История пчел Лунде Майя

Уильям

— Эдмунд? — Я постучался к нему в комнату. Последние дни, дожидаясь, когда пришлют новый улей, я проводил возле пчел, заглядывая в их нынешний дом, — сперва мне было не по себе, но постепенно страх сменился уверенностью. Я отыскал в улье матку — она была крупнее рабочих пчел и трутней — и белой краской нарисовал ей на спинке крошечную точку. Обнаружив ячейки-маточники, я сразу же уничтожил их: мне не хотелось допустить смены матки, и я боялся, что старая плодная матка, освобождая место для молодой, заберет с собой часть семьи. Помимо этого, я больше почти ничего не увидел. Я открывал улей с величайшей осторожностью, и тем не менее это каждый раз вызывало у пчел тревогу. Мне не терпелось разгадать загадку, каким образом матка откладывает два типа яиц — пчелиные и трутневые, однако я попросту не мог ничего увидеть и питал надежду, что как только появится новый улей, разгадка будет у меня в кармане.

Одно было очевидно: пчелиная семья мне досталась удивительно трудолюбивая. Улей становился все тяжелее, пчелы постоянно приносили нектар и пыльцу, и внутри уже поблескивал темно-золотистый мед, такой сладкий и манящий.

Мое одиночество часто скрашивала Шарлотта. Она с любопытством наблюдала за пчелами, брала улей в руки, стараясь определить его вес и угадать, сколько в нем меда. Она привычным жестом поднимала улей, проверяла, не появились ли там маточники, находила матку и вытаскивала ее наружу — да, ей хватало смелости трогать пчел голыми руками — и смотрела, как пчелы встревоженно ищут свою царицу. Тем летом Шарлотта вытянулась, ее угловатое тело округлилось, бледные щеки порозовели, а платья стали почти непристойно коротки и едва доставали до середины икры. «Новое платье, — думал я иногда, — она его заслужила. Но это позже, сейчас есть дела поважнее».

Иные дни я проводил в магазине. Там Шарлотта мне тоже помогала: прибиралась, мыла полы, приводила в порядок склад, записывала в книгу прибыль — да так, что перо скрипело, вычитала, складывала и подсчитывала доходы.

А вот Эдмунд не выказывал ни малейшего интереса. Подготовка к осенним экзаменам шла совсем не так, как следовало бы, — это видел даже я, хотя и не вникал в дела семьи. Его книги, которые я обнаружил в самом дальнем углу гостиной, медленно покрывались пылью, совсем как мои недавно. Изможденный, словно его мучила какая-то хворь, он чаще всего запирался у себя в комнате; его неугомонность сменилась апатией, не свойственной юным медлительностью.

Несмотря ни на что, я надеялся, что как-нибудь он тоже придет ко мне, я покажу ему соломенный улей, а затем расскажу про свое, намного более совершенное изобретение. Продемонстрирую, к чему привели наша с ним беседа и книга, которую он принес, и, возможно, мне удастся пробудить в нем такую же страсть.

— Эдмунд? — Я постучал в дверь его комнаты. Он не ответил. — Эдмунд? — Молчание.

Я подождал еще немного, а потом осторожно повернул ручку. Заперто. Конечно же. Наклонившись к замочной скважине, я заглянул внутрь и понял, что изнутри в ней торчит ключ. Значит, Эдмунд здесь, заперся в комнате… Я дернул за ручку:

— Эдмунд!

Внутри послышались наконец шаги, а потом дверь чуть приоткрылась. Эдмунд глядел на меня, подслеповато щурясь, челка отросла еще сильнее, над губой темнели жидкие усики, а кроме мятой рубашки на Эдмунде ничего не было, так что моему взору открылись его неожиданно волосатые ноги.

— Отец?

— Прости, что разбудил.

Он пожал плечами и подавил зевок.

— Надеюсь, ты составишь мне компанию, — сказал я, — хочу показать тебе кое-что. (Глядя на меня опухшими от сна глазами, Эдмунд потер одной ногой другую, словно стараясь согреться, но ничего не ответил.) Хочу показать тебе соломенный улей! — продолжал я, стараясь ничем не выдать свою радость.

— Соломенный улей? — все так же сонно переспросил он.

— Да. Тот, что ты видел в саду.

— А, этот. — Он покачнулся и сглотнул слюну.

— Чтобы ты понял, чем он отличается от моего нового улья. Который скоро привезут.

— Угу… — промычал он, не раскрывая рта, и вновь сглотнул, словно пытаясь унять тошноту.

— Увидишь, как тщательно я все продумал, когда конструировал мою модель.

— Угу. — В его сонных глазах я не заметил ни тени интереса.

— Тогда, возможно, тебе стоило бы одеться?

— А мы могли бы посмотреть на все это как-нибудь в другой раз?

— Мне кажется, сейчас самое время. — Я заметил вдруг, что стою, склонив голову, словно умоляя. Однако Эдмунд, вероятнее всего, не обратил на это внимания.

— Я так устал, — сказал он. — Может, позже.

Я выпрямился и, стараясь говорить властно, произнес:

— Я твой отец и требую, чтобы ты мне повиновался! Он наконец посмотрел на меня. Его глаза покраснели, но взгляд оставался на удивление ясным. Эдмунд тряхнул волосами.

— А то — что?

«А то — что?» Утратив дар речи, я быстро заморгал.

— А то угостишь меня ремнем? — не унимался он. — Да, отец? Вытащишь ремень и пройдешься им мне по спине? Излупцуешь меня до крови, пока я не соглашусь?

Все повернулось совсем не так, как я надеялся, совершенно не так. Он смотрел на меня, а я на него. И оба мы молчали.

Внезапно появившаяся в коридоре Тильда бросилась к нам, заметая юбками пыль на полу.

— Уильям!

— Уже почти два часа, — сказал я.

— Ему нужно поспать, — проговорила она уже тише, — ему нездоровится. Эдмунд, ложись в постель.

Подойдя ко мне, она взяла меня за локоть.

— Ты же только и делаешь, что спишь, — бросил я Эдмунду, но в голосе моем зазвенело отчаяние.

Вместо ответа он лишь пожал плечами. Тильда попыталась оттеснить меня в сторону и ласково проворковала:

— Ложись, мальчик мой. Тебе надо отдохнуть.

— От чего отдохнуть? — поинтересовался я.

— Уж не тебе судить, — заявил вдруг Эдмунд.

— Что-о?!

— Ты несколько месяцев не вставал с кровати.

— Эдмунд! — одернула его Тильда. — Это мы обсуждать не станем!

— Отчего же?

Я чувствовал, как отчаяние парализует меня, мешает дышать.

— Прости, Эдмунд. Я постараюсь все исправить. Я уже пытаюсь. Именно потому мне так хотелось показать тебе…

Но Тильда оттолкнула меня в сторону.

— Бедняжка Эдмунд, — сладким голосом протянула она. — Ему и так нелегко пришлось. Ему надо отдохнуть и выспаться.

Эдмунд безучастно посмотрел на меня, а потом закрыл дверь и оставил нас с Тильдой вдвоем.

Тильда стояла, все еще вцепившись в мою руку, словно желая удержать меня, и по-прежнему упрямо глядя мне в лицо. Я хотел было возмутиться, но внезапно меня охватил страх. А что, если он болен? Вдруг Эдмунд заболел?

— Ты что-то скрываешь от меня? — спросил я. Взгляд жены едва не обжег меня, и я испугался.

— Я его мать и вижу, что ему нужен отдых, — сказала она медленно и внятно, явно не желая ничего объяснять.

— А я его отец и вижу, что ему нужен свежий воздух, — парировал я, но тут же понял, насколько жалко прозвучали мои слова.

Она растянула губы в ехидной улыбке. Больше никто из нас ничего не сказал, мы лишь молча стояли друг напротив друга. Тильда не ждала от меня ни ответа, ни согласия. Ведь Эдмунд вовсе не был болен, ну разумеется, нет, просто она пыталась защитить его от учебы и любых других трудов. Но Тильда не знала, какую силу Эдмунд пробудил во мне и насколько важным для меня было разделить с ним мою страсть.

Впрочем, на объяснения у меня не было сил, я знал, что бороться с Тильдой бесполезно и что она, точно ветряная мельница, вмиг развеет все логические доводы.

Возможно, мне следует перехватить Эдмунда вечером, когда он, по своему обыкновению, соберется уходить. Где же он, интересно, пропадает каждый вечер? Я надеялся, что он проводит это время в лесу, наблюдая, по моему примеру, за природой, совсем как я в его возрасте. Да, возможно, так оно и было.

А что до меня — со временем Эдмунд поймет, что мне действительно есть чем его удивить, и это лишь подстегивало мой энтузиазм. Он увидит. И будет мною гордиться.

Тао

Я завернула за угол и уперлась в ограду — высокая, без единой щели, она отражала лунный свет и поэтому казалась еще более светлой, чем на самом деле. В воздухе висел аромат земли, теплой и влажной, по обочинам дороги пробивалась трава.

Я бесшумно прокралась мимо охранника. Лица его я не видела, но дышал он ровно и глубоко.

В воздухе — метрах в десяти надо мной — что-то зажужжало. Насекомое? Нет, чересчур крупное. Через миг жужжание стихло и тишина вернулась.

Вытянув руку, я осторожно дотронулась до ограды. И замерла. Я боялась, что сработает сигнализация, но ничего не происходило. Я сделала несколько шагов, не отнимая руки от гладкой поверхности. И вдруг мои пальцы наткнулись на какое-то уплотнение. Брезент был туго натянут, однако мне удалось просунуть ладонь между двух полотнищ. Я потянула одно полотнище на себя, и оно словно нехотя, с негромким шлепком отлепилось от другого. Через несколько минут мне удалось проделать отверстие, через которое я вполне могла залезть внутрь.

Я бросила последний взгляд на солдата, но тот по-прежнему крепко спал. И тогда я протиснулась внутрь, за ограду. Здесь оказалось темнее, чем снаружи. Я знала, что и тут тоже есть прожекторы, по вечерам мы видели их отсвет, но сейчас они были выключены.

Есть ли внутри охранники? Этого я не знала. Я остановилась и решила немного подождать, пока глаза не привыкнут к темноте. Мало-помалу проступили контуры деревьев, отцветших, уже покрывшихся листвой.

Тишину нарушал лишь легкий ветер, перебиравший листья на деревьях, но я никак не могла избавиться от страха. Я нарушила запрет, что будет, если меня поймают?

Я медленно двинулась вперед, а заметив колею, по которой мы втроем поднимались на холм, пошла по ней.

Еще никогда в жизни здесь, среди знакомых деревьев, я не испытывала страха. Отчаяние, грусть, радость, но страх — никогда. Сейчас же ноги мои ступали бесшумно, и в ушах отдавался стук сердца, а по спине стекали ручейки пота.

Я шагала по колее между деревьями и вдруг краем глаза заметила какую-то тень. Неужели человек? Я резко повернулась, но никого не увидела. Никого. Мир здесь был пустым и тихим. Меня напугал мой собственный страх.

Я сделала еще несколько шагов.

Раз, два, три — прыг! Раз, два, три — прыг!

Здесь мы тогда гуляли.

Мы двое и Вей-Вень. Здоровый, веселый, мягкий и теплый. Сынок.

Сынок.

Резкая боль в подреберье вынудила меня остановиться и наклониться вперед.

Спокойно. Дыши спокойно. Думай о чем-нибудь другом. Выпрямись.

Я огляделась. Сколько же осталось до холма, на котором мы сидели?

Надо идти.

Я прошла еще совсем немного, когда заметила это. Свет. Золотистый отсвет совсем неподалеку.

Я подошла ближе, шагая теперь еще медленнее и осторожнее.

А потом я увидела что-то вроде шатра. Он стоял на самой опушке леса, а за ним чернели кусты и высилась стена деревьев. Шатер был круглым и просторным, как маленький дом с острой крышей, и со всех сторон освещался. Изготовлен он был из того же белого стерильного материала, что ограда. Возле шатра я разглядела силуэты нескольких охранников. Охранялась эта палатка намного строже, чем ограда. Охранники медленно ходили возле нее, отбрасывая черные тени на матерчатые стены. Я будто подглядывала за тайным представлением в театре теней, вот только на занавесе забыли нарисовать декорации. Кто они для меня — угроза или спасение?

Входа в шатер видно не было. И окон тоже. Подобраться ближе я не осмелилась и прошла мимо еще метров сто, чтобы рассмотреть строение с другой стороны. Когда я обогнула холм, меня вдруг осенило: шатер поставили примерно на том месте, где Куань нашел Вей-Веня. Эта догадка лишь подогрела во мне страх, и ноги затряслись так, что я едва могла двигаться. Я поняла: все это время я надеялась, что никакой связи здесь нет, что ограда и военные не имеют к Вей-Веню никакого отношения.

Звонок. Телефонный звонок. Я так ждала его. Я сняла бы трубку и узнала, что Вей-Вень упал и ударился головой, что у него обычное сотрясение мозга и что он уже поправляется, что мы можем навестить его и совсем скоро забрать домой. Все эти надежды казались мне сейчас беспомощной и жалкой выдумкой.

Между мною и шатром высился целый штабель картонных коробок. Я прокралась ближе и спряталась за ним. Среди коробок были и смятые, и еще целые. Приподняв на одной из них крышку, я засунула внутрь руку. Земля. И корешки каких-то растений. Сбоку на коробке было написано имя, почтовый индекс и название города. Пекин.

Я вернула коробку на место и медленно двинулась дальше, боясь, что моя неуклюжесть меня выдаст, что я опять сломаю ветку; я напрягала все мышцы, стараясь ступать как можно тише.

Спереди стенки шатра были такими же белыми и плотными, но имелась дверца, застегивающаяся на молнию. Я опустилась на корточки и принялась ждать. Рано или поздно кто-то выйдет или войдет.

От сидения на корточках ноги быстро затекли, и, хотя земля была сырой, я села на нее. Лишь сейчас я заметила неподалеку огромную кучу веток. Чтобы расчистить место для шатра, они срубили несколько десятков фруктовых деревьев, и теперь их сухие ветки чернели на фоне белого брезента.

Ничего не происходило. Время от времени изнутри доносились голоса, но слов я не разобрала.

Я долго просидела в темноте. Ушедшие минуты сложились в час. Густой неподвижный воздух нагонял дремоту.

А потом кто-то расстегнул молнию, в шатре обозначилась дверь и из нее вышли двое — оба в белых защитных костюмах. Склонив головы, они тихо, но оживленно о чем-то говорили. Я подалась вперед, вглядываясь в шатер позади них. Дверь открыли всего на минуту, но кое-что рассмотреть я успела. Внутри находился еще один шатер, поменьше и прозрачный, а в нем — растения. Стены того, другого шатра были из стекла. А за ними — цветы. Что-то вроде маленького парника? Ярко-зеленые листья, розовые, оранжевые, белые и красные соцветия, залитые мягким золотистым светом. Словно картинка из книжки сказок, яркая и теплая, другой мир, живые растения, цветущие растения — растения, которых я никогда прежде не видела и которых не существовало в моем мире безликих фруктовых деревьев.

Один из тех, кто прятался в шатре, зашагал вдруг прямо ко мне. Я затаила дыхание. Человек все приближался. Я встала и отступила назад. Он замер и прислушался, будто почувствовав мое присутствие. Двигаться я боялась, поэтому замерла в надежде, что деревья меня скроют. Постояв еще немного, он развернулся и направился обратно к шатру. А я побежала прочь. Я бежала со всех ног, бежала обратно к ограде, стараясь не шуметь.

Итак, я что-то видела. Но не знала что. Ограда, коробки, шатер. Все это казалось мне совершенно бессмысленным.

Ни здесь, ни в больнице я не нашла того, что хотела. Никто так и не дал мне ответа. И сына моего мне тоже не отдавали.

Добежав до ограды, я вылезла на прежнем месте и прошла мимо храпевшего охранника.

И остановилась. Оглянулась на ограду. Вей-Веня здесь нет. Его вообще нет в этой части страны. Он там, откуда привезли эти растения. В Пекине.

Джордж

Как же красиво цветет черника! За зиму я успевал об этом забыть, но каждый раз, когда в мае Мэн встречал меня бело-розовыми холмиками, я останавливался и не мог насмотреться. Да, о такой красоте надо книжки писать, вот только без пчел цветы — просто цветы, а не ягоды, цветами не прокормишься. Поэтому, встречая нас, Ли каждый раз облегченно вздыхал. Он, видать, расхаживал по своим черничным полянам, смотрел на цветы и жалел, что они не умеют опылять сами себя и что из-за этого он с потрохами зависит от какого-то потного пчеловода из другого штата и его потных помощников.

Мы приехали туда на три недели. Ли платил восемьдесят долларов за улей — деньги очень хорошие, но я знал, что многие берут и больше. Гарет, например. По сравнению с ним я обходился дешево. К тому же за свои деньги Ли получал прекрасный товар. В каждом улье с рассвета и до заката трудилось пятьдесят тысяч пчел. Радостных и довольных. Из каждого улья доносилось бодрое жужжание. Жаловаться Ли было не на что. Я приезжал к нему каждую весну с того самого года, как ферма перешла к нему, и благодаря моим пчелам ягод у него было пруд пруди.

Я едва успел выйти из машины, как Ли едва не сбил меня с ног. Худой, кожа да кости, в огромных ботинках, коротковатых брюках и грязной панаме, он схватил мою руку своей — тощей и костлявой — и так долго тряс, словно боялся, что я испарюсь вместе с пчелами и те не успеют сделать то, зачем приехали.

Мне показалось, что в прошлый раз рука у него была помясистей. И шевелюра погуще.

Он заулыбался, явив добрую половину своих лошадиных зубов. Я тоже улыбнулся:

— Ты гляди-ка, сколько у тебя морщин повылезло!

Ли ухмыльнулся:

— На себя посмотри!

Вообще-то от нас до Мэна путь неблизкий, и я вполне мог бы подыскать себе работу не так далеко. Но за все эти годы Ли стал мне вроде друга, и я, можно сказать, ездил сюда и ради него тоже. Мы столько успевали обсудить — он все выспрашивал про пасеку и про пчел и не уставал слушать. Я в шутку часто называл его фермером-профессором. В девяностых, проучившись много лет в университете, Ли вдруг загорелся желанием купить старую развалившуюся ферму. В те времена он прекрасно знал, как оно должно быть. В теории. И планировал, что ферма его будет специализироваться на экологически чистой продукции.

Ну да, держи карман шире. Шли годы, Ли успел сделать и все ошибки, о которых рассказывалось в учебниках, и те, о которых там не говорилось. На поверку оказалось, что книги все врут.

За последние годы он совершенно изменил способ ведения хозяйства, теперь ферма его не отличалась от множества других, и по полям здесь тоже ползали гигантские опрыскиватели. Впрочем, на месте Ли я поступил бы так же.

Я кивнул в сторону Тома, стоявшего чуть поодаль:

— Помнишь Тома?

Том подошел поближе и послушно протянул Ли руку.

— Ты глянь-ка, — удивился Ли, — в прошлый-то раз ты был в два раза меньше. (Том вежливо посмеялся.) Приехал, значит, с отцом.

— Ну вроде того.

— А учеба как же?

— Отпустили.

— А тут ему чем не учеба? — сказал я.

Ребята отогнали грузовики, и наступила тишина. Ульи мы уже расставили, и теперь во дворе остались только Ли и мы с Томом. Том сидел в машине. Читал, наверное, а может, спал. Последние несколько часов он все больше помалкивал, но все, о чем я его сегодня просил, Том выполнял, и неплохо.

Ли снял перчатки, поднял сетку и закурил.

— Ну вот, теперь надо только подождать. Прогноз погоды я посмотрел, дождя вроде не будет.

— Вот и хорошо.

— Небольшие осадки обещают, но не скоро.

— Если небольшие — это не страшно.

— И у меня теперь новые изгороди.

— Отлично.

— На случай, если эти пожалуют.

— Будем надеяться, это их остановит.

Мы умолкли. Я представлял, как здоровенные медвежьи лапы ломают улей, и никак не мог избавиться от этой картинки.

— Если что, платить все равно тебе, — сказал я.

— Спасибо. И без тебя знаю. — Он глубоко затянулся. — Готовишь, значит, смену? — спросил Ли, мотнув головой в сторону машины, где сидел Том.

— Пытаюсь.

— А ему-то самому хочется?

— Да вот как раз сейчас решить пытается.

— А зачем ему вообще учиться? Может, пускай лучше дело осваивает?

— Но ты же ходил в колледж.

— Вот-вот, поэтому я знаю, о чем говорю. — Он криво усмехнулся.

Первые пару дней на новом месте пчелы ведут себя тихо. Затаиваются и из улья почти не вылетают. Однако немного погодя начинают совершать короткие вылазки наружу — проверяют, что их тут ждет. И со временем такие полеты становятся все протяженней.

На третий день пчелы совсем осмелели и воздух наполнился жужжанием. Ли уселся прямо среди кустиков черники, метрах в пятидесяти-шестидесяти от ульев. Наклонив голову, он сосредоточенно шевелил губами и меня не видел.

Я подкрался сзади:

— Бу!!!

От неожиданности он аж подпрыгнул:

— Твою ж мать!

Я расхохотался, а он с досадой махнул рукой:

— Ты меня сбил!

— Да ладно, я тебе помогу.

— А я тебе не верю. Вдруг ты приврешь.

Я присел на корточки рядом с ним.

— Ты их пугаешь, — улыбнулся он, — и занял их место. — Ладно-ладно, ухожу. Я поднялся, отошел метров на десять в сторону и вгляделся в поросший кустиками черники холмик площадью около метра.

Вот они, мои пчелы. Одна из них как раз взлетела с цветка, и на него в ту же секунду опустилась другая.

А потом и третья.

Я посмотрел на Ли:

— У тебя там как?

— Нормально. Тут две штуки. А у тебя?

— Три.

— Точно? — переспросил он. — Небось прибавил пару.

— Это ты у нас плохо считаешь, — сказал я.

Он еще немного выждал.

— Хорошо. Вот и еще прилетели.

Я встал и улыбнулся. В среднем две с половиной пчелы на квадратный метр — для опыления отлично. Именно поэтому Ли сидел и как помешанный подсчитывал: от количества пчел на квадратном метре черничных кустов зависел урожай, который он снимет, когда придет время.

Две на его участке. Три на моем. Совсем неплохо.

Вот только потом начался дождь.

Уильям

Наконец-то привезли! Спрыгнув с облучка, Конолли подошел к телеге, на которой стоял он — новенький и невероятно светлый на темной, заляпанной грязью телеге. Я подошел к Конолли, пожал ему руку и дотронулся до улья. Мои пальцы заскользили по теплому гладкому дереву, обработанному по всем канонам и правилам, крышку Конолли изготовил из трех реек, но стыки были почти незаметны, а к дверцам приделал маленькие ручки. Я провел по ним рукой — ни единого, даже самого крошечного, сучка. Я осторожно потянул за ручку, дверца бесшумно отворилась, и я заглянул внутрь. Там в несколько рядов висели рамки, готовые принять жильцов. Улей источал упоительный аромат свежей древесины, этот запах облаком окутал меня, так что я едва в обморок не упал. Я обошел вокруг улья. Мастерство Конолли лишило меня дара речи. Каждому уголку он придал совершенную округлую форму, а одну стенку даже украсил резьбой. Да, все слышанные мною похвалы в его адрес были правдой: изготовленный им улей оказался шедевром.

— Ну, что скажете? — Конолли гордо, как ребенок, улыбался. — Довольны?

От восхищения я не мог вымолвить ни слова и лишь кивнул, надеясь, что по моей улыбке все ясно и без слов.

Мы с ним взялись за улей, подняли его и поставили на землю перед домом. Улей был таким светлым и чистым, что опускать его в пыль показалось мне почти святотатством.

— Куда вы его поставите? — спросил Конолли.

— Вон там. — Я показал в сторону осины.

— А пчелами вы уже обзавелись? — поинтересовался он.

— Да, я перенесу их в этот улей. А потом пчелы дадут потомство, и мы построим еще несколько ульев.

Конолли смерил меня взглядом.

— Я хотел сказать — когда вы построите, — поправился я и чуть виновато улыбнулся.

— Построить — построю, а вот все остальное уж будет ваша заслуга, — ухмыльнулся он.

Конолли повернулся и посмотрел на соломенный улей. Оттуда доносилось ровное жужжание: тысячи пчел были заняты своими повседневными хлопотами. Одна пчела сорвалась с улья и полетела к нам. Конолли отшатнулся.

— Туда вы уж его сами тащите.

— Они не ужалят.

— Что-то не верится. — Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, он отступил назад.

Я наградил его улыбкой — одновременно снисходительной и мягкой.

— Что ж, не стану вас принуждать.

Мы вдвоем погрузили улей на тачку и попрощались так, словно знали, что до нашей следующей встречи осталось совсем недолго.

Улей ждал меня. Ждал пчел.

Сегодня я с особым тщанием облачился в мое белое одеяние, надел шляпу и натянул перчатки. Торжественно, подобно опускающей вуаль невесте, я накрыл лицо марлевой накидкой, а затем покатил тачку по саду. Теперь к улью вела протоптанная в высокой траве тропинка, напомнившая мне вдруг о церковном проходе, ведущем к алтарю. Я представил себя идущей под венец невестой, полной радости и предвкушения, и расхохотался. Это был поистине великий день — день, решающий мою судьбу.

Отодвинув старый улей, я поставил на его место новый и, отступив на шаг, посмотрел на него. Золотистая древесина сияла на солнце. Рядом с новым старый соломенный улей выглядел тусклым и потрепанным.

Медленно и осторожно я принялся переселять пчел. Сперва отыскал матку и перенес ее, и она быстро нашла себе место. За маткой последовали и все остальные. Мое спокойствие передалось и им. Я чувствовал себя настолько уверенно, что снял перчатки и брал пчел голыми руками. И пчелы не противились, они позволяли управлять собою, словно были совсем ручные.

Я предвкушал, как проведу здесь время: лишь я и они, покой, молчаливое взаимопознание и обоюдное доверие, постепенно крепнущее. Но в этот момент я вдруг почувствовал, что по ноге кто-то ползет, потом судорожные взмахи крылышек, прижатых тканью брюк, — и обжигающая боль. Я подскочил и громко, по-женски, взвизгнул, но, к счастью, меня никто не услышал. Рука машинально потянулась вниз и хлопнула по ужаленному месту. Я дернул брючину, и на траву вывалилась пчела — с мохнатым тельцем, блестящей спинкой и беспомощно задранными кверху лапками.

Место укуса нестерпимо саднило. Удивительно, такое крошечное существо — и такая жуткая боль. Наступить на нее, растоптать, раздавить, пусть даже пчела уже мертва. Но я посмотрел на улей, на ее сестер и обуздал свою злость. Пора привыкать к непредсказуемости этого мира.

Я быстро заправил брюки в сапоги, надел перчатки, постаравшись не оставить ни единого просвета, и продолжил работать. Наверное, время безграничного доверия еще не пришло. Впрочем, у пчел пока тоже не имелось оснований мне доверять. Но доверие — это вопрос времени, в этом я нимало не сомневался. Я не дам им повода меня покинуть, и однажды мы станем единым целым.