Томас Дримм. Конец света наступит в четверг ван Ковеларт Дидье
На картине изображен огромный дуб, все ветки которого вытянуты вправо, чтобы удержать маленькую девочку, падающую с его вершины. Теперь я понял. Та же властная сила, которая загнала в моего медведя дух Пиктона, потому что я был его убийцей, заставила министра проникнуть в кенгуру, принадлежащего женщине, которая нарисовала смерть его дочери.
– Ладно, – бросает Бренда с ожесточением. – Если это не фокус, то почему сегодня утром я слышала голос Вигора, а голоса Пиктона вчера не слышала?
Я объясняю. Она не была знакома с Пиктоном, между ними не было эмоциональной связи.
– А какая связь с Пиктоном была у тебя?
– Не рассказывай ей! – ревет медведь.
Я сочиняю на ходу:
– Однажды учительница физики пригласила его на урок, чтобы мы могли задать ему вопросы. Другие ребята подсмеивались над ним, потому что он был совсем дряхлый маразматик, а я ему посочувствовал, и между нами возникла симпатия.
– Не слишком лестно, но правдоподобно, – комментирует профессор.
– И в результате, – заключает Бренда, – когда он умер, он выбрал тебя… Но это же полная чушь, Томас, подумай сам! – она срывается на крик. – Я потеряла всех, кого любила! Если бы после смерти всё было так, как ты говоришь, в этом кенгуру сейчас обитала бы вся моя семья, а не идиот-министр, с которым я и двумя словами не перемолвилась!
Я опускаю глаза. Мне больно, что я не могу сказать ей правду. И стыдно обманывать ее доверие. Вдруг, узнав, что я убил человека, она бы не оттолкнула меня? А может, даже и полюбила бы… С женщинами никогда не знаешь, как всё повернется.
– Сейчас ставка в игре не твоя любовь, – брюзжит Пиктон, – а моя безопасность. Если кто-нибудь узнает, где находится мое тело, и снимет с него чип, всё будет кончено, сам знаешь.
– И если он со мной разговаривал, – продолжает Бренда, указывая на кенгуру, – почему теперь молчит? Почему больше не двигается?
Вздохнув, я развожу руками. Вот такая разница между физиком из Академии наук, пусть совсем старым, и чемпионом по менболу, отупевшим от сытой министерской жизни. Один сразу научился использовать неодушевленную материю. Другой распался под воздействием враждебных молекул, которые исторгли его, как инородное тело.
– И почему всё это случилось именно со мной? У меня что, без этого в жизни мало проблем?
Я сочувствую, но молчу. Не думаю, что министр сам выбрал кенгуру в качестве своего последнего пристанища. Это переживания Бренды привели его сюда. Хотя логичнее было бы, чтобы он вселился в моего Бориса Вигора из латекса. Ведь накануне смерти министр пообещал вызволить из тюрьмы моего отца. Да и возродиться в игрушке, изображающей тебя самого, должно быть, намного проще. Но с другой стороны, ведь его попросили позвонить Бренде, если он что-то узнает о моем отце. Во мне вдруг вспыхивает надежда.
– Погоди радоваться, Томас, – говорит из-под свитера профессор. – Если Борис умер ночью, а его дух свободно перемещается, это значит, что с него до сих пор не сняли чип. И это здесь самое странное.
– Почему?
– В его чипе накоплено 75 000 йотт: он отмечал свой рекорд месяц назад. Правительство не может пренебречь такой колоссальной энергией.
– Может, они собираются снять чип в торжественной обстановке?
– У меня нет такой информации, – говорит Пиктон. – Я знаю лишь одно: сознание Бориса захвачено молекулами этого кенгуру. И чип, оставленный в мозге мертвеца, каждый час теряет тысячу йотт.
– У тебя телеконференция с твоим медведем? – осведомляется Бренда, наливая себе стакан виски. – У вас это получается уже на расстоянии?
Я не решаюсь признаться, что профессор прилеплен к моему животу на месте жировых складок. Такого количества чудес за один день ей не пережить. Она делает глоток, закрывает на секунду глаза, потом продолжает:
– Послушай, дружочек, я говорила, что я рационалистка, но добавлю: при этом не идиотка. Я видела, что твой медведь и мой кенгуру шевелятся. И даже слышала голос Брендона. Этому есть только одно объяснение: скрытые возможности мозга. Телекинез, способность силой мысли двигать предметы на расстоянии. Такие эксперименты уже проводятся лабораторно. Всё дело в электромагнитных импульсах мозга, которые способны воздействовать на материю. Опыты это подтверждают, но наука официально не признает, потому что получается не всегда…
Я не мешаю Бренде разглагольствовать: ей легче, когда она находится в кругу знакомых понятий.
– Следовательно, мы сами невольно создаем этот феномен. А потом наше подсознание убеждает нас, что мы слышим, как разговаривают призраки. В действительности мы сами программируем предмет, заставляя себя поверить, будто в нем возродился мертвый. Так мы удовлетворяем свои нереализованные желания и избавляемся от страхов. Ты следишь за моей мыслью?
Я не слушаю ее. До меня вдруг доходит: ведь и Пиктон, как Борис Вигор, теряет 1000 йотт в час с тех пор, как чип разряжается в его трупе, и последствия этого могут быть очень тревожными.
– Не беспокойся, – утешает профессор, уловив мою мысль. – Теряется энергия, повторно используемая в механизмах, а не интеллект и память. Я – живое тому доказательство, если можно так выразиться спустя сорок часов после смерти. Но ты прав: надо реанимировать, не теряя времени, дух этого кретина Вигора. И выявить его послание, если оно у него есть.
Бренда аккуратно садится на пуф как можно дальше от своего кенгуру. Бренда, Брендон… Должно быть, в детстве она чувствовала себя очень одиноко, если придумала себе такого Волшебного принца. Вот я никак не называл своего медведя. Он был просто частью обстановки.
Бренда, к которой благодаря виски вернулось самообладание, размышляет вслух:
– А что, если провернуть кенгуру в машине в режиме деликатной стирки при 30 градусах?
Не дожидаясь ответа Пиктона, я протестую:
– Ни в коем случае! Борис нам нужен. Посади его перед картиной рядом с дочерью. Около нее он очухается быстрее.
Она выпрямляется, явно раздраженная.
– Томас, ты слышал, что я только что говорила? В этом кенгуру нет никакого Бориса Вигора! Это проявления нашего подсознания!
– Ясное дело: ты думала о Борисе, ты нарисовала его дочь, и он появился здесь, потому что его вызвал твой мозг. Я с тобой совершенно согласен.
Она обнимает себя за плечи, словно ее знобит. Ей не нравится, что я перевернул по-своему ее рациональное объяснение. А может, именно этого она и ждала.
– У тебя есть сегодня дела, Бренда?
– Несколько бесполезных кастингов, а что?
– Послушай, у меня идея. Раз у нас с тобой одна и та же проблема с мозгами, значит, и решать ее надо вместе. Ты мне доверяешь?
Мимолетная гримаса ясно означает: «Разве у меня есть выбор?»
– Сейчас мне надо бежать к диетологу, но я очень быстро с ним разберусь и скоро вернусь. Я тебе позвоню.
Я подхожу к ней. Она неловко сидит на краешке пуфа – усталая и такая трогательная. Ее руки зажаты между коленями, лицо не накрашено, глаза покраснели от бессонницы. Я кладу ей руки на плечи и говорю:
– Держись, Бренда. Я здесь. В смысле, я-то существую.
– Окей. Но позволь заметить, что, если бы ты существовал где-нибудь подальше, моя жизнь была бы намного спокойнее.
Я воспринимаю это как комплимент и со всех ног бегу домой.
Я застаю мать за макияжем. Нанося тени на веки, она радостно объявляет, что отцу помогли. По ее просьбе в дело вмешалось Министерство игры в лице господина Бюрля. «Пришлось задействовать свои связи», – поясняет она, отводя взгляд от моего отражения в зеркале. Господин Бюрль подтвердил, что наблюдение заканчивается и что он добился перевода ее мужа в вытрезвительную одиночную камеру в Министерстве благосостояния. Теперь его ждет бесплатный обязательный курс дезинтоксикации для невиновных, арестованных в состоянии опьянения.
Я чувствую толчок в живот. Медведь явно этому не верит, да и я тоже. Необходимо действовать, но сначала решим одну проблему.
– Из-за него я чуть не умерла от страха, – говорит мать, подкрашивая карандашом брови. – Больше я этого не допущу! Я расставлю все точки над «i», когда он вернется.
– А когда он вернется?
– Курс детоксикации длится 24 часа: пусть этим пользуется! Я раз и навсегда положу конец его саморазрушительным нарциссическим извращениям! Но есть и хорошая новость: мой воскресный везунчик вышел из комы. А где костюм?
Я не сразу понимаю, о чем речь.
– Из химчистки! – нервничает она. – Мой бежевый костюм!
Я сочиняю на ходу:
– Там была очередь.
– Но мне больше нечего надеть! Я же не могу появиться перед доктором Макрози с пятном на костюме!
– Но ведь это я его пациент?
Она ошеломленно смотрит на меня. В первый раз в жизни я ставлю ее на место. Пусть привыкает: это побочный эффект моих новых способностей.
– Мам, давай скорей! Иначе я опоздаю.
Я протягиваю ей ключи от машины. Она молча берет их, заканчивает макияж, натягивает пиджак и, совершенно сбитая с толку, идет за мной следом.
Как же здорово становиться мужчиной. Это не компенсирует отсутствие отца, но у меня возникает ощущение, что таким образом я за него мщу.
28
Министерство государственной безопасности, 09:30
В круглой одиночной камере на шестом подземном этаже стоит Робер Дримм. Он привязан к вращающейся металлической платформе, по периметру которой установлено шесть плазменных экранов. Платформа перемещает Дримма от одного экрана к другому. Шлем с электродами регистрирует посредством чипа мысленные образы, страхи, фантазии, кошмары, которые возникают в его мозгу, и синхронно проецирует их в формате 3D на эти экраны. Дримм хочет закрыть глаза, чтобы не видеть своих материализовавшихся страхов, но специальные скобы не дают ему опустить веки. Он кричит, но его сорванный голос уже не может заглушить детского плача, который несется со всех экранов: «Папочка, помоги, не бросай меня!»
– Это называется «сеанс ПС», – поясняет Оливье Нокс. – Пытка страхом.
Облокотившись на решетку камеры, он бодрым тоном комментирует происходящее, четко выговаривая слова, как гид перед группой туристов.
– Эта пытка обходится без палачей, физического насилия, увечий… Никакой грязи и очень эффективно. Испытуемый обычно ломается уже через час и выкладывает всё, что мы хотим знать. За исключением тех случаев, когда он ничего не знает, как твой отец. Уже пятнадцать часов его изводят собственные кошмары. Еще немного, и сердце не выдержит.
Молодой человек улыбается, накручивая на пальцы длинную прядь черных волос, и глаза его загораются зеленым огнем.
– Тебе скоро станет ясно, Томас, кто толкает его в могилу: ты сам.
На экранах видно, как вдоль заграждения из колючей проволоки бежит, задыхаясь, толстый неуклюжий подросток. Картина меняется: вот два солдата в белых халатах зажимают в стальные тиски его жировые складки. А вот его закрывают в газовой камере с полотенцем вокруг пояса. Вот его морят голодом, привязывая к стулу перед огромным куском мяса. Вот его держат с двух сторон, он пытается вырваться, но в это время огромный шприц всасывает в себя сначала его жир, потом глаза, зубы, мозг…
– Поторопись, Томас, скорее освободи его. Или страх за тебя окончательно лишит его рассудка.
29
Я просыпаюсь, как от удара. И обнаруживаю, что лежу в одних трусах на медицинской кушетке доктора Макрози. В кабинете звучит тихая музыка, а надо мной горит инфракрасная лампа. Мой медведь, скрытый под ворохом одежды, сваленной на стуле, с тревогой спрашивает, что мне снилось. И добавляет, что уже десять минут ждет, когда придет диетолог и осмотрит меня.
– Наверное, тебе снился кошмар, – говорит он. – Ты кричал: «Папа! Папочка!»
Я снова закрываю глаза. В голове вертятся обрывки картин и звуков. Вспоминаю ощущение дикого страха – то ли своего, то ли папиного – не знаю…
Дверь открывается, и загорелый энергичный тип с кудрявой головой входит в кабинет, на ходу надевая перчатки из латекса.
– Итак, молодой человек, как тебя зовут, как жизнь молодая?
Я приподнимаюсь на локте.
– Томас, доктор.
– Отлично. Смотри-ка, диета, на которую посадила тебя твоя мать, дала очень хорошие результаты, просто невероятно! Скажи, ты доволен?
Он приближает лампу к моему лицу, заставляет меня открыть рот, осматривает язык, ощупывает живот, потом объявляет, присаживаясь на край винтового табурета:
– Только радоваться тут нечему, мой мальчик. Наоборот. Ты видел, какой прогноз соотношения мышечной и жировой массы дало тебе Зеркало Будущего. Чем быстрее теряешь вес, тем быстрее его набираешь, это закон. Поэтому ты должен находиться под врачебным контролем в интернате диетического питания, в дружественной атмосфере среди сверстников, имеющих ту же проблему. Уничтожить склонность к ожирению можно только до наступления полового созревания, потом уже будет поздно.
Он похлопывает меня по плоскому животу.
– Иначе, когда станешь взрослым, – продолжает он, – тебе останется одна дорога – в Общество анонимных толстяков. Это собрание, на котором вы садитесь в кружок и говорите: «Привет, меня зовут Томас, я вешу сто тридцать килограммов и уже шесть месяцев не ем сахара». Все хлопают, тебе это льстит, но проблемы не решает. К счастью, у тебя есть привилегия – пройти курс лечебного голодания. Скажи спасибо родителям. Это дорогой метод, они, должно быть, многим пожертвовали, чтобы его оплатить, поэтому ты должен быть на высоте. Договорились? Давай, одевайся, – заключает он, снимая перчатку с одной руки, – твоя мама ждет нас, чтобы заполнить документы.
– Люси Уол, Каролина Картер, Фрэнк Сорано, – перечисляет медведь, скрытый под ворохом моей одежды. – Назови ему эти имена.
Я слушаюсь, не задавая лишних вопросов. Доктор Макрози, начавший стягивать перчатку, так и застывает с торчащим резиновым пальцем в руке.
– Эти трое умерли по его вине, – уточняет медведь. – Анорексия и самоубийство. Они сейчас рядом со мной. Здесь также Нэнси Ламонд двенадцати с половиной лет. Доктор сказал ей, что, если она растолстеет, отец перестанет ее любить. Она поверила – и бросилась под автобус. Передай ему это.
Я передаю. Натянутая перчатка вдруг с хлопаньем срывается с руки.
– Кто… Кто тебе это сказал? – запинаясь, лепечет доктор Макрози.
Пиктон молчит. Но теперь я и сам справлюсь.
– Хотите, чтобы я рассказал это полиции, доктор? Нет? Ладно. Тогда план у нас такой. Вы сейчас скажете моей матери, что мне не нужно ехать в ваш лагерь. И напишете справку, что поручаете доктору Бренде Логан осуществлять за мной врачебный контроль. Именно она будет решать, куда и когда мне ехать. Также у нее будет право освобождать меня от занятий в коллеже, если это потребуется для моего здоровья. Пишите.
Сильно побледнев, он достает блокнот из кармана халата и начинает писать. В его голосе бесследно исчезли энергичные модуляции.
– Я не понимаю… Ты хочешь, чтобы я назначил доктора Логан твоим личным диетологом?
– Точно.
– Но… неужели это мать рассказала тебе о тех детях?
– Не ваше дело. Вы должны порекомендовать ей доктора Логан, вот и всё. Объясните, что она даже лучше вас. Тем более мы соседи, это очень удобно.
Его ручка застывает в воздухе.
– Логан… Не ее ли мы лишили лицензии на совете Коллегии?
– Да-да, потому что она отказалась выдать своих депрессивных больных. Восстановите ее.
– Ты, наверное, шутишь?
– А похоже? Или вы ее восстановите, или вылетите сами. А с учетом тех доказательств, что у меня есть, еще и сядете пожизненно в тюрьму.
Он пристально смотрит на меня. Его красивое загорелое лицо искажено от страха и ненависти.
– Маленький негодяй, – цедит он сквозь зубы. – А чем ты докажешь, что не заявишь на меня потом?
– Мне плевать на вас, доктор. Меня интересует только Бренда. По рукам?
Он качает головой и, кусая губы, начинает писать в блокноте. В общем, я это гениально придумал. Профессор Пиктон со мной соглашается.
– Возьми у него проездной на такси, – прибавляет он. – Пошли машину за Брендой, тогда он представит ее твоей матери и сразу же передаст тебя ей. Вы с Брендой должны сделать одно очень важное дело, связанное с твоим отцом, и как можно быстрее.
Я даю новые указания диетологу и достаю свой мобильный телефон. Вздыхая через каждую цифру, он диктует мне свой номер. Я заказываю такси за его счет, потом предлагаю ему подождать меня в кабинете, пока я одеваюсь.
Как только он выходит, я звоню Бренде, чтобы объявить ей хорошую новость. Она с волнением сообщает, что кенгуру снова задвигался перед картиной. Каждые тридцать секунд он произносит «Айрис».
– Великолепно, – заключает Пиктон, – нам удается поддерживать его в рабочем состоянии. Теперь, когда он стабилизировался внутри материи, у нас есть время заняться остальными делами.
– Томас, я схожу с ума…
– Я с тобой, Бренда, – говорю я решительно. – Я отправил к тебе такси и теперь беру всё в свои руки. С этого момента мы можем видеться открыто: ты назначена моим диетологом.
– Это и есть решение проблемы? – спрашивает она скептически.
– Поверь, я контролирую ситуацию.
Я говорю таким убежденным тоном, что сам начинаю в это верить. Тут вмешивается профессор:
– Скажи ей, чтобы перед отъездом она убрала Бориса в морозилку.
– В морозилку? Зачем?
– Я ему не доверяю. Потом объясню.
30
Надев свитер, который теперь болтается поверх моего плоского живота, и закатав медведя в куртку, я вхожу в красивую, ярко освещенную комнату. Доктор Макрози с осунувшимся лицом мается в кожаном кресле, а вокруг висят дипломы и фотографии с дарственными надписями звезд, которые обязаны ему своей великолепной формой.
– Хорошо, теперь позовите мою мать.
Он смотрит на меня с ненавистью.
– Она обо всем знает, так ведь? Это ее план?!
Я вежливо советую ему заткнуться. Если он хоть словом обмолвится о том, что я его шантажирую, – ему конец. А уж если он снова вздумает мучить детей якобы ради их блага… Мои предписания просты: отныне он будет рекомендовать только натуральный сахар, родительскую любовь и тренинг по управлению собственным убиквитином. А иначе я сдам его полиции, и его приговорят к двум тысячам лет тюрьмы с минимальным сроком отсидки сто лет.
– Ты знаешь об убиквитине? – волнуется он, будто я всему миру разболтал страшную тайну.
– Вот доказательство того, что он действует, – говорю я, показывая свой плоский живот. – Но это ничего не стоит, поэтому вы о нем и не рассказываете. А вместо этого дерете деньги за лечение, которое убивает пациентов!
– Доля успешных случаев составляет девяносто три процента! – рявкает он.
– Семь процентов умирают толстыми. А остальные умирают после того, как похудеют.
– Ты просто чудовище! – вопит он.
В страхе, который я у него вызываю, есть что-то похожее на уважение, поэтому я не обижаюсь. И, приосанившись, расправляю плечи.
– Точно, настоящий монстр. И в твоих интересах об этом не забывать, шарлатан. Зови сюда мою мать!
Постучав по переговорному устройству и не спуская с меня глаз, он командует секретарше:
– Попросите госпожу Дримм!
Спустя двадцать секунд входит моя мать. Она страшно любезна, но обеспокоена. При взгляде на меня ее улыбка застывает. Я задираю свитер – пусть убедится, что это не галлюцинация.
– Но доктор, – бормочет она, – это же настоящее чудо…
– Да, просто гениально, – говорю я без ложной скромности. Между тем загорелый доктор сидит за своим стеклянным столом в совершенно разобранном состоянии. – К тому же, поскольку лечение новое, оно бесплатное. Но я должен находиться под личным контролем врача, иначе снова наберу вес, и в два раза быстрее. Он тебе всё объяснит.
Потеряв дар речи от изумления, мать садится, повинуясь грубому жесту доктора. Вынужденный меня слушаться, он начинает обрисовывать ей ситуацию. И делает это великолепно: ничего не упускает и так убедителен, что его слова вызывают полное доверие. Я в восторге. Мой медведь – настоящий мастер шантажа, а шантаж – всё-таки самая практичная вещь в мире.
Правда, с недавних пор профессор Пиктон стал очень молчаливым. Я вспоминаю, как он сказал мне сегодня утром: «Ты прогрессируешь, Томас. Твоя голова работает всё лучше… Скоро я стану тебе не нужен». Эхо этих слов наполняет меня гордостью, которая сменяется ностальгией. Мне вдруг становится нехорошо при мысли о том, чем я сейчас занимаюсь, – я не узнаю себя. Взросление произошло так же стремительно, как и потеря веса. Вот только душа за ним не поспевает. Мне ужасно хочется снова стать ребенком, чья роль предельно проста: слушать рассказы отца об исчезнувших цивилизациях… Религиозные войны, политические дебаты, социальные конфликты, права человека… Все эти волшебные сказки, которые так плохо заканчивались, зато вносили в жизнь бурление, дарили надежды и мечты, а не скучный покой, который превращает нас в бесчувственных чурбанов.
Я спохватываюсь и беру себя в руки. Пока доктор Макрози пишет рекомендации согласно полученным указаниям, я наблюдаю за реакцией матери. Для нее тоже всё происходит слишком быстро. Муж в тюрьме, сын за час стал нормальным подростком – больше нет жертв под рукой, нет виноватых, которых можно ругать, чтобы забыть собственные несчастья. Выражение ее лица меняется: от недоверчивой улыбки – ко вполне объяснимой тревоге. Пережить чудо так же трудно, как пережить драму. С ласковой улыбкой я беру мать за руку. Теперь я – опора семьи. От моего теплого взгляда у нее на глаза наворачиваются слезы.
– Еще что-нибудь? – холодно спрашивает диетолог, складывая рецепт в конверт.
Я неспешно киваю, чувствуя себя заправским садистом. Тем хуже для пациентов, которые толпятся в приемной: я решил тянуть консультацию до приезда Бренды. Не обращая внимания на выразительное покашливание матери, я требую выписать предписание на продукты, которые выбираю сам, потом сертификат, дающий право Бренде Логан в целях наблюдения за моим здоровьем возить меня всюду по своему усмотрению и бесплатно пользоваться проездным на такси доктора Макрози.
– Что еще? – говорит он безжизненным голосом.
Моя мать, потрясенная такой самоотверженностью по отношению к пациентам, не может опомниться. Изнемогая от восторга, она объявляет диетолога благодетелем человечества. Я посмеиваюсь. Я так его запугал, что, попроси я дом и личный самолет, он их безропотно впишет в рецепт.
– Это еще не всё, – говорю я матери, – он дарит тебе бесплатную консультацию и омолаживающий курс Омеги5.
Я указываю на стену, где висит рекламный плакат.
– Но… неужели бесплатно?
– У него это всегда бесплатно. Для новых клиентов.
Диетолог встает и с каменным лицом указывает моей матери на боковую дверь. Она благодарит его и спешит пройти в процедурный кабинет. Макрози испепеляет меня взглядом, прежде чем последовать за ней.
– Ну как, неплохо я всё устроил? – говорю я медведю, который тихо лежит у меня на коленях внутри скатанной куртки, как сосиска в хот-доге.
– Очень рад, что ты так собой доволен, – говорит он сквозь зубы. – Пока ты занимался грабежом, я размышлял. В то, что Борис умер от травм, я не верю. Его убили, потому что он собирался нам помочь.
– Как?! Но кто?
– Те, кто арестовал твоего отца. Те, кто хотят получить обратно мой чип, чтобы я не мог им помешать.
– «Нокс-Ноктис»?
Он выглядывает из куртки.
– Теперь ты тоже читаешь мои мысли?
– Нет, просто вы вчера об этом говорили.
– Я боюсь одного: они используют дух Бориса против нас. Вот для чего они оставили ему чип. Но в этом есть и преимущество…
Он замолкает и тревожно поводит носом.
– Преимущество?
– Борис приведет нас к ним в обмен на свою дочь.
– Вы уверены?
– Я уверен только в одном: у нас очень мало времени. Осталось всего двадцать четыре часа, чтобы спасти твоего отца и разрушить Аннигиляционный экран.
– Почему только двадцать четыре часа?
– Потому что метеосводка не дает больше.
Я прошу объяснить.
– Разве ты не слышал прогноз погоды, когда ехал с матерью в машине? Шторм завтра утихнет, и поиски по всему Лудиленду возобновятся. Найдут мое тело, извлекут чип… Я умру окончательно, и ты останешься один.
Мое сердце сжимается, рука сама опускается на голову медведя и гладит его.
– Приятно, – бормочет он неожиданно кротким голосом.
Мои пальцы замирают. Впервые я чувствую, что он размяк.
– Я уже свыкся с этой чертовой плюшевой игрушкой, – говорит он еле слышно. – Не надо… Я больше не хочу умирать, Томас. Не хочу покидать это уютное место… Однако я должен следовать Закону эволюции…
Я снова глажу его по голове. Он раздраженно отталкивает мою руку и принимает независимый вид.
– Нельзя всё пускать на самотек! Как только Бренда приедет, отправляйся с ней в банк!
– В какой банк?
– Инвестиционный интернет-банк Объединенных Штатов, площадь Леонарда Пиктона. Нечего смеяться! Это отделение на другом конце города выбрала моя жена. Называть шоферу такси мое имя в качестве адреса – это последнее удовольствие, которое у нее осталось.
И он прибавляет решительно:
– В моей ячейке вы найдете всё необходимое, чтобы освободить твоего отца и решить наши проблемы.
Мучительное ощущение надежды пополам c недоверием снова охватывает меня. Я пытаюсь расспросить его, но он отвечает, что больше не может разговаривать. Ему надо экономить силы, чтобы восполнить энергию для предстоящих действий.
Я снова заворачиваю его в куртку и несколько минут размышляю о последних событиях. Потом Макрози и моя мать выходят из кабинета. Она выглядит мрачной, а он – наоборот, уверенным. От страха, что он рассказал ей о шантаже, у меня холодеет в желудке. Но нет. Доктор озабоченно объясняет мне, что моя мать сильно переживает из-за моих безрассудных выходок. Это привело к серьезному нарушению обмена веществ, и лучшей антивозрастной терапией для нее будет мое разумное поведение, поскольку я уже почти подросток.
Я смотрю на него с вызовом и выдерживаю его взгляд. Если он надеется, что чувство вины сделает меня ручным, то сильно заблуждается.
Дверь отделения снова открывается, и на пороге возникает Бренда. Я встаю, обалдев от восторга. На ней классный строгий костюм – пиджак и юбка, на лице – парадный макияж, в ушах – серьги, а волосы уложены в пучок, как у матери семейства. Вот только кроссовки ни к селу ни к городу. Она, видно, привыкла быть топ-моделью одной части тела: когда ее ноги снимают для рекламного ролика, обо всем, что не попадает в камеру, она забывает. А сейчас наоборот.
– Я доктор Логан, приятно познакомиться.
Она пожимает руку матери, потом диетолога, потом мою, улыбаясь мне светски и одновременно доверительно.
– Значит, ты мой новый пациент? – продолжает она, и я вижу ее слегка остекленевший взгляд. – Я твой персональный диетолог, можешь называть меня Брендой.
– А я – Томас. Здравствуйте, Бренда. Очень рад.
Мы великолепно исполняем дуэт Умников. Я продолжаю наблюдать за матерью. Она явно не узнает соседку из дома напротив. Мать так ненавидит нищий пригород, в котором нам приходится жить, что в упор не замечает ни окрестностей, ни людей.
– Поцелуемся по случаю знакомства? – предлагает Бренда.
Я не возражаю. Она пользуется моментом, чтобы шепнуть:
– Твоя липосакция – просто блеск. Но ты мне нравился больше, когда не был таким красавчиком.
Она отстраняется, просит извинения за следы от помады и размазывает их по моим щекам, наводя румянец. Я не сопротивляюсь, воодушевленный и раздосадованный одновременно. Как может взбудоражить одна-единственная фраза! «Ты мне нравился больше, когда не был таким красавчиком». Ладно, буду считать это комплиментом: она не только называет меня красивым, но и признает, что я нравился ей и раньше.
– Вы знаете, как найти общий язык с подростком, – с горечью замечает мать. – Обычно он не идет на контакт.
– Увожу его, чтобы пройтись по магазинам, – отвечает Бренда согласно моей инструкции по телефону. – Это хороший способ как следует познакомиться. К тому же выбор одежды очень важен для формирования нового отношения к телу, если мы хотим, чтобы его вес стабилизировался.
Диетолог поднимает бровь. Мой холодный взгляд напоминает ему, что в его интересах не вякать. И он затыкается.
– Но… а как же коллеж? – беспокоится моя мать.
– Всё под контролем, – успокаивает Бренда. – Когда он научится правильно питаться, он быстро нагонит пропущенное. А пока не стоит его утомлять.
Мать с облегчением кивает, избавленная от необходимости решать, что для меня полезно. Теперь она может заняться другими вещами. Более важными.
– Я буду в своем кабинете в казино, если вдруг понадоблюсь, – говорит она, протягивая свою визитную карточку Бренде. – Томас, я позвоню, когда твой отец вернется. Будь умницей. И не трать много.
– Не беспокойся, мама, это включено в стоимость курса, – говорю я, обернувшись к доктору Макрози.
Пожелав удачного дня, диетолог с воодушевлением распахивает перед нами дверь.
Пока секретарша показывает матери, как заполнить бланк на бесплатные процедуры, мы с Брендой сбегаем по мраморной лестнице. Немного смущенный тем, как раскованно и непринужденно она играет свою роль, я спрашиваю, всё ли в порядке.
– Абсолютно.
– А как там кенгуру?
– Супер.
На улице нас ожидает роскошное такси «Подсолнух» с двухлитровым двигателем.
Читать бесплатно другие книги:
