Книга Джошуа Перла де Фомбель Тимоте
- Скоро Рождество!
- Дела идут прекрасно.
- У нас всё хорошо. Береги себя!
- Не трать силы понапрасну.
Я также разобрал дату, неловко выведенную уже другой рукой: 1941.
Эта фотография довершила в моем сознании образ хозяина дома. Тот, кто вешает на стену фотографию магазина сладостей, не может быть совсем уж плохим. Еще мне понравилась надпись.
Это была частичка другого мира, в котором люди общались, обменивались новостями. Фотография «Дома П.» меня очень порадовала, немного смягчив напряжение, вызванное таинственностью дома, в котором я провел уже три дня.
– Ты ходишь?
Я не слышал, как скрипнула лестница. Хозяин стоял у камина и смотрел на меня.
Указав на фотографию, я спросил:
– Это была ваша семья?
– В какой-то степени.
Я почувствовал, что могу разговорить его, и попробовал воспользоваться этим.
– А что в чемоданах?
– Подойди. Хочу посмотреть, как ты ходишь.
Я сделал несколько шагов в сторону камина. Хозяин дома почти улыбался.
– Видишь ли, она не последняя, из-за кого ты будешь бегать по лесам.
– Кто?
Я посмотрел на него в недоумении. Он подтолкнул меня в старое кресло, куда я мягко приземлился. Мой вид, кажется, позабавил его.
– О чем вы?
– Да так.
Он присел на корточки перед камином. В такой позе он обычно готовил. Дважды в день он подавал мне еду, подобно кузнецу извлекая свои творения из огня. Но в этот вечер он не запекал принесенную с охоты птицу, начиненную каштанами, а только смотрел на угли неподвижным взглядом.
– Неужели я рассказывал вам о ней? – спросил я.
Он попытался сменить тему:
– Ничего здесь не трогай, хорошо? Не открывай чемоданы.
– Я рассказывал?
– Это необязательно.
– То есть вы и так знаете?
– Ничего я не знаю, – ответил он. – Просто вижу, в каком ты состоянии.
Он помешал угли и добавил:
– Я всё понимаю. Я однажды выпрыгнул из поезда. Это не так больно.
Я не очень понимал, о чем он, но его слова тронули меня. Да-да, в тот момент, когда я бросил велосипед в траве, чтобы бежать через лес, я чувствовал себя так, словно спрыгнул с поезда. Встреча с ней – прожгла меня насквозь, разлука – ранила навылет. Как разрывная пуля.
Несколько дней назад я пережил любовную катастрофу, и земля, казалось, всё еще дрожит у меня под ногами.
– Я не знаю даже ее имени, – объяснил я. – Она мне ничего не оставила. Вам этого не понять. Никому не понять.
Он не шелохнулся. Я открыл ему то, чего не смог бы поведать ни лучшему другу, ни братьям. И хотя я не видел его лица, мне было ясно: эта боль ему знакома, она пронзила насквозь и его жизнь.
Он смотрел на свои руки, озаренные пламенем, так, будто на них проецировались кадры воспоминаний.
– Завтра меня не будет, – сказал он. – Я оставлю собак и вернусь послезавтра. Пожалуйста, последи за огнем.
Он поднялся и отправился спать, не попытавшись разузнать подробнее о моей тайне.
Один день и одна ночь.
В свои четырнадцать я еще ни разу не владел такой безграничной свободой: временем, всецело принадлежащим мне. И достаточно было остаться в одиночестве в маленьком доме на берегу реки, чтобы воображение разыгралось не на шутку.
5. Сокровище
Мое первое утро без него началось с приступа тоски, от которой, как мне казалось, я уже излечился.
Натягивая мою одежду, постиранную хозяином, я вдруг обнаружил в кармане голубое перышко, которое нашел незадолго до встречи с ней. Потом она три дня носила это перышко в волосах. В последний вечер перед разлукой я, предчувствуя беду, украл его.
Прикоснувшись к осколку моего рухнувшего счастья, я поневоле отмотал воспоминания назад – к тому роковому дню, когда она вдруг появилась в зарослях тростника возле мостков для стирки.
Я понюхал перышко. Теперь оно пахло лишь свежим мылом. Я положил его на стол и накрыл перевернутым стаканом, в детстве я так делал с бабочками.
Сел на стул.
Ожидая, пока успокоится сердце, я разглядывал комнату, озаренную осенним солнцем. Смотрел на стену из чемоданов, искрящуюся тайнами. С самого начала загадка этого дома вызывала во мне какую-то сладостную боль, волнение, неведомое желание, отвлекающее от моего горя.
Наступил полдень. Я стоял по колено в воде и охотился на раков. Они целыми стаями ползали вокруг, поднимая со дна тину. Я ловил их руками. Трех я бросил на понтонный мост, чтобы они меня не ущипнули.
Внезапно что-то прошуршало в кустах на другом берегу. Я поднял голову. Хозяин должен был вернуться только завтра. Я обернулся к собакам, спавшим в траве рядом с домом. Они не шелохнулись.
Я продолжал свое занятие, изредка поглядывая на другой берег. Когда-то я уже ловил раков вместе с братьями на маленьких водопадах. Я вспомнил, как хрустели черные монстры в корзинах, вспомнил наш нескончаемый восторг, обнаженные торсы, ледяную воду в разгар лета…
Всё это осталось в прошлой жизни: в жизни до лодки, до девушки, которая исчезла, бросив меня, как сломанную игрушку. Я вспоминал те времена, не зная, жалею ли о них.
На этот раз шум раздался в зарослях ольхи возле дома. Будто ветка упала в реку. Или утка, взлетая, забила крыльями по воде. Только вот утки не было. Деревья на берегу отбрасывали тени. Собаки встрепенулись, но их интересовали только раки, норовившие сбежать с понтонного моста. Хромая, я вышел из воды и направился к камышам.
Спокойствие собак меня удивляло. Обычно они начинали волноваться, стоило ящерке зевнуть в ста метрах от них.
Подойдя к ольхе, я поднял с земли палку, чтобы раздвинуть плавающие в воде корни, и с тревогой огляделся вокруг. Затем вернулся к понтонному мосту. Большинство раков меня не дождалось. Двух оставшихся я положил в миску, которой после дождя вычерпывают воду из лодок.
В этот момент мне показалось, что она здесь.
Вокруг сеялся золотистый свет, и я обернулся, уверенный, что видел ее отражение. В окне мелькнул силуэт. Мое сердце сжалось.
Это длилось всего секунду. Но я ее узнал.
Я бросился к дому, забыв о больной лодыжке. Собаки, беспокоясь, бежали следом. Я толкнул дверь и ступил в кромешную тьму.
– Кто здесь? – крикнул я.
Глаза постепенно привыкали к мраку. Обернувшись, я увидел, что за моей спиной нет никого. Даже собак.
Я вслушивался, пытаясь уловить скрип половиц наверху. Напрасно.
– Я видел тебя. Ты здесь.
Я ходил туда-сюда перед окнами, искал под лестницей.
– Скажи мне, где ты.
Одна из собак теперь терлась о мои мокрые ноги, пытаясь успокоить меня почти кошачьим урчанием. Я оттолкнул ее.
Остановился посреди комнаты. Выглядел я, наверное, как безумец: босые ноги, подвернутые штанины, с которых на пол текла вода, дрожащие губы.
– Ответь!
Не стоило покидать дом ради нескольких раков. Я же знал, что моя тоска караулит под дверью, прячется в камышах.
Я чувствовал себя единственным человеком на белом свете и плакал, как маленький мальчик, потерявшийся в толпе. Мой голос слабел. Я оперся лбом о деревянный столб.
– Скажи, по крайней мере, как тебя зовут…
Мне понадобилось несколько долгих минут, чтобы успокоиться и понять: тоска сводит меня с ума. Если продолжать в том же духе, это плохо кончится. Я должен уйти. Не дожидаясь возвращения хозяина.
Надо набраться смелости и пойти по другому берегу реки, через лес. Через пару часов я отыщу свой велосипед или по крайней мере дорогу, увижу машины, людей, начну мечтать о чем-то серьезном, познакомлюсь с новой девушкой, с десятками новых девушек, одна из которых непременно украсит прическу разноцветными перьями, которые я ей подарю.
Я опустился на кровать, чтобы обуться. Собаки радовались, что я успокоился, и прыгали вокруг. Неестественное оживление часто охватывает собак после того, как их хозяин перестает плакать.
Я прошелся по комнате, снял с гвоздя свою куртку с капюшоном. Мимоходом бросил взгляд на фотографию «Дома П.», взял сумку. Всё было на месте: фотоаппарат, камера и прочее. Я приготовился покинуть убежище.
И вдруг, повернувшись к стене с чемоданами, я заметил кое-что, чего раньше не видел. Один из чемоданов был открыт. Как я мог не заметить этого утром?
Я подошел ближе.
Внутри лежали маленькие аккуратные свертки из белой бумаги.
Я собирался закрыть чемодан, но одна из собак внезапно зарычала. Две другие приняли угрожающие позы. Я сделал еще шаг и остановился.
Потом осторожно вывел собак на улицу.
– Будьте здесь. Стерегите дом.
Я закрыл дверь. Я слышал, как они скребутся.
Я снова оказался в одиночестве.
Глянул в окно… Собаки предупредят о возвращении хозяина. Мне нечего бояться.
Чемодан был плотно набит белыми пакетами разной формы, большими и маленькими. Почти половину занимал прямоугольный сверток. Вероятно, таких свертков и таких пакетов в комнате были тысячи, если каждый закрытый чемодан таил в себе те же сокровища.
У меня руки чесались посмотреть, что внутри.
Как было устоять?
Я решился и, словно пытаясь уменьшить свою вину, открыл самый маленький пакетик. В белую шелковистую бумагу с рисунком были завернуты какие-то предметы. Я боялся смять или запачкать изысканную бумагу.
Первым предметом оказался маленький наперсток в красной коробочке. Я покрутил наперсток в одной руке, держа коробочку в другой. В Париже, на улице Моцарта, я порой играл с бабушкиными наперстками, лежавшими в ее шкатулке для рукоделия. Но такого красивого и миниатюрного не видел никогда. Я поднес его к глазам. Он был сделан из позолоченного металла. На наперстке выгнулась, подобно волнистому волосу, выгравированная спираль. Она наматывала круги вокруг моего мизинца.
Я развернул второй пакет. Там лежал шарик из оранжевого стекла размером с большой человеческий глаз. Я почему-то подумал, что так должно выглядеть закатное солнце во время урагана. В середине шарика, оправленного серебром, застыла косточка от яблока. Наверное, это было украшение.
Потом я открыл пакет, где лежал кулон: маленький череп из слоновой кости, с темными дырами вместо глаз.
В следующем свертке под несколькими слоями бумаги я обнаружил крошечную ночную рубашку, расшитую жемчугом, белым и блестящим, словно рыбьи икринки.
Мое сердце колотилось. Предметы лежали передо мной на белой бумаге. У меня не оставалось сомнений. Всё теперь сходилось: уединенный дом, собаки, черные шторы на окнах. Я был в логове грабителя. Хозяин обчищал музеи или замки и хранил здесь свое добро.
Подстегиваемый чувством опасности, я принялся распаковывать прямоугольный сверток из правой части чемодана. Я заметил, что все сокровища прятались под шелковистой упаковочной бумагой с выведенными на ней словами «Сладости, Дом Перла». За этой обманчивой оберткой скрывались сокровища грабителя, словно огромные изумруды, завернутые в фантики из-под конфет.
Однако пятый предмет выбивался из коллекции и несколько портил мою теорию. Это был кусочек сплетенных ивовых веточек, словно оторванный от какой-то мебели. Я не понимал, какую они могли иметь ценность. Разве что их оторвали от ларца Клеопатры или сундука Наполеона.
Тогда я и вообразить не мог, что именно эти веточки, когда-то бывшие колыбелью, представляли наибольшую ценность. Каждую весну они покрывались почками, притягивая птиц, и хозяин дома плакал, когда брал их в руки.
Я положил все предметы на место и аккуратно закрыл чемодан. Пора было уходить.
Надев рюкзак, я толкнул дверь. Собаки облизали мои руки и посмотрели вслед так, словно не верили, что я ухожу.
И они были правы.
Войдя в реку, я услышал тот же шум, что раньше, при ловле раков. Биение сердца, крыла, шлепанье влажной юбки. Я зажмурился, пытаясь сопротивляться неприятному чувству, которое накатывало вновь и вновь. Я вспомнил о голубом перышке, оставленном под колпаком стакана.
Я вошел в дом, радуясь, что есть повод вернуться. Комната встретила меня запахом горящих шишек и отблесками огня на медной отделке чемоданов. Ради такого зрелища хотелось остаться.
Я шагнул к столу, поднял стакан.
Перышко исчезло.
6. Маленькие привидения
На следующий день он обнаружил меня, полностью одетого, спящим поперек кровати. Я не смел шелохнуться.
Видимо, на рассвете от усталости я все-таки отключился.
Я прислушивался к его шагам. Догадывался ли он о том, что я делал ночью? Хозяин пытался разжечь огонь. Когда чайник засвистел, я осторожно повернул голову. Он не смотрел на меня. У двери стоял новый чемодан.
Я собирался удрать до его возвращения, но сон испортил мои планы. Я оглядел комнату. Другие чемоданы стояли на своих местах, а фотоаппарат волшебным образом оказался в сумке у кровати.
Я не мог вспомнить, как закончилась ночь.
Накануне исчезновение перышка сбило меня с толку.
Сперва я целый час лежал на кровати и думал.
Затем достал фотоаппарат, словно какое-то оружие.
Я слишком хорошо знал, что произойдет. Если девушки и перья исчезают, не оставив следа, всё остальное тоже испарится, как только я перейду реку. Дом, его хозяин, грушевые деревья, прислонившиеся к стенам, чемоданы, их содержимое, раки, черные собаки. Всё могло пропасть. Я был окружен маленькими привидениями, которые скрежетали своими клешнями и шуршали юбками у воды, чтобы меня позлить.
Так что я переступил черту дозволенного и провел вторую половину дня, фотографируя дом и его сокровища.
Вот уже целый год я использовал фотоаппарат как безжалостное оружие, которое позволяло прогонять призраков, прикалывая их к стенам. Я открыл для себя лабораторию отца, залитую красным светом, где в прозрачных ванночках на фотографиях проявлялись все краски мира. Я просиживал там часами.
Эта внезапная страсть и завела меня в глушь. Родители разрешили записаться на курсы во время каникул.
Объявление на дверях булочной гласило:
Окунитесь в мир фотографии.
Одна неделя осени,
и вы откроете для себя фотографию.
Под надписью почему-то была нарисована курица, сидящая на фотоаппарате.
Каждый вечер, лежа в кровати, я крутил в руках кусочек бумаги размером с билет на метро. Мне казалось, курица смотрит с вызовом.
В первый день каникул меня проводили на вокзал Монпарнас, дали сэндвич с ветчиной и массу советов. Я ехал на трех дребезжащих поездах, один медленнее другого, и наконец прибыл, наверное, на самый крошечный вокзал в Европе.
Я сошел с поезда и услышал, как одновременно на перрон сбросили две почтовые сумки. Меня встретил мужчина с кепкой подмышкой. Он напоминал начальника вокзала, но на самом деле был сотрудником почты.
Глазами я искал на платформе кого-нибудь еще, и тут он окликнул меня по имени:
– Да, это я.
– Я вас ждал.
Я погрузил велосипед в его желтую машину, сел на переднее сиденье. По дороге сотрудник почты объяснил мне, что берет транспорт на себя, потому что у Рашель нет машины.
– Это мило, – сказал я, чтобы что-то сказать.
Ведь я не знал, кто такая Рашель.
Машина ехала, и в окно я видел болота, покрытые ряской, каналы и маленькие мосты. Погода была серая.
– Зато она дает мне яйца, – произнес он.
Машина въехала в рыжеватый лес.
– Яйца? – переспросил я.
Он не ответил. Я подумал о курице с объявления. Он остановил машину рядом с фермой.
– Вот, это здесь.
В тот момент я всё еще думал о яйцах и не мог понять, что к чему.
– До воскресенья, – сказал он.
Я вытащил велосипед из-под почтовых сумок.
Ферма напоминала большой курятник на опушке леса. Толкая велосипед, я вошел во двор. Я лавировал между вереницами цыплят. Хозяйку фермы звали Рашель. Казалось, она удивилась моему приезду.
Я быстро смекнул, что, кроме меня, на курсы больше никто не записался и что если Рашель когда-то и фотографировала, то это было очень давно. В доме не наблюдалось ни фотоаппаратов, ни лаборатории.
Рашель подала мне омлет. Затем показала ярусные кровати в сером деревянном доме.
– До завтра.
Посреди ночи я включил карманный фонарик, чтобы перечитать объявление.
Окунитесь в мир фотографии.
На другой стороне двора Рашель слушала музыку. Я снова уснул.
– Первые три дня ты будешь придумывать тему.
– Тему?
Снаружи было серым-серо, почти темно. Рашель наливала мне молоко и склоняла голову, чтобы не промахнуться. Она носила очки с толстыми, как кубики льда, стеклами.
– Гуляй, смотри вокруг, придумывай тему, понятно?
– Понятно.
И в течение трех дней я следовал ее указаниям. Утром я брал яйца, сваренные вкрутую, и уезжал куда-нибудь на велосипеде. Вечером возвращался и вместе с Рашель ел омлет при свете мигающей неоновой лапы.
А потом однажды утром появилась девушка на лодке, и поиски темы закончились.
Я придумал тему. Моя тема толкала лодку с помощью длинного шеста. Моя тема с голыми ногами стояла на цыпочках и срезала ивовые ветви, собирая их в охапки.
На третий день после обеда моя тема исчезла.
На обочине я отыскал телефонную будку, позвонил Рашель и глухим голосом сказал, что моя бабушка заболела, поэтому я должен вернуться домой. Кажется, Рашель обрадовали мои дурные новости.
– Ты доберешься до вокзала? Вызвать сотрудника почты?
Я сдерживал рыдания, затыкая рот рукой.
– Поеду на велосипеде.
– Что?
– У меня ведь есть велосипед.
Велосипед, кстати, лежал в канаве. Она повесила трубку. Я вернулся в лес, гонимый тоской.
Теперь я лежал на постели, пытаясь забыться.
– Я видел снаружи раков, – вдруг сказал хозяин.
Неужели он ничего не заподозрил? Он говорил так, словно и не уезжал.
– Да, я поймал их вчера, – сказал я, потягиваясь. – Куда вы ездили?
– Недалеко. Далеко я больше не езжу.
Он вручил мне чашку горячего питья, пахнувшего ванилью. Я приподнялся на подушках. Протянул руку.
– Осторожнее, горячо, – предупредил он.
– Нормально.
Я готов был обжечься, лишь бы он не увидел, что моя ладонь испещрена вчерашними записями.
В глубине каждого пакета, в чемоданах, имелась карточка с трехзначным или четырехзначным номером. Я выписал несколько номеров, чтобы позже выяснить, что из себя представляет странная коллекция.
Хозяин отошел.
На окне лежали груды тетрадей. Их-то мне и не хватало для моего расследования.
Всё, что я нашел в чемоданах, привело меня одновременно в восхищение и в замешательство. Я не знал, кто хозяин дома – бандит с большой дороги, старьевщик, сумасшедший или поэт. Ключ к разгадке, несомненно, таился в тетрадях. Но вчера я не успел до них добраться.
– Я хотел тебе сказать… – проговорил он негромко. – В поезде я кое о чем подумал.
Значит, он ездил на поезде.
Увидев новый чемодан, я решил, что стоит поискать в газетах информацию о недавних ограблениях, совершенных в этом регионе. Но за двадцать четыре часа на поезде можно даже пересечь границу. Он мог украсть бриллианты с королевской короны в Лондоне, в Брюсселе или Мадриде. К чему заниматься расследованием? Может, он вообще привез ржавый гвоздь в бархатном мешочке.
– Я кое о чем подумал…
Дремавшие собаки приподнимали веки от каждого слова. Наверное, им редко доводилось слышать его голос.
– Я должен с тобой поговорить…
– Хорошо.
– Ты уйдешь. Прямо сейчас.
– Почему?
– Я знаю, что ты переживаешь. Я про девушку. Я тебе говорил, что знаю, верно?
– Да.
– Ты должен уйти, уехать, чтобы оставить ее позади.
– Кого?
Я вдруг заметил акцент хозяина и его странную манеру строить предложения. Он хотел сказать что-то еще, но слова застряли у него в горле.
Он медленно произнес:
– Ее, грусть.
Я понял, о чем речь, еще до того, как он продолжил.
– Она может наполнить твою жизнь до краев и не оставить тебя в покое до самой смерти.
Я слушал.
– Но если есть возможность оставить грусть позади, в траве, надо это сделать. Надо оставить грусть в траве. Мягко объяснить ей, что ждешь от жизни чего-то другого.
Я представлял себе животное, притаившееся в траве на лугу, и себя, бегущего вперед.
– А вы? Что вы с ней сделали?
Он подошел ближе и улыбнулся. Опустил глаза.
– С кем?
– С грустью.
– Я не лучший пример.
– Я тоже.
– Но ты…
Он вдруг осекся и сказал:
– Лишь грусть может помочь мне возвратиться домой.