинсом в 1962 году получили Нобелевскую премию по медицине.

В том же 1962 году, когда их коллеги Перуц и Кендрю получили Нобелевскую премию по химии, лаборатория молекулярной биологии обрела новую квартиру на южной окраине города, на территории нового Адденбрукского госпиталя. Там немецкому иммунологу Георгу Кёлеру вместе с аргентинцем Сезаром Мильштейном удалось совершить еще один глобальный прорыв в биомедицине и получить в 1984 году за свои исследования Нобелевскую премию. Пионеры ксенотрансплантации (межвидовой трансплантации органов) работают в исследовательской лаборатории в Кембридже, центре британской биотехнической индустрии.

В 1973 году, через сто лет после основания, Кавендишская лаборатория переселилась в новые помещения на западной окраине города. При этом большинство других лабораторий также оставили прежние квартиры на Фри-Скул-лейн. Остался лишь конгломерат строений, пустынных, как задний двор большой клиники.

Все, что университет с xix века строил для своих ученых, снова входит в почти гениальное противоречие с качеством научных исследований, расцветших в этом эстетическом вакууме. Сегодня этот квартал носит эвфемистическое название Площадка новых музеев.

Не пугайтесь бетонного колосса, построенного по проекту сэра Филипа Доусона в конце 1980-х годов для зоологического факультета. На приподнятой платформе скелет финвала указывает на вход в Зоологический музей. Здесь мы можем обозреть весь цикл творения, пусть и в витринах, вплоть до гигантского ленивца, вымершего в конце плейстоцена. Здесь же хранятся останки птиц и рыб, которых привез Дарвин из экспедиции на «Бигле», а дарвиновский микроскоп оказался среди сокровищ соседнего Уиппловского музея истории науки. Астролябии, солнечные часы, навигационные и измерительные приборы, телескопы, спектроскопы – все это восхитительное собрание восходит к Роберту Стюарту Уипплу, председателю Кембриджской компании научных инструментов, по сей день процветающей фирмы, соучредителем которой в 1878 году был младший сын Дарвина Горацио. Среди прочих вещей она создала и первые в мире сейсмографы.

Для своих быстро растущих научных отделений университет в 1900 году приобрел владения Даунинг-колледжа, расположенные наискосок от Кавендишского комплекса. За несколько десятилетий даунинговская площадка была плотно застроена разномастными и заурядными зданиями. По проекту оксфордского архитектора Т. Дж. Джексона из клинкерного кирпича было построено здание вдоль Даунинг-стрит, стилистическое попурри в эдвардианском духе (1904–1911). Туда переехали два университетских музея, Музей археологии и антропологии и Седжвиковский музей наук о Земле, где сосредоточена одна из лучших в мире коллекций окаменелостей. Над одной из дверей можно видеть воплощение alma mater Catabrigia – каменный барельеф обнаженной женщины, несущей солнце, контейнер и лабораторную мензурку под девизом Hinc Lucem et Pocula Sacra – символический призыв к студентам пить из источника света, мудрости и знания.

Кембриджскими учеными решаются не только глобальные научные задачи вроде ядерных и генетических исследований. В 2000 году два физика, Томас Финк и Йонг Мао, опубликовали новаторскую книгу с множеством элегантных математических решений другой насущной проблемы: «Восемьдесят пять способов завязывать галстук».

Томас Грей переезжает: из Питерхаус-колледжа в Пемброк-колледж

Ректоры колледжей – это дюжина седовласых аристократов, помешавшихся на своей гордости; члены колледжа – ленивые, пьяные, тупые и невежественные создания.

Томас Грей – Горацио Уолполу (31 октября 1734 г.)

Вдождливые дни два ручья текут по Трампингтонстрит в широких каменных желобах. Эти желоба появились в 1749 году, по ним вода из источника поступает в центр города. Они называются Пот и Пем, и различить их легче, чем Твидлдама и Твидлди: Пем течет со стороны Пемброк-колледжа, а Пот – со стороны расположенного напротив Питерхаус-колледжа, который также называют Потхаусом. Вот так все просто устроено в Кембридже. Как-то, когда он был студентом, Кольридж пришел на помощь двум пьяным, упавшим в бурлящий поток водосточного желоба. «С-спасите м-моего друга, – промямлил один из них. – Н-не обращайте внимания на м-меня, я умею плавать!»

Легко опознать и принадлежащие колледжу велосипеды пемброкских студентов. Все они помечены литерой V, инициалом Марии де Валенса, графини Пемброк, которая основала колледж в 1347 году. По фасаду уже не видно, насколько он стар; его полностью обновили в начале xviii века, снабдив стенами из выбеленного тесового камня с зубцами.

Сильные стороны Пемброк-колледжа – естественные науки и ориенталистика. Здесь преподавал физик викторианской эпохи Джордж Габриэль Стокс, которому мы обязаны правилом Стокса о длине волны фотолюминесценции, законом Стокса о силе сопротивления в бесконечно вязкой среде, стоксом (единицей кинематической вязкости), стоксовой формулой преобразования криволинейного интеграла – продолжать или нет?

Пемброк-колледж – это кембриджский уголок поэтов. Нет другого колледжа, из которого вышло бы столько поэтов, что их хватило на собственную антологию: Эдмунд Спенсер, Ричард Крэшоу, Томас Грей, Кристофер Смарт, Тед Хьюз – пятнадцать «пемброкских поэтов», и это не считая Дэвида Генри Уилсона, чей Джереми Джеймс по популярности едва не уступает Гарри Поттеру, писатель-сатирик Том Шарп, автор кампусных романов, обессмертивший образ старшего привратника.

В 1951 году Тед Хьюз, получив стипендию, приехал в Кембридж изучать англистику. На третий год учебы в Пемброк-колледже, когда он в очередной раз (а происходило это раз в неделю) мучился над написанием эссе, ему приснилось, что в комнату, хромая, вошла раненая лисица, положила окровавленную человеческую руку на пустую страницу и сказала: «Кончай с этим, ты нас истребляешь». Литературоведение противно натуре поэта, так понял юный лирик свой сон и выбрал себе другие предметы для выпускного экзамена – антропологию и археологию. После того как Тед Хьюз, сдав экзамен, познакомился с Сильвией Плат, таких простых решений проблем, как в этом случае с эссе, у него не находилось.

Из переднего двора мы мимо холла проходим к Айви-корту. В южном флигеле этой пристройки xvii века Томас Грей нашел то, что искал: покой картезианского монастыря. Его «Элегия, написанная на сельском кладбище» принесла скромному дону больше славы, чем он желал. В отличие от Теда Хьюза Грей отказался от должности поэта-лауреата. С 1756 года он жил отшельником на первом этаже Хичем-билдинг на лестнице I в таком уединении, что студенты бросали еду и бежали на него смотреть, если он показывался снаружи. Чем занимался он в своих трех комнатах? Делал заметки к лекциям, которых ни разу не прочел, собирал материал для истории литературы, которую так и не написал, изучал генеалогию и китайские династии, переписал линнеевскую классификацию насекомых латинским гекзаметром – короче говоря, это был ученый чудак, который ни в одном колледже, и даже в Пемброк-колледже, не нашел бы понимания в наше время. «Я словно тот паук, которому нечего больше делать, как только плести свою паутину, переползать в другое место и снова плести», – говорил он о себе.

Рукопись знаменитой «Элегии, написанной на сельском кладбище» является сокровищем Старой библиотеки в северо-западном углу переднего двора. Прежде здесь находилась часовня колледжа. Теперешнюю капеллу построил на свои средства Мэттью Рен, епископ Или, в знак благодарности за свое освобождение из Тауэра после восемнадцати лет, проведенных там во время пуританского правления. Подряд на строительство Мэттью Рен в 1665 году отдал начинающему архитектору из Оксфорда, своему племяннику. Это был пример непотизма с превосходным результатом, поскольку племянника звали Кристофер Рен.

Пемброкская часовня стала дебютом Рена, он окончил ее в 1665 году, еще до завершения Шелдоновского театра в Оксфорде. Это римский храм с барочным фонарем, и его классический стиль был чем-то совершенно новым для Кембриджа. С каким чувством пропорций и ритма Рен проектировал своего первенца, ясно показывает западный фасад церкви. Капители коринфских пилястров, гирлянды и урны на фронтоне – эти замечательные примеры искусства каменотесов стали характерными чертами более поздних церквей Рена. Первоначально часовня стояла без пристроек; тесовый камень на лицевом фронтоне со стороны Трампингтон-стрит и кирпич по бокам. Скромный прямоугольный интерьер, рассчитанный на восемьдесят членов общины колледжа, был расширен на восток в 1880 году; новые хоры с коринфскими мраморными колоннами строились по проекту Джорджа Гилберта Скотта-младшего.

В алтарном помещении часовни стоит резное кресло, реликвия протестантского мученика. Кресло Ридли (если это, конечно, оно) напоминает нам о бывшем члене ученого совета и ректоре Пемброк-колледжа, епископе Николасе Ридли, который был казнен в Оксфорде в 1555 году. «Сладостный дух» пемброкского сада, в верности которому он клялся в последнем своем письме, обещая «унести его с собой на небеса», до сих пор не выветрился. В этом саду ботаник Уильям Тёрнер, современник Ридли, изучал растения, давая им первые английские названия. С тёрнеровской New Herball начинается систематическая ботаника в Англии. За рядом платанов на юго-восточном углу сада расположено самое новое пемброкское студенческое общежитие, построенное по проекту лондонского архитектурного бюро Эрика Перри (1997), приятная компенсация за невыразительность викторианских построек Альфреда Уотерхауза (1871–1873).

В нежном четырнадцатилетнем возрасте Уильям Питт-младший вселился в бывшую квартиру Грея в Пемброк-колледже. Через десять лет он уже был премьер-министром, самым молодым в британской истории. Как человек, спасший Европу от Наполеона, Питт вернулся в свой колледж в виде бронзовой статуи в натуральную величину, облаченный в римскую тогу. На этот памятник, установленный перед библиотекой, было пожертвовано столько денег, что их хватило и на финансирование Питт-билдинг в 1833 году, нового здания университетской типографии на Трампингтон-стрит. Из-за башен, украшенных фиалами, это здание в неотюдоровском стиле выглядит как церковь; есть даже излюбленный студенческий розыгрыш – послать первокурсника на мессу во Fresher’s Church (церковь новичка). Но гораздо более приятную перспективу представляет Fitzbillies, удобно расположенный рядом с колледжем, где продают легендарные челсийские булочки – сладкие булочки с изюмом и корицей, возможно, самые липкие в мире. Fitzbillies – это булочная-кондитерская, основанная в 1922 году и принадлежащая Пемброк-колледжу. Она свои шоколадные торты рассылает по всему миру, и даже в Новой Зеландии их вкус воскрешает воспоминания о былом, во многом так же, как прустовское пирожное «Мадлен».

Напротив пемброкской часовни Рена от Трампингтонстрит ответвляется улочка, такая же милая, как ее название – Св. Девы Марии (Меньшой) (Литтл-Сент-Мэри-лейн). Выбеленные коттеджи по одну сторону улицы, а по другую кладбище с маленькой церковью – такие уголки называют романтическими, но здесь есть кое-что еще. С 1925 года местные жители и прихожане ухаживают за диким садом, который разбил в церковном дворе один дон из Тринити-колледжа. Это сеть извилистых, переплетающихся тропинок, живописный ландшафт в миниатюре, где между могилами развернулась пышным ковром растительная жизнь: ракитник, колокольчики, душистые фиалки, вонючий морозник, аконит и мыльнянка, герань и козлобородник, который здесь также называют Полдень-Джекпора-в-постель, потому что цветки у него раскрываются только на утреннем солнце. Около двухсот видов растений обнаружил в этом кладбищенском парке ботаник из волонтерской организации по защите естественных ареалов растительного и животного мира Великобритании, и это не считая мхов и лишайников. Светло-желтым цветом цветет здесь Rosa cantabrigiensis (кембриджская роза).

Газовым освещением на Литтл-Сент-Мэри-лейн, раритетным для Кембриджа, мы обязаны Артуру Пеку, профессору классической филологии. Он собирал викторианские газовые фонари, заполняя ими все принадлежавшие ему комнаты.

Маленькая церковь, примыкающая к этому саду, тоже называется Св. Дева Мария (Меньшая). В ней есть восточное окно с ажурным орнаментом в стиле пламенеющей готики и памятная доска викария Годфри Вашингтона, жившего в начале xviii века. Рассказ о том, что из трех звезд и полос на гербе Годфри Вашингтона в итоге получился американский флаг, – одна из геральдических историй, которая гарантированно порадует туристов из бывших английских колоний. А викарий Св. Девы Марии (Меньшой) и в самом деле приходился двоюродным дедом Джорджу Вашингтону, первому президенту Соединенных Штатов.

Рядом с этой церковью, которая до середины xiv века, когда ее отстроили заново, называлась церковью Св. Петра, располагается старейший кембриджский колледж: Питерхаус. Основал его в 1284 году бенедиктинский монах Хуго де Бэлшэм, епископ Или, под девизом «На пользу общества». Дом Св. Петра был первым общежитием школяров в городе, практиковавшим новые правовые нормы и образ жизни коллегиального института.

Великие имена окружают Питерхаус-колледж, как острия его ограды из позолоченной бронзы. Здесь учился физик Генри Кавендиш и лорд Кельвин, предсказавший гибель планеты от глобального потепления, гений вычислительной техники Чарлз Бэббидж, кинозвезда Джеймс Мейсон, неудачливый политик от Партии тори Майкл Портилло по прозвищу Полли, елизаветинский поэт Томас Кэмпион, сочинявший чудесные песни с лютневым аккомпанементом, и инженер Фрэнк Уиттл, который еще студентом запатентовал свое изобретение газотурбинного двигателя. Влияние этих выпускников Питерхауса несоразмерно велико по сравнению с колледжем, который всегда оставался интимным и самым маленьким в Кембридже – на двести пятьдесят студентов. Очень долго он был оплотом роялистских симпатий и англиканского благочестия, настолько консервативным, что стал принимать женщин лишь в 1985 году. Не напрасно Питерхаус-колледж страдает от ярлыка «Портерхаус» из кампусного сатирического романа Тома Шарпа. Чтобы опровергнуть его, колледж даже пригласил к себе Мадонну прочитать лекцию. Она оказалась умнее, чем думали местные доны, и не приехала.

Что мы видим со стороны улицы? Слева клинкерный флигель с острой крышей и готическим эркером, елизаветинская библиотека; справа – жилое здание в стиле классицизма с венецианским окном; в центре – восточная стена часовни, смелая смесь перпендикулярной готики и Ренессанса. Но это лишь прелюдия к стилистическому попурри Питерхауса. Трапезная xiii века, впоследствии украшенная прерафаэлитами, палладианская архитектура xviii века, тюдоровская готика xix века, многоэтажное здание 1960-х годов – да и кто может ожидать единообразия после семисот с лишним лет истории?

За колоннадой переднего двора поблескивает зеленое каре Олд-корта, который куда старше, чем можно предположить по георгианским решетчатым окнам и фасадам из тесового камня. В год смерти основателя колледжа, в 1286 году, в южном крыле был построен холл, старейшее из сохранившихся колледжских зданий в Кембридже.

С тех пор трапезная пережила множество смен художественного вкуса, пока в 1870 году Джордж Гилберт Скотт, отреставрировав, не привел ее в тот вид, который мы наблюдаем сейчас: блестящий пример викторианской неоготики благодаря вкладу Arts & Crafts Морриса и его коллег. Тюдоровский камин 1501 года Уильям Моррис декорировал своим волшебным кафелем с маргаритками 1861 года, стены – росписью по трафарету с растительным рисунком. Его друзья, прерафаэлиты Эдвард Бёрн-Джонс и Форд Мэдокс Браун, сделали эскизы витражей с идеализированными портретами Аристотеля, Данте и Спенсера – англиканская образовательная программа в духе античности (1870–1874).

Даже соседняя комната отдыха 1460 года – произведение искусства Уильяма Морриса: стены с дубовыми панелями, яркий кафель камина, витражи Форда Мэдокса Брауна и Эдварда Бёрн-Джонса, чьи мотивы соединяют в себе любовь к маргариткам с фигурами из чосеровской «Легенды о примерных женщинах». В этой комнате с таинственным полумраком в 1997 году казначею Питерхауса явилось одно из двух привидений колледжа, дух его предшественника Френсиса Доуиса, который в 1789 году повесился на колокольной веревке. Этой веревкой, что отрадно, в колледже пользуются до сих пор.

Лишь в 1632 году Питерхаус-колледж обрел собственную часовню, а до тех пор на службы по галерее ходили в соседнюю приходскую церковь Св. Девы Марии (Меньшой). Открытые колоннады фланкируют часовню колледжа, архитектора которой мы не знаем. Коллаж стилей так же необычен, как и ее расположение. Башенками в стиле перпендикулярной готики и классическим фронтоном восточный фасад часовни обращен к переднему двору, западный фасад с барочным искривленным щипцом повернут к Олд-корту. Из богатого интерьера упомяну только одну деталь: фламандское распятие, трогающее драматизмом, в восточном окне (1639) было в 1855–1858 годах дополнено витражным циклом мюнхенского мастера Макса Айнмиллера – примечательный альянс назарейского благочестия и Англо-католической церкви.

Палладианский жилой флигель рядом с часовней проектировал кембриджский архитектор-любитель, сэр Джеймс Бэрроу, ректор Киз-колледжа. К первым выпускникам Питерхауса, переехавшим в 1742 году в Бэрроуз-билдинг, принадлежит и Томас Грей. Он остался в нем жить и после выпускного экзамена по юриспруденции, пока его не выжили оттуда грубые выходки студентов. Мисс Грей, как они называли этого застенчивого молодого человека, панически боялся огня, и у него всегда была наготове веревочная лестница на случай пожара. Однажды ночью его разбудил тревожный крик «Пожар!». Грей вылез из окна и приземлился в ведро с водой. Скрытую часть этой истории можно увидеть со стороны Трампингтон-стрит: чугунные перила на окнах верхнего этажа, к которым Грей крепил свою веревочную лестницу. После этого розыгрыша 1756 года поэт переехал на другую сторону улицы в Пемброк-колледж, первый и последний раз в жизни.

Тысячи нарциссов цветут в саду Питерхаус-колледжа. Я шел вдоль края Коэ-Фен через парк, где колледж еще в 1930-е годы держал стадо благородных оленей, а потом вокруг задней стороны Фицуильямовского музея к Уильям-Стоунбилдинг. Многоэтажка в таком неподходящем месте? В 1964 году Лесли Мартин и Колин Джон Уилсон – оба бывшие профессора архитектуры в Кембридже – спроектировали эту восьмиэтажную башню студенческого общежития из клинкерного кирпича с геометрически строгим членением оконных рам, словно в подражание Алвару Аалто. «Абсолютный хлам, – ворчит Дэвид Уоткин, историк архитектуры и член Питерхаус-колледжа. – Башня разрушает кембриджскую традицию структуры внутренних дворов. В ней нет смысла – это гротеск, настоящее безумие».

Дом для всех искусств: шедевры Музея Фицуильяма

Демонстрация обнаженных фигур в публичной галерее всегда сопряжена с некоторыми затруднениями.

Уильям Уэвелл, ректор Тринити-колледжа (1855)

Доводилось ли вам видеть львов более надменных, чем те, что сидят перед Музеем Фицуильяма? Они величественно расположились на своих пьедесталах по обе стороны от лестницы, которая ведет к монументальному портику с колоннами из глубины Трампингтон-стрит в высокие сферы храма искусства. Какими жалкими кажутся скромные коттеджи напротив! Но есть и исторический зазор в менталитете, который еще более велик, чем контраст между хижинами и дворцами. В год революции 1848 года, когда на континенте из-под топоров летели головы, кембриджцы открывали Музей Фицуильяма. «О ты, счастливый Кембридж»[96]. Доступ в музей, как одно из учреждений университета, сначала был только у членов колледжей, три дня в неделю допускали и других посетителей, при условии, что они «прилично одеты». Дресс-код имел превосходство над классовой борьбой.

Основанием Музея Фицуильяма мы обязаны бывшему студенту Тринити-холла, ирландскому виконту Ричарду Фицуильяму. Это был классический знаток и поклонник музыки, который всю жизнь коллекционировал итальянскую и фламандскую живопись, гравюры, книги, иллюстрированные рукописи Средневековья.

Холостяк, перед смертью в 1816 году виконт Фицуильям подарил университету сто сорок четыре картины, в том числе полотна Тициана, Веронезе и Пальма иль Веккьо, десять тысяч книг и часть других коллекций и в придачу свое состояние, вложенное в рентные облигации «Компании Южных морей», на строительство музея. Архитекторский заказ выиграл Джордж Базеви, ученик сэра Джона Соуна.

Фицуильямовский музей Базеви, строительство которого началось в 1837 году, один из самых больших классических музеев Европы, по концепции задуман как храм искусства наподобие мюнхенской Глиптотеки архитектора Лео фон Кленце или Британского музея Роберта Смёрка. Но Базеви продолжил в обе стороны классический портик и открыл массивный фронтон, что придало фасаду в неогреческом стиле барочное ощущение движения. Открытия своего музея Базеви не увидел, он погиб, упав со строительных лесов в кафедральном соборе Или. Лестница и холл обрели теперешний вид благодаря Чарлзу Роберту Кокереллу и Чарлзу Барри (1846–1875), торжественно-помпезный, с обилием мрамора и золота, словно входишь в господский дом викторианской эпохи.

Музей Фицуильяма, кратко называемый Фиц, – это Лувр в миниатюре. Почти все мировые культуры и эпохи представлены здесь в отдельных работах, не подавляя кошмаром изобилия, как, скажем, в музее Метрополитен. Спектр экспонатов простирается от греческих амфор ваз до японского фарфора и корейской керамики, от скульптуры Ренессанса, рукописей музыкальных и поэтических произведений до мебели, монет и майолики. Поскольку я в этой Стране чудес, как и Алиса, готов последовать совету Короля Червей («Начинай с начала»), то мы оказываемся в цокольном этаже, в залах античности, где меня встречает «Небритый каменотес» из Египта. Эта карикатура, нарисованная в xii веке до н. э. на осколке известняка, показывает нам каменотеса за работой, будничный эпизод, подкрепляющий значение стилизованного формального искусства Древнего Египта. Это один из многочисленных фрагментов, найденных в Дейр-эль-Медине, поселении неподалеку от Фив, где жили ремесленники, украшавшие гробницы в Долине царей.

Центральный зал со световым люком в старом здании отдан британскому искусству. Здесь и в соседних помещениях можно в концентрированном виде получить представление о главных и второстепенных его представителях, увидеть портреты, ландшафты, жанровые сцены Хогарта, Гейнсборо, Констебла, от натурализовавшихся фламандцев Антони Ван Дейка и Ганса Эворта, придворного живописца Марии Тюдор, до Бена Николсона, Генри Мура и британского поп-арта 1960-х годов.

В Музее Фицуильяма также выставлено «Прощание с Англией», знаменитая картина 1855 года Форда Мэдокса Брауна, посвященная переселенцам, моделями для которой послужил он сам вместе с членами своей семьи (копия 1860 года).

Иногда одна-единственная картина способна полностью передать дух какого-то места, историю страсти. Такой картиной является «Джимкрэк», написанная Джорджем Стаббсом в 1765 году. Бытовая сцена, изображающая жокея на серой лошади на Ньюмаркетской пустоши; слева виднеется столб ограды, за которой проходят скачки, справа – кирпичное здание, где обтирают вспотевших во время скачек лошадей. Тонко просчитана геометрия линий, планов и промежутков, баланс композиции. Джимкрэк был суперзвездой своего времени и принес владельцам и букмекерам состояния. В наше время лошади Стаббса являются суперзвездами на рынке произведений искусства.

По соседству с такими вершинами английской истории культуры в Музее Фицуильяма есть один отдел, который можно легко проглядеть из-за формата работ, которые в нем представлены: портретные миниатюры на пергаменте, эмали на слоновой кости. Наряду с собранием Музея Альберта и Виктории это самая значительная коллекция страны.

С начала XVI до середины xix века английская миниатюрная живопись развилась в национальное искусство, особенно во времена Тюдоров и Стюартов. Виртуозными работами представлены мастера этого жанра, прежде всего Николас Хильярд и его ученик Исаак Оливер. Одному художнику из Тюбингена тоже удалось сделать при дворе Георга III карьеру миниатюриста – это Иеремия Майер, один из основателей Королевской академии.

Царствует в этом кабинете редкостей, как и положено, опять Генрих VIII – вернее его портрет, написанный в 1526 году учителем Гольбейна Лукасом Хорнболтом, размером с почтовую марку (пятьдесят три на сорок восемь миллиметров). Это один из самых ранних сохранившихся миниатюрных портретов, нагляднее всего демонстрирующий происхождение этой тончайшей техники от средневековой книжной живописи.

Иллюстрированные рукописи тоже присутствуют в витринах музея, и по крайней мере два раритета вам стоит посмотреть: бретонское Евангелие (ix – x вв.) и часослов Греев–Фицпейнов (около 1300 г.), фантастически украшенный рисунками животных и гротесками, который продал музею Уильям Моррис.

Одной из точек притяжения в музее являются итальянцы в галерее Курто. Тициановская «Венера и Купидон с лютнистом», рядом «Венера и Купидон» Пальма иль Веккьо – очаровательные картины, выписанные весьма соблазнительно. Не удивительно, что ректор Уильям Уэвелл с его викторианскими воззрениями настаивал на том, чтобы убрать полотна из экспозиции. «Что такое красота?» – спрашивают эти работы и отвечают актом насилия: «Тарквиний и Лукреция», сцена изнасилования кисти позднего Тициана, написанная им для своего венценосного мецената Филиппа II. Мертвенного цвета тело, терновый венец и полное одиночество, таким представил Гвидо Рени Христа на картине 1639 года Ecce Homo, волнующий образ в этой галерее шедевров.

Настоящей сокровищницей страны является кабинет гравюр Музея Фицуильяма, в котором насчитывается около двухсот пятидесяти тысяч единиц графики, богатейшее собрание английских акварелей, индийской миниатюрной живописи, гравюр Рембрандта и рисунков голландских мастеров xvii века. Выделяются акварели и цветные эстампы Уильяма Блейка, этого визионера Апокалипсиса, иллюстрации Библии и Данте из собрания Джеффри Кейнса. А его брат, экономист Мейнард Кейнс, своей любовью к Сезанну, Пикассо, Браку и Матиссу позволил музею хотя бы вскользь коснуться модернизма. Новые современные работы включают произведения Дэмиэна Хёрста и Марка Куинна, который учился в Робинсон-колледже. Куинн произвел фурор необычными концепциями, такими как скульптуры из его собственной замороженной крови или проект «Алисон Лаппер», выставленный на Трафальгарской площади.

На индивидуальность и качество фондов музея накладывают отпечаток частные коллекционеры, Курто и Ротшильды, а также Генри Броутон, который в 1973 году подарил Музею Фицуильяма более тысячи картин с натюрмортами фламандских и голландских мастеров xvii – xviii веков, коллекцию в коллекции. Здесь есть даже галерея для расписных вееров.

Я люблю Фиц и из-за некоторой эксцентричности. Все представлено в традиционной академической манере университетского музея, что по сравнению с современной тенденцией быстрой смены впечатлений в потребительской культуре выглядит почти революционно.

Порчу картин в результате глобального обмена музейными экспозициями лорд Фицуильям предотвратил, дальновидно посвятив этому вопросу отдельный пункт завещания: ни одну картину из его собрания нельзя никуда передавать даже под залог.

В список меценатов музея вписал себя американский коллекционер и миллиардер Пол Меллон. После смерти в 1999 году этот бывший студент Клэр-колледжа оставил Музею Фицуильяма около восьми миллионов долларов на расширение музея, включая Галерею Курто и открытие новой Галереи Меллона в 2004 году.

Я никогда не ухожу отсюда без улыбки Мадонны. Одному художнику, Йосу Ван Клеве, она удалась особенно восхитительно, очень земной, с истинно фламандским жизнелю бием.

По пути к Ботаническому саду

О! Это был очень мудрый человек! В зависимости от того, сколько воды выливала из себя корова, он мог сказать, сколько литров молока она дает, а по тому, как его лошадь машет хвостом, мог предсказывать погоду.

Студенческая сатира на извозчика Томаса Гобсона (1544–1631)

Если супница из челсийского фарфора с изображением карпа в Музее Фицуильяма пробудила у вас аппетит, то прямо напротив музея вы найдете лучший рыбный ресторан в городе. В тюдоровском коттедже располагается филиал компании Loch Fyne Oyster из шотландского Аргайла, где вам предложат лукуллов пир, от лосося на завтрак до устриц на ужин.

Если бы вы отравились рыбой, то несколько лет назад могли бы обратиться в соседний Адденбрукский госпиталь. Как и музей, университетская больница была создана на средства бывшего члена колледжа Джона Адденбрука. С момента открытия в 1740 году Адденбрукский госпиталь много раз расширялся, пока в 1863 году викторианский архитектор Мэттью Дигби Уайатт не привел фасад почти к теперешнему его виду, с аркадами, балконами и рядом декоративных арок. Сто лет спустя последние возможности для расширения были исчерпаны. Новая клиника на южной окраине города стала крупнейшей университетской больницей в Европе, выдающимся медицинским учебным и исследовательским центром.

Старое здание Адденбрукского госпиталя пережило удивительное возрождение. Там в 1996 году королева Елизавета открыла Институт исследований в области менеджмента, названный Институтом Джаджа в честь своего главного спонсора, предпринимателя и выпускника Тринити-колледжа сэра Пола Джаджа. Заняв место между университетом и экономикой, бизнес-школа Джаджа является новым учреждением в духе времени, как, впрочем, и ее архитектура.

Добавив красный, зеленый, синий цвета и центральный фронтон, Джон Оутрам постмодернизировал викторианский фасад: сильный колористический ход позволил сохранить внешний вид здания, но радикально изменить внутреннее пространство, заново сконструировав его. От мраморных полов до самой крыши открывается высокий светлый атриум, словно раскрашенные диснейлендовскими аниматорами декорации к «Метрополису» – фильму Ф. Ланга по роману Т. фон Харбоу, метафорической и научно-фантастической антиутопии (1927). Между мощными колоннами пронизывают про странство, взлетая зигзагом с этажа на этаж, наружные лестницы мимо расположенных под углом ходов и балконов, синих, серых, красных, охристых – смесь Леголенда и Карнакского храма. Многоцветность ошеломляет. Именно здесь потенциальная бизнес-элита учится организовывать и оптимизировать, из этого громадного детского манежа выходят наши будущие глобальные игроки.

Еще несколько слов о материале Джона Оутрама. Blitzcrete называет он свою специальную смесь из дробленого кирпича и бетона; изготовленный в контрастных цветах вариант каменного литья называется doodlecrete. Классический ордер колонн Оутрам заменил на робо-ордер своих высокотехнологичных колонн-монстров, внутри которых прячутся вентиляция и кабели, увенчанные египетскими капителями. Вход для поставщиков института Джаджа на Теннис-корт-роуд Оутрам полностью перестроил в новый флигель. Массивный, как миланский замок Сфорца, вдохновивший его, этот замковый блок раскрывает словарь Оутрама: крепкие цилиндрические формы, тяжелые карнизы, геологические слоистые стены.

Это пестрый уличный театр, эксцентричная развлекательная архитектура. Проект был первым большим выходом в свет этого аутсайдера среди английских архитекторов, который до того занимался в основном постройкой частных домов, среди которых числится поместье шведского тетрапаковского миллиардера Ханса Раузинга.

Если вы последуете за водосточными желобами дальше по Трампингтон-стрит к границе города, то на углу Ленсфилдроуд наткнетесь на фонтан Гобсона. Золотой ананас венчает шестиугольное сооружение в стиле барокко, которое до 1856 года стояло на рыночной площади. Там более двухсот сорока лет жители Кембриджа брали питьевую воду, чистую родниковую воду из соседних известняковых холмов Гог-Магог-хиллс. Придумали водопровод ректоры двух колледжей, университет и город совместно реализовали план, а назван он был в честь Томаса Гобсона, извозчика, пожертвовавшего на фонтан свои средства в 1614 году. Другие были только умны, а он был умен и популярен. Джон Мильтон написал ему эпитафию, и его имя стало нарицательным. Если кто-нибудь хотел нанять у него лошадь – неважно, студент или дон, – получал именно ту, что стояла ближе всего к воротам конюшни, якобы потому, что она дольше находилась здесь и лучше отдохнула. Выбора не было, отсюда и расхожее выражение «выбор Гобсона».

На Ленсфилд-роуд есть небольшой музей, посвященный большим приключениям во льдах. QUASEVIT ARCANA POLI VIDET DEI («Раскрывший тайны полюса узрит тайны Бога») – гласит надпись на карнизе крыши. Институт полярных исследований, названный по имени исследователя Антарктики Роберта Фолкона Скотта, был открыт в 1934 году участником экспедиции на корабле Terra Nova, впоследствии профессором географии в Кембридже Фрэнком Дебенхэмом. На стенах мемориальные вещи, в витринах фотографии, письма, последние дневниковые записи. В этом музее, относящемся к факультету географии и геологии, история полярных исследований становится наглядной в своих реликвиях: компасы, ледоруб, кусочек бисквита, шелковый лоскут палатки Амундсена, оставленной им на Южном полюсе в 1911 году.

Что такое хорошая архитектура? Зайдите за угол, и вы увидите ее: Центр кристаллографических данных на Юнион-роуд. Узкий, сделанный вручную кирпич, с него все начинается. Строгие, ясные формы, куб без монотонности. Кирпичная кладка рядом со входом искусственно взломана, обнажая кремневую стену, как прожилок в кристалле, – шутливый сигнал из сферы деятельности кристаллографов. Банк данных для них был построен в 1993 году по проекту архитектора Эрика Сёренсена, им же был разработан интерьер: обстановка из красного дерева, тромплейно-мраморные полы. Сёренсен и его жена Корнелия Зибрандтсен проектировали также соседний центр молекулярной информатики «Юнилевер», подразделение химического факультета университета (2001).

Еще несколько улиц, и мы наконец оказываемся на природе – в Ботаническом саду. Когда в 1846 году он был открыт по инициативе наставника Дарвина, профессора ботаники Джона Хенслоу, он располагался в чистом поле, как и вокзал неподалеку, открытый годом ранее. В день открытия сада посадили голландскую липу. Она и по сей день растет у западной границы сада, рядом с Трампингтонскими воротами. Эти кованые ворота раньше стояли на входе в старый Ботанический сад на Фри-Скул-лейн. Там в 1762 году кембриджский университет, существенно позже оксфордского, разбил небольшой сад, предназначенный для изучения лекарственных растений, но открытый для всех желающих. То, что в старом саду выносилось за скобки как растения «для чистого удовольствия», то есть цветы и деревья, сегодня в изобилии представлено в Ботаническом саду.

В западной части территории в шестнадцать гектаров еще сохранилась викторианская планировка: центральная аллея, широкие площадки газонов, озеро, питающееся из гобсоновского водопровода, и «систематические грядки», на которых около тысячи шестисот видов морозостойких кустарниковых растений демонстрируют свои родственные связи. Эуфорбии, лютиковые… Все тщательно подписано, нам нужно лишь нагибаться, получая пользу от научных изысканий, пока не заболит спина, как у студента-ботаника в первом триместре. Так, мы увидим на «хронологических клумбах» около двухсот видов заморских растений, упорядоченных хронологически, соответственно датам их ввоза в Британию, а в «саду генетики» – влияние генетических факторов на дикие и культивированные растения. Особый интерес в Ботаническом саду вызывают национальные коллекции тюльпанов, бергений, фритиллярий и манжеток, камнеломок, жимолости и гераней.

Как во всех хороших садах, в этом и зимой есть своя прелесть; особенно радуют глаз кизиловые с их зелеными, красными, черными и охристыми стволами. Любители растений найдут здесь коллекции ив, просвирников и можжевельников, экзотические раритеты вроде Pinus cembroides var. monophylla (однохвойной сосны), Umbellularia (калифорнийского лавра, или дерева головной боли), Metasequoia glyptostroboides (метасеквойи с конической кроной), китайского реликтового дерева, долго известного только по ископаемым фрагментам, пока в 1941 году его не удалось обнаружить на территории одного китайского храма. Некоторые ботанические чудеса света можно увидеть в этом саду, где содержится около восьми тысяч видов. А в теплицах – к смущению вегетарианцев – вы найдете коллекцию плотоядных растений.

Планируется построить новый центр для посетителей, с кровлей из кедрового гонта и солнечных элементов, спроектированный лондонским архитектором Эдвардом Каллинаном.

Два корифея среди современных садовников Англии являются выпускниками Кембриджа: Пенелопа Гобхауз (Гёртон-колледж) и Кристофер Ллойд (Кингз-колледж). В 1660 году, еще до того как появился Ботанический сад, Джон Рэй опубликовал Catalogus Plantarum circa Cantabrigiam nascentium. Рэй был доцентом Тринити-колледжа и преподавал греческий язык и математику, что не помешало ему каталогизировать все растения в Кембридже и его окрестностях. Пройтись по местам, описанным в каталоге, – разве это не интересно? Вот, к примеру, лебеда, или марь вонючая, обнаруженная Рэем у стен Питерхауса: растет ли она там до сих пор? Ждем ваших комментариев.

Благородный вход и веселый выход: Даунинг-колледж и Эммануил-колледж

Когда мне исполнилось четырнадцать, отец послал меня в колледж Эммануил в Кембридже, где я пробыл три года, прилежно отдаваясь своим занятиям.

Джонатан Свифт. «Приключения Гулливера» (1726)

Когда звезда комик-группы «Монти Пайтон» Джон Клиз учился в Даунинг-колледже в начале 1960-х годов, новая библиотека еще не пристроилась у входа. Она выглядит так, словно ее проектировал чиновник из «Министерства глупых походок», пройдясь пародией по архитектурной истории стилей. Афинская башня ветров поднимается над палладианской виллой, а дорический портик взывает к величию античных храмов. Этот анахронизм 1992 года обнаруживает более тонкий юмор на метопах фриза под портиком. Вырезанные в камне символы сообщают нам о предметах, которые здесь можно изучать. Двойная спираль ДНК олицетворяет биологию, радиотелескоп – астрономию, песочные часы – историю, лавровый венок – английскую литературу, Вавилонская башня – иностранные языки. Весы правосудия указывают на традиционную область знаний этого колледжа, в котором преподавал знаменитый историк права Фредерик Уильям Мейтленд. Один литературный гуру своего времени также был членом Даунинг-колледжа, «человечек с острым языком и злым юмором, точь-в-точь похожий на кривоного гнома», как Сильвия Плат в 1955 году отрекомендовала Ф. Р. Ливиса.

Уже через несколько шагов чуть ли не физически начинаешь ощущать особенность Даунинг-колледжа. С деловой Риджент-стрит мы попадаем не в какой-нибудь хорошо знакомый монастырский внутренний двор, а в парковый ландшафт, окруженный зданиями, похожими на храмы, открытый с южной стороны, с видом поверх широкого травяного газона до острого шпиля на колокольне Св. Марии на Хиллс-роуд. Ни один колледж в Кембридже не создает такого ощущения пространства, аркадской иллюзии благородного занятия наукой, спокойного обучения.

Даунинг-колледж был учрежден строительным спекулянтом, сэром Джорджем Даунингом. В честь его дедушки в Лондоне была названа улица Даунинг-стрит. Основатель колледжа скончался в 1749 году, затем последовала долгая тяжба за наследство, пока, наконец, в 1800 году колледж не обрел свой устав. Это был первый новый колледж, появившийся за двести с лишним лет. Архитектуру курировал сам король Георг III. Колледж должен был воспроизводить классический стиль «и никакой готики». Конкурс выиграл двадцативосьмилетний ученик Уильям Уилкинс, член Киз-колледжа. Его проект 1806 года вошел в историю архитектуры.

Вместо традиционных внутренних дворов средневекового колледжа проект Уилкинса предполагал группу отдельных павильонов, открытым каре огибающую прямоугольник паркового газона. Даунинг-колледж был первым колледжем в кампусном стиле, еще до университета Виргинии, первого американского кампуса Томаса Джефферсона. Кроме того, Даунинг-колледж отмечает поворотный момент в английском классицизме, поворот от римско-палладианских к греческим архитектурным формам и к греческому возрождению. Простота и достоинство, обнаруженные в греческой архитектуре, с археологической точностью соответствовали новым вкусам грекофилов, к которым в Кембридже принадлежал и лорд Байрон. В полу возле алтаря в часовне колледжа есть кусочек греческого мрамора из храма в Спарте, раскопанного тьютором колледжа, – культовое соединение религии и грекофильства. Не удивительно, что даже в наши дни здесь раз в три года проходит Кембриджский фестиваль греческого театра, где произведения исполняются на языке оригинала, начиная с «Аякса» Софокла в 1882 году.

Свой храм учености Уилкинс сумел возвести лишь частично: ректорская резиденция в конце восточного флигеля – первое законченное здание (1807–1810), а по другую сторону от газона расположен его двойник, трапезная колледжа. Оба здания с ионическими портиками; за ними последовали дома для членов колледжа и студентов, простые и без украшений, но с элегантными дверными проемами и карнизами из изысканного кремово-коричневого известняка. Дорические пропилеи, которые Уилкинс планировал на северной стороне, построены не были, как и монументальное южное крыло. Вместо этого Эдвард Барри разбавил его концепцию, соединив павильоны 1873 года проходными флигелями. Сэр Герберт Бейкер закрыл северную сторону, в центре которой его преемник построил часовню с колоннадой, портиком и фронтоном в стиле греческого возрождения (1953).

Что может по-настоящему современное зодчество в таком окружении, показывает профессорская комната отдыха к западу от трапезной. Стройными бетонными колоннами и переломленными фронтонами павильон Билла Хауэлла цитирует мотивы Уилкинса структурным отголоском, смелой геометрической абстракцией античности. Это всерьез напугало членов колледжа, и для дальнейших работ по расширению был приглашен Куинлан Терри. Он в 1987 году построил Говард-билдинг, конференц-центр в стиле ретро-шик. Фасады украшены коринфскими колоннами, пилястрами, фронтонами и урнами. В прилегающем жилом здании в Говард-корте (1994) ностальгия продвинулась еще дальше, от дорической колоннады в современном исполнении к библиотеке на входе, претенциозной мешанине постмодерна. Исторические реконструкции Куинлана Терри придают классицизму Даунинг-колледжа призрачные черты.

Участок Паркера – это большой луг для игр и пикников по другую сторону Риджент-стрит, земля, которая была в 1587 году сдана в аренду некоему Эдварду Паркеру, повару Тринити-колледжа. В 1613 году town и gown договорились об обмене участками. Колледж передавал паркеровский участок городу и получал за эти десять гектаров земли меньший, зато расположенный в центре Бакса, где теперь стоит библиотека Тринити-колледжа. Так все остались довольны, и мы тоже, потому что участок Паркера остался в общественном пользовании, невозделанным, как место отдыха на природе для всех желающих.

Герой романа Яна Бурумы «Игра махараджи» индийский принц Ранжи, который учится в Тринити-колледже, завершая джентльменское образование, именно на этом лугу переживает первый триумф в игре в крикет. Элегантность его игры, сделавшая его любимцем публики на Паркеровском лугу, не вполне соответствует реальности, которую вы можете наблюдать совсем рядом: за студенческой турбазой расположена площадка Fenner’s – священный для нации крикетный газон.

Давайте не будем отвлекаться на очередные классические фасады на Сент-Эндрюз-стрит и посетим Эммануил-колледж. Когда я вошел в передний двор, по газону наискосок шла утка с утятами, что нашему брату запрещено. Этот колледж, как меня заверили, единственный в Кембридже держит уток. Они обитают в парковом пруду за часовней, где доминиканцы когда-то разводили рыбу. На землях распущенного монастыря черных братьев в 1584 году был основан Эммануил-колледж. Его основателем был сэр Уолтер Майлдмэй, канцлер казначейства Елизаветы I. Этим первым колледжем, созданным после Реформации, Майлдмэй хотел способствовать образованию протестантских священников. «Я слышала, – сказала королева, – вы учредили пуританский колледж?». «Нет, мадам, я далек от мысли предпринимать что-либо противоречащее вашим законам, – ответил сэр Уолтер. – Но я посадил семя, а какие плоды принесет дуб, который из него вырастет, знает один Бог». Эммануил-колледж стал оплотом пуритан. Теология по-прежнему является сильной стороной этого заведения, из которого вышли многие из так называемых кембриджских платоников, философов трезвой набожности, пытавшихся в духе платонического гуманизма увязать разум и веру.

В xvii веке ортодоксальный дух церковной реформы архиепископа Лауда вынудил многих пуритан отправиться в эмиграцию. Из ста сорока оксбриджцев, отправившихся до 1645 года в Америку за свободой совести, сто четыре были из Кембриджа, из них треть из Эммануил-колледжа – больше, чем из всего Оксфорда. Новая Англия была «страной Иммануила», как тогда часто говорили. Одного из оказавшихся там выпускников Эммануил-колледжа звали Джон Гарвард. Умерев в 1638 году в возрасте тридцати лет в Новом Свете, он оставил колледжу, незадолго до этого основанному на окраине Бостона компанией Massachusets Bay, половину своего состояния и всю библиотеку – триста двадцать девять книг. Его коллекция состояла в основном из библейских комментариев и проповедей, но там были и классики, такие как Гомер, Сенека и Цицерон, – рабочая библиотека пуританского священника. Его именем был назван Гарвардский университет. Каждый год Гарвард и Эммануил-колледж обмениваются студентами-стипендиатами. Финансируется эта программа из фонда бывшего студента Эммануил-колледжа, химика Гершеля Смита, который столько заработал на усовершенствовании противозачаточных пилюль, что в итоге оставил своей alma mater около семидесяти миллионов евро.

У Эммануил-колледжа, известного просто как Эмма, есть часто фотографируемый вид, который открывается из аркады входного двора: часовня архитектора Кристофера Рена.

Спроектирована она была в 1666 году, когда Рен еще не стал знаменитым, а закончена в 1674 году, как и колоннады по обе стороны от часовни. Превосходный баланс между прямоугольными и круглыми формами подчеркивает качество каменного орнамента. Рен использовал кеттонский известняк, который при определенном освещении становится бледно-розовым. В отличие от пемброкской часовни, первой работы Рена в Кембридже, классически строгой, здесь прослеживаются барочные черты. Разорванный фронтон украшен часами, над которыми надстроен высокий фонарь. Здесь есть праздничные гирлянды, гроздья плодов между коринфскими капителями полуколонн и пилястр. Самым барочным элементом является иллюзорная планировка, поэтому собственно часовня начинается не сразу за фасадом, а на некотором расстоянии. За открытыми аркадами тянется длинная галерея, которая проходит по всей длине крыла, – тюдоровский мотив, к которому Рен прибегнет еще раз, желая представить ректора наравне с его коллегой из Куинс-колледжа. Простота отличает интерьер часовни, несмотря на обилие лепнины и резьбы по дереву. Окна с яркими витражами славят викторианское прошлое Эммы: Джон Гарвард рядом с Кранмером, Тиндейлом и другими героями истории Протестантской церкви.

Лапина ясенелистная, восточный платан и другие замечательные деревья растут в саду Эммануил-колледжа. А во дворе Нью-корт есть садик, где выращивают зелень для кухни, цветочная коробка в тюдоровском стиле, выдержанная в зеленых и серых тонах, геометрическая, как картины Питера Мондриана. Рядом с этим двором Майкл Хопкинс в 1995 году построил для колледжа концертный и театральный зал, шедевр в мизерном пространстве, из кеттонского камня, как и часовня Рена. Этот бриллиант называется Куинс-билдинг, что дает студентам подходящий повод для упражнений в остроумии. Вот их совет будущим однокашникам: на собеседовании в Эмме не обязательно спрашивать: «А что, Куинс-билдинг и правда дискотека для геев?»

По ту сторону Кема

В своей жизни я никогда не проводила столько приятных часов подряд, как в Кембридже. Мы гуляли все время – от одного колледжа к другому… Они понравились мне больше всего.

Мэри Лэмб (1815)

«Только не еще один колледж!» Этот крик я услышал от измученного туриста, когда шел по мосту Сильвер-стрит-бридж. Неужели мы еще не посмотрели все важное там, в центре Кембриджа? Зачем еще и за реку? Однако если отказаться от посещения западной части, получится, что мы игнорируем развитие университета за последние сто тридцать лет. Там, на другом берегу, в конце xix века открылись первые женские колледжи Гёртон и Ньюнэм, а после 1960 года – и колледжи для уже имеющих высшее образование, созданные исключительно для подготовки академических кадров, число которых после Второй мировой войны так возросло, что в старых колледжах для них не осталось места. Да и колледжи, появившиеся в послевоенное время (Черчилль-колледж и Робинсон-колледж), находятся в западной части Кембриджа, где между викторианскими виллами и спортивными площадками еще можно найти свободное местечко. Уже в 1934 году строительство башни университетской библиотеки отметило начало экспансии по ту сторону от Бакса, появление нового кампуса на точке пересечения исторических и современных колледжей.

Длинными рядами выстроились ялики у подножия Сильвер-стрит-бридж. Целые поколения студентов выпивали здесь свои пинты пива в Anchor Inn, The Mill и просто на природе, на небольшом островке у мельничной запруды. Этот луг называется Прачкиной лужайкой, потому что здесь колледжи когда-то отбеливали свое белье. Не только названия, но и сами заливные луга являются реликтами средневекового Кембриджа, остатками топи, которая своими белыми ивами и болотцами с черной водой пробирается в город, еще не настолько одомашненная, как Бакс. Коровы, лошади, овцы пасутся на заливных лугах, веками находящихся в общинном пользовании, не тронутых пестицидами и гербицидами. Здесь в изобилии растут дикие растения – зюзник, подмаренник, сердечник луговой, – а над ирисами звонко жужжат стрекозы. А вдоль реки идет дорога на Гранчестер.

Дарвин-колледж и Ньюнэм-колледж: дом для «синего чулка»

Чего бы я ни отдал за то, чтобы и на моей родине увидеть такой женский колледж, как этот.

Иван Тургенев о посещении Ньюнэм-колледжа (1878)

На узком, вытянутом участке земли между Сильвер-стрит и боковым рукавом Кема в 1964 году был основан Дарвин-колледж. Он был первым в Кембридже, рассчитанным только на людей с высшим образованием, запущенный и профинансированный тремя колледжами (Киз-колледжем, Сент-Джонс-колледжем и Тринити-колледжем). Выбор названия связан с историей кембриджской семьи. Эрмитедж, Ньюнэм-Грейндж и Олд-Грэнери – три здания постройки начала xix века, в которых разместился колледж, принадлежали наследникам Чарлза Дарвина. Его сын Джордж, профессор астрономии в университете, купил Ньюнэм-Грейндж в 1885 году, и до 1962 года там жил внук Дарвина, сэр Чарлз Гэлтон, ректор Крайстс-колледжа. И пусть Дарвин-колледж не пускает к себе посетителей, мы все-таки можем познакомиться с genius loci в мемуарах внучки Дарвина, резчицы по дереву Гвен Рейверат, выросшей в Ньюнэм-Грейндж. Ее книга «Фрагмент эпохи» описывает исчезнувший Кембридж ее детства, викторианские обычаи и ритуалы, эксцентричных дядюшек, тетушек и двоюродных дедушек – весь этот особенный, удивительный академический клан в тени великого Дарвина.

Флигель из клинкерного кирпича соединяет эти три дарвиновских дома в один сквозной колледж, с идиллическими садиками у реки и собственным причалом для яликов. С противоположного берега видно оригинальное в архитектурном плане здание архитекторов Джереми Диксона и Эдварда Джонса (1994). Словно баржа у мельничного пруда стоит Дарвин-колледж на светлом кирпичном фундаменте: деревянный настил, балконы на консолях, за ними залы для семинаров и читальные залы. В этом колледже есть кафедра, первая, которую финансируют университеты Кембриджа и Гамбурга, дарвиновская профессура для геолога, который занимается наукой и преподает попеременно в двух городах.

Когда Дарвины еще жили здесь, вспоминает Гвен Рейверат, мимо их дома ходили студентки Ньюнэм-колледжа, одетые как «синие чулки», и дядя Уильям огорченно замечал: «Почему эти юные женщины всегда ходят в пальто такого отвратительного цвета?» А под пальто мистер Дарвин, однако, мог бы открыть для себя прерафаэлитский облик студенток из поколения, пристально следящего за модой, – тех, что украшают стены в Ньюнэм-колледже обоями от Морриса. Авангард – это они, а не old boys, мужской мир университета, насчитывающий несколько веков.

Второй женский колледж, основанный через два года после открытия Гёртон-колледжа, начал свой путь в 1871 году в съемном доме на Риджент-стрит, дом № 74, всего пятью студентками и одной женщиной-принципалом – Анной Джемаймой Клаф. Она была движущей силой этого предприятия, сестра поэта-викторианца Артура Хью Клафа, которому принадлежат часто цитируемые строки: «Не говори, что бой бессмыслен». Имел ли смысл бой, стало ясно через четыре года, когда студентки мисс Клаф переехали в собственное помещение в Ньюнэме. Эта деревня на окраине Кембриджа и дала колледжу имя.

К первым студенткам Ньюнэм-колледжа, которые по пути на лекции в городе проходили мимо окон Дарвинов, относятся такие выдающиеся суфражистки, как сестра Литтона Стрэчи Пернель, впоследствии ректор Ньюнэм-колледжа, и яркая Джейн Харрисон, специалист по греческому языку и культуре, заядлая курильщица и модница, одна из гламурнейших фигур почтенной науки об античности. Своими книгами о происхождении религии греков Джейн Харрисон, можно сказать, возглавила так называемых кембриджских ритуалистов. Академическая супер-дама, чьи лекции были столь же блестящи, как и выходы в сапфическом образе на вечеринках «Блумсбери». К первым студенткам Ньюнэма относятся также Элен Гладстон, дочь премьер-министра, и Элеонора Бальфур, сестра более позднего премьера, и они не единственные из высших сфер, кто доказал интерес либеральных слоев высшего общества к основанию такого колледжа. Элеонора Бальфур вышла замуж за дона Тринити-колледжа, который во всех смыслах был страстным поклонником Ньюнэм-колледжа, философа-этика Генри Сиджвика. Его именем названа платановая аллея, на солнечной стороне которой стоит колледж.

Красный кирпич, большие белые деревянные окна, голландский щипец – весь шарм стиля королевы Анны представлен в Ньюнэм-колледже, смотреть на который лучше всего из сада. С кокетливым изяществом, в гирляндах, масках, пилястрах раскрывает свое орнаментальное богатство это искусство кирпичной кладки. «Домашней коллегией» назвал архитектор Бэзил Чемпнис свой проект для женщин Ньюнэма. Он хотел создать для первых академических дам ощущение приватной, семейной надежности – что-то от уюта голландских домов. Популярный в те времена голландский красно-кирпичный стиль был новым для университетской архитектуры; он уводил от Тюдоров и неоготики мужских колледжей, оставаясь в остальном не менее консервативным. Показательная «стройка для ‘синих чулков’», – писала Маргарет Бирни Викери, своего рода феминистское преуменьшение для Англии на излете викторианской эпохи.

Вместо закрытых внутренних дворов Бэзил Чемпнис построил ряд домов вдоль Сиджвик-авеню. Каждая студентка должна была принадлежать одновременно и к небольшой семье дома, и к большому сообществу колледжа. Чемпнис работал в Ньюнэме около тридцати пяти лет, до 1910 года. Он построил здание Олд-холл и неизменную сторожевую башню рядом – монументальный пример эдвардианской архитектуры, а также Клаф-холл с его элегантным столовым залом и двумя большими круглыми эркерами. Поскольку студентки прикладной физики или химии в те времена не могли посещать коллег-мужчин, для них пришлось строить собственные лаборатории. Часовня изначально не была предусмотрена в проекте в отличие от Гёртон-колледжа, зато имелась богатая библиотека – не в последнюю очередь потому, что во время основания Ньюнэм-колледжа женщинам не позволяли пользоваться университетской библиотекой. Для раритетов библиотеки, книг и инкунабул до 1800 года, среди которых есть «Нюрнбергская хроника» Хартмана Шеделя 1493 года, лондонский архитектор Джоанна ван Хейнинген в 1981 году построила миниатюрное здание, пожаробезопасное и с климатической установкой, поддерживающей определенный микроклимат. Оно словно шкатулка для драгоценностей из кирпичиков «Лего»: кирпичные стены выкрашены в горизонтальную полоску под цилиндрическим сводом со свинцовым покрытием.

Самый недавний пример удачной современной архитектуры – Розалинд-Франклин-билдинг Боба Эллайза. Это общежитие для молодых ученых, построенное в 1995 году, названо по имени рентгенографа Розалинды Франклин, рано умершей выпускницы Ньюнэм-колледжа, проделавшей серьезнейшую работу по подготовке открытия ДНК Криком и Уотсоном. Так что не все они стали «стаей школьных учительниц», по снисходительному замечанию Вирджинии Вулф, приехавшей в колледж в 1928 году изложить свое видение «сестры Шекспира» кембриджским студенткам.

К известным выпускницам Ньюнэма относятся такие писательницы, как Сильвия Плат, находившая, что все женщины-тьюторы – «синие чулки» со странностями, А. С. Байатт и ее сестра Маргарет Дрэббл, актриса Эмма Томпсон, теперешний генеральный директор Британского фонда охраны памятников истории и культуры Фиона Рейнольдс, феминистки Джермейн Грир и Мэри Арчер, специалист по солнечной энергии и невозможным мужчинам вроде Джеффри Арчера. Разве они не удивительны, эти old girls Ньюнэм-колледжа: Джулия Нойбергер, первая женщина-раввин в Англии, и Сесилия Гапошкин, первая женщина, которая стала профессором астрономии в Гарварде в 1956 году?

Предсказания на костях и инкунабулы: книжный ковчег университета

Ни разу за три моих года в Кембридже – повторяю: ни разу – не навестил я университетской библиотеки и даже не позаботился выяснить, где она расположена.

Владимир Набоков. «Память, говори» (1966)

Однажды весенним утром я шел по цветущей вишневой аллее в саду Сельвин-колледжа и думал о Джоне Сельвине Гаммере, который учился здесь. В 1990 году, в самый разгар кризиса, связанного с «коровьим бешенством», он вместе со своей дочерью Корделией стоял перед камерой и заставил ее съесть бифштекс, чтобы заверить общественность в безопасности местной говядины. Здесь, в саду его колледжа, когда-нибудь установят памятник этому другу крупного рогатого скота: монументальный бифбургер от Класа Ольденбурга.

Сельвин-колледж, построенный в 1882 году, был призван стать цитаделью англиканского воспитания. Так он сейчас и выглядит. Тюдоровская неоготика, красный кирпич, как в Кибл-колледже в Оксфорде, чьи статуты были взяты Сельвин-колледжем за образец. Надпись на греческом над воротами – присяга верности идеалам «мускулистого христианства», эффектно воплощенным в жизнь Джорджем Огастесом Сельвином, давшим колледжу свое имя. Студентом он был участником первых гонок на яликах-восьмерках в 1829 году между Кембриджем и Оксфордом. Кембриджцы проиграли, а он впоследствии стал епископом Новой Зеландии.

Если бы члены Сельвин-колледжа не отвергли проект студенческого общежития, предложенный Джеймсом Стирлингом в 1959 году, у нас был бы повод задержаться здесь подольше.

А так мы идем дальше, к Сиджвик-сайт, где этот шотландский архитектор в 1964–1968 годах построил исторический факультет, принесший университету славу и множество неприятностей. Два семиэтажных прямоугольных крыла с административными помещениями и лекционными залами, а между ними веерообразный стеклянный купол библиотеки и читального зала. Для того времени это был шок: промышленный кирпич, блочное остекление! Все это годится для инженерного факультета, но не для исторической библиотеки! Стирлинг и в самом деле использовал материалы, которые раньше употреблялись только в теплицах и складских помещениях, и сделал это с такой скульптурной мощью, что это превратило его кембриджский проект в новаторский. Нравится вам это или нет, один из источников моды на огромные стеклянные атриумы в торговых и деловых центрах находится именно здесь.

После открытия творение Стирлинга постоянно ремонтировалось. Перебои с водоснабжением, недостаточная шумоизоляция, парниковая температура внутри – из-за кошмарных расходов на ремонт университету было бы проще снести непопулярное здание, но с весны 2000 года оно находится под защитой государства как памятник архитектуры. Вот так короток путь от эстетического шока до музейного статуса.

Соседство звездных архитекторов в Кембридже очень тесное: рядом со Стирлингом строил сэр Норман Фостер. Его здание юридического факультета (1995) открывается клиновидным атриумом, словно ясная, острая речь адвоката. На северной стороне – изогнутый фасад из силиконового стекла со стальными рамами; южный фасад строго вертикальный, наполовину из портлендского камня, наполовину из стекла, и все это вместе имеет обтекаемую форму, навеянную самолетостроением. Здание юридического факультета вносит элегантный акцент в пеструю архитектуру территории между Сиджвик-авеню и Вест-роуд. В этот продуваемый всеми ветрами, не полюбившийся студентам кампус, который лишь сейчас начинает преображаться, университет в 1950-е годы отправил гуманитарные институты вместе с концертным залом сэра Лесли Мартина, архитектора Королевского Фестиваль-холла в Лондоне. На краю нас ожидает находка: Музей классической археологии с учебным собранием более шестисот гипсовых слепков с античных шедевров.

В Кембридже, этом «хранилище знаний», как Гёте однажды назвал Иену, в колледжах и на факультетах насчитывается более сотни библиотек, но университетская библиотека одна. Ее почти пятнадцатиметровой высоты башня – не только верный ориентир, но и символ всего кампуса, появившегося под сенью этой книжной башни по ту сторону реки. Построив в третий раз новое помещение для библиотеки, университет отказался от своего исторического места в центре города. Тот же архитектор, что проектировал новую Бодлианскую библиотеку в Оксфорде, сэр Джайлс Гилберт Скотт, в 1931–1934 годах построил и Кембриджскую библиотеку.

Ржаво-коричневый кирпич, строгая симметрия, вертикальные полосы окон, тянущиеся на шесть этажей, – монументальное сочетание складского ангара и ассирийского дворца. Все в целом смотрится жестковато, во всяком случае не так гостеприимно, как красные телефонные будки, которыми мы обязаны тому же дизайнеру. И все же пользователи Кембриджской университетской библиотеки с семью миллионами книг и газет считают ее самой удобной библиотекой Европы из-за прямого доступа в библиотечные фонды. Только главный читальный зал, грандиозный, как вокзальное помещение, предлагает около шестидесяти тысяч справочных изданий.

До того как она приобрела александрийские размеры, университетская библиотека была весьма скромным учреждением. Сначала для хранения университетских книг хватало и пары сундуков, которые держали сначала в казначействе, а потом в восточном крыле Старой школы. Когда библиотека Питерхаус-колледжа насчитывала уже более трехсот томов, в университетском каталоге 1424 года числилось всего сто двадцать две книги. Прежде всего это были религиозные труды, теология и церковное право, но наряду с ними и классическая книга Средневековья «Утешение философией» Боэция, одна из появившихся около 1400 года иллюстрированных рукописей с чосеровским переводом. Кембриджская рукопись – одна из трех, сохранившихся в оригинальном состоянии.

В вихрях Реформации университетская библиотека снова похудела; правда, как раз в те времена она приобрела некоторые из драгоценнейших своих манускриптов, которые Мэттью Паркер, архиепископ Кентерберийский, завещал своей alma mater, в том числе такие англосаксонские основные тексты, как «Проповеди» Элфрика и «Пастырские правила» Папы Григория Великого, переведенные королем Альфредом. Еще в 1709 году в университетской библиотеке Кембриджа было не более пятнадцати тысяч шестисот девяноста трех книг и шестисот пятидесяти восьми рукописей. В том же году библиотека стала одной из пяти в стране, куда обязывались поставлять один экземпляр любой изданной в Великобритании книги. Это была привилегия, имевшая далеко идущие последствия. Правда, самые ценные поступления приходили из других источников.

В 1715 году Георг I подарил университету около тридцати тысяч книг в знак благодарности за лояльность Кембриджа дому Ганноверов в год якобитского восстания; в мятежный Оксфорд были посланы войска. Эта королевская библиотека, дубовые шкафы которой до сих пор еще стоят в коридорах, принадлежала скончавшемуся незадолго до этого епископу Илийскому, Джону Муру, собиравшему наряду с медицинскими и юридическими трудами первые издания Палладио, Ньютона и Шекспира, средневековые источники вроде «Церковной истории» Беды Достопочтенного (viii век) и иллюстрированные сокровища Book of Cerne и Book of Deer – молитвенник и Евангелие, созданные в ix и x веках. Особенной любовью у священника-библиофила пользовался Уильям Кэкстон, английский Гутенберг; его изданий в библиотеке Мура было более сорока, в том числе первая английская печатная книга «Сборник рассказов о Трое», 1475 / 1476. Труд Цицерона «Об обязанностях», изданный в 1466 году в Майнце, тоже попал в Кембридж вместе с королевской коллекцией – это первое печатное издание античного классика и одновременно старейший имеющийся в Англии экземпляр печатной книги.

Королевский дар утроил фонды университетской библиотеки. Некоторые из книжных сокровищ можно увидеть большей частью на специальных выставках. Но в читальном зале редких книг ученые сидят, склонившись над «Бестиарием» Генриха III или погрузившись во фламандскую роскошь часослова. Кембриджское собрание инкунабул – более четырех тысяч пятисот книг – третье по величине в стране после Британской и Бодлианской библиотек. К книжным редкостям причисляют также Codex Bezae Cantabrigiensis, тысячешестисотлетний манускрипт, содержащий Евангелие и Деяния Апостолов, написанный унциальным шрифтом. Почти вдвое старше самый ранний документ библиотеки – около восьмисот китайских предсказаний, вырезанных на кости, датируемых приблизительно 1200 годом до н. э. Другое бесценное сокровище – коллекция «каирской генизы»: примерно сто сорок тысяч фрагментов еврейских текстов за семьсот лет, обнаруженных в подвале каирской синагоги, несравненный источник информации о повседневной жизни евреев Средиземноморского региона начиная с ix века.

Когда королева Виктория в 1843 году находилась с визитом в Кембридже, в культурную программу входило посещение университетской библиотеки, где принц Альберт заметил, что здесь есть интересные рукописи. «Да, дорогой, – ответила королева. – Но только не останавливайся». Длина книжных полок составляет почти сто восемьдесят километров, и у посетителей может возникнуть ощущение, будто они обходят по кругу мировой дух и идут по проходам, как Ленц через горы: «Он не чувствовал усталости, только досадовал, что не может пройтись вверх ногами»[97]. Эта библиотека состоит из множества библиотек. Она вобрала в себя собрания людей Церкви, ученых, учреждений: коллекция японских поваренных книг xvii века, архив премьер-министра Роберта Уолпола, библиотека собора в Питерборо, личная библиотека Джеффри Кейнса, книги общества Royal Commonwealth Society. Только дарвиновский архив насчитывает сотни рукописей и четырнадцать тысяч писем, многие из которых до сих пор не опубликованы.

В том, что старая университетская библиотека уже трещала по швам, отчаянно нуждаясь в новом помещении, не последнюю роль сыграли семьдесят тысяч томов актоновской библиотеки, рабочего архива скончавшегося в Тегернзее в 1902 году историка лорда Актона. Он был дипломатом и советником Гладстона, первым католиком на должности королевского профессора в Кембридже, родственником итальянских герцогов и баварских графов. Какое-то время лорд Актон был камергером королевы Виктории, которая восхищалась: «В случае смерти кого-то из моих родственников на континенте он мог выразить соболезнования на их родном языке». В Кембридж, а не в какой-нибудь немецкий университет, писатель Стефан Гейм, автор из Восточного Берлина, в 1992 году передал свой частный архив: дневники, письма и все рукописи. Так что если кто-то решит серьезно изучать творчество Гейма, милости просим в Кембридж.

Напротив библиотеки и на одной оси с ней находится Мемориал-корт того же архитектора, сэра Джайлса Гилберта Скотта, – здание, которое он спроектировал в 1923 году для Клэр-колледжа. Строительство этого студенческого общежития в неогеоргианском стиле стало первым шагом по расши рению колледжей через Бакс на запад, что в те времена было весьма спорным шагом. Открытое флигельное строение – это новая библиотека Клэр-колледжа, которая расположилась здесь в 1986 году, серебристо-серый кирпичный восьмиугольник работы архитектора Филипа Доусона.

О погибших не только из этого колледжа напоминает скульптура «Павший воин» Генри Мура 1956 года, современный архетип всех, кто пал в бою. Рядом с этим памятником растет большая сосна. Соседство природы и искусства так же свойственно этому городу, как переплетение жизни, учебы и смерти.

Робинсон-колледж и Черчилль-колледж: новые основатели, новые идеи

Университет, в котором стоит учиться, – это тот, в котором студент находится в личном контакте с аурой и опасностью первоклассного, в котором он становится к этому восприимчивым.

Джордж Стайнер. «Список опечаток» (1997)

Вы тоже можете основать колледж. Как Дэвид Робинсон, который в пятнадцать лет ушел из школы, поработал в велосипедном магазине своих родителей в Кембридже, пока не понял, что сдачей телевизоров напрокат можно заработать больше – во всяком случае достаточно, чтобы стать одним из самых преуспевающих владельцев конюшен скаковых лошадей в Англии и в конце жизни на самом деле сделать себе имя в родном городе, пожертвовав около тридцати миллионов евро на строительство Робинсон-колледжа. Открывала колледж в 1981 году королева Елизавета, пожаловав сыну торговцев велосипедами дворянское звание. Все произошло, как в сказке. И, как в Средневековье, у этого самого молодого колледжа есть все, что положено: сторожевая башня, часовня и холл, библиотека и комнаты на четыреста студентов.

Пандус из жженого кирпича ведет нас от Грейндж-роуд ко входу в Робинсон-колледж. Резко выдается вперед сторожка – с таким гостеприимством, словно с башни в вас сверху целятся из лука. Как падающие решетки смотрятся шпалеры и оконные решетки на длинной внешней стене. Похожий на крепость колледж заперся от улицы на все замки. Два архитектора из Глазго, Эндрю Макмиллан и Ази Мецштейн, построили два кольца зданий, похожих в плане на перевернутую литеру L. Во внешнем здании – офисы, часовня и библиотека, во внутреннем флигеле – студенческие общежития и столовая. Между ними чуть-чуть клаустрофобии: ущелье из тесных двориков и подходы к лестницам. Железобетонные конструкции обложены кирпичом – миллион с четвертью сделанных вручную переливающихся всеми оттенками красного дорсетских кирпичей. Насколько виртуозно продолжена традиция использования жженого кирпича, показывает вход в часовню, ступенчатый портал как геометрическая абстракция. Блистательна и сама часовня, для которой Джон Пайпер выполнил два витража «Свет мира» – озарение светом и буйство красок.

За двойным кольцом зданий прячется один из самых красивых в Кембридже садов, с небольшим озером и старыми деревьями. Там растет, кстати, очень редкая плакучая веллингтония, мамонтово дерево, в элегантном трауре склоняющее макушку, словно выполняя в высшей степени экспрессивную танцевальную фигуру в стиле Мэри Вигман.

Робинсон-колледж – первый колледж, созданный и для мужчин, и для женщин, со всеми функциями академического существования, включая возможность проведения конференций во время каникул. До сих пор колледж достроен только на две трети, в планах – возведение северного крыла.

Напротив, на Гершель-роуд, Клэр-колледж в 1966 году построил собственный колледж для молодых ученых Клэр-холл по проекту английского архитектора Ральфа Эрскина, проживающего в Стокгольме. Традиционной концепции колледжа с его крупными структурами он противопоставил академическую деревню: группы домов, апартаменты и общие помещения, соединенные небольшими двориками. Колледж получился домашним и неформальным, как никакой другой. Экспрессивные линии, своенравные силуэты, натуральные материалы, удивительная смена уровней – это современное продолжение викторианского Вест-Энда в Кембридже, где доны когда-то имели собственные виллы и сады.

«А теперь совсем о другом». В 1955 году сэр Уинстон Черчилль оставил пост премьер-министра и еще десять лет до смерти скучал. Влиятельные друзья решили сподвигнуть пенсионера на образовательно-политическую инициативу, одновременно поставив ему национальный памятник, и создали в 1960 году Черчилль-колледж.

Этот первый колледж, названный в честь еще живущего человека, – кульминация культа Черчилля в послевоенные годы. Из всех стран империи приходили пожертвования на строительство колледжа: медь из Родезии, ковры из Индии, древесина из Австралии, Новой Зеландии и Нигерии. Академический шарф и гребные лодки колледжа выкрашены в цвета Черчилля на скачках – шоколадный и розовый. «Вперед!» – гласит девиз колледжа, ключевое слово в знаменитой речи Черчилля в мае 1940 года «Кровь, пот и слезы»[98], пропускной пароль, приобретающий новый оттенок в риторике вокруг учреждения этого колледжа. Девиз «Вперед!» в конце 50-х, в самый разгар холодной войны, означал, что Черчилль-колледж должен создать новую, техническую элиту, которая обеспечит Великобритании ведущие позиции.

По примеру Массачусетского технологического института, акцент в образовании делается на естественных науках. Согласно уставу, семьдесят процентов студентов и доцентов должны быть математиками, инженерами или естествоиспытателями. Первым ректором, призванным еще Черчиллем, стал нобелевский лауреат, физик-ядерщик сэр Джон Кокрофт. Однако на входе по классической кембриджской традиции мы читаем гекзаметр Вергилия в качестве девиза: «Счастлив тот, кто мог познать причины вещей».

Этот колледж финансирует не государство, а промышленность и частный бизнес. Это учреждение королевского масштаба в смысле пространства и персонала, в котором изначально было шестьдесят членов (теперь более ста сорока) и пятьсот сорок студентов. Пройдя между кирпичными пилонами, минималистской абстракцией сторожевых ворот, мы входим в колледж и перед нами открывается комплекс строений и газонов, разбросанных с такой широтой и щедростью, словно эта территория площадью семнадцать гектаров – только начало бесконечных возможностей.

Между 1959 и 1968 годом компания Richard Sheppard, Robson & Partners построила серию из десяти внутренних дворов, студенческие общежития из коричневого жженого кирпича с бетонными поперечными полосами, похожими на смотровые щели, и большими эркерными окнами. Как сателлиты кружат эти дворы вокруг ядра колледжа, общих помещений, столовой, аудиторий, библиотеки. Традиционная планировка дворов и кампусный ландшафт находят здесь новое единство. Это архитектура 1960-х: деловитость плоских крыш, окна с рамами из тикового дерева и легкий налет брутальности. Грозный, как военная речь Черчилля, тремя цилиндрическими бетонными сводами возвышается над окрестностями холл колледжа.

На траве расположилась скульптура Барбары Хепуорт с шармом абстракции 1960-х годов – Four-square Walk Through, четыре ломтя эмментальского сыра из бронзы.

А другой фрагмент эпохи между тем покинул колледж: историк литературы Джордж Стайнер. Вместо положенного преподавания среднего периода в творчестве Драйдена он интерпретировал лирику по Марксу и Фрейду, говорил в переполненных залах о структурализме, культуре и варварстве и других неортодоксальных предметах, что снискало ему нелюбовь со стороны академического истеблишмента и увеличило популярность среди студентов, во всяком случае во время вьетнамской войны. Джордж Стайнер был литературным гуру, но кафедру получил, только покинув Кембридж в 1974 году.

На тот случай, если вы ищете часовню колледжа, она находится в дальнем углу кампуса. Изначально ее должны были построить у входа, потом решили не строить вообще. Часовня – анахронизм, во всяком случае в обществе людей, занимающихся естественными науками, возмущался ученый-генетик Френсис Крик. «Говорят, что в городе церкви стоят наполовину пустые, – написал он Черчиллю 12 октября 1961 года. – Вот пусть и ходят туда». К своему протестному письму знаменитый ученый приложил десять гиней на финансирование борделя для колледжа: это было бы очень полезное заведение, писал Крик, и со временем гетеры колледжа получили бы такое же право обедать в колледже, как капелланы.

В 1967 году в колледже все же появилась часовня, построенная в экуменическом стиле на частные пожертвования. Содержится она тоже на собственные средства, и так демонстративно расположилась на краю спортивной площадки, что ее скорее можно принять за эксцентричную общественную уборную. За холодными стенами прячется насыщенный интерьер. Часовня в плане повторяет греческий крест и содержит витражи Джона Пайпера (1970).

На поросшем травой склоне между часовней и колледжем в 1992 году был открыт Мёллер-центр. Вытянутое, светло-коричневое строение из клинкерного кирпича, с поясом из песчаника и цилиндрической крышей, «словно выдавленная из тюбика зубная паста» (The Observer). Чуть в стороне стоит восьмиугольный бельведер со стеклянным пирамидальным куполом. Это конференц-центр и в то же время отель на семьдесят номеров был построен по проекту датского архитектора Хеннинга Ларсена. Учредил его на собственные средства соотечественник Ларсена Мерск Маккинни Мёллер, транспортный и нефтяной магнат и большой почитатель Черчилля.

Сэр Уинстон оставил колледжу не только собственноручно посаженные дуб и шелковицу, но и свои литературные, политические, личные записки и документы огромной исторической важности. Вообще же Архивный центр Черчилль-колледжа хранит наследие около трехсот политиков, военных и ученых, от премьер-министра Клемента Эттли до эмигрантки Лизы Мейтнер. Выпускница Оксфорда Маргарет Тэтчер тоже доверила свой архив этому кембриджскому колледжу, а не Бодлианской библиотеке – маленькая месть за то, что Оксфорд отказал ей в почетной степени доктора.

Покидая колледж, стоит дойти до угла по Сториз-уэй. На южной стороне улицы вы увидите несколько зданий Arts & Crafts рубежа xix и xx веков, пять из них – по проекту Хью Маккея Бейли-Скотта (дома № 29, 30, 48, 54 и 56). Самый известный, дом № 48, продан в 2000 году более чем за миллион фунтов.

Для ученых-естествоиспытателей в этой части западного Кембриджа есть совсем другие развлечения: новые лаборатории Кавендиша к югу от Мэдингли-роуд. Если в поле неподалеку от трассы М11 вы заметите огромный шатер с восемью мачтами, знайте, что это не цирк Ронкалли, а центр «Шлюмберже». Эту исследовательскую лабораторию спроектировал Майкл Хопкинс в 1985 году. Яркое хай-тековское олицетворение инноваций, символ кембриджского феномена, широко пропагандируется, его часто фотографируют, противопоставляя часовне Кингз-колледжа. Но одни иконы живут вечно, а другие быстро выцветают.

Жизнь, искусство и галька: коллекционер из Кеттлз-Ярда

«Кеттлз-Ярд должен быть в каждом университете».

Джим Ид (1970)

Кеттлз-Ярд стоит на Медовом холме, и там нас действительно ожидают сладостные впечатления. Это всего лишь несколько коттеджей с вальмовыми крышами на травянистом склоне и колокольней церкви Св. Петра за деревьями. Здесь был дом человека, известного как Джим Ид, который жил в этом сельском уголке Кембриджа со своей коллекцией произведений искусства и хотел делиться любовью к жизни и искусству с другими людьми.

Это дом, полный искусства, но все-таки не музей. Все происходит как при частном визите: чтобы вас приняли, нужно сначала позвонить. Потом вписать свое имя в книгу посетителей, и приятный голос экономки предложит присесть. Вы чувствуете себя как дома, просто гостем коллекционера, который, к сожалению, не может принять вас лично. Джим Ид давно не с нами, но все здесь осталось так, как было при нем. На столе – круглые камешки, выложенные спиралью: белые, серые и черные окатыши, трофеи любителя побродить по морскому берегу. Грубые деревянные половицы, белые стены, на которых развешаны картины Бена Николсона и его жены Уинифред, Кристофера Вуда, Альфреда Уоллиса, Жоана Миро. На комодах и столах – скульптуры, керамика Бернарда Лича и Люси Ри, на рояле – «Прометей» Константина Бранкузи, каменная голова 1912 года. А между ними снова природные объекты, раковины, камни, засушенные цветы, птичьи перья в стакане. Этому коллекционеру не нужны были шедевры, изолированные от мира, он искал связь между природой и искусством, искусством и повседневной жизнью. Из всего космоса явлений некоторые ему удалось взять в свой коттедж. Но кем был Джим Ид?

Ид родился в методистской семье. В Кембридже он ходил в школу, но проводил больше времени в Музее Фицуильяма. Он хотел стать художником, одним из живописцев эпохи кватроченто, которыми он восхищался. После учебы в художественной школе Слейд в Лондоне Ид в 1920 году поступил на работу в галерею Тейт в качестве ассистента. Немного позднее он познакомился с Николсонами. Они открыли ему глаза на современное искусство: Пикассо, Брака, Бранкузи. Бен продал Иду свои работы, которые тогда еще никем не ценились, за символические деньги, только чтобы окупить расходный материал. Сегодня в Кеттлз-Ярде насчитывается более сорока работ только Бена Николсона, от натюрморта с фруктами 1920 года до геометрических абстракций 1960-х годов. Одним из первых Джим Ид стал собирать работы Альфреда Уоллиса, великого представителя наивного искусства из Сент-Ив, всего около ста произведений. Когда в галерею Тейт поступили скульптуры французского мастера Анри Годье-Бжеска и никто не хотел их покупать, Ид приобрел столько, сколько смог. Творчество этого вортициста в Кеттлз-Ярде представлено полнее, чем в большинстве музеев.

В 1936 году Ид ушел из галереи Тейт и перебрался в Танжер – маргинал, который все же не поддался гибельному дурману этого анклава гедонистов и авантюристов. Он писал, путешествовал, читал лекции об искусстве. В 1956 году вместе с женой Элен Джим Ид вернулся в Кембридж. Рядом с кладбищем при церкви Св. Петра он купил четыре полуразвалившихся коттеджа xvii и xviii веков, отреставрировал их и поселился там вместе с коллекцией.

Очень скоро Иды открыли свой дом для первых посетителей на время учебного семестра. Многие студенты за чашкой чая впервые познакомились здесь с модерном. Ид разрешал им брать на занятия оригинальные произведения, ведь искусство для него было образом жизни (так он и назвал автобиографию). «Он был глубоко религиозным человеком, почти мистиком», – рассказывает мне его бывшая сотрудница. Кеттлз-Ярд – духовное место, где предметы, освещение и пространство находятся в тонком равновесии. Несмотря на обилие вещей, нет ощущения их избытка, есть покой, простота и гармония. Порядок, лежащий в основе вещей, – вот что должно стать очевидным здесь, по мнению Ида. Порядок, который нужно сознавать все сильнее, чтобы нас не захлестывал стремительный поток событий.

В 1966 году Иды подарили дом и коллекцию кембриджскому университету. Какое-то время они еще жили здесь, потом переехали в Эдинбург, где Джим Ид и скончался в 1990 году в возрасте девяноста четырех лет. О том, чтобы Кеттлз-Ярд не стал мавзолеем, чтобы классический модерн не утратил связи с современностью, Джим Ид позаботился заранее, пристроив зал для камерных концертов и галерею для сменных экспозиций по проекту архитектора Лесли Мартина (1970).

Дом Джима Ида остался своеобразным свидетельством британского авангарда довоенного времени, инициативы одного энтузиаста. Романтическая идея единства искусства и природы нашла здесь воплощение в жизни, эхом откликаясь в нас, посетителях.

Небольшая церковь Св. Петра стоит на холме позади Кеттлз-Ярда, в тени кленов и каштанов. Это все, что осталось от большой церкви xii века. В кладке колокольни сохранился кирпич римских времен, вероятно, взятый из старой городской стены. Когда приход сократился до четырнадцати хозяйств в начале xvii века, церковь пришла в упадок. Ее отстроили в уменьшенном виде, но когда прихожане перестали заполнять и это пространство длиной всего одиннадцать метров, церковь превратилась в предмет нежной заботы, иными словами, в реликт ушедшей эпохи. Иногда ее использует для выставок соседняя галерея, вполне в духе Ида, о котором нам напоминает памятная доска со стихами Джона Донна. Но лучше всего в этом помещении ощущаешь себя без всяких картин, когда нет ничего, только тишина.

Норманнская купель, однако, осталась в церкви, и я не знаю, закричал бы я младенцем от страха или восторженно загукал, если бы меня крестили в таком месте. Из четырех углов каменной плиты вздымаются морские существа и, схватившись за хвосты, изгибаясь, тянутся вверх, к краю купели. Редко встретишь тритонов из свиты Посейдона, занимающихся йогой, но не менее редко встречаются такие языческие гибридные существа в сочетании с христианской символикой. Рыба – один из первых символов Христа, вода крещения – элемент жизни верующих в Него. Об этом говорит камень, полный магической жизненной силы, – говорит и после того, как замолк голос священника. Симметрия орнаментов, геометрия формы, круг купели и квадрат основания: осталось эстетическое чудо, выдающееся творение средневекового искусства.

Флюгер на шпиле церкви Св. Петра отмечен буквами А. Р., инициалами Эндрю Перна. Он был ректором Питерхаус-колледжа с 1553 по 1589 год, и в это бурное время очень удобно было трактовать литеры на флюгере в зависимости от политических веяний: A Protestant, A Papist, A Puritan.

Угловой дом на Кастл-стрит, постоялый двор xvi века, теперь пристанище Этнографического музея графства Кембриджшир и по самую крышу набит предметами домашнего обихода наших предков, живших в городе и его окрестностях. Плакат 1850 года, хранящийся в этом краеведческом музее, приглашает на публичную казнь Элиаса Лукаса и Мэри Ридер на Кастл-хилл.

Трава на этом холме растет по диагонали, он был насыпан по велению норманнского завоевателя Вильгельма I в 1068 году для защиты крепости, стоявшей здесь, сначала деревянной, потом из камня со сторожкой и башнями – прекрасный источник материала для строительства колледжей. На Кастл-хилл больше нет ни крепостных развалин, ни виселиц, остался лишь прекрасный вид.

Три колледжа и одна могила: соседи Витгенштейна

Очень странно, если в двух комнатах друг под другом могут сосуществовать два мира. Это случается, когда я живу под двумя студентами, которые надо мной шумят. Это в самом деле два разных мира, и взаимопонимание невозможно.

Людвиг Витгенштейн (7 ноября 1931 г.)

Вдетективе «Неженское дело» Ф. Д. Джеймс частный детектив Корделия Грей ведет расследование в Кембридже. Дело, в котором она расследует смерть студента-историка, приводит ее в колледж на окраине города: «Здание колледжа Нью-холл, с его византийским декором и сияющим пологим куполом, похожим на половинку апельсина, почему-то навеяло Корделии аналогию с гаремом. Конечно, владельцем его мог быть только султан очень либеральных взглядов, питающий расположение к ученым дамам».

Нью-холл был основан в 1954 году; это третий женский колледж после Гёртон-колледжа и Ньюнэм-колледжа. Студенческая братия состоит исключительно из женщин, среди членов колледжа терпят мужчин – в качестве уступки постфеминизму. Здание колледжа просвечивается за деревьями на Хантингдон-роуд: белый клинкерный кирпич и голый белый бетон. Его построило в 1962–1966 годах архитектурное бюро Chamberlin, Powell & Bon, и чувственности в этом их проекте гораздо больше, чем в лондонском жилом комплексе Барбикан в стиле брутализма. Здание холла высится, словно обсерватория с сегментированным куполом, в плане повторяя греческий крест, окруженный четырьмя круглыми лестничными башнями с маленькими куполами. В византийском стиле холла притаилось и немного от эстетики строительного конструктора. Бетонные блоки таких размеров можно поднять только строительным краном – экономичный монтаж, неизбежный при ограниченном бюджете. Напротив трапезной расположена библиотека с цилиндрическим сводом, между ними – внутренний двор, в котором плещется фонтан.

Пуристам вроде Певзнера такая «простая красота» может показаться подозрительной: девственная белизна и волнистые формы, словно архитектор хотел польстить клиенткам, выбрав подчеркнуто женские архитектурные линии. Но об этом нет и речи, учитывая конструктивизм остальных зданий.

Вскоре члены колледжа Нью-холл поняли, что белые клинкерные стены предлагают идеальные условия для презентации современного искусства. В длинных, хорошо освещенных коридорах центрального Фаунтин-корта, в общих помещениях, в столовой, на улице прямо на траве – искусство здесь повсюду. От батика и до металлической скульптуры, представлены все средства и все техники; есть картины, фотографии, резьба по дереву Гвен Рейверат, бронзовая голова Элизабет Фринк и «Война в Заливе» Мэгги Хэмблин. Свыше двухсот работ более семидесяти художниц включает в себя коллекция колледжа, причем наряду с произведениями именитых авторов, таких как Паула Рего или Барбара Хепуорт, есть несколько картин бывших студенток. Женское искусство в женском колледже – все еще программная альтернатива для смешанного мужского мира Кембриджа. «Скачки с препятствиями» – так называется книга 1979 года феминистки Джермейн Грир о женском искусстве. Продолжение книги находится перед глазами у студенток Нью-холла в виде самых свежих примеров, готовя их к собственным препятствиям.

Жизнестойкость колледжской системы весьма убедительно аргументирует Анна Лонсдейл, ректор Нью-холла: «Ключевые глобальные проблемы, такие как изменения мирового климата, которые теперь встают перед нами, требуют способности к междисциплинарному мышлению, какую развивает жизнь в колледже».

Примерно в то же время, что и Нью-холл, был построен соседний Фицуильям-колледж, новое помещение для колледжа, созданного в 1869 году для студентов, которые не принадлежали ни к одному из уже имевшихся колледжей. Поскольку первое помещение, которое они заняли, находилось напротив Музея Фицуильяма, колледж тоже окрестили Фицем. В настоящее время около семидесяти процентов студентов этого колледжа окончили государственные школы, что намного выше среднего, как подобает социальной направленности этой образовательной инициативы викторианской эпохи. «Из старого и нового – лучшее», гласит девиз колледжа.

К сожалению, архитектор-бруталист Дэнис Ласдан не придерживался этого принципа. У здания на Хантингдон-роуд, которое в 1961–1967 годах построил этот знаменитый архитектор Лондонского национального театра, шарма не больше, чем у придорожного мотеля. Фасады из промышленного кирпича тоскливого коричневого цвета, этажи подчеркнуты бетонными полосами. Насколько скучен жилой флигель, настолько экстравагантен холл с его крышей-балдахином: высокие окна, над которыми нависают козырьки, подпрыгивающие, словно возбужденные монашки в чепцах.

К счастью, у Фицуильям-колледжа на тот момент закончились деньги. Часовню в 1992 году строил другой архитектор, Ричард Маккормак. В торце ласдановского флигеля он пристроил ротонду, вписав в нее куб, часовню на втором этаже. Алтарная стена стеклянная, восточное окно не требует витражей, потому что поверх алтаря открывается вид на могучий платан. Это ясное, светлое помещение открыто как снаружи, так и изнутри. Естественный свет становится откровением, Словом в пространстве образов, будто в современном пуризме нашла отклик пуританская традиция Кембриджа. Только ради этой часовни стоит посетить Фиц.

Далеко за городом на прямой как стрела римской дороге на Хантингдон расположен Гёртон-колледж, в благословенном отдалении от туристических троп. Осматривать тут, честно говоря, нечего, хотя есть чем восхититься. Гёртон-колледж – первый женский колледж в Великобритании. В 1869 году Эмили Дэвис при поддержке Национального общества за избирательные права женщин основала общину, состоявшую из пяти студенток, сначала в Хитчине в графстве Хартфордшир, а с 1873 года на этом месте. Как и в случае с Ньюнэмом, колледж был назван по имени деревни Гёртон. «Это языческое место», как сказал о женском колледже некий кембриджский клирик, сегодня насчитывает около шестисот пятидесяти воспитанников. Студенток из них всего половина, потому что с 1979 года гёртонцы принимают в свои ряды и мужчин.

Колледж был построен по проекту сэра Альфреда Уотер-хауса в 1873 году как рутинный комплекс викторианской эпохи наподобие его зданий для Джизус-колледжа и Пемброк-колледжа: неотюдоровский стиль, красный кирпич и терракота, со всеми традиционными элементами от часовни до сторожки, в знак равенства Гёртон-колледжа с мужскими колледжами Кембриджа. Только вот доминирующий в университете лестничный принцип Уотерхаус применять не стал. Коридоры с их тесным соседством должны были сделать совместное проживание женщин более комфортным. Ни один колледж в Кембридже не может похвастаться такими длинными коридорами, как Гёртон-колледж, и ни у кого нет подогреваемого закрытого бассейна. Сад Феллоуз-гарден разбила для колледжа его бывшая студентка, математик Пенелопа Гобхаус, мастер английского садового искусства.

Десять минут на велосипеде займет путь от Гёртон-колледжа до города. На полпути от главной дороги ответвляется Олл-Соулз-лейн. За тисами мелькают пашни и поля, словно сама сельская местность, а не кладбище Сент-Джайлс, и является целью улицы Всех Святых. Там, в могилах, town и gown мирно покоятся бок о бок – ректоры и бургомистры, адвокаты, лавочники, профессоры, члены Тринити-колледжа рядом с соперниками из Кингз-колледжа. Мирно спят доны, и если они были при жизни достаточно значимыми фигурами, мы найдем их последний на этот момент адрес на черной доске у кладбищенской часовни.

«Кто есть кто» кладбища Сент-Джайлс: здесь похоронен национальный экономист Альфред Маршалл, философ-моралист Джордж Эдвард Мур, латинист Чарлз Оскар Бринк, эмигрант из Берлина, сэр Джеймс Джордж Фрэзер, автор «Золотой ветви», и Уильям Хеффер, чьи книжные магазины мы очень любим. Много великих имен прочтем мы на могилах, и еще больше великих остались в забвении. Обнаружатся здесь и Дарвины, сэр Фрэнсис Дарвин, специалист по орхидеям и биограф своего отца, и внучка Дарвина Фрэнсис Корнфорд, чья слава лирической поэтессы свелась к трем строкам: «Почему прячешь руки в перчатки, идя средь полей? / Ты теряешь всё больше и больше… Скажи мне, зачем? / В чем виновна ты, в чем? Нелюбима никем на Земле, /Почему прячешь руки в перчатки, идя средь полей?»[99]

1 мая 1951 года на кладбище Сент-Джайлс под раскидистой сосной был похоронен Людвиг Витгенштейн (участок № 5). Как плохой каламбур закончилась его история в Сториз-Энд, в доме приятеля-врача. По личным заметкам видно, что до последнего дня его интересовали понятия достоверности, очевидности и заблуждения. Ему было шестьдесят два года, когда он умер от рака простаты. Его последние слова были, если сказанному можно верить: «Скажите им, что я прожил прекрасную жизнь». На его надгробном камне написано лишь то, что можно сказать с достоверностью: Людвиг Витгенштейн, 1889–1951. И тут жизнь еще раз подкинула философу, занимавшемуся проблемами языка, неудачную игру слов: в соседней могиле лежит некто по имени Джеймс Иди Тод (Tod по-немецки – смерть).

«Гранчестер, ах, Гранчестер!» Чай с медом для патриотов

• Посмотри на всплески зимородков, слетающих к воде,
• Зеленая река незаметно скользит под деревьями,
• Смеется, проходя через бесконечное лето,
• На пути к морю.
• Я опускаюсь в глубь заливного луга.

Pink Floyd. «Луга Гранчестера» (1969)

Собственно говоря, стильно добраться из Кембриджа в Гранчестер можно только одним способом: на ялике по реке Гранта. Для многих поколений студентов такая речная вылазка с подружкой и корзинкой для пикника была обязательной, как встречи с наставником или выпускной бал. Но и путь по лугам Гранчестера так красив, что рок-группа Pink Floyd – ребята, которых не сразу заподозришь в любви к природе, – написала о нем песню.

«Добро пожаловать в Рай» – читаем на вывеске заповедника, в котором голубые зимородки, водяные крысы, ужи и малиновки живут более или менее дружно. «Я опускаюсь в глубь заливного луга…» Если мы протиснемся в «калитку поцелуев» и поцелуемся по хитроумному обычаю, заведенному здесь пастухами и пастушками, то сможем пройти вдоль реки весь путь до Гранчестера.

Соломенные крыши, цветники как на выставке, церковь и три паба. Деревня, как сотни других в Англии, даже в наши дни. Что такого особенного в Гранчестере? «В нашей деревне около шестисот жителей, три нобелевских лауреата, пять членов Королевского общества и восемь кембриджских профессоров», – сказал мне один из них, автор бестселлеров Джеффри Арчер. Ему хотелось бы быть такой же романтичной фигурой, как Руперт Брук – один из немногих поэтов, чьи имена пишут на ресторанных вывесках, что в Англии свидетельствует о еще большей популярности, чем место в «уголке поэтов» в Вестминстерском аббатстве. Без Брука Гранчестер был бы обычной профессорской деревней, каких много вокруг Кембриджа. Но не будь Гранчестера, Брук никогда не написал бы свое самое известное стихотворение. Он сочинил его в мае 1912 года в кафе Des Westens на западе Берлина, где тогда собиралась интеллектуальная элита. «Берлин. Евреев голоса, / Что пиво пьют» – замечает Руперт Брук и вспоминает «луга у Хаслингфилд и Котон, / Где все открыто, не verboten…»[100] Охваченный ностальгией, он пишет гимн Англии, «Сентиментальное изгнание», как поначалу называлось это стихотворение, ныне известное под названием «Старый дом священника в Гранчестере» – оду утраченным местам юности: «А нынче мягкая вода / Озер по-прежнему сладка / И так же смех реки струей / Звенит под мельницей пустой? / Ведь вряд ли где-то я найду / Такой уют и красоту… / Луга забыть помогут ложь, / Пустую правду, боль… Ну, что ж…» И, наконец, заключительные строки, часто цитируемые, вошедшие в поговорку: «Застыли стрелки, замер час…/ А есть ли к чаю мед у нас?» Гранчестер Брука – место, где время не движется. Впрочем, предложение навсегда остановить часы на церковной колокольне на десяти минутах третьего в память о поэте было прозаически отвергнуто деревенским священником.

Руперт Брук, сын учителя из Регби, сначала жил в Кингз-колледже, а в июне 1909 года переехал в Гранчестер, чтобы в тишине и покое написать диссертацию о елизаветинском драматурге Джоне Вебстере. Он снял комнату в заведении под названием Orchard, где на самом деле был фруктовый сад, а с 1897 года и кафе-чайная у реки Гранта. Пчелиным медом хозяев посетители кафе сластили чай, а протанцевав всю ночь на Майской неделе, студенты в шесть утра встречались в Orchard Tea Garden за завтраком.

Здесь мы и сидим сейчас, в зеленых шезлонгах, кучно расставленных под яблонями и грушами, и пьем чай, который сластят уже не медом, а стихами Брука в рекламном проспекте заведения и сознанием того, что мы находимся в одной из священных рощ английской нации, «где больше знаменитых людей пили чай, чем в любом другом месте».

Летом 1911 года Руперта Брука в Гранчестере посетила Вирджиния Вулф, тогда еще носившая фамилию Стивен. Его лирика произвела на нее меньшее впечатление, чем он сам («я думала, он станет премьер-министром»), и теплой лунной ночью («пойдем купаться голышом») они ныряли в «пруд Байрона» – небольшую запруду на окраине деревни, где лорд Байрон студентом занимался физкультурой, готовясь переплыть Геллеспонт. «Новые язычники», как называла Вирджиния Вулф «апостольское» окружение Руперта Брука, славили в стихах и буколических вылазках радость повседневной жизни вдали от современного урбанизированного мира. Мечты о природной жизни, социалистические идеи, сексуальная раскованность – все это было в деревенской идиллии кембриджских интеллектуалов. Сияющим солнцем этого мирка был Руперт Брук: босой, в рубашке с открытым воротом, каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, эдвардианский Хью Грант, окруженный женщинами и мужчинами, в метаниях между бисексуальными и гомосексуальными пристрастиями, сердцеед и прирожденный победитель.

С энтузиазмом, как и большинство его сверстников, отправился он в 1914 году на войну: «Чего хочет от меня Бог, так это чтобы я преуспел, колотя немцев». Уже год спустя Руперт Брук умер в возрасте двадцати семи лет в госпитале на корабле в Средиземном море. То, что Брук погиб не на поле боя, а от укуса насекомого, не вполне вязалось с образом национального героя Англии. Однако Черчилль, в то время первый лорд Адмиралтейства, посвятил смерти «поэта-солдата» пламенный отклик в газете The Times. И на пасхальной службе 1915 года, вскоре после смерти поэта, настоятель церкви Св. Павла цитировал строки из сонета Брука «Солдат»: «Коль я умру, знай вот что обо мне: / Есть тихий уголок в чужой земле, / Который будет Англией всегда…» Руперт Брук был похоронен в оливковой роще на эгейском острове Скирос. Аура золотой юности и ранняя смерть сделали его романтической легендой, символом потерянного поколения Первой мировой войны и, к сожалению, выразителем глубоко укоренившихся антинемецких настроений.

Более поздние биографы Брука последовательно развенчивали «золотого мальчика». Однако все его слабости, ограниченность лирики и натужная техника стихосложения – все это растаяло, как мед в чае, и миф о Гранчестере остается нетронутым. Деревня давно стала местом паломничества туристов, воплощением романтизированного английского стиля. Гранчестер это «Англия навсегда», как написано в рекламном буклете Orchard, идиллическое убежище, где былые имперские амбиции удовлетворяются «тихим уголком в чужой земле» где-то за Брюсселем. А мы, лежа в зеленых шезлонгах и попивая чай под цветущими яблонями, на самом деле лежим в окопе английской души. Только это объясняет страстность, с которой принц Чарлз и другие кембриджцы защищали это кафе, когда торговцы недвижимостью хотели отдать его территорию под застройку.

«Но Гранчестер, ах, Гранчестер! / Ты мир святой вдали от дел…» Мир и покой, собственно, здесь можно найти только зимой. От кафе в саду толпа паломников движется в паб с ярким портретом поэта, потом в церковь, башенные часы которой так и не остановили, и дальше к старому дому викария, последнему пристанищу Руперта Брука, «где тень каштанов над рекой / дарила благостный покой». С 1980 года – и это настоящее святотатство для многих поклонников Брука – там живет автор скандальных романов, бывший политик и бывший заключенный Джеффри Арчер. На его письменном столе стоят песочные часы, сделанные специально для него. Песок пересыпается из одной колбы в другую за два часа. По этому таймеру он и пишет свои бестселлеры, ставя долларовые мировые рекорды. С тех пор вошла в обиход гранчестерская шутка об Арчере, парафраз из строки Брука: «Ах, есть ли еще деньги для меня?» Арчер был золотым мальчиком консерваторов, «бестселлером Маргарет Тэтчер», ее верным защитником и любимым автором, человеком разных карьер и интриг, прозванным Лордом лжи в английской прессе, банкротом, миллионером, мастером закулисных игр в Палате общин, поднявшимся до Палаты лордов, потом скатившимся вниз после сексуальных скандалов, обвинений во взятках и лжесвидетельстве, отсидевшим тюремный срок, а теперь превратившимся в маленького Гэтсби на задворках Гранчестера. В пабе Руперта Брука его видят редко, встретить его можно разве что по воскресеньям в церкви, где дирижирует хором его жена Мэри Арчер.

С xiv века церковь Гранчестера относится к приходу Корпус-Кристи-колледжа, а сама земля входит во владения Кингз-колледжа. Крестьяне и доны, «люди с великолепными сердцами», как называл их Руперт Брук, нашли последний приют на старом, обнесенном стеной кладбище. Его академический статус значительно повысился в 1986 году, когда два лихенометриста (специалисты по лишайникам) в 1986 году обнаружили здесь кое-что еще: шестнадцать разновидностей улиток, сорок четыре вида лишайников и тридцать шесть видов мха, включая редкий подвид Tortula papillosa.