Моя любимая свекровь Хэпворс Салли

53

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Домой из полицейского участка я возвращаюсь кружной дорогой. Пока я веду машину, в голове крутятся вопросы. «Ты этого хотела, Диана? Чтобы я села в тюрьму? Бросить на меня подозрение было частью твоего тщательно разработанного плана? Или твой план где-то сорвался?» В голове вертятся всевозможные варианты, и хуже всего то, что я не могу ее спросить.

Перед уходом я заявила полицейским, что ничего не знаю. Теперь мне придется связаться с адвокатом. Только не с Джерардом, он нам не по карману. Вообще-то, мы не можем позволить себе вообще никого адвоката. Нам придется объявить себя банкротами, у нас нет наследства. Возможно, мне придется найти кого-нибудь из бесплатной юридической консультации.

Я мысленно перебираю куски, на которые развалилась в последние недели моя жизнь. Бизнес моего мужа потерпел крах. Мои прежние добрые отношения с золовкой испорчены. И моя свекровь умерла. Самое смешное, что до недавнего времени известие о смерти свекрови меня бы не опустошило (разве что я сочувствовала бы мужу и детям). Но теперь потеря ощущается удивительно остро.

Когда я отпираю дверь, в доме все тихо. Потом я слышу голос Олли.

– Люси? – шепчет он.

Я бросаю ключи в чашу и иду на его голос в спальню. Лампа горит, Олли сидит на краю кровати в трусах, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Когда я вхожу, он поднимает глаза.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Едва ли, – отвечает он. – Я хочу объяснить, почему был у мамы в тот день, когда она умерла.

«Почему я был у мамы в тот день, когда она умерла». Мне требуется минута, чтобы понять, о чем он говорит, но потом я вспоминаю. Перед тем как я уехала в полицейский участок, Олли признался, что был в доме Дианы в день ее смерти. Казалось, этот разговор случился миллион лет назад.

– Ладно. – Я сажусь рядом с ним на кровать и включаю ночник. – Объясни.

– Я заскочил к ней в гости, – говорит он. – Я хотел рассказать ей о проблемах с бизнесом.

– Но… почему ты мне не сказал? – разочарованно спрашиваю я. – Я уже неделю как знаю о том, что у тебя проблемы.

Олли опускает глаза, и я вдруг начинаю бояться его ответа. Я не верю, что Олли способен причинить вред матери, но, очевидно, что-то произошло во время той встречи. Что-то такое, что он хотел от меня скрыть. Сомневаюсь, что смогу выдержать еще одно потрясение, еще одно предательство. Но, судя по решимости в лице Олли, у меня нет выбора.

– Потому что давным-давно, – говорит он, уронив голову на руки, – ты заставила меня пообещать, что я никогда больше не попрошу у мамы денег.

54

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Я встречаюсь с Нетти в кафе по ее просьбе. Встреча в кафе с дочерью – просто из ряда вон, но в последнее время все пошло наперекосяк.

Пару недель назад я сказала детям, что у меня рак груди. Олли был в шоке и очень опечален, чего-то подобного я и ожидала. Реакция Нетти оказалась неожиданной. Я думала, что она будет сдержанно, но озабоченно меня расспрашивать, пытаться получить дополнительную информацию, результаты анализов, имена врачей. Но она не задала ни одного вопроса. Даже тогда ее мысли витали где-то далеко.

После смерти Тома я заметила, что ее поведение становится все более странным. Время от времени она заходила ко мне, но вместо того, чтобы поговорить со мной, просто бродила по дому, ища в складках занавесок и в диванных подушках Тома. Она никогда об этом не заговаривала, но я догадывалась, потому что тоже так делала. Однажды, через несколько недель после смерти Тома, я, придя домой, обнаружила, что она лежит, свернувшись калачиком, на его половине кровати. Я оставила ее там и улизнула, и она даже не заметила, что я ее видела. Иногда нам нужно горевать вместе, а иногда нам нужно горевать в одиночестве.

Подходя к кафе, я замечаю через дорогу детскую площадку, там сплошь матери в пуховиках, которые прикатили младенцев в колясках или кричат забравшимся слишком высоко детям постарше, чтобы те спускались. Мне приходит в голову, что, наверное, лучше сесть внутри, подальше от таких сцен. В конце концов, зачем лишний раз мучить Нетти? И тут я вижу ее за столиком прямо напротив.

– Мама!

Я едва ее узнаю. Она худее, чем когда-либо, и кожа у нее желтоватая… но при этом она выглядит чуть оживленнее, чем в последний раз, когда я ее видела. У меня мелькает мысль, что она, возможно, беременна. Я не могу решить, считать это хорошей новостью или плохой.

– Привет, милая.

Поцеловав ее в щеку, я сажусь напротив на холодный металлический стул. Повсюду расставлены обогреватели, на спинках стульев лежат шерстяные пледы, но, на мой взгляд, они – слабая замена крыше над головой.

– Не холодновато ли здесь?

– Мне нормально. – Нетти улыбается.

По уверениям большинства моих знакомых, Нетти кажется счастливым жизнерадостным человеком, который ни о ком дурного слова не скажет. И она действительно улыбчивая, по крайней мере была такой. Но есть вещи, которые видит только мать. Эта улыбка, например, не свидетельствует о счастье. Это улыбка стратегии, улыбка упрямства. Такая улыбка говорит: «Мы сидим на открытом воздухе. Если ты не хочешь, то это тебе придется раскачивать лодку». Все до единой улыбки Нетти имеют скрытый смысл.

– Раз тебе хорошо, – улыбаюсь в свой черед я, – останемся тут.

Мне приходит в голову, что надо использовать любую возможность побыть под открытым небом. Мне следовало бы дышать свежим воздухом, подняться погулять в горах и еще много чего сделать по списку. Но, честно говоря, список у меня довольно короткий, довольно скучный. На самом деле единственный пункт в нем – проводить время с семьей и убедиться, что после моего ухода у них все будет в порядке.

– Веб-сайт, который нужен для адреса электронной почты, здесь, – сказала Люси пару недель назад, протягивая мне листок бумаги. Она снова появилась в моем доме без предупреждения и начала тараторить, словно в противном случае может струсить. – Что касается биткоинов, тебе первым делом нужно обзавестись биткоин-кошельком. Можно скачать на телефон специальное приложение. Потом тебе нужно будет купить биткоины. Думаю, ты сможешь сделать это непосредственно из приложения.

Я уставилась на нее во все глаза. Она все равно что по-китайски заговорила. Секунду или две она смотрела на меня, потом вздохнула и потянулась за моим телефоном.

Через полчаса у меня было все, что нужно. Два пузырька препарата – «Латубена» – привезли вчера, и теперь они стояли в холодильнике, готовые к употреблению. (Очевидно, жидкость безвкусная, и выпить ее следует в одиночестве, хотя, если очень хочется, можно запить бокалом вина.) Я написала письмо. Мне нужно было повидаться с Джерардом по поводу завещания: я все до последнего цента оставлю благотворительной организации, чтобы никто из моей семьи не смог извлечь выгоду из моей смерти. Я расскажу детям, что сделала. А потом я уйду к Тому, где бы он ни был.

Приходит официантка, и мы с Нетти заказываем чай.

– Как у тебя дела? – спрашиваю я дочь, когда официантка уходит.

– Нормально, – отвечает она, и на несколько секунд воцаряется тишина. – Я не беременна, если ты об этом.

– Я действительно об этом подумывала. Мне очень жаль, дорогая.

– Да, как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. На последнем приеме по поводу ЭКО доктор Шелдон сказал, что было две проблемы, мои яйцеклетки и матка. Она сказала, что лучше всего использовать донорскую яйцеклетку и суррогатную мать. – Нетти замолкает. – Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит она спустя пару минут.

– Неужели? Даже я не знаю, о чем думаю.

Официантка возвращается с нашим заказом и расставляет на столе чайник и чашки. Взяв свою, я подношу ее ко рту.

– Слушай, я понимаю, – говорит Нетти. – Мне тоже потребовалось время, чтобы это осознать. Я имею в виду… биологически он не будет моим ребенком, я не буду носить его в своем теле. Поначалу мне самой идея не понравилась. А потом я стала думать… это ведь будет ребенок, созданный нами, для нас. Я смогу быть рядом во время беременности, я буду присутствовать при родах. Я все равно буду матерью. А это, мама, для меня самое важное.

– А как насчет усыновления? – спрашиваю я, и лицо у Нетти вытягивается. Я понимаю, что именно в этот момент мне полагалось бы воодушевиться и принять участие в обсуждении.

– Ты знаешь, скольких детей отдали на усыновление в штате Виктория в прошлом году? – вскидывается она. – Шестерых. Шестерых! Из них четырех – ближайшим родственникам. Усыновление в Австралии практически невозможно.

– А суррогатное материнство? Оно в Австралии возможно?

– В Австралии существует альтруистическое суррогатное материнство. Когда это предлагает сделать подруга или член семьи. Я спросила Люси, согласится ли она, но она отказалась. – Нетти говорит быстро, почти маниакально. Я замечаю, что у нее дрожат руки. – И незаконно быть суррогатной матерью ради финансовой выгоды. Самый распространенный путь, его и предложила наша врач, достать донорскую яйцеклетку в Индии и оплатить суррогатное материнство в США… Это недешево. Весь комплекс процедур, включая яйцеклетку, оплодотворение, медицинские расходы и гонорар суррогатной матери… все это обойдется более чем в сто тысяч. – Наконец она делает паузу, чтобы перевести дух.

– Сто тысяч долларов? – Я во все глаза смотрю. – Ты можешь себе это позволить?

Нетти выдерживает мой взгляд.

– Я – нет. А ты можешь.

Я ставлю чашку на блюдце. Внезапно я понимаю цель этой встречи и чувствую себя немного глупо, что мне понадобилось так много времени.

– Ты даже не заметишь такую сумму, – продолжает она, уже опровергая мои еще не озвученные аргументы. – И это будет внук!

– А если не сработает? Что, если мы найдем суррогатную мать, ей имплантируют эмбрион, а он не… не приживется? Что тогда?

– Попробуем еще раз.

– Сколько раз, Нетти? По сто тысяч долларов за попытку?

Она пожимает плечами, как будто это мелочь, которую можно уладить позднее:

– Столько, сколько потребуется, наверное.

Как я могла этого не заметить? Я знала, что она отчаянно хочет ребенка, я подозревала, что у нее из-за этого депрессия. Но сегодня я задаюсь вопросом: а вдруг тут нечто больше? Что, если это начало… или середина на пути к безумию.

– Так, значит, вот о чем ты на самом деле просишь, – осторожно говорю я, – о доступе к неограниченному финансированию.

– Это мой последний шанс. Ты нужна мне, мама.

Внезапно я словно бы переношусь в Орчард-хаус, сижу напротив матери и умоляю. Умоляю о ребенке. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох.

– Я подумаю об этом, хорошо?

55

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Стоя у стола в столовой, я разбираю приданое для новорожденных из последних собранных пожертвований, когда раздается отчетливый шум шагов по паркету. Я замираю. Походка тяжелее, чем у Нетти, шаги не такие точные и осторожные. Как раз в такие моменты я понимаю, насколько я уязвима: пожилая женщина одна в огромном, похожем на пещеру доме. Я опасливо делаю несколько шагов к двойным дверям и замечаю огромную неуклюжую тень.

– Ах это ты! – У меня отлегло от сердца. – Здравствуй, Патрик.

– Извини, если подкрался, – говорит он. – Дверь была не заперта.

Патрик нечасто заглядывает в гости. На самом деле не помню, чтобы он вообще хотя бы раз приезжал без Нетти.

– Мне нужно поговорить с тобой о Нетти, – начинает он.

Он отодвигает ближайший ко мне стул и садится. Я остаюсь стоять.

– А что не так с Нетти? – спрашиваю я.

Патрик поднимает бровь:

– Ты серьезно спрашиваешь, что не так с Нетти?

Когда проходит первое удивление, меня охватывает раздражение. Патрик имеет наглость приходить сюда, говорить со мной в таком тоне, когда все на свете знают, что он изменяет моей дочери.

– Это насчет суррогатного материнства? – Я опрокидываю на стол новый пакет с детской одеждой.

– Насчет чего же еще? – Патрик рассеянно берет крошечную вязаную кофточку. – Я предположил, что Нетти совсем с катушек съехала, потому что она говорит, что ты подумываешь за него заплатить.

Я хмурюсь.

– И ты пришел за нее просить?

– На самом деле я пришел просить об обратном.

Это застает меня врасплох.

– Ты пришел ко мне, потому что тебе не нужны деньги?

Признаюсь, я запуталась. За все эти годы никто из моих детей и их супругов ни разу не просил меня не давать денег.

– Нетти убьет меня, если узнает, что я здесь. – Патрик смотрит за окно в сад. – Она во что бы то ни стало хочет получить ребенка. Она этим просто одержима.

– Думаешь, я этого не знаю?

– Ты вообще ничего не знаешь. – Он повышает голос, отбросив даже подобие приличия. – В нее словно бес вселился. Иногда я разговариваю с ней, а она словно на другой планете! Живот и ноги у нее в синяках от инъекций гормонов, которые она себе колет. Она днями и ночами сидит в интернете, читая истории людей, которым удалось зачать после многолетних попыток. Она просматривает форумы, где общаются те, кто делал ЭКО. А теперь еще и суррогатное материнство! Она уже ни о чем другом не говорит. Вообще ни о чем!

Он бросает кофточку назад на стол.

С мгновение я в растерянности. Но лишь мгновение.

– Наверное, тебе ужасно тяжело, – тихонько говорю я. – Неудивительно, что тебе пришлось найти уйму подружек, чтобы облегчить такой груз.

Патрик смотрит на меня во все глаза.

– Если ты хочешь сохранить секрет в этих краях, Патрик, надо уезжать подальше, чем округ Виктория.

У Патрика хватает порядочности сделать пристыженное лицо – полагаю, это уже кое-что.

Я внимательно всматриваюсь в него.

– Так… ты не хочешь ребенка, да? Ты не хочешь быть прикованным к Нетти?

– Нет, дело не в этом. Я хочу ребенка. По крайней мере, я хотел. Но я еще несколько лет назад смирился с тем, что этому не бывать. А Нетти – нет. И теперь я… Я не знаю, как ей помочь. Она либо бродит как зомби, либо маниакально носится с очередной идеей, как вылечить бесплодие. Она уже не та, на ком я женился.

Вид у него такой несчастный, что я сдерживаю гнев.

– Так чего же ты хочешь от меня, Патрик?

– Я ничего не хочу. Именно об этом я и говорю.

– На самом деле ты чего-то хочешь. Ты хочешь, чтобы я не давала денег моей дочери, лишь бы избежать разговора о том, о чем вам надо поговорить.

Патрик открывает рот, но я успеваю первой:

– И что будет потом? Что будет, когда Нетти откажется от своей мечты о ребенке? Ты откажешься от романов на стороне и вы будете жить счастливо до конца своих дней?

Он выдыхает.

– Я просто не знаю, идет?

Но он же знает. И внезапно до меня тоже доходит. В Австралии существуют возрастные ограничения в отношении суррогатного материнства, даже для тех родителей, которым отдадут ребенка. Через несколько лет Нетти и Патрик будут слишком старыми, чтобы стать родителями. А это значит, что Патрику надо только перетерпеть безумие Нетти еще год или два. А учитывая, что недавно мне «диагностировали рак», через два-три года он сможет наслаждаться обеспеченной и приятной жизнью без детей. Получит ту самую жизнь, со всеми теми мелкими благами, какими наслаждался эти годы у нас. Виски, сигары, дом на пляже. Теперь, когда до этой жизни рукой подать, он не собирается от нее отказываться.

– Ну… – говорю я. – Независимо от того, дам я Нетти деньги на суррогатное материнство или нет, ты должен поговорить с ней. Ты должен рассказать ей о своих романах на стороне, и ты должен сказать ей, что больше не хочешь ребенка.

Патрик качает головой. Все пошло не так, как он планировал. Я понимаю, он думал, что сможет прийти сюда и заключить со мной союз. Мы с ним против моей дочери. Меня тошнит от самой этой мысли.

– Диана, я правда сомневаюсь…

– Если ты, Патрик, этого не сделаешь… то сделаю я.

Глаза Патрика вспыхивают, он вскакивает на ноги. Он улыбается ужасной, злой улыбкой.

– Надо же, как ты изображаешь заботу о своей дочери! Нетти всю жизнь боролась за твое внимание, а ты даже дня ей не уделила. Ты больше беспокоишься о своих беженках, чем о собственных детях. А теперь ты ведешь себя как сущая святоша. Кем ты себя возомнила?

– Думаю, я ее мать.

– Тоже мне мать.

Он надвигается на меня, но мне не страшно. Патрику придется меня убить, но и тогда я не передумаю.

56

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

После жалкой попытки запугать меня Патрик наконец уходит. Я заканчиваю разбирать детскую одежду и иду в кабинет. Сев в старое рабочее кресло Тома, я провожу пальцами по поверхности стола, беру ручки и блокноты, прикасаюсь к вещам, к которым прикасался он. Прошел год с тех пор, как он умер, и он начал исчезать из других комнат, в которых много раз убирали, но я все еще чувствую его здесь.

Я вспоминаю наш разговор несколько лет назад о детях и деньгах. «Все дело в поддержке, – сказал тогда Том. – Оказывать ее или нет». Патрик не хочет, чтобы я давала им деньги на суррогатное материнство. Нетти хочет. Так или иначе, Нетти предстоят тяжелые времена, и ей понадобится кто-то, кто ее поддержит.

Я слышу, как в двери поворачивается ключ, и мгновение спустя раздается голос Люси:

– Диана? Ты дома?

Я сажусь прямее. Люси не была здесь с той ночи, когда пришла зашифровать мой адрес электронной почты и показать мне, как использовать биткоины. Я не знала, увижу ли ее снова. Но вот она выходит из коридора, одетая в джинсы, белую футболку и ярко-розовые балетки, на шее – полосатый, как зебра, шарф. Все еще модно, но в последнее время больше утонченности. Как будто она взрослеет, начинает понимать, кто она на самом деле.

– Извини, что не заходила раньше, – говорит она.

– Не извиняйся. Я понимаю.

И я действительно понимаю. Непросто навещать ту, которой помогла нелегально приобрести препараты, способные положить конец чьей-то жизни. О чем нам говорить? Будущее – под запретом, как и планы на Рождество или предстоящие праздники. Обсуждать просто нечего. И все же я не могу отрицать, что чувствую… что я рада видеть Люси. За последние несколько месяцев я привыкла, что она рядом: готовит еду, моет посуду или записывает меня на прием к врачам или адвокатам. Каждый раз, когда она уходила, я еще острее воспринимала тишину. Я была удивлена, даже пристыжена ее преданностью. Возможно, самым большим сюрпризом стало то, что, хотя я знаю, что она не хочет, чтобы я покончила с собой, она никогда, ни разу не попыталась меня отговорить. Это напоминает мне, как она поддерживает Олли. И внезапно я понимаю, что эта ее черта – истинный дар.

– Что ты делаешь здесь, в кабинете? – спрашивает она.

Я оглядываю комнату. Даже заставленная мебелью, она кажется пустой.

– Ищу Тома, – признаюсь я с улыбкой.

На ее лице появляется мягкая улыбка.

– Чудесно – то, как ты его любишь.

– Забавно, ведь я как раз думал о том, как ты любишь Олли.

Дело в том, что смерть заставляет увидеть людей и ситуации в ином свете. Теперь я знаю, что для меня важно. Я забочусь о своих детях и внуках. Я забочусь о том, чтобы моя благотворительная организация продолжала работать. Мне важно, чтобы люди получали справедливый шанс.

И для меня очень важна Люси.

Люси поджимает губы, сглатывает.

– Ты… ты никогда не говорила мне этого раньше.

– Нет. А следовало бы. Мне жаль, что я этого не делала.

В несколько шагов преодолев расстояние до стола, она меня обнимает.

– Я буду скучать по тебе, – говорит она. И начинает всхлипывать в моих объятиях.

– Шшшш. – Я похлопываю ее по спине. – Все в порядке, дорогая.

Обнимая ее, я чувствую, что смягчаюсь. Уж и не помню, чтобы кто-то держал меня так с тех пор… как умер Том. На глаза мне наворачиваются слезы.

– Я не стану этого делать, Люси, – шепчу я ей на ухо.

Люси застывает, но остается на месте. Когда она наконец поднимает голову, я испытываю неожиданное ощущение утраты, холодок там, где только что была ее теплая голова.

– Честное слово?!

– Я не могу оставить Нетти, учитывая, сколько всего сейчас происходит, – говорю я. – Я не могу оставить Олли и внуков. Я не могу оставить мою благотворительную организацию. – Волосы Люси – сплошь статика, вздыбились вокруг ее лица, как грива. Я приглаживаю их, заправляю пряди за уши. – И я не могу оставить тебя, Люси…

Но не успеваю я закончить, как Люси снова обнимает меня с такой силой, что у меня перехватывает дыхание.

– Я люблю тебя, Диана, – говорит она.

Я улыбаюсь.

– Я тоже тебя люблю.

А потом мы стоим посреди комнаты, обнимая друг друга, и плачем.

57

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Говорят, маленькие мальчики любят своих матерей, и я думаю, в этом есть толика истины. Маленькие девочки тоже, конечно, любят своих матерей, но любовь маленького мальчика к матери абсолютно чистая, ничем не замутненная. Мальчики на самый глубинный, первобытный манер видят в своей матери защитницу, преданного помощника, последователя. Сыновья купаются в материнской любви, а не подвергают ее сомнению или испытанию.

Больше всего в отношениях между матерью и сыном мне нравится их простота. В детстве Олли, когда наступали трудные времена, я испытывала мимолетные угрызения совести из-за того, что не могла ничего ему дать. Помню, как однажды спросила его, что он хочет на день рождения, а он ответил: «Пойти на пляж и сэндвич с «Веджимайтом»[4] на ужин». В сущности, это было единственное, что мы могли себе позволить. На мгновение я подумала, что именно поэтому он так сказал, но потом поняла, что для таких психологических игр он еще слишком мал. Просто он представлял себе идеальный день как поедание сэндвичей на пляже.

Поэтому сегодня, когда Олли звонит спросить, не заехать ли ему, я не ищу скрытых причин, я полагаю, что он хочет только повидать меня. Для Олли на первом месте преданность Люси и детям, но мне нравится думать, что в его сердце еще зарезервировано местечко для мамы. Но когда он появляется у меня на пороге, сразу видно, что он здесь не с обычным визитом. Он выглядит расстроенным и не пытается это скрыть: он в деловом костюме, но выглядит неряшливо, как будто спал в офисе.

– В чем дело, милый? – спрашиваю его я.

Он закрывает глаза и качает головой:

– Мы можем поговорить внутри?

Мы идем в кабинет, и Олли отказывается от кофе или чая, которые я ему предлагаю. Вместо этого он словно бы проваливается в диван. Я сажусь напротив него, и он вдруг падает головой мне на колени. Я накрываю рукой густые темные волосы, которые он унаследовал не от меня и не от Тома, и провожу по ним пальцами, как делала, когда он был маленьким мальчиком. Сейчас он – сорокавосьмилетний мальчик.

– В чем дело? – повторяю я.

– Мой бизнес идет ко дну. Мы не сможем погасить кредит, – говорит он. – И банк требует вернуть задолженность.

Моя рука застывает в его волосах.

– О нет! Олли… Я понятия не имела.

– Честно говоря, я тоже. Я много лет трудился не покладая рук в этой фирме, а прогресса все равно как будто никакого. Я правда не понимаю, куда уходят деньги.

– Наверное, в карман Эймона, – бормочу я. Я никогда не задумывалась об этом раньше, но внезапно это кажется вполне очевидным ответом.

Олли смотрит на меня во все глаза.

– Возможно, я ошибаюсь, – продолжаю я, – но готова поспорить, что нет.

Олли моргает, глядя куда-то вдаль, возможно, обдумывая услышанное. Потом садится прямее.

– Нет. Эймон никогда бы…

– Никогда что? Не пошел бы на все, лишь бы набить карманы?

Олли качает головой:

– Боже, я не знаю. Я даже не разговаривал с ним как следует несколько месяцев.

– А ты пробовал?

– Конечно. Он отвечал, что все в порядке и мы можем поговорить позже.

– Тебе нужно настоять.

Он мрачно смеется.

– Даже если и так, мам, сейчас не о чем говорить. Все кончено. Фирма ничего не стоит.