Моя любимая свекровь Хэпворс Салли
– Добро пожаловать, – говорю я, когда в двери входит новая группка скорбящих.
Я беру под локоть женщину лет девяноста и поддерживаю ее, пока она поднимается по трем ступенькам к дому. Она улыбается мне:
– Спасибо, дорогая.
Это наводит меня на мысли о матери. «Люси, дорогая. Ужин готов». Уже много лет никто не называл меня «дорогая». Я и забыла, как приятно быть кому-то дорогим.
– Прошу прощения, мэм.
Обернувшись, я вижу официанта в сером пиджаке, скорее всего он старший смены.
– Я не могу найти миссис Гудвин.
Я оглядываюсь. Оказывается, гостиная уже запружена людьми. Гул голосов усилился, на всех свободных поверхностях стоят тарелочки с недоеденными канапе. Дианы нигде не видно.
– О… А что вам нужно?
– Я хотел бы знать, не пора ли подавать кофе и чай.
– Не вижу причин, почему нет. – Я смотрю на дорожку перед домом и решаю, что можно спокойно покинуть свой пост. – Я попробую найти Диану.
Я обыскиваю первый этаж дома. На заднем дворе я застаю Нетти, Эди все еще сидит у нее на руках.
– Люси, где сумка с подгузниками? Эди пора вздремнуть, а мне нужно найти соску и ягненка.
– Сумка в спальне наверху. Там уже поставили складную кроватку. Ты свою маму не видела?
Нетти качает головой.
– Но дядя Дейв ищет ее, они с тетей Розой уезжают и хотят попрощаться.
Нетти несет Эди наверх, а я продолжаю проталкиваться сквозь толпу, обшаривая взглядом лица. В большой гостиной Олли слушает, как его кузен Пит в лицах рассказывает историю, похоже, как-то связанную с ослами.
– Люси! – окликает он. – Где мама? Все о ней спрашивают.
Я поднимаюсь по лестнице на второй этаж без особой надежды – Диана с Томом уже год им не пользовались. Дверь в первую спальню – ту, где я поставила кроватку для Эди, – закрыта, и я на цыпочках прохожу мимо. Я заглядываю в соседнюю комнату, где Харриет и Арчи, лежа на кровати, пялятся в экран, широко раскрыв глаза и рты. Дверь в соседнюю спальню, бывшую спальню Тома и Дианы, тоже закрыта. Я медлю перед ней, затем легонько стучу.
– Диана?
Не услышав ответа, я захожу внутрь. Я никогда не бывала в этой комнате раньше, и она, честно говоря, нелепая. За дверью передо мной открываются коридор, гостиная, спальня (хотя Том и Диана спят внизу уже больше года) и ванная комната размером с наш старый рабочий коттедж. Наконец, за последней дверью есть гардеробная, от которой заплакала бы даже Кэрри Брэдшоу, укомплектованная баром и подвижной стремянкой, которая скользит на полозе вдоль стены. В центре комнаты стоит оттоманка, на которой сидит, обхватив голову руками, Диана.
– Диана?
Она поднимает глаза. Она плачет, но ее лицо не распухло и не покраснело. Макияж вокруг глаз не смазан. Диана даже плачет, держа себя в руках.
– С тобой все в порядке?
Почему-то сейчас она кажется бесконечно уязвимой. Она жалко пожимает плечами, как будто плечи у нее слишком тяжелые, чтобы их поднять. Потом вздыхает.
– Невозможно бесконечно повторять одно и то же. «Да, это была чудесная служба». «Да, солнце прекрасно светит». «Да, Тому понравилось бы». Я дошла до ручки, поэтому сбежала сюда и спряталась.
Я киваю.
Она оглядывается по сторонам.
– Какая бессмыслица, верно? Сама комната… Это идея Тома. У меня едва хватает одежды, чтобы заполнить этот шкаф. – Она указывает на один из дюжины шкафов. – Том во всем хватал через край. Больше – значит больше, значит лучше. Безумие, что я его не возненавидела, а? – Она смеется и продолжает, не дожидаясь моего ответа: – Наверное, мне стоит переехать в дом поменьше. Нет смысла оставаться здесь одной. Но теперь, когда он ушел, я не уверена, что смогу его оставить. Том – часть этого дома. Я чувствую его здесь.
– Я тоже его здесь чувствую, – подаю голос я.
Диана внимательно смотрит на меня. Она сжимает губы, и на какой-то мучительный миг мне кажется, что она вот-вот сорвется. Ее губы кривятся, подбородок морщится. Но в самый последний момент она берет себя в руки.
– Надо полагать, все меня ищут, – говорит она странно нормальным голосом. – Ты за этим сюда пришла? Сказать мне, чтобы я спускалась?
Она не двигается, но я вижу, что она готовится. Сейчас она вытрет лицо, поправит блузку, спустится вниз и сделает все что нужно. В конце концов, именно этим и занимается Диана. Но она не должна, не сегодня. Поэтому я качаю головой.
– Никто даже не заметил твоего отсутствия, – говорю я. – Все под контролем. Оставайся здесь столько, сколько нужно.
Остаток дня я провожу, разговаривая с людьми, которых никогда не встречала, принимая пожертвования для фонда, посвященного БАС. (Диана просила приглашенных не приносить цветы, а сделать пожертвования, и, хотя я не думаю, что она имела в виду наличные деньги, я в итоге получаю конверт, набитый огромной суммой наличных. Я делаю себе зарубку на память: надо выяснить, как именно передать их в фонд.)
Когда официантам наступает время уходить, я расписываюсь за выполнение заказа кейтеринговой фирмы и открываю задние ворота, выпуская их фургон, а после сама встаю за стойку бара. Патрик и Нетти слишком много выпили, и, когда Нетти возвращается за вином, я завариваю ей чашку чая, хотя сомневаюсь, что она его выпьет.
К семи вечера все дети спят на втором этаже.
К восьми вечера люди снова проголодались, и я заказываю пиццу.
Насколько мне известно, Диана все еще в гардеробной. Я сказала гостям, что она плохо себя чувствует и прилегла, – я очень надеялась, что гости воспримут это как намек, что надо расходиться, но они, кажется, не понимают.
В десять вечера я делаю поднос сэндвичей и отправляю его по кругу. Нетти в стельку пьяна, и Патрик в таком же состоянии. Олли относительно трезв, и как только отбывают Пит и остальные его кузены, приходит, чтобы помочь мне с Нетти.
– Возьми сэндвич, Нетти, – уговариваю я. – Заварить тебе еще чашку чаю?
Нетти угрюмо качает головой:
– Я хочу вина.
– Думаю, тебе хватит, сестренка, – говорит Олли. – В любом случае вино у нас кончилось.
– Мама даже на похоронах собственного мужа экономит на выпивке, – бормочет Нетти.
Я снова пытаюсь вложить ей в руку сэндвич с ростбифом и хреном, но она его отталкивает.
– Она даже не спустилась сюда поговорить с людьми! Я думала, она с бльшим уважением отнесется к памяти отца. А теперь, вот увидите, она продаст дом! И получится, словно папы вообще тут никогда не было.
– Сомневаюсь, что она так сделает, – пытаюсь успокоить ее я.
– Еще как сделает, – говорит Нетти. – Я свою мать знаю. Она, вероятно, оставит все свое состояние приюту для бродячих собак.
Я ухожу от них на кухню. Мне нужно разгрузить посудомоечную машину, а Нетти все равно не в состоянии разговаривать. Я думаю о Диане, которая сидит в той огромной комнате. Интересно, сдвинулась ли она с места после моего ухода? Я собираю для нее тарелку сэндвичей и завариваю чай, а потом поднимаюсь в ее комнату. Она уже лежит в постели, но глаза у нее открыты. Она смотрит в стену.
– Патрик и Нетти еще здесь, но я закажу им такси. В доме более или менее прибрано, но завтра я вернусь и помогу тебе пропылесосить и помыть полы.
Диана смотрит на меня, сквозь меня.
– Я принесла тебе сэндвичи и чай на случай, если тебе захочется.
Я жду, но она не отвечает, поэтому я поворачиваюсь и иду обратно по коридору. Уже переступая порог, я слышу слабые слова:
– Спасибо, дорогая.
43
ДИАНА
ПРОШЛОЕ…
Именно Том настоял на том, чтобы Олли никогда не узнал, что он не настоящий его отец. Поначалу я с ним не соглашалась, но Том был непреклонен.
– Сомневаюсь, что надо лгать ему, Том. Не следует лгать детям.
– Люди всегда так говорят. Но почему это должно быть обязательным правилом? Давай попробуем проанализировать минусы и плюсы, а? Если не скажем Олли, то рискуем, что он когда-нибудь узнает и обвинит нас в том, что лишился возможности общаться со своим биологическим отцом, который вообще не хотел, чтобы он появился на свет. А каковы преимущества, если мы не скажем? Олли будет считать, что родился в семье, где двое родителей любят друг друга, а сам он желанный ребенок. Он будет считать, что у него есть настоящая сестра. Он будет так же адаптирован, как и другие детей из полных семей. Почему мы должны отказывать ему в этом, чтобы он не мог потом обвинить нас? В конце концов, зачем еще существуют родители, если не затем, чтобы винить их во всех своих бедах?
Том был настолько непоколебим, что я согласилась. В его логике, возможно, были изъяны, но, если он готов хранить секрет до самой смерти ради блага моего сына, я не могла спорить. Я сочла, что как раз такое решение и принял бы истинный отец.
Поэтому я позволила ему его принять.
«Тома здесь нет».
Я так долго пыталась не быть слабой, что забыла, как это прекрасно. Сколько я себя помню, я должна была быть сильной ради своей семьи. В том, чтобы быть сильной, есть свои преимущества. Это заставляет тебя считать, что ты способна взвалить на себя что угодно и выстоять. Именно поэтому я прожила свою жизнь так, как прожила: упорно работала, не предавалась лени или унынию, не принимала слабость в себе или других. Но силу переоценивают. А быть слабой – лениться и унывать – удивительно приятно.
«Тома здесь нет».
Лежа на диване внизу, я смотрю в незажженный камин. Уборщица приходит по вторникам и четвергам, а сегодня среда, и это облегчение. А еще можно отменить уборку. Я сама могу прибраться в доме.
– Не будь смешной! – роизносит у меня в голове голос Тома.
А что тут смешного? Честно говоря, уборщицы всегда были для меня скорее помехой. День уборки для меня всегда означал сначала яростное снование по дому, чтобы убедиться, что меня не сочтут неряхой, а потом необходимость исчезнуть, потому что сидеть дома и бездельничать, пока какая-нибудь девушка (неизменно иностранка) трудится до седьмого пота, вытирая грязь с унитаза моего мужа, было слишком ужасно, просто невыносимо. Том не разделял моих страданий из-за уборщиц. Будь он дома, то валялся бы на диване с газетой и чашкой кофе в руке. Помню, однажды я наблюдала, как он поднял одну ногу, потом другую, пока девушка пылесосила под его ботинками. Он подмигнул ей, и она хихикнула. Только Тому такое сходило с рук.
«Тома здесь нет».
Я не одинока. Есть люди, которым я могу позвонить, и они составят мне компанию. Олли всегда готов приехать. Я знаю, что он в мгновение ока бросит свой офис и придет, радуясь возможности сделать что-то хорошее для своей старой мамы. Вероятно, именно по этой причине его бизнес идет ко дну, – у него сбита шкала приоритетов. Он должен сидеть на работе и зарабатывать на жизнь, чтобы содержать жену и детей.
Нетти приедет, если я попрошу, – если только она не занимается чем-то связанным с рождением ребенка. В ее иерархии приоритетов я занимаю довольно высокое положение, но не самое высокое, как и следует. Кроме того, у меня такое чувство, что у нее свои проблемы. С тех пор как Патрика заметили в Дейлсфорде, до меня стали доходить кое-какие слухи. Кто-то видел его в Брайте, кто-то – в Олбери. Патрик, как оказалось, ведет бурную жизнь. Когда-то я бы прямо спросила его, что он может сказать в свое оправдание. Теперь я едва могу найти в себе силы встать с постели.
Я могу позвонить Кэти, Лиз или Джен. Они все звонили и присылали СМС, предлагали принести еду или сводить меня куда-нибудь. Пару дней назад Лиз удалось уговорить меня пойти в «Бэтс» выпить пару бокалов, но я все еще не совсем пришла в себя. Нормальная жизнь мне просто не по плечу, я еще не готова к норме. Том мертв. Мне нет дела до чьей-то невестки или чьей-то ссоры с мужем или забавной истории про проблемы с недержанием мочи и собачьей площадкой. Все это меня не волнует.
Потому что Тома здесь нет.
Я скучаю по нему. Даже неделю назад, когда Том был едва жив, я все еще могла дотронуться до него. Он всегда был теплым, как любой человек. Тепло и было его сверхсилой. Люди хотели, чтобы он их направлял. Друзья хотели быть рядом с ним. Наши дети любили его больше всех.
Я любила его больше всех.
Матерям не полагается так говорить. Но это правда. Я родилась на свет, чтобы любить Тома Гудвина.
В дверь звонят. Я стараюсь игнорировать звонок. Мой диван – как спасательный плот, внешний мир – кишащее акулами море. Схватив плед, я укрываюсь с головой, надеясь, что придет сон и поможет мне продержаться до вечера, а там я наконец смогу переодеться в пижаму и скользнуть в успокаивающую темноту ночи. Я смогу съесть тост, выпить чашку чая и включить телевизор, чтобы нарушить тишину, воцарившуюся в этом большом старом доме. Иногда по ночам я воображаю, что Том все еще здесь. Я делаю вид, что встала и готова еще раз помассировать ему икру, которую свела судорога, или дать еще глоток воды. Те мгновения, которые у нас были в предрассветные часы, теперь кажутся невообразимо роскошными, те украденные мгновения – он и я против всего мира.
– Сейчас приду, любовь моя, – шепчу я в пустом доме. – Сейчас тебе станет лучше.
В дверь снова звонят.
– Лучше ты открой, Том, – шепчу я и закрываю глаза.
44
ЛЮСИ
НАСТОЯЩЕЕ…
Уже темно, когда я слышу, как поворачивается в замке ключ. Нетти и Патрик ушли, дети спят, а я сижу на диване, ничего не слушаю, ни на что не смотрю.
– Олли? Это ты?
Я слышу, как ключи падают в чашу, а потом он появляется в гостиной. Он падает на диван, откидывает голову на подушку и закрывает глаза.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Он не открывает глаз.
– Меня допрашивали.
– О чем?
– Обо всем.
– Олли…
Он открывает глаза.
– Честно говоря, они допрашивали меня обо всем. Что я делал в день смерти мамы, в каких был с ней отношениях. Они спрашивали о моих отношениях с Нетти, моих отношениях с тобой. Как обстоят дела у меня в фирме.
Я хмурюсь.
– У тебя в фирме? Почему их это волнует?
– Очевидно, они узнали, что дела идут скверно. Они получили все наши отчеты о прибылях и убытках. Долг – весьма весомый мотив кого-то убить.
– Но ты же не извлек выгоду из ее смерти!
– Но я не знал, что не получу наследства… как мне любезно указала Джонс.
– Диана собиралась тебе сказать.
Олли смотрит на меня недоуменно:
– Что?
– Я имею в виду… она должна была. Уж конечно, Диана о таком сказала бы.
Олли пожимает плечами:
– Честно говоря, понятия не имею. – Лоб у него собирается морщинами. – В участке я видел Эймона. Его тоже допрашивали.
– Из-за смерти твоей матери?
– Вероятно. Кто знает? – Олли в изнеможении откидывается на спинку дивана. – Люси, можно тебя кое о чем спросить?
– Да.
– Ты думаешь, это я убил маму?
Я смотрю на него, на каждую до боли знакомую частичку: черты лица, изгиб подбородка, преданные карие глаза…
– Нет. Но я думаю, что ты лжешь о чем-то. И я хочу, чтобы ты сказал мне, в чем дело.
45
ЛЮСИ
ПРОШЛОЕ…
Я никогда не верила в судьбу или в предчувствия, но, проезжая по Бич-роуд, вдруг испытываю внезапное желание навестить Диану. На самом деле я принимаю решение так быстро, что чуть не сбиваю велосипедиста на внутренней полосе – с предсказуемым результатом: он грозит мне кулаком.
– Извините, – шепчу я, и он показывает мне средний палец.
Я сворачиваю на подъездную дорожку к дому Дианы. Ей не понравится, если я появлюсь без предупреждения, но после похорон Тома я постоянно о ней думаю. Ей, наверное, одиноко в том огромном пустом доме. Я пару раз просила Олли позвонить ей, и он звонил. «Судя по голосу, с ней все в порядке, – сообщал он каждый раз. – Может быть, она немного угнетена, но это ожидаемо».
Убедительно. Но это не значит, что ей не нужен друг. Если меня вообще можно считать другом.
Я нажимаю кнопку звонка. Когда ничего не происходит, я толкаю дверь.
– Эй? – кричу я. – Диана? Это Люси.
Я нахожу ее в кабинете, она лежит пластом на диване.
– Диана? – окликаю я, но она даже не поднимает голову от подушки.
И я начинаю понимать. Произошло что-то очень, очень плохое.
Диана смотрит в окно моей машины, как в трансе. На ней обычная ее одежда: темно-синие брюки, белая блузка, нитка жемчуга, но одежда выглядит помятой, как будто она носила ее вчера, сняв, бросила на пол, а утром надела снова. Кроме того, на ней черные кроссовки, а не открытые туфли-лодочки или балетки, волосы с одной стороны свалялись (наверное, с той, на которой она спала), и она даже не потрудилась их расчесать. С тех пор как села в машину, она не произнесла ни слова, даже не прокомментировала крошки от печенья, которые я смахнула с сиденья, прежде чем ее усадить.
– Ты в порядке, Диана? – спрашиваю я, когда мы останавливаемся на светофоре.
Она смотрит в сторону от дороги, на пляж, на серферов, мелькающих на горизонте Брайтон-бич, но у меня такое чувство, что она ничего не видит.
– В порядке, – говорит она, когда проходит достаточно времени, чтобы я решилась повторить вопрос.
Я предложила позвонить Олли («Нет, он слишком занят на работе») или Нетти («В последнее время ее беспокоят только дети!»), но, похоже, она вполне довольна, что я рядом. Она твердит, что не больна, но она явно нездорова. Поэтому я везу ее к семейному врачу, доктору Пейсли.
Но когда я въезжаю на стоянку, Диана по-прежнему не двигается.
– Ладно, – говорю я фальшиво веселым тоном, от которого мне самой хочется съежиться. – Вот мы и приехали.
Наконец она пошевелилась, но двигается она медленно, как старуха. Она идет прямиком в приемную и садится, оставив меня договариваться в регистратуре. Это не та Диана, которую я знаю. Она подавлена с тех пор, как умер Том, но сегодня она кажется почти ребенком. С ней такой гораздо легче справляться. Но я не хочу с ней «справляться». Видеть человека, так умеющего владеть собой и ситуацией, настолько… беспомощным – огромный шок.
Переговорив в регистратуре, я сажусь рядом с ней и жду. Диана берет журнал, который я ей предлагаю, но не открывает его. Я свой тоже не открываю. Когда через несколько минут ее вызывают, я спрашиваю:
– Хочешь, я пойду с тобой?
Она пожимает плечами, что я расцениваю как согласие.
На вид доктору Пейсли лет пятьдесят пять, она пухленькая и улыбчивая и одета в яркую тунику. Очевидно, Диана лечится у нее уже много лет.
– Привет, – говорит она, садясь за стол. Она поворачивается к нам лицом и протягивает мне руку. – Я Рози. Приятно познакомиться. – Она снова переводит взгляд на Диану: – Я слышала о Томе, Диана. Соболезную твоей утрате.
– Спасибо.
– Чем могу быть полезна?
Я смотрю на Диану, а та смотрит на меня. Наконец она вздыхает.
– Ну… с тех пор как Том умер, я не слишком хорошо себя чувствую. Чего, я полагаю, и следовало ожидать. Но Люси захотела, чтобы я к тебе пришла.
Взгляд доктора Пейсли на секунду встречается с моим.
– Ты права, мало кто чувствует себя хорошо после потери супруга. Иногда это затягивается надолго. Но мы должны следить за своим здоровьем в этот период, поэтому Люси была права, что настояла.
Диана пожимает плечами:
– Тогда ладно.
– Как ты спишь?
– Урывками.
– Ты делаешь то, что делала обычно? Встречаешься с друзьями, видишься с внуками?
– На прошлой неделе ходила выпить с приятельницами в «Бэтс».
– И как все прошло?
Диана смотрит в окно.
– Нормально, наверное.
Задавая вопросы, Рози надевает на руку Диане рукав тонометра, аппаратик начинает с шумом накачивать воздух. Диана словно и не замечает.
– Настроение в целом подавленное? – спрашивает ее доктор Пейсли.
– Можно и так сказать.
– Какие-нибудь проблемы с памятью?
– Не припоминаю, – невозмутимо отвечает Диана, и я невольно хихикаю.
Рози задает еще несколько вопросов, кивая на каждый ответ, как будто ей что-то становится понятно.
– Ну, – говорит она наконец, – думаю, было бы неплохо сдать кровь на анализ.
Диана поднимает бровь:
– Анализ на что?
– На разное. Надо проверить уровень железа, нет ли анемии. На гормоны щитовидной железы. Плюс обычные показатели. – Она печатает на компьютере, и из принтера вылетает голубой бланк назначения. – Но из твоих ответов, Диана, несомненно следует, что у тебя депрессия. Поэтому я должна спросить… у тебя были мысли о самоубийстве?
Диана молчит. Мгновение спустя доктор Пейсли переводит взгляд на меня.
– Ты бы предпочла поговорить без дочери, Диана? Иногда проще говорить откровенно, если…
– Мне не нужно говорить наедине, – откликается Диана. – Нет, у меня не было мыслей о самоубийстве.
– Хорошо. Это хорошо.
Доктор Пейсли рекомендует хорошего психотерапевта, прописывает антидепрессанты, и мы договариваемся о встрече через неделю.
Только после того, как мы выбираемся из клиники, до меня доходит, что врач назвала меня дочерью Дианы. И Диана ее не поправила.
46
ЛЮСИ
НАСТОЯЩЕЕ…
– Олли, – говорю я, когда начинает звонить городской телефон. – В тот день, когда умерла твоя мама, ты ездил к ней домой?
Он наклоняется вперед, кладет руки на колени и делает глубокий вдох.
– Да.
– Почему? – спрашиваю я, и тут же у меня вырывается более важный вопрос: – А мне ты почему не сказал?
– Я хотел.
– Тогда почему ты этого не сделал?
Телефон продолжает звонить, громко и пронзительно. Мне хочется вырвать эту чертову штуку из стены.
– Я только возьму трубку, – говорит Олли, подходя к телефону.
– Олли, нет! Просто оставь…
Но он уже хватает трубку.
– Алло?
Я чертыхаюсь себе под нос.
– Оливер Гудвин. – Он на мгновение замолкает, потом встречается со мной взглядом. – Да. Минутку. – Он протягивает мне трубку: – Это Джонс.
– Меня? – Когда я беру трубку, меня охватывает беспокойство. – Люси Гудвин слушает.
– Люси, это детектив Джонс. Нам с Ахмедом нужно с вами поговорить. Срочно. – Голос Джонс звучит отрывисто. – Вы не могли бы приехать в участок?
– Зачем? – спрашиваю я.
Мне хочется заорать, что с меня хватит полицейских, которые звонят среди ночи и тащат Олли или меня в участок. Мне хочется напомнить Джонс, что у нас маленькие дети, которые спят, и что, если я не под арестом, ей придется подождать до утра. Но я ничего этого не говорю. Потому что у меня такое чувство, что мое возмущение слегка напускное.
– Мы хотим поговорить с вами об организации под названием ДЭИ. Это сокращение расшифровывается как «Добровольная Эвтаназия Интернэшнл». Мы получили информацию, что ваша свекровь была членом этой организации… и у нас есть основания полагать, что вам об этом известно.
Я говорю, что приеду, как только смогу.
47
ЛЮСИ
ПРОШЛОЕ…
Как раз когда я, завезя Диану от врача к ней домой, останавливаюсь у собственного дома, подъезжают Патрик и Нетти.
– Привет, – говорю я, выходя из машины. – Какой сюрприз!
– Мы позвонили Олли, – говорит Нетти, – и он сказал, что мы можем приехать.
– А… ну хорошо. Вообще-то я рада, что вы здесь.
– Мы тоже, – говорит Нетти странно бодро.
Патрик, напротив, кажется, немного подавленным. Он не спеша запирает машину, следует за нами по дорожке на несколько шагов позади.
– Как прошел день? – спрашивает Нетти.
Читать бесплатно другие книги:
