Что же тут сложного? Пирсон Эллисон
07:56
Когда я возвращаюсь домой, Бен мечется по кухне и причитает, что в доме нет хлопьев. Хлопья в доме есть. Нет только хлопьев с шоколадом – как там их, то ли “Пристрастие”, то ли как-то еще, – которые я строго-настрого запретила после того, как посмотрела новый документальный фильм о детском ожирении. Бен унаследовал тонкую и гибкую отцовскую фигуру, но на внутренних органах тоже порой откладывается жир. Висцеральный. Ха! Это я и без Роя помню. Слово-то какое, даже звучит опасно, точно отравленная стрела. Наверное, у меня и такой тоже есть.
– Не буду я есть эти сраные мюсли, – раненым бизоном ревет Бен.
– Бен, пожалуйста…
– Да в этом бардаке вообще ничего не найти!
– К Рождеству будет порядок. У Петра дело спорится, так что он успеет закончить нашу новую кухню, правда, Петр?
Я повышаю голос, чтобы меня услышал распростертый на полу мастер. Видны лишь ноги в темно-синих джинсах, торчащие из-под раковины, – точнее, того места, где стояла бы раковина, будь она у нас. Пуговица на джинсах расстегнута, черная футболка задралась, открыв плоский бледный живот в кудрявых черных волосах, которые спускаются к…
Нет, Кейт, дальше не надо. И о чем ты только думаешь?
Петр выглядывает из-под шкафа и весело нам машет.
– Поверь маме, Бен, Рождество матери всегда делают идеально.
08:10
Везу Бена в школу, одновременно делаю дыхательную гимнастику. Выдохнуть на счет десять. Мы рано выехали, но уже опаздываем, потому что Ринго Старр забыл барабанные палочки, нам пришлось возвращаться за ними, а теперь бешеные пробки. Бен сидит рядом со мной, на пассажирском сиденье, что-то пишет в лежащей на коленях линованной тетради.
– Дорогой, пристегнись, пожалуйста. Это домашняя работа?
– Угу.
– Тебе пора взяться за ум. Нельзя все время откладывать задания до последней минуты, этого уже недостаточно.
Бен вздыхает, как способен лишь четырнадцатилетний подросток, бесконечно уставший от неизмеримой, непроходимой тупости старших.
– Мам, ну ты что, в моем возрасте никто еще толком не учится. Кроме азиатов.
Я вздрагиваю.
– Это еще что за разговоры? Азиаты, значит, занимаются, а ты почему не можешь?
Я представляю себе будущее, в котором транснациональными корпорациями управляют китайцы и индусы, а Британия превратилась в гигантский колл-центр, где работают белые оболтусы, типа моего, – которые даже по-английски говорят с ошибками и ходят в разных носках.
– Все начинают учиться только в одиннадцатом классе, мам.
– Между прочим, я в твоем возрасте прилежно училась. У меня выбора другого не было. Никто меня с ложечки не кормил и за меня ничего не делал. Каждый понедельник утром мы писали контрольную по французским глаголам, и не дай тебе бог…
Поворачиваюсь к Бену и вижу, что он играет на невидимой скрипке – печальная мелодия к фильму о мамином нищем детстве, истории о том, как она всего добилась своим трудом, над которой мои дети так любят смеяться.
– Может, хватит? Я ничего смешного не сказала.
– Вот только не надо на мне срываться, потому что ты паришься, что тебя не взяли на работу, ладно? Это нечестно.
– Пока что неизвестно, взяли меня или нет, – возражаю я, но мой мальчик уже выпрыгнул из машины, достал из багажника барабаны и потащил их к школьному залу. И даже не обернулся на прощанье.
Я вам передать не могу, до чего мне больно расставаться с ним вот так. Ужасно больно.
От кого: Кейт Редди
Кому: Кэнди Страттон
Тема: Собеседование
От “ЭМ Ройал” по-прежнему ни ответа ни привета. Замучилась ждать, если честно. Завтра официально оставлю всякую надежду, сожгу справочник женского клуба и брошусь на погребальный костер карьеры.
Из других новостей – налепила твой тестостероновый пластырь и впервые за год испытала хоть какое-то сексуальное влечение. К нашему мастеру-поляку.
Я бы, конечно, его прогнала, но мне нужно, чтобы к Рождеству он закончил кухню. И что прикажешь делать?
Х
Кейт
От кого: Кэнди Страттон
Кому: Кейт Редди
Тема: Ура!
Расслабься. Танцуй вокруг шеста! Я так и знала, что все наладится.
Не теряй надежды ни в коем случае. Прошло всего три рабочих дня.
Х
К.
Далее следует тревожный период неопределенности, когда я жду, пока мне ответят, берут ли на работу. Я охотно хватаюсь за любой предлог, чтобы избавить свое новое, на удивление похотливое “я” от искушения в виде Петра, который, лежа на спине, ковыряется в моих трубах.
Если бы.
Решаю, что настал удобный момент, чтобы проведать Барбару и Дональда, посмотреть, как они там, а заодно и успокоить несносную невестку. На звонки тети Шерил Бен поставил мне на телефоне мелодию из сцены в ванной в “Психо”. Несносный мальчишка, но кое в чем от него все-таки есть толк. Ричард говорит, что по-прежнему никак не может поехать. Что-то срочное вроде практического семинара по осознанности. Мне кажется или “срочный семинар по осознанности” – это какая-то путаница в понятиях? Меня бесит, что будущий психолог Ричард так печется о благополучии всего света, но при этом, черт побери, совершенно забросил собственных родителей. Так и подмывает ответить ему, что на этот раз я не стану выслушивать его отговорки, но в сообщениях, которые Дональд оставляет на автоответчике, все чаще звучат извинения, и я начинаю подозревать худшее. В конце концов, можно совместить поездку в Ротли с визитом к маме, до нее оттуда пятьдесят миль.
Дональд обмолвился, что электроодеяло, которое мы им подарили несколько лет назад, окончательно вышло из строя, поэтому я заезжаю в универмаг за новым. У свекров так холодно, что одеяло с подогревом не роскошь, а необходимость.
– Не хотите завести новую кредитную карту нашего магазина? – предлагает продавец.
Разумеется, хочу. Другие женщины в моем возрасте переключаются на выпивку, молодых любовников или раскраски, я же подсела на “Джон Льюис”. Говорят, героин помогает позабыть о любых проблемах. Именно это и происходит со мной в отделе декоративных тканей “Джон Льюис”. Я заполняю анкету на получение кредитки магазина и через несколько минут с удивлением и смущением узнаю, что мне отказано. Продавец добавляет, что не имеет права раскрыть мне причину, но, когда я требую позвать управляющего, бормочет еле слышно, что это как-то связано с моим кредитным рейтингом.
Захожу на их сайт, проверяю кредитный рейтинг и выясняю, что ниже просто некуда, разве что если бы я умерла. Хотя и у покойника он был бы лучше.
(Рой, пожалуйста, припомни, нет ли у меня неоплаченных счетов? Кредитных карт? Когда я в последний раз проверяла выписку с банковского счета, все было в порядке. Рой, помоги, пожалуйста, это же просто смешно. Рой?)
14:00
Вокзал в Лидсе. На выходе вижу Дональда, который ждет меня у турникетов. Его невозможно не заметить. Для человека, которому вот-вот стукнет девяносто, он держится на удивление прямо – то, что называют военной выправкой. (А у нас вместо этого что, компьютерная сутулость?) Он уже не такой высокий, как тогда, когда мы с ним познакомились, но сразу понятно, какая у него была замечательная осанка. Дональд в твидовом пальто с замшевым коричневым воротником, теперь таких почти уже не носят. Отбирает у меня чемодан, и возникает заминка, неловкость, как часто бывает с пожилыми людьми, – ты медлишь, потому что не можешь решить, стоит ли отдавать чемодан или лучше все-таки настоять на том, что понесешь сама, поскольку ясно, что ты с этим справишься гораздо лучше. Но поступить так значило бы лишить Дональда его природной роли джентльмена. А этого мне совсем не хочется, так что я говорю спасибо и передаю чемодан в его дрожащую руку.
На извилистой дороге в Ротли меня за каждым поворотом подкарауливают воспоминания. Например, как Ричард впервые привез меня домой, чтобы познакомить с родителями. Мы тогда занимались сексом по три раза на дню, из постели вылезали, только чтобы поесть и сходить на работу. Барбара отлично знала, что мы живем вместе, в крошечной квартирке над прачечной самообслуживания в Хэкни, но поселила меня в комнатушке с целомудренной односпальной кроватью с насупленным изголовьем из коричневого дерева. В той самой комнате, куда относят все ненужные и громоздкие подарки и дрянные лампы, выбросить которые ни у кого не хватает духу. Когда все заснули, Ричард прокрался ко мне и мы ужасно веселились, пытаясь трахаться так, чтобы кровать не тряслась и не скрипели пружины, бескорыстные Барбарины осведомители. Если я правильно помню, мы так хохотали, что в конце концов оставили всякие попытки и просто лежали разговаривали.
А потом в декабре мы привезли сюда маленькую Эмили. И гадать не надо, в каком году это было, в девяносто восьмом, потому что Эм скоро исполнится семнадцать. На холмах лежал снег, и в том, что мы привезли сюда этого нового человечка знакомиться с бабушкой и дедушкой, было что-то волшебное. Барбара растаяла с первого же взгляда на дивный розовый бутончик на розовом чепчике и нарядную кофточку в тон. У нее-то самой сыновья, и думаю, что такой подчеркнуто женственной женщине, как Барбара, было непросто их воспитывать. Ко мне она лучше относиться не стала, но Эмили полюбила всем сердцем и всегда ее защищала.
– Почти приехали. Необязательно цепляться за сиденье, Кейт, – говорит Дональд. Я разжимаю пальцы и изо всех сил стараюсь не паниковать, потому что руль мой свекор держит даже не одной рукой, а одним пальцем. Он знает эту дорогу, наверное, дольше, чем я на свете живу.
Когда он отпирает заднюю дверь и мы входим на кухню, я столбенею. Царство Барбары, откуда она, точно милостивый самодержец, правила семьей, выглядит хуже съемной квартиры какого-нибудь студента. Все поверхности заставлены тарелками, кастрюлями, консервными банками вперемешку со столовыми приборами. Я повожу носом и чувствую едкий запах мочи. Смотрю на собачью лежанку в поисках виновника. Лежанка на месте, возле печи, но тут я вдруг вспоминаю, что Джема пришлось усыпить еще весной: у колли отнялись задние лапы.
– Посмотри, кого я тебе привел, дорогая. К нам в гости приехала Кейт, правда же, это замечательно?
Барбара сидит в клетчатом кресле с высокой спинкой, которое раньше стояло в гостиной. Я замечаю на кухне и прочую мебель из разных комнат. Ни дать ни взять лавка старьевщика.
– Она у нас сегодня умница, правда, Барбара? – громко произносит Дональд отчасти для меня, отчасти, пожалуй, для себя самого и отчасти для того, чтобы добиться ответа от пожилой леди.
С прошлого лета, когда мы все вместе неделю отдыхали в Корнуолле, Барбара изменилась до неузнаваемости. Она угасает со страшной скоростью. Ее волосы, всегда безукоризненно завитые после еженедельного визита к парикмахеру, поредели и обвисли.
– Поздоровайся, Барбара, а не то Кейт подумает, что ты ее не узнаешь! Она ведь проделала такой путь, чтобы нас навестить.
Я не знаю, что еще тут можно сделать, а потому сажусь на табурет возле Барбары и беру ее за скрюченную руку. Барбара смотрит на меня с детским любопытством, глаза блестят, как дымчатые стеклянные шарики, которые я собирала в школе.
– Ну что, я приготовлю нам чаю? Барбара, я говорю Кейт, что сделаю нам всем чаю. Кейт, или тебе лучше кофе? Ричард вроде бы любил кофе, пока не увлекся новыми идеями и не начал пить все эти странные отвары. Ромашковые, верно?
– Я буду чай, спасибо, Дональд. Обычный, спасибо. Ричард просит его извинить, но у него учеба.
Как же я рада, что он не поехал. Невозможно представить, что бы почувствовал Ричард, увидев родителей на развалинах их жизни.
– Я вижу, Кейт, ты заметила лежанку Джема. Давно пора ее выбросить, но… Да и Барбара думает, что Джем все еще с нами, правда, милая? Шестнадцать лет он у нас прожил. Лучшего друга нельзя было и желать. Мне так не хватает наших прогулок, – вздыхает Дональд. – С собакой все-таки волей-неволей выбираешься из дома. Но заводить новую было бы неправильно. В нашем-то возрасте.
Я беру у Дональда чашку чая, оглядываюсь в поисках свободного места, куда бы ее приткнуть, но некуда. Еще одно воспоминание: Барбара, неумолимая, точно дворник на лобовом стекле, кухонным полотенцем натирает столешницы, и не дай тебе бог на несколько секунд опустить на них хотя бы блюдечко или бокал вина без подставки. Она терпеть не могла, когда на столе что-то стояло. Когда дети были маленькие и мы привозили их сюда, я не знала ни минуты покоя, только и делала, что убирала, потому что бабушка расстраивалась из-за каждой пролитой капли.
Дональд замечает, как я ищу, куда поставить чашку.
– Мы решили, Кейт, поскольку Барбара теперь не всегда помнит, в каком шкафчике что стоит, выставить все на стол, чтобы ей было видно. И если ей нужна кастрюля для супа, не надо вспоминать, в каком она шкафчике, потому что вот она.
– Это вы отлично придумали, – отвечаю я. – Это вы отлично придумали, Барбара, правильно сделали, что выставили все на стол, чтобы сразу было видно. Так ведь проще искать, правда, Барбара? Если честно, мне бы такое тоже не помешало.
– Сейчас придет Маргарет, наша новая помощница, – говорит Дональд. – Барбара, я говорю, что сейчас придет Маргарет, тебе ведь нравится Маргарет, правда?
Пожилая леди улыбается.
Дональд отводит меня в сторонку. Уж не знаю зачем, поскольку Барбара если бы и услышала, то, скорее всего, не поняла. Маргарет, сообщает Дональд, очень славная. Намного лучше Эдны, той иностранки, с которой Барбара не поладила.
– Эрны?
– Да. Она грубила. И к тому же еще и курила.
Барбаре, похоже, нравится Маргарет, насколько теперь вообще можно судить о том, что Барбаре что-то нравится, и я вспоминаю перепалку с сотрудницей социальной службы Ротли по поводу новой помощницы. По крайней мере, я хоть немного помогла, поскольку положение у них явно отчаянное, куда хуже, чем Дональд отважился признаться по телефону.
Наконец, к моему облегчению, приходит Маргарет и затевает веселую возню: ведет Барбару мыться, посылает Дональда с рецептом в аптеку. Я думала позвонить Ричарду и рассказать, как обстоят дела, но мобильный здесь не ловит, а домашний телефон не найти. Вместо этого беру пылесос, швабру, набираю ведро горячей воды, добавляю туда моющее средство и принимаюсь яростно тереть пол, как терла бы его Барбара, если бы по-прежнему была с нами.
– Они так долго не протянут, – говорит мне на прощанье Маргарет, надевая пальто. – Дональд о ней, конечно, заботится, но у него силы уже не те. Если продать дом, им хватит денег, чтобы поселиться в каком-нибудь достойном месте, где за ними будет уход. Нужно выставить дом на продажу, но сперва хорошенько прибрать. Вы ведь скажете мужу?
На следующее утро Дональд настаивает на том, чтобы отвезти меня на вокзал, хотя мне бы не хотелось, чтобы он оставлял Барбару одну даже на десять минут. Он несет мой чемодан до турникетов и чмокает меня на прощанье в щеку, уколов щетиной.
– Что тут скажешь, старость – не радость, – говорит он обычным голосом, поскольку теперь не надо кричать, как в мегафон, чтобы услышала Барбара. – Мы с Барбарой свое пожили. Пока молода, надо жить в удовольствие, дорогая Кейт, – напутствует он.
– Я не молода, – возражаю я, но пожилой джентльмен уже направился к парковке, подняв воротник пальто от пронизывающего ветра.
Я же еду к матери; сидя в вагоне и глядя, как холмы за окном расплываются в зеленое пятно, ловлю себя на мысли: никогда бы не подумала, что настанет время, и я буду скучать по Барбариному снисходительному тону и вечным придиркам. Но я скучаю. Увидеть ее такой, как сейчас, пропавшей без вести, хоть и предположительно живой, в самом сердце ее владений, так же страшно, как узреть призрак будущего Рождества. Обещаю себе общаться с мамой как можно сердечнее, даже если она выведет меня из терпения своими рассуждениями о том, какие шторы или ковер все-таки купить, те или эти.
С родителями ведь всегда так, правда? Годами они действуют нам на нервы своими унылыми, похожими одна на другую байками, точно из “Дня сурка”, про Джоя с почты и его лысеющую таксу Дуки. “Кстати, я тебе рассказывала смешную историю про синоптика Майкла Фиша?” Да, причем раз семьсот. И ты думаешь: я в глаза не видела Джоя с почты, у меня уже нет сил слушать про его лысую таксу, чтоб ее машина задавила. А потом вдруг что-то происходит, и все меняется. Они падают, у них случается инсульт, в мозгу заедает какая-нибудь крошечная шестеренка, и вот ты уже скучаешь по их нудным побасенкам, доводящим до белого каления. По тем годам, когда все было как всегда. По тем годам, когда ты еще не знала, что будет дальше.
Одно из преимуществ молодости в том, что это знание скрыто от тебя. По-моему, так и должно быть, потому что все это чертовски грустно.
У меня не было возможности проверить электронную почту со вчерашнего дня, когда Дональд встретил меня на вокзале. Здесь связь получше. Просматриваю входящие. Письмо от Кэнди. Два от Дебры (Тема: Пристрели меня!). Одно от Эмили – спрашивает, куда я засунула ее черные замшевые сапоги (между прочим, мадам, это мои сапоги!). Одно от Бена – спрашивает, заберу ли я его с тренировки (он вообще заметил, что я уехала?). Одно от Ричарда – сообщает, что он с этой своей задрыгой-коллегой в ноябре организует в Англси выездной семинар по медитации (что? они же там сдохнут от холода). Одно от поставщиков гипоаллергенного собачьего корма: “Мы по вам соскучились!” Одно по поводу моего жуткого кредитного рейтинга. Одно из телефонной компании по поводу “небывалого уровня расходов”. Какого еще небывалого уровня расходов? (Рой, я ведь тебя просила разобраться с этим!) Еще одно письмо обещает мне помочь побороть “страх показать всем «крылья» на руках во время праздников”. Вот спасибо. И наконец, наконец, письмо от Клэр Эшли. То самое, которого я ждала. Давай, Кейт, открывай. И дело с концом.
От кого: Клэр Эшли
Кому: Кейт Редди
Тема: Вакансия “ЭМ Ройал”
Дорогая Кейт, рада вам сообщить…
Это она-то рада? А представьте, что чувствую я. О, спасибо, спасибо!!! Пробегаю глазами до конца: деньги неплохие, больше, чем я ожидала. Меня берут на место сотрудницы, которая уходит в отпуск по уходу за ребенком, для начала на полгода, но если все будет хорошо, контракт, возможно, продлят. Когда нужно выйти на работу: чем скорее, тем лучше, если, конечно, это удобно.
Да, о да, это более чем удобно.
От кого: Кейт Редди
Кому: Кэнди Страттон
Копия: Дебра Ричардсон, Салли Картер
Тема: Старая тетка в шоке от новой работы
Урааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
“Йентл”. Рой убежден, что именно так называется фильм, в котором Барбра Стрейзанд переодевается в парня.
Рой считает, что актрису, похожую на дочь Салли, зовут Пенелопа Крус.
9. Настоящая подделка
Понедельник, 07:44
Точно путешественница во времени, я выхожу из лифта на старом своем рабочем этаже. Странное ощущение: вроде все знакомое, но при этом совершенно другое. Я иду за Клэр Эшли мимо тесных рядов столов, и у меня такое чувство, словно все смотрят на меня, читают тревожную бегущую строку мыслей, проносящихся в моей голове. “Надо же, как она изменилась всего лишь за пару лет, и не в лучшую сторону. Наверное, время выдалось непростое”.
К счастью, я знаю, что это не так. Здесь нет знакомых лиц. Уволились все до единого. С тех пор как я ушла, “Эдвин Морган Форстер” дважды сменил владельцев и формально не существует – новые хозяева, новая фирменная символика, новое название, – однако фонд, который я основала, все тот же. По иронии судьбы работать я буду именно в своем фонде, хотя мой новый начальник и коллеги об этом не подозревают, и я намерена оставить их в неведении. В конце концов, должность я получила обманом, ведь в компании верят, что мне лет столько, сколько было без малого семь лет назад, когда я отсюда уволилась. И кто сказал, что нельзя повернуть время вспять? Но существует опасность, пусть небольшая, что кто-нибудь объявится и меня узнает. Ну и черт с ним, главное – не нервничать. Не пойман – не вор.
Клэр указывает сквозь высокую стеклянную стену на площадь в тринадцати этажах под нами. Многое изменилось, но я вижу и каток, и бар с шампанским, и рифленые викторианские перекрытия станции “Ливерпуль-стрит”, куда больше часа назад прибыл мой поезд. Я убивала время в одной из тридцати кофеен, открывшихся тут и там со времен моего ухода, чувствуя себя девочкой, которая трясется от страха перед первым учебным днем в новой школе. Проверила, не забыла ли ручки, пенал, помаду в фиолетовой сумочке “Малберри” – фальшивке, которую Дебра прошлым летом привезла мне из Турции. Она сфотографировала вывеску возле магазина, на которой красовалась надпись “Настоящие подделки”. Сумку не отличить от настоящей. Надеюсь, как и меня.
Все выглядят гораздо моложе, чем мне запомнилось, – наверное, дело в том, что я сама уже немолода и не осознаю этого. После финансового кризиса 2008 года большинство старших сотрудников уволили, остальные же, завидев начертанные на стене письмена, ушли сами, пока их не выгнали. Кто-то устроился в фирмы помельче, безупречно далекие от неистребимого смрада рискованного кредитования, кто-то на выходное пособие принялся выращивать стартапы в Сент-Джеймсе, обеспечив себе офис, куда можно приходить, потому что дома им не сиделось.
Такое ощущение, будто это место пережило великую войну или техногенную катастрофу, которая уничтожила целое поколение, а с ним и триллионы долларов. Те, кого я вижу, слишком молоды, чтобы это помнить. И меня это совершенно устраивает. Как ни странно, я кажусь себе ветераном собственной войны, который вернулся на поле боя и сквозь дым времен вглядывается в призраки тех, с кем когда-то работал.
Клэр останавливается возле составленных подковой столов и знакомит меня с коллегами. Элис, изумительно красивая блондинка лет двадцати восьми с длинными, как у принцессы, волосами, приветливо мне улыбается. Меня сажают за соседний стол. Двое парней – Трой? Джейми? – таращатся в экран, кивают мне и отворачиваются. С тех пор как я была здесь в последний раз, появилось и еще кое-что новое – растительность на лице у мужчин. Никогда бы не подумала, что мода на бороды снова вернется в ближайший миллион лет. У всех парней борода или длинные, ухоженные бакенбарды. Клэр здоровается с дородным очкариком с густыми рыжими кудрями, который проносится мимо нас. Представляет мне валлийца Гарета, начальника отдела исследований, приземистого, как его предки-шахтеры.
– Вы с Гаретом будете тесно сотрудничать. О, а вот и Джей-Би. Ему не терпелось с вами познакомиться, Кейт.
Внешне мой новый начальник – полная противоположность валлийца Гарета. Гибкий и тонкий как тростинка, с чубом, как у Тинтина, черные волосы и конкистадорская бородка блестят под стать остроносым туфлям “Прада”. Я отлично знаю этот типаж. Самозваный хипстер, метросексуал, тратит кучу денег на средства по уходу за шевелюрой и крем “Том Форд” от темных кругов под глазами. Живет, скорее всего, в собственном пентхаусе в Кларкенуэлле – хотя нет, теперь в моде Шордич, верно? – со встроенным террариумом, где обитают капризные мелкие рептилии вроде него самого. Кажется, Клэр упоминала, что Джею-Би тридцать, то есть он родился в тот год, когда я поступила в университет. Не может такого быть. Это же просто ненормально, правда?
Я понимаю, что меня отрекламировали Джею-Би как блондинку с хорошо подвешенным языком, которая, несмотря на свои сорок два (памятка Рою: не забудь, что нам сорок два!), по-прежнему отлично проводит презентации, а значит, может оказаться полезной в маркетинге и развитии бизнеса, будет заниматься семейными фондами и вести дела частных клиентов с дорогостоящими активами, продавать самые трудные продукты. Обрабатывать биржевых брокеров и заколачивать большие бабки будут юные прощелыги, мне же предстоит обслуживать старых хрычей, семейные фонды и отряды нуворишей – словом, выскочек, к которым по-прежнему относятся с подозрением. Впрочем, если я буду работать хорошо, платить мне будут достойно, а именно это нам сейчас нужно. Наше семейство переживает собственный кризис ликвидности. Я вспоминаю, с каким лицом Эмили сообщила мне, что Лиззи вместе с Биа и Иззи идет на концерт Тейлор Свифт. А после того как я выписала Синтии Ноулз чек на девяносто фунтов за билет для Эмили, дочка добавила, что ВСЕ дарят имениннице подарочные сертификаты “Топшопа” на тридцать фунтов.
– Да ну? И все на тридцать фунтов? Это не считая билета на концерт?
– За меньшие деньги в “Топшопе” ничего не купишь. – Эмили разглядывала свои ботинки, боясь поднять на меня глаза, потому что знала, что это уже слишком, я же поневоле задумываюсь, стоит ли членство в клубе Лиззи таких денег. А потом вспомнила, как в возрасте Эмили мучилась, чувствуя себя изгоем, как мне хотелось, чтобы меня взяли в компанию. Потребность эта была такой же настоятельной, как позыв сходить в туалет. У нас с Джули в детстве не было ни модных игрушек, ни модной одежды. Однажды три девочки из богатого района позвали меня играть в теннис, а у меня была только ракетка, которую мама получила за подарочные купоны “Зеленый щит”[41], – палка с куском пластмассовой сетки. У других девочек ракетки отбивали мяч с приятным глухим стуком, моя же гнусаво дребезжала, словно расстроенная гитара у исполнителя блюграсса. И пусть моя дочь не считает себя хуже других. Только не это.
– Садитесь, Кейт. – Джей-Би привел меня к себе в кабинет с окнами от пола до потолка с обеих сторон. Я ничего не путаю? Нет, точно. Здесь когда-то располагалось логово великого Рода Таска. Моего бывшего начальника. Я до сих пор слышу, как он кричит с резким австралийским акцентом: “Жмите на газ и палите чертовы покрышки!” Сущий ночной кошмар: сексист, расист и прочие жуткие эпитеты, оканчивающиеся на “-ист”, – вот вам старый добрый Род. В последний раз Кэнди рассказывала, что Род вернулся в Сидней и на него у Большого Барьерного рифа напала серая бычья акула. Врачи обещали, что, несмотря на глубокие укусы и сильную кровопотерю, бедная перепуганная акула обязательно поправится.
Джей-Би замечает, что я смотрю в окно.
– Да, вид отсюда чумовой. “Шард” – четвертое по высоте здание в Европе. Район у Лондонского моста вообще не узнать. Туда перебралась пара крупных бухгалтерских фирм. Там рядом Боро-маркет. Дивное место для гурманов.
Я вдруг вспоминаю, что, когда “Шард” только строили, внутри здания поселилась лиса. С каким ужасом бедняжка, должно быть, наблюдала, как ее дом с каждым днем становится выше и выше. Надеюсь, у лисы хотя бы не было детенышей. Мой новый босс тем временем просматривает какие-то бумаги, наверняка записи с моего собеседования.
– Итак, насколько я понимаю, вы умело строили отношения с клиентами. Собственно, Кейт, мы за этим вас и взяли. У нас в команде есть отличные продавцы, но им не всегда хватает жизненного опыта, чтобы общаться, так скажем, кое с кем из наших более зрелых инвесторов. Например, у нас есть пара веселых вдовиц, которых требуется обхаживать.
– О, я отлично умею ладить с пожилыми дамами, – отвечаю я, вспомнив, как сидевшая в кресле с высокой спинкой Барбара цеплялась за мою руку. А заодно и о том, как мама не может выбрать между зелеными и бежевыми шторами.
– Чудесно. Чудесно. Тут написано, что у вас двое детей. – Джей-Би вскидывает безупречную бровь (лишние волоски явно удаляет воском): видимо, считает, что дети – это какое-то диковинное извращение. – И сколько же им лет?
– Ну, старшей шестна…
НЕТ! О чем ты только думаешь? Ради бога, не забывай, что тебе сорок два. Эмили никак не может быть шестнадцать, без малого семнадцать. Ведь тогда, получается, ты родила ее в двадцать пять. Это все равно что признаться, что ты вышла замуж еще подростком.
Как же я раньше об этом не подумала? Пытаюсь быстренько подсчитать в уме, но мозг плавится, как сливочная помадка. (Рой, пожалуйста, помоги мне. Сколько моим детям лет?)
– Итак. Эмили. Эмили, это моя дочь, ей одиннадцать. Да, ей одиннадцать. А Бенджамину, это мой сын, ему будет, ему должно исполниться восемь, – сообщаю я Джею-Би с делано гордой материнской улыбкой, надеясь, что она не выглядит гримасой дикого ужаса. – Наверное, мне пора работать. Не терпится взяться за дело.
Фуух. Врать оказалось легче, чем я думала, практически так же легко, как несколько лет назад, когда я работала в этом самом офисе и растила детей, делая вид, будто их у меня вовсе нет.
В общем, все как говорила та врачиха: нет слова “не хочу”, есть слово “надо”.
14:30
Первое собрание всей команды. Возможность произвести впечатление. За столом одиннадцать мужиков, все так и брызжут идеями, и две женщины – мы с Элис. Джей-Би наклоняет голову набок и со своим чубом смахивает не то на Тоби Магуайра, не то на озадаченного попугая.
– Да, спасибо, Трой. Быть может, Кейт, ты хочешь что-то добавить? Кстати, кто не знает, это Кейт Редди, наша новенькая. Замещает Арабеллу на время отпуска. Прошу прощения, Кейт, тебе слово.
Самое интересное, что мне пришла отличная мысль, которая наверняка понравилась бы Джею-Би. Но как только мы сели за стол, мой мозг перескочил на школьную частоту, словно в нем щелкнул переключатель, и я вспомнила, что так и не заполнила анкету для Бена на немецкого ученика по обмену. Кажется, Фридриха? (Рой, пожалуйста, уточни, как зовут того мальчика, который приедет к нам в марте.) А когда через три секунды мозг вернулся на рабочую частоту, мысль уже испарилась. Фьють! Была – и нету.
На меня смотрят двенадцать пар глаз, и я мысленно упрашиваю Роя. (Рой, пожалуйста, это же наш первый рабочий день почти за семь лет. Пожалуйста, отыщи мне ту гениальную идею, чтобы я произвела впечатление на нашего мальчика. Она же явно где-то там. Забудь ты о Фридрихе.)
Господи, как меня достали эти перименопаузы в памяти. Мне же надо показать все, на что я способна. РОЙ?!
Я открываю и закрываю рот, как карп, которого вытащили из воды. Вспоминаю о Барбаре, которая уверена, что их колли Джем еще жив. Вспоминаю об ученике по обмену, том самом, чье имя позабыла. (Седрик? Да, точно, Седрик.) Вспоминаю, как Конор предупредил, что тело мое реагирует медленнее, поскольку оно постарело. “Тут нечего бояться”.
– Лотос! – Слово всплывает из хаоса маминых штор и чая от приливов, который посоветовала Джоэли.
– Прошу прощения? – произносит Джей-Би тоном явно не извиняющимся. – При чем тут лотос?
Делаю глубокий вдох, чтобы побороть панику. Но тут вдруг Рой, счастье какое, возвращается с пропавшей мыслью, и я отвечаю деловито:
– Я об Уоррене Баффетте. Лотос – символ мудрости, а Баффетта называли “мудрецом из Омахи”. Он высказал отличную мысль. Нужно составить список из двадцати пяти самых важных целей, потом просмотреть его, выбрать первые пять и сосредоточиться на них. Это и будут инвестиции, в которых мы действительно уверены.
– А что, Кейт, мне нравится. – Мальчик нажимает на экран телефона. – Первая пятерка. Джо, запиши, пожалуйста. Крутой чувак этот Уоррен Баффетт.
19:05
Никто не хочет спросить мамочку, как прошел ее первый рабочий день?
Да ладно, чего уж там. Я прекрасно понимаю, что есть дела и поинтереснее, чем оказывать знаки внимания кормилице. Ричард швыряет вонючую майку из лайкры на пол в кладовке и мимоходом машет мне, пробегая через кухню в душ. Эмили рявкает, когда я заглядываю к ней в комнату, – очевидно, я помешала ей смотреть жизненно важный ролик, обучающий правильно рисовать стрелки, и теперь у нее чернеет полоска через всю щеку. Бен в гостиной рубится в какую-то очередную жуткую видеоигру, которую я не узнаю и которую ему явно не покупала. (Рой, разве мы за это платили?) Единственный, кто рад меня видеть, – Ленни: едва я открываю дверь, как он буквально прыгает мне на руки и не отходит от меня ни на шаг. Салли зовет его “собака-липучка”. Что ж, я рада, хоть кто-то из домашних безоговорочно меня обожает. Надо будет просмотреть анкеты клиентов, чтобы, когда наш мальчик завтра меня спросит, быть в курсе. Но сперва приготовить ужин, а потом могу принять любимый транквилизатор.
20:39
Мама звонит в ту самую минуту, когда я сажусь на диван, чтобы посмотреть серию “Аббатства Даунтон”, которую записала специально для того, чтобы расслабиться после работы. Знаете, порой я готова поверить, что существует настоящий всемирный заговор, цель которого – не давать мне ни минуты покоя. Такое ощущение, что у моей мамы, детей, родителей мужа есть наушники, как у Кэрри из “Родины”. “Эй, она налила себе бокал вина и садится на диван перед телевизором. Так-так. Ну, кто ей помешает, ты или я? Прием!”
– Видишь ли, Кэт, я никак не могу выбрать шторы. Как думаешь, какой цвет лучше – бисквита или лотоса?
О нет, только не это в сотый раз. Но хотя бы мы переключились с ковров на шторы, уже прогресс.
– Не знаю, мам. Тебе какой больше нравится?
– Оба красивые, но бисквитный все же тускловат. Зато бисквитный сочетается с чем угодно, правда?
– Но зеленый, как у листьев лотоса, выглядит красиво и свежо…
– Мне не нравится ЗЕЛЕНЫЙ! – вдруг выкрикивает мама, словно к ней ворвался незваный гость и напугал до смерти.
– Ты же сама сказала, что один из вариантов – лотос.
– Разве? Нет, зеленый мне не нравится. Слишком желчный. У Джули в гостиной овсяные.
– Да, красиво.
– Ужасно. Как будто она повесила шторы из пшеничной соломки. Так что ты думаешь о бисквитных?
– Э-э-э… изысканно. Очень… э-э-э… бисквитно.
Глоток вина. Хотя я сейчас не пью, готовлюсь к встрече выпускников, но уж бокал вина в честь первого дня на работе можно. Веки смыкаются, как затвор фотоаппарата. Открываю глаза и вижу, как вдовствующая графиня Грэнтэм, сделав гримасу, отпускает обычную свою остроту в духе Уайльда. Мэгги Смит так поджала губы, что они стали похожи на мягкий кошелек, собранный сверху на нитку. Интересно, не поэтому ли говорят “губы в ниточку”? Леди Грэнтэм из “Даунтона” считают заносчивой старой каргой, но мне она куда больше по душе, чем леди Мэри, все существо которой проникнуто беспричинной злобой. Интересно, кто это сказал? (Рой? Рой? Мне нужно, чтобы ты проверил цитату. “Беспричинная злоба”. Кажется, это из “Макбета”.)
Так о чем я? Да, мне нравится леди Грэнтэм. Глядя на нее, начинаешь верить, что старость может принести и немалое удовольствие, а не только немощь или, того хуже, беспамятность. Как у бедняжки Барбары с кастрюлями на столе. К тому же, в отличие от моей матери, леди Г. не произносит мучительно длинных монологов о шторах и коврах.
Вдруг из трубки доносится писк.
– Я не хочу, чтобы этот Гордон Браун поживился моими деньгами, – заявляет мать.
– Мам, Гордон Браун уже не премьер-министр.
– Разве?
– Да. Гордон Браун давно ушел. Ты не забыла сегодня выпить лекарство?
– Разумеется, не забыла. Я пока что не в маразме.
– Знаю, – отвечаю я, чувствуя, как сжимается сердце при мысли о Барбаре. Вот уж кто в маразме, и никакое лекарство тут уже не поможет. – Ты молодец. Так быстро поправилась после шунтирования. Кстати, мам, я вышла на новую работу. Ту самую, о которой тебе рассказывала. Страшновато, конечно, снова браться за дело, ведь столько лет прошло. Если честно, я чувствую себя старой и никчемной.
– Только смотри не перенапрягайся, Кэт, – машинально отвечает мама. Она всегда так говорит. По-моему, она и не слышала, что я сказала. Едва ли ей есть дело до моих проблем. Я даже думать не хочу, что будет, узнай она о белфи. У нее голова лопнет. У меня и то лопается. – Ты всегда работала на износ, – продолжает мама. – Как думаешь, будут ли стены цвета лотоса сочетаться с новым ковром?
Я держу трубку чуть на отлете, но так, чтобы слышать, как мама перечисляет мне многочисленные оттенки зеленого из палитры. Оттенок травы на теннисном корте. Шервудский зеленый. Оливково-зеленый. Цвет морской болезни. Что толку вникать? Все равно я знаю, что в конце концов она предпочтет магнолию – цвет, который англичане выбирают по умолчанию.
Отпиваю глоток вина, продолжаю смотреть “Даунтон”. Как же мне нужны такая вот миссис Хьюз, чтобы вести дом, и милая камеристка Анна. И Карсона бы тоже неплохо – будет гонгом сзывать строптивых детей к ужину. Дивная опытная миссис Хьюз присматривала бы за этим сумасшедшим домом и, уж конечно, ничуть не пеняла бы на то, что Петр снял раковину на кухне, из-за чего приходится набирать воду над крохотной раковиной в уборной, где чайник не помещается под кран, так что нужно наливать из стакана. Анна перетряхнула бы мой рабочий гардероб, пришила оторвавшиеся пуговицы, расставила швы и так далее.
– Что вы наденете, миледи, синее повседневное платье, в котором действительно выглядите на сорок два, несмотря на то что ваш полувековой юбилей надвигается на всех парах, точно поезд? Или же предпочтете черный жакет “Джозеф”, которому уже девять лет и который вы не можете застегнуть на своей некогда роскошной, а теперь, будем смотреть правде в глаза, порядком обвисшей груди?
– Ах, Анна, душенька, будь так добра, затяни мне корсет потуже.
– Да, миледи.
21:31
Входит Ричард с очередным духоподъемным травяным сбором. Вместо того чтобы сесть ко мне на диван, стоит перед телевизором и с болью глядит на экран.
– Не понимаю, как ты смотришь эту чушь, Кейт, – произносит он. – Это же нелепая пародия на общество двадцатых годов. Неужели ты правда думаешь, что граф стал бы обсуждать с кухаркой панихиду по ее племяннику-дезертиру?
– Спасибо, Рич, но мне не нужен документальный фильм по “Капиталу”. Я хочу расслабиться. Принеси мне еще вина, пожалуйста.
Он с явным неодобрением забирает у меня пустой бокал и протягивает кружку с надписью “Я феминист”.
– Джоэли говорит, что алкоголь усиливает симптомы менопаузы.
– Это какие же?
– Например, перепады настроения.
– Вот только не надо читать мне лекций о здоровом образе жизни. – Я так понимаю, стресс в представлении Джоэли – необходимость выбрать, “Вискас” с каким вкусом скормить своим девяти кошкам. – Я всего-навсего пытаюсь прийти в себя после первого рабочего дня, и никого, похоже, ни капли не интересует, как он прошел.
– Маам!
– Что, милая?
Эмили садится рядом, прижимается ко мне и принимается наматывать на палец мои волосы, как в детстве, когда я кормила ее молоком из бутылочки.
– Мам, Лиззи может дать мне поддельное удостоверение личности своей сестры Виктории, у нее такая же прическа, мы вообще похожи, и тогда я в пятницу смогу пойти с ними в клуб. Пожааааааалуйста, мам.
Снова-здорово. Двенадцатый раунд боя “можно я сделаю себе поддельное удостоверение личности”. Эм безумно хочется, чтобы ее приняли в школьную крутую тусовку, но я не разрешаю ей заводить фальшивое удостоверение личности, а значит, и в клубы, и в крутую тусовку ей ход заказан. А я, стало быть, злая ведьма.
– Милая, сколько можно? Я же тебе уже сказала: нет.
Она отстраняется, дернув меня за волосы. Уййй.
– Ну почемуууу?
– Потому что это неприемлемо, вот почему.
– У тебя все неприемлемо.
– Это еще и незаконно, – примирительно добавляет Ричард. – Мама права, дорогая. Подросткам нельзя алкоголь, это незаконно.
Ричард по традиции выступает в роли миротворца между матерью и дочерью на ирано-иракской границе. Ни дать ни взять живая картина: дочь нападает на меня, муж меня защищает, причем оба загораживают мне этот чертов телевизор.
– Ради бога, отойдите, не мешайте мне смотреть на мистера Карсона! Дайте хоть часок полюбоваться благополучным хозяйством образца тысяча девятьсот двадцать четвертого года.
22:33
Я поднимаюсь к Эмили, чтобы извиниться за то, что настояла на своем и не позволила ей пойти в ночной клуб по фальшивым документам. По-хорошему, должно быть наоборот, Эмили следовало бы извиниться передо мной, но об этом нечего и мечтать.
Повезло же мне быть матерью во времена, когда подростки общаются с родителями так, как прежде считалось совершенно недопустимым. Помню, отец выговаривал мне за то, что я хамка неблагодарная, – наверное, я такой и была. А ведь моим детям живется куда лучше, чем нам когда-то. Мы с Ричем всегда учитывали и щадили их юные чувства, старались лучше их узнать, заботились о том, чтобы они правильно питались, выполняли практически все просьбы из их писем Санте, хотя нам это частенько было не по карману. Мы никогда их не шлепали – ну, может, один раз, в Лутоне, когда Эмили забралась на ленту выдачи багажа. Мы прочли им миллионы слов из тщательно выбранных книг, возили их в Саффолк, Рим, парижский Диснейленд, а не бросали одних на заднем сиденье с пакетом чипсов со вкусом копченого бекона – как нас с Джули, когда родители уходили в бар. (Кремовый пластмассовый потолок в машине пожелтел, потому что папа курил без остановки.) И что в итоге? Эм и Бен, как и мы когда-то, стали подростками, только не в пример грубее и неблагодарнее. Разве это справедливо?
Эмили лежит на кровати и листает селфи в телефоне. На меня даже не смотрит.
– Милая, прости, что я не разрешила тебе взять фальшивые документы, но мы не можем допустить, чтобы ты нарушала закон, это опасно.
– ДА ПРИ ЧЕМ ТУТ ДОКУМЕНТЫ, – ревет Эмили. – Я зашиваюсь. Завалила французский. Не справляюсь ни фига.
– Посмотри на меня, Эм. Посмотри на меня. У тебя только-только начался новый предмет, конечно, это трудно. Мама только-только вышла на новую работу и тоже боится не справиться.
– Неправда. – Эм даже плакать перестала и слушает, что я скажу.
– Правда. Еще как боюсь, милая. Мне же нужно показать новым коллегам, на что я способна, а я так давно не работала, с тех самых пор, когда вы с Беном были маленькие. Между прочим, я там самая старая.
– Ты не старая, – возражает Эмили, приподнимается на кровати и берет меня за руку. – Для своего возраста ты выглядишь очень молодо, мамочка.
– Спасибо, детка. Надеюсь, что да. Ты не сделала уроки?
Читать бесплатно другие книги:
