Моя любимая свекровь Хэпворс Салли

58

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Где-то в доме звонит телефон. И чертов аппарат никак не умолкает. Но ни Олли, ни я даже не замечаем.

– Ты просил у Дианы денег? Для твоей фирмы?

– Да.

– Почему ты мне не сказал?

Олли зажимает кончик носа большим и указательным пальцами.

– Ты сказала, что иначе браку конец.

Я моргаю.

– Что?

– Иначе нашему браку конец. Ты сама так сказала. Если я когда-нибудь попрошу у мамы денег. Я не мог потерять еще и тебя.

Я вздыхаю.

– Господи, Олли. Ты не потеряешь меня. – Я закрываю глаза.

– Самое странное, что она согласилась, – говорит он. – Я и не ожидал от нее этого.

– Тогда почему ты поехал просить?

– Понятия не имею. Может, я… просто хотел поговорить с мамой. Ты, наверное, не поверишь, но она бывает… очень мудрой.

Я негромко хмыкаю.

– Очень даже поверю.

Городской телефон перестает звонить, и на мгновение нас окружает абсолютная тишина. Но это длится всего секунду или две, а после подает голос мобильный Олли. Я открываю глаза. Мне хочется швырнуть его об стену.

– Она была иной, – продолжает Олли, нахмурившись и как будто вспоминая. – Она не говорила, что мне нужно самому пробивать себе дорогу или что я должен сам со всем разобраться. Она сказала, что прикроет меня. Сказала, что мы выплатим Эймону отступные и она станет партнером в фирме.

– Она хотела войти в твою фирму?

– На самом деле у нее была очень интересная идея. Кадровое агентство для высококвалифицированных беженцев. Инженеры, врачи, айти-специалисты. Агентство с полным спектром услуг, которое помогает кандидатам получить подтверждение квалификации в соответствии с австралийскими законами и дает им все инструменты, необходимые для перехода на хорошую работу в любой области. Это была действительно хорошая идея. Она думала, что ты тоже, возможно, захочешь принять участие.

– Она так сказала?

– Она сказала, что это будет семейный бизнес. – Олли морщит лоб. – А потом она покончила с собой. Зачем ей было строить планы, а потом… всего через час совершать самоубийство?

Я уж точно не знаю ответа. Когда Диана сказала мне, что передумала кончать жизнь самоубийством, я ей поверила. Почему она так сказала, если это неправда? И даже если она передумала, это не объясняло ни прощального письма в ящике, ни нитки в ее руках. Это не объясняет пропажу подушки.

– Есть только одно объяснение, – говорю я Олли. – Вероятно, кто-то еще приходил к ней после твоего ухода.

59

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

После ухода Олли я иду в кабинет Тома и достаю письмо. Пробегаю его глазами:

«Я могла бы написать больше, но, в конце концов, оставить после себя мне хочется лишь пару слов. Я упорно трудилась ради всего, что мне было дорого. И все, что мне действительно было дорого, не стоило ни цента. Мама».

Я никогда не была многословной женщиной. Я могла бы написать своим детям длинное письмо, объясняя, почему я решила покончить с собой, или о том, как сильно я их люблю… но это не в моем стиле. Кроме того, как это им поможет? Сентиментальность имеет обыкновение разбавлять истину, и если я собираюсь оставить своим детям последние слова мудрости, я хочу, чтобы они были ясными.

По крайней мере, я этого хотела. Но теперь мне не нужно никакого письма. Сначала я подумываю, не сжечь ли его. Потом размышляю, не сохранить ли его как напоминание о том, что я испытывала на протяжении минувшего года. Возможно, помнить полезно. Я убираю письмо в ящик стола, спускаюсь по лестнице и как раз прохожу мимо гостиной, когда Нетти открывает дверь своим ключом.

– Привет, мам, – говорит она. – Мы можем поговорить?

Нетти направляется в малую гостиную в передней части дома. Я иду за ней следом и сажусь рядом. Она берет одну из подушек и начинает нервно теребить золотые кисточки.

– Вполне очевидно, что я здесь из-за денег, – говорит она, не тратя времени на пустую болтовню. – Для суррогатного материнства. Я связалась с агентством, и скоро мне нужно будет внести залог. Прости, что давлю на тебя, но это мой…

– Твой последний шанс.

– Да.

Мои мысли возвращаются к Патрику. Его сверкающие глаза. «Она помешалась на ребенке. Она им одержима. В нее словно бес вселился».

– И Патрик… Патрик с тобой заодно? – небрежно спрашиваю я. – По части суррогатного материнства?

– Конечно. – Она избегает встречаться со мной глазами, как делала в детстве, когда не хотела что-то обсуждать. – Конечно, он со мной заодно.

– Как у тебя с Патриком, Нетти? – спрашиваю я. – Ваши отношения… прочные?

Она пожимает плечами:

– Конечно.

– Точно?

Нетти поднимает глаза, замечает мое скептическое выражение лица и настораживается.

– Что?! – Вопрос звучит почти гневно.

– Ты же знаешь, что Патрик тебе изменяет, так ведь? – говорю я. – Ты не можешь этого не знать, Антуанетта.

Выражение лица Нетти – своего рода растерянная ярость – так неожиданно, что на мгновение я задаюсь вопросом, а вдруг она и правда не знает. Потом она разражается смехом.

– Конечно, знаю. Все знают.

Сбитая с толку диким смехом, я с мгновение колеблюсь, но решаю продолжать. Если я хочу помочь дочери, мне нужно понять ее, услышать ее точку зрения.

– Тогда почему ты хочешь привести ребенка в такую семью? Скажи мне, дорогая.

Она закатывает глаза:

– Разве ты не понимаешь? Дело не в Патрике, дело во мне.

Вскочив, Нетти начинает мерить шагами комнату. Она несколько раз проходит ее взад-вперед от стены к стене.

– Нетти, я беспокоюсь за тебя, – говорю я. – Ты не в том состоянии, чтобы связываться с суррогатным материнством. Я думаю, тебе нужно обратиться за помощью, обратиться к специалисту.

Резко остановившись, она встречается со мной взглядом.

– Значит, ты мне не поможешь?

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под помощью. Я помогу тебе найти психолога, чтобы он с тобой поговорил. Я помогу тебе, если ты решишь оставить Патрика, и я помогу тебе, если ты решишь остаться с ним. Но я не буду финансировать ваш план покупки яйцеклетки и поиска суррогатной матери. Только не сейчас.

Нетти нависает надо мной, она в такой ярости, что у нее дрожат руки. Она переминается с ноги на ногу. Я сижу неподвижно, словно стараясь не спугнуть испуганное животное.

– Ты хоть представляешь, каково это, когда у тебя отнимают единственное, чего ты хочешь? – С каждым словом ее голос становится громче, напряжение в нем нарастает.

– Да. У меня отняли Тома.

– Это заставило тебя усомниться в собственной жизни? В своем назначении? В смысле?

– Именно.

– Я тебе не верю. Если бы ты знала, о чем я говорю, ты бы никогда так со мной не поступила.

– Поверь мне, Нетти, я знаю, – говорю я. – Я понимаю, каково это – чувствовать, что весь смысл твоей жизни связан с одним-единственным человеком. – Я не собиралась рассказывать Нетти о своем намерении покончить с собой, но внезапно мне кажется, что это единственное, что может привести ее в чувство. – После смерти твоего отца я подумывала о самоубийстве. Я изучила проблему, я купила онлайн нужный препарат… он все еще в дверце холодильника! Но все это было безумие. Я любила Тома, но он не был всей моей жизнью. У меня есть ты, Олли и Люси. У меня есть внуки. У меня есть друзья. Моя благотворительность. И, послушай, Нетти, может, сейчас ты этого и не видишь, но твое предназначение не в том, чтобы иметь ребенка. – Я встаю, чтобы наши глаза оказались вровень. – Забудь о детях. В твоей жизни может быть и другая цель. Ты можешь делать все что угодно!

– Значит, ты не дашь мне денег? – спрашивает она, когда я заканчиваю мою маленькую речь.

– Нетти! Ты меня не слушала?

Нетти поворачивается ко мне спиной, и на мгновение воцаряется полная тишина. Но через несколько секунд раздается странный звук, тонкий и пронзительный, как будто чем-то скребут по зазубренному краю консервной банки. До меня не сразу доходит, что шум издает Нетти. Я тянусь к ее плечу, но не успеваю я схватить его, как она резко поворачивается и бросается на меня. Ее локоть ударяет меня в нос, и, отшатнувшись, я теряю равновесие и больно приземляюсь на копчик. Когда я вскрикиваю, Нетти нависает надо мной, сжимая в руках подушку так крепко, что на руках проступают вены.

– Нетти. Милая…

Я умолкаю. В ее лице – чистая, неподдельная, ничем не разбавленная ненависть. Я вспоминаю о визите Олли несколько минут назад, и вдруг перед моим мысленным взором сыновья накладываются на дочерей. Сыновья видят в тебе самое лучшее, но дочери видят настоящую тебя. Они видят твои недостатки и слабости. Они видят все, чем не хотят быть сами. Они видят тебя такой, какая ты есть… и они ненавидят тебя за это.

– Все кончено, мама, – говорит Нетти, и я не понимаю, что она имеет в виду, пока она не прижимает подушку к моему лицу и не надавливает на нее с решимостью, которая говорит мне, что она не отпустит.

Я чувствую, как она всем весом давит мне на грудь. Я что есть мочи вцепляюсь в ее запястья, но она только сильнее прижимает подушку к моему лицу. Мне нечем дышать. Легкие горят. И когда наползает чернота, последняя моя мысль… эту решимость она унаследовала от меня.

60

Нетти

ПРОШЛОЕ…

Сначала замирают мамины ноги. Она не сдавалась без боя, и в этом была вся мама. И это сработало в мою пользу, поскольку каждый пинок лишь еще больше ее утомлял. Теперь я сижу верхом у нее на груди – так же как Олли сидел на мне, когда мы были маленькими и он допрашивал меня, что именно я вынюхивала в его комнате. Ее пальцы тисками сжались на моих запястьях, но их хватка понемногу ослабевает, руки опускаются, но я продолжаю прижимать подушку еще несколько минут после того, как она застыла. Наконец я встаю, оставляя подушку на ее лице.

Мама умерла. Ее стопы легли набок, так что туфли смотрят носками в разные стороны. Глядя на них, я вспоминаю Злую Ведьму Востока, когда на нее падает дом Дороти. На мой девятый день рождения мама водила меня в «Гранд-театр» на «Волшебника Страны Оз» и даже подарила пару рубиновых туфелек. Я пропустила большую часть спектакля, потому что восхищенно разглядывала, как моя обувь искрилась в свете театральных ламп. Я носила эти туфельки каждый день, пока подошвы не стали тонкими, как бумага, и я не почувствовала камни и грязь под ногами. Это был один из немногих случаев, когда мама сделала все как надо.

Мой мозг с трудом прокручивает информацию, пока я пытаюсь сообразить, что делать дальше. Мама закинула левую руку за голову. Ногти у нее выкрашены в ужасный телесно-розовый цвет, а на безымянном пальце – несколько колец, сплошь скромные, из желтого золота. Я никогда не видела ее без них. Они как диковинный сустав, живая ее часть. Или, теперь, – мертвая.

До меня постепенно доходит, в какой я попала переплет. Я убила свою мать. Убила ее, как говорят в кино, голыми руками. И все же, когда я смотрю на нее, такую тихую и спокойную, я чувствую только покой. Не тот ужас головокружения, свободного падения, который испытала, когда умер папа. Мир и покой. Забавно, что теоретически мать и отец делают одно и то же. Они заботятся о тебе, защищают тебя, пытаются сделать из тебя разумного человека. Если они делают все правильно, это удерживает твои ноги на земле. Если неправильно, то мешают тебе взлететь. Разница тонкая, но огромная.

Жизнь мне дал подход отца.

«Папа». Слово всплывает у меня во рту, и я выдыхаю его. Мне приходит в голову, что это первый раз, когда у меня проблема, настоящая проблема, а его нет рядом, чтобы мне помочь.

«Это просто проблема, Антуанетта, – сказал бы он, – и остается проблемой, пока ты ее не решишь».

Я осторожно массирую правое запястье, потом левое. Для такой тощей старухи мама была на удивление сильной. И упорной.

«После смерти твоего отца я подумывала о самоубийстве. Я изучила проблему, я купила онлайн нужный препарат… он все еще в дверце холодильника!»

Она что-то такое сказала, так ведь? Или мне послышалось?

Я иду на кухню, открываю холодильник и придерживаю дверцу бедром. Полупустой пакет молока вклинился рядом с неоткрытой бутылкой тоника и двумя коричневыми стеклянными пузырьками с белыми этикетками, покрытыми медицинской тарабарщиной. Я присаживаюсь на корточки, чтобы внимательней рассмотреть наклейки. Жирными зелеными и красными буквами там написано название: «ЛАТУБЕН».

В голове у меня начинает складываться план.

Надев резиновые перчатки для мытья посуды, я несу оба пузырька в гостиную. Убирая подушку с маминого лица, я мельком смотрю на нее – ровно столько, чтобы понять, что она выглядит далеко не безмятежной. Ее лицо застыло в пугающей гримасе, изо рта словно бы рвется гневный горький крик. Я ставлю на пол один пузырек и снимаю крышку с другого, сосредоточившись на том, чтобы вылить содержимое ей в рот. Большая часть стекает по щекам и собирается во рту, поэтому я опрокидываю остатки в камин и оставляю пустой пузырек рядом с ее безвольной рукой. Незачем вливать и второй, поэтому я запихиваю его в сумочку. Это не лучший план, но другого у меня нет.

Поворачиваясь, чтобы уйти, я потираю запястья. Завтра они будут в синяках.

61

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Наконец телефон Олли перестает звонить. Но когда тут же начинает трезвонить мой, я непонятно почему настораживаюсь.

– Надо ответить, – говорю я.

Олли кивает, как будто только что понял то же самое. Мой телефон лежит рядом с ним на кровати, и он подносит его к уху.

– Алло? Да? – Его глаза находят мои. – О чем ты говоришь? – Брови у него ползут вверх.

– В чем дело? – спрашиваю я, но Олли останавливает меня, подняв руку.

– Ты уверен? – произносит он в телефон, а потом надолго замолкает.

Я не могу сказать, слушает ли он, пытается переварить услышанное или еще что-то. Его глаза закрываются, лицо сморщивается. Я не смею открыть рот. Я едва осмеливаюсь дышать.

– Да, – говорит он спустя целую вечность. – Хорошо. Мы сейчас придем.

– В чем дело? – спрашиваю я, когда он нажимает «отбой».

– Это Нетти. Она мертва.

62

Нетти

ПРОШЛОЕ…

Интересно, кем мы становимся после смерти? Недурной вопрос, не помешало бы его обдумать. Большинство людей не могут сразу найти ответ. Они хмурятся, с минуту размышляют. А может, и всю ночь. А потом начинают приходить ответы.

Мы – это наши дети. Наши внуки. Наши правнуки. Мы – все те люди, которые и дальше будут жить, потому что мы жили. Мы – наша мудрость, наш разум, наша красота, которые, просачиваясь через поколения, продолжают изливаться в мир и его изменять.

Большинство людей в своих ответах останавливается на чем-то вроде этого. Тогда они кивают, удовлетворенные и уверенные в своем вкладе, уверенные, что их жизнь не будет лишена смысла.

Конечно, есть много способов придать своей жизни смысл и помимо детей. Все так говорят. Некоторые в это верят. Но это не имеет значения, потому что я в это не верю. В конце концов, это моя жизнь.

Проблема в том, что Патрик вернулся домой в самое неподходящее время. Я сидела на кровати в пижаме. Я долго гуглила, чтобы убедиться, что одного пузырька хватит, чтобы умереть. Я перелила «Латубен» в кофейную кружку. Сейчас она на прикроватной тумбочке. На коленях у меня – блокнот и ручка. Только я взялась за ручку, как увидела, что к дому подъехала машина Патрика.

Я намеревалась написать записку, объяснить Патрику мой поступок, освободить его от чувства вины и ответственности. Я хотела дать ему это. Даже после всего, что случилось, я любила Патрика. Он старался изо всех сил. Если бы я забеременела легко, мы с Патриком, вероятно, все еще были бы счастливы. Люди недооценивают, сколь большую роль играет в нашей жизни судьба. Какие глупые…

И поэтому, увидев его машину, я подношу кружку к губам и выпиваю жидкость залпом. Потом ложусь на спину и закрываю глаза. Меня больше нет.

63

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

В день похорон Нетти папа приходит рано утром с пакетом пончиков для детей. Он остается, чтобы помочь нам с Олли, пока мы мечемся в поисках пропавших носков и галстуков (для Арчи, у которого, как он говорит, теперь есть «похоронная форма»). Сегодня у дома опять дежурят фотографы. Они объявились через два дня после смерти Нетти, когда вся эта запутанная история попала в прессу. «ДЕНЬГИ, АЛЧНОСТЬ И СЕМЬЯ: УБИЙСТВО И САМОУБИЙСТВО В ВЫСШЕМ СВЕТЕ». Фактов в статье было немного, но полиция предупредила нас, что, скорее всего, она лишь первая. Есть что-то притягательное, когда у сверхбогатых случаются скандалы: публика падка на любые сведения, и чем грязнее, тем лучше. Еще полицейские нас предупредили, что фотографы почти наверняка заявятся на похороны и будут пытаться сфотографировать, как мы плачем. (Вчера, направляясь к машине, Харриет показала одному фотографу знак мира и надула губки, как форель. Сегодня это, вероятно, попало на обложку, но у меня не хватило духу посмотреть.)

– Как ты держишься? – спрашивает папа.

Я глажу единственное чистое платье Эди, которое ей придется надеть с носками от разных пар, потому что я не могу найти подходящие. В свете всего, что случилось, я не могу заставить себя из-за этого переживать.

– Честно? Такое чувство, что ничто уже не будет прежним.

– Оно не продлится вечно, милая.

Я поднимаю глаза от гладильной доски, смаргивая слезы, которые в последнее время слишком уж легко наворачиваются мне на глаза.

– Откуда ты знаешь? – задаю я детский вопрос, но, с другой стороны, он же мой отец.

– Знаю, потому что… потому что сам через такое прошел.

Даже став взрослым, легко забыть, что твои родители тоже люди. Теперь мне приходит в голову, что, конечно же, он через такое прошел. Моя мама умерла чуть ли не сразу после смерти его матери, моей бабушки. Тогда я не слишком об этом задумывалась, в конце концов, мой отец был взрослым, а я – просто ребенком. И в моих глазах бабушка была очень старой (шестьдесят один год). Но всего лишь год спустя, почти день в день умер от сердечного приступа папин папа. Ему было шестьдесят семь. Слишком много потерь за один год.

Я отставляю утюг.

– Сколько это длится?

Отец отвечает мне грустной улыбкой:

– Длится… какое-то время.

– Ма-а-а-амаа! – зовет Харриет. – Арчи смотрит айпад!

– Я лучше пойду, – говорит папа.

Дети опечалены смертью тети Нетти. Все они плакали, и не раз, даже Эди, но их горе удивительно непостоянно: то рыдания, а то совсем ничего. И к этому тоже я начинаю привыкать.

– Как я выгляжу? – спрашивает Олли.

Он стоит в дверях прачечной в деловом костюме, который я называю «костюмом Эймона». Сшитый на заказ, облегающий, темно-синий. Костюм рекрутера. Он выглядит в нем красивым.

– Завтра я его продам, – говорит он. – На eBay.

Нет смысла говорить ему, чтобы он не беспокоился об этом сейчас или что мы можем поговорить об этом через неделю или две. С тех пор как Нетти умерла, Олли поглощен тем, чтобы заработать деньги, сэкономить деньги или вернуть деньги. Мы продали наши часы, все мои драгоценности и несколько других ценных вещей. В этом есть что-то лихорадочное, попытка убежать от горя, но одновременно меня это успокаивает. Точно Олли вспоминает, какую роль должен играть в семье, показывает нам, каким человеком хочет быть.

– Вообще-то, на «Фейсбуке» есть страничка для тех, кто хочет купить подержанные костюмы от «Хьюго Босс», – говорю я. – Возможно, там ты за него больше выручишь. Если хочешь, могу разместить пост.

– Было бы здорово, – говорит он. – Или просто скажи мне где, я сам все сделаю.

Мне было бы трудно найти что-то хорошее в трагедии со смертью Нетти, но если бы я очень постаралась, то сказала бы, что это новая гармония в наших с Олли отношениях. Каким-то образом мы одинаково смотрим на цели нашей семьи и стали партнерами абсолютно во всем. Роль единоличного кормильца семьи никогда Олли не подходила, и самое смешное, что я всегда это знала. Теперь, работая в команде, я понимаю, что мы снова опираемся на наши сильные стороны. Я не знаю, что будет завтра после похорон. Я не знаю, можем ли мы позволить себе сохранить дом. Я понятия не имею, что нас ждет впереди. Я знаю, что, скорее всего, будет скверно… какое-то время. Но я надеюсь, что это не навсегда.

– Почти пора идти, – говорю я.

Я выключаю утюг и снимаю платье с гладильной доски. Возникнув у меня за спиной, Олли осторожно трогает мое ожерелье.

– Это мамино, да?

Я киваю. Я надевала его каждый день с тех пор, как умерла Диана. Олли проводит пальцем по цепочке.

– Помню, я видел его на маме, когда был маленьким. Она сказала, что это символ силы.

Мы оба смотрим на него.

– Жаль, что она не подарила его Нетти.

Некоторое время мы молчим, глядя на ожерелье. Потом Олли выпускает из пальцев цепочку.

– Возможно, она знала, что Нетти недостаточно сильная, чтобы его носить.

64

ЛЮСИ

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

– Люси? Абдул Джавид пришел на собеседование. Олли здесь?

Я смотрю на часы.

– Он, наверное, опаздывает, Гезала. Я выйду.

– О’кей. Я ухожу домой. Приятного вечера.

Я вешаю трубку и надеваю пиджак. В те дни, когда у меня нет собеседований, я часто прихожу в офис в футболке и легинсах – одна из привилегий собственного бизнеса, но сегодня у нас с Олли весь день одно собеседование за другим.

Офис находится в нескольких минутах езды от нашего дома, в ветхом таунхаусе, недалеко от того места, где когда-то жила Гезала. В этом районе селятся многие недавно приехавшие мигранты, что делает его удобным для них и дешевым для нас. У каждого из нас свой кабинет (бывшие спальни), а офис Гезалы разместился в старой гостиной. В свои рабочие дни Гезала приносит нам еду, которую мы все вместе едим в гостиной. А еще она поставила там манеж – на те дни, когда ее младшая дочь не ходит в детский сад.

У Гезалы теперь пятеро детей. Хакем зарабатывает достаточно, так что ей больше не нужно работать, но она не только состоит в совете благотворительной организации Дианы, но и приходит помочь нам: переводит, помогает кандидатам почувствовать себя комфортнее, объясняет культурные различия. Это она обратилась к нам через несколько месяцев после смерти Дианы. Она слышала о бизнесе, который мы хотели начать, и знала, что Диана завещала значительные суммы на «фирмы и предприятия, которые совет сочтет полезными для целей благотворительности».

Наша фирма соответствует этим критериям.

Выйдя в коридор, я пожимаю руку очень высокому мужчине с черной, как жженое дерево, кожей.

– Мистер Джавид? – спрашиваю я.

– Миссис Гудвин?

– Рада знакомству. Зовите меня Люси.

– Тогда зовите меня Абдул.

Абдул улыбается ослепительной белозубой улыбкой. Если не считать того, что брюки на нем на несколько дюймов короче, чем следовало бы, он вполне презентабелен. В Южном Судане Абдул был проектным менеджером крупного строительного холдинга. В Австралию он прибыл четыре месяца назад и подрабатывал ночным уборщиком в местной больнице, пытаясь найти работу по специальности.

– Входите, Абдул. Мой партнер Олли присоединится к нам через минуту.

– Кто-то поминал меня всуе?

На пороге задней двери появляется Олли, одетый в рубашку и джинсы. Дни его блестящих облегающих костюмов давно прошли. Олли часто проводит собеседования по скайпу, так что его легко застать одетым с иголочки выше и в бог знает во что ниже пояса. Он много работает, даже больше, чем когда работал с Эймоном. Он всегда опаздывает, никогда не заканчивает бумажную работу, но он оживленнее, чем когда-либо. Он по много часов проводит с кандидатами, делая все возможное, чтобы подготовить их к собеседованию в компаниях.

На мне – бльшая часть контактов и работы с организациями, я нахожу вакансии там, где их нет, и раскрываю глаза руководителям высшего звена в крупных организациях, заставляя их взять на работу кого-то, кто, возможно, не соответствует их идеалу.

«Просто пригласите на собеседование, – стало моим слоганом. – Всего одно собеседование».

Как правило, и одного собеседования хватает, чтобы наш клиент получил работу. Как и Олли, я живу ради этого. Как команда мы страстно увлечены мыслью, что каждый должен получить свой шанс. Мне нравится думать, что это мы унаследовали от Дианы и что она нами гордилась бы.

Вскоре после смерти Дианы фирма Олли и Эймона объявила себя банкротом. Эймон попал под следствие по делу о незаконном присвоении средств компании и был признан виновным в мошенничестве. Те деньги, которые Эймон у него украл, к Олли так и не вернулись, но мой муж получил некоторое удовлетворение от того, что Эймон провел полгода в тюрьме (и что юная подруга Эймона Белла бросила его ради культуриста; в последний раз, когда мы о них слышали, они вместе писали книгу рецептов для соблюдающих палеодиету).

Мы садимся за круглый стол, и Абдул рассказывает нам о своей жизни в Австралии. Он объясняет, какие трудности испытывает с поиском работы. Некоторые из них связаны с плохим знанием английского, и Олли тут же вмешивается, объясняя, что с этим мы ему поможем.

– Мы можем помочь тебе с чем угодно, – говорит он. – Уроки английского, межкультурные отношения, наставничество.

После смерти Нетти Олли взялся за это дело с таким пылом, что я даже испугалась, нет ли тут чего-то нездорового. С разницей в год он потерял обоих родителей и нуждался в исцелении. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что работа и была для него лекарством.

С Патриком мы больше не видимся. Первые два года мы посылали открытки на Рождество, а потом он снова женился (по-видимому, на женщине, которая является наследницей весьма недурного состояния) и стал отцом двух мальчиков-близнецов, и контакты совсем сошли на нет. Для Олли это все еще болезненно.

– Это несправедливо. Нетти только хотела быть матерью. Если бы у нее не было проблем с бесплодием, она и мама были бы живы.

Может, это правда, а может, и нет. Но факт в том, что его семья – это дети и я, и, честно говоря, теперь, когда мы проводили рядом весь день, это ясно как никогда.

– Хорошо, – говорю я Абдулу. – Может быть, расскажете нам немного о себе?

Агентство имело огромный успех: мы подбирали соискателям работу в таких организациях, которые раньше никогда не рассматривали кандидатов, не имеющих опыта работы в Австралии. И все же, возможно, у нас никогда больше не будет большого дома. Мы арендуем дом недалеко от нашего офиса, практически в промышленной части города. Школа у детей – далеко не утонченная, а шумная и веселая, там учатся люди из всех слоев общества. Каждый день после школы дети приходят к нам на работу и здесь, в офисе, делают домашние задания или играют с детьми Гезалы. Диана пришла бы в восторг (а Том был бы сбит с толку). Думаю, как раз это и подпитывает энтузиазм Олли. Все, абсолютно все, независимо от возраста, жаждут одобрения матери. И абсолютно все, кем бы они ни были, хотят одобрения свекрови.

Я смотрю на последнее письмо Дианы. Как только расследование ее смерти было закончено, полиция передала его нам. Теперь оно висит в рамке на стене моего кабинета – одна из самых дорогих мне вещей.

«Я могла бы написать больше, но, в конце концов, оставить после себя мне хочется лишь пару слов. Я упорно трудилась ради всего, что мне было дорого. И все, что мне действительно было дорого, не стоило ни цента. Мама».

Такие уроки не просто осознать. Но теперь мы их усвоили.

Благодарности

Вот – снова! – еще одна череда благодарностей – уже пятая на сегодняшний день. Пятая! Сама не могу поверить.

Хотелось бы для начала указать, что, хотя меня посещали мимолетные мысли убить кого-нибудь (те, о ком я говорю, знают), у меня никогда не было фантазий об убийстве свекрови. Подозреваю, что именно по этой причине я смогла написать эту книгу, не разрушив начисто всю семью. Поэтому спасибо, Энн, за то, что вы с удивительным юмором отнеслись к самому процессу. Сомневаюсь, что все свекрови проявили бы сходные любезность и великодушие, услышав название будущей книги своей невестки.

Моей удивительной команде полицейских, которые отвечали на неортодоксальные вопросы, Меган Макиннес, Эндрии Ричардсон и Керрин Мерретт. Спасибо, что отвечали на мои электронные письма, прочитали рукопись и даже помогли мне провести мозговой штурм по части методов убийства (напомнив, что, если моя свекровь внезапно умрет от неизвестных причин, все попадет в протокол). Дамы, я у вас в вечном долгу.

И где бы я была без моего потрясающего редактора, Дженнифер Эндерлин? Спасибо, что доверяешь моим инстинктам и помогаешь вернуть контроль над рукописью, когда я сама перестаю себе доверять. Ты – образец хорошего редактора. Спасибо также команде издательства «Сент-Мартинс», со многими из вас я имела удовольствие встретиться в Нью-Йорке в прошлом году. И с нетерпением жду будущих встреч.

Я бы хотела выразить свою благодарность моим издателям по всему миру. Особая благодарность Кейт Патерсон и Алекс Ллойд из «Пэн Макмиллен Австралия» за ваш острый редакторский глаз и за то, что водили меня несколько раз на ланч. Я люблю ланчи.

Моим пресс-агентам – незаменимой Кэти Бассел и невероятной Люси Инглис. Если бы я мог разлить вас по бутылкам, я бы это сделала. Если кто-нибудь знает способ, как это сделать, пожалуйста, дайте мне знать.

Моему великолепному Робу Вейсбаху. Как же мне так повезло? Ты – лучший в своем деле и истинный джентльмен. Я так благодарна тебе за все, что ты делаешь. (А еще спасибо, что начал использовать смайлики, сам знаешь, как я их люблю.)