Механика вечности Прошкин Евгений

– Как так? – Он оторвался от листка и удивленно воззрился на мой лоб. – Врачи говорили, череп не пострадал. В животе нашли несколько осколков, ушибов тоже много, но только на теле.

– Откуда мне знать? Нет, имя-отчество я не забыл, но вам ведь не это нужно.

– Уже кое-что. Диктуйте.

– Переверзев… Михаил Евграфович.

– Прямо как у Салтыкова-Щедрина, – заметил Михайлов, чему-то усмехаясь. – Ну вот, видите? Значит, не совсем память отшибло. Сколько вам лет?

– Тридцать, – ответил я.

Дернул же черт с мальчишкой языком трепать! Тридцать мне дома, в две тысячи шестом, а здесь двадцать пять.

– С семидесятого. Ровесники, выходит.

– Выходит, так, – безвольно подтвердил я.

– Еще что-нибудь сообщить можете? Тогда подытожим: Михаил Евграфович Салтыков… пардон, Первенцев, тридцать один год. Правильно?

– Нет. Тридцать ровно.

– Подождите. Вы же сказали, семидесятого, – деланно растерялся следователь.

– Это вы сказали, а я согласился.

– Так какого вы года?

– Не помню.

– Сколько лет – помните, а когда родились – нет?

Михайлов выглядел обескураженным, но я уже разгадал его нехитрую тактику. Жалко, поздновато. Молчать надо было. И фамилию он, кажется, тоже переврал. Как я первый раз назвался? Уже забыл. Тьфу, дубина!

– Не помню, – упрямо повторил я.

– Хорошо, вы только не нервничайте, Михаил э-э… ой, у меня такой почерк, сам прочесть не могу.

– Евграфович! – Сказал я резко.

– Да-да. Когда вы познакомились с гражданином Куцаповым?

– А кто это?

– Понятно…

Следователь погрыз ручку и с тоской посмотрел в окно. В его аналитических извилинах разбегались табуны версий, а он, вместо того, чтобы садиться в седло, все еще не мог выбрать нужного направления.

Ничего-то у тебя, братец, нет, подумал я. Гора трупов и неопознанный субъект в травматологическом отделении. Застегивай свою папочку и чеши отсюда.

– При вас нашли довольно любопытные вещи, – по-прежнему глядя на занавеску, сообщил Михайлов.

– А именно?

– Два пульта от телевизора. Странно, не правда ли? И еще…

Ну, рожай, пинкертон!

– Пистолет шведского производства.

Круто. Почему не самолет?

Следователь повернулся ко мне и стал терпеливо ждать, на что я клюну в первую очередь.

– Чушь. И то, и другое. Оружия у меня никогда не было, а пульты – зачем они мне?

– Может, вы занимаетесь ремонтом аппаратуры, – Михайлов всем своим видом пытался показать, что искренне желает помочь мне найти какие-то зацепки. Пистолет его как будто и не волновал.

– Вряд ли, к технике у меня склонности нет.

– Гуманитарий? А я вот, представьте, наоборот. В школе для меня что история, что литература…

В дверь постучали – требовательно, как в коммунальный сортир.

– Три минутки, – крикнул следователь, задирая голову к потолку. – В общем так, гражданин хороший, – произнес он скороговоркой. – Кончай прикрывать эту сволочь. Он человека убил, а ты в беспамятство играешь. Не поможешь его найти – пойдешь как соучастник.

– Про пистолет ты загнул, – сказал я, возвращая его «ты».

– Зато видишь, как быстро к тебе память вернулась.

Петр грустно улыбнулся, и я понял, что дальше морочить ему голову бесполезно. Как я устал!

– Ладно, пиши. Зовут меня действительно Михаилом. Из-за бабы это случилось. Из-за Машки, гори она огнем!

– Куда вы ездили? – Оживился следователь. – И с кем?

– Никуда мы не ездили.

– Ну вот, снова-здорово! – Вышел из себя Михайлов. – Вас с Куцаповым забили как свинину, а ты в отказ!

– Почему, не только…

– Еще кто-то пострадал?

– Ну да.

Определенно, мы друг друга не понимали. У меня возникло впечатление, что мы с Михайловым обсуждаем разные происшествия. Уехали-приехали. О чем это он?

– Знаешь, Петр, я что-то запутался совсем. Пистолеты, пульт от телевизора… Уже не разберу, где правда, а где глюки. Ты мне расскажи, как все было, а я, если что, поправлю.

– Это не разговор. Кто из нас следователь?

– Я кто – пострадавший или подозреваемый?

Михайлов поднялся и, пройдя через палату, высунулся в коридор. Что он там сказал, я не расслышал, но возня за дверью стихла.

– Отдал вашему дурачку всю пачку, – пояснил он. – Видишь ли, Михаил, труп, с которым ты обнимался, лежа на газоне, имел некоторое отношение к криминальному миру. Поэтому в твоих интересах максимально прояснить ситуацию, причем сделать это быстро.

– Из-за бабы все.

– Это я и сам знаю.

– Как догадался?

– По аналогии. Когда совершается заказное убийство, оружие киллер обычно оставляет рядом с жертвой, это как бы фирменный знак. Вас взорвали гранатой, скорее всего – за городом, а потом привезли к дому Куцапова и положили прямо под его окнами. И что интересно, кольцо с чекой бросили тут же, в траву. А к нему приклеили записку. То есть киллеры намекнули, за что его убили.

Петр залез в папку и вынул из нее две больших фотографии. На первой я увидел линейку в контрастном бурьяне травы и рядом – кольцо для ключей, конфискованное у Тихона. Оно было обмотано клейкой лентой и, кроме этого, к нему прикреплялась какая-то проволока. Второй снимок запечатлел то же кольцо, только взятое еще крупнее и уже на белом фоне. То, что я принял за изоленту, было развернуто в полоску с длинной надписью: «ПРОВЕРЕНО ЭЛЕКТРОНИКОЙ. ГАРАНТИРУЕТ ПОЛНОЕ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ».

Прочитав это, я уронил голову на подушку. Граната принадлежала Тихону, хотя и свалилась прямо с потолка. А чеку он выдернул за несколько часов до взрыва, и спокойно носил ее в кармане, зная, что она вместе со мной вылетит в окно. История, похожая на пук пряжи, с которым поигралась кошка. Вполне в духе Тихона.

– Ты в курсе, на каких изделиях встречаются такие уведомления? – Спросил Михайлов.

– Читал, приходилось. А с чего ты взял, что это произошло за городом?

– Да потому, что в Москве за последние сутки взрывов не зафиксировано. И следы! Представляешь, сколько было осколков? Где они?

Хороший вопрос. Неужели он поленился зайти к Куцапову? Вряд ли. Тогда действительно, где осколки?

– Какое сегодня число? – Воскликнул я неожиданно для самого себя.

– Двадцать третье.

– Сентября?

– Не пугай меня, Миша. Сентября, естественно.

И скоро обед. Хорошенькое дело. Тихона мы ловили в пятом часу.

– Когда меня нашли?

– Вчера.

Так вот куда я летел! Не только в пространстве, но и во времени. Кто же открыл дыру, и чем он ее открыл, если обе машинки находились у меня? Или одна из них сработала сама, от детонации? Что-то не верится.

– Ты уверен, что кроме нас с Куцаповым там никого не было? Я хочу сказать, трупов.

– Надо будет посмотреть, вдруг не заметили, – съязвил Михайлов.

– И еще ты говорил про пульты, – напомнил я.

– Чего это ты о них забеспокоился? От них мало что осталось – так, два спекшихся куска. Их вместе с твоей одеждой в камеру хранения сдали, у нянечек спроси. Только зачем они тебе?

– Память об одном человеке.

– Память – это да. Вспоминай, Михаил, не будь дураком. Я ведь про бандитов не шучу. Если не найдем виновных мы, это постарается сделать кое-кто другой, и начнет он с тебя. Сейчас у вас обед. Кушай, выздоравливай, я к вечеру еще зайду.

Следователь угрозыска стращает меня преступным элементом. Это ничего, это, можно сказать, нормально. Слово-то какое сочное – бандиты. Вольное, почти официальное. Когда-то Федорыч казался мне позором всей милиции. Пообтерся я с тех пор, пообвык. Бандиты, говорит, придут. А нехай приходят, чего мне теперь терять? Машинок нет, зато часам к пяти Петр получит свой взрыв, а вместе с ним еще пятерых покойников, и, как только опознают Фирсова, мной займутся всерьез.

Столкнувшись в дверях с Михайловым, в палату вперся Олег, за ним вошел Женя.

Привезли тележку с обедом. Тут же нагрянули и отсутствовавшие больные: двое хромых типов с похожими лицами. Каждый из них молча взял свою порцию и протянул чашку для компота.

– Где можно получить вещи? – Поинтересовался я у санитара, когда тот ставил мне на тумбочку тарелку с маленькими выщербленками по краю.

– Домой, что ли, собрался?

– Забрать кой-чего, – сказал я, погружая взгляд в мутный бульон.

– На первом этаже, около раздевалки, – монотонно произнес санитар, разворачивая тележку. – Сейчас не ходи, у них перерыв.

Я проглотил чуть теплый суп с желтоватыми ломтиками соленого огурца и разварившейся до размеров клецок перловкой. Второго, надо думать, мне не полагалось. В кружке, беспардонно вытеснив жидкость, плавал гигантский сухофрукт, поэтому собственно компота там поместилось не больше глотка.

Соседи по палате закончили обед и, одновременно поднявшись, гуськом вышли на перекур. Олег меня не позвал – оскорбился.

Я полежал минуты три, прислушиваясь к желудку. Затем, свесив ноги, нашел тапочки, такие же бледные, как вся прочая больничная утварь. Дальнейшее промедление было чревато большими неприятностями.

На стальной двери камеры хранения висел мощный замок. Я беспомощно побродил вокруг и подпер стену плечом. По крайней мере, буду первым. Сзади раздались тяжелые шаги и еще до того, как я обернулся, мне сказали:

– Не жди, не жди. Через полчаса.

Пожилая женщина в коротких резиновых сапогах сноровисто отомкнула замок и скрылась внутри.

– Я тороплюсь, тетенька!

– Никаких «тетенька», – отрезала та. – Ты покушал, а я еще нет.

– Будьте вы человеком!

– А я кто по-твоему? – С укором сказала женщина, высовываясь из-за двери. – Ладно, давай номерок.

– Какой номерок?

– При выписке получить должен. А-а! Ты, никак, в побег намылился?

– Да нет же, я только посмотреть, что там со мной привезли.

– Фамилия.

Я замялся.

– Что, фамилию забыл? – Женщина утомленно тряхнула головой. – Постой, не тебя вчера бомбой убило? Надо говорить «неизвестный». Так ничегошеньки и не помнишь? Горемычный ты мой…

Она ушла вглубь длинной комнаты и, найдя на бесконечном стеллаже нужную ячейку, выдала черный шуршащий пакет.

– Небогато у тебя.

Имущество, бесспорно, принадлежало мне. Ключи и носовой платок я узнал сразу. Две дискеты без наклеек могли быть и не моими, но с какой тогда стати им лежать вместе с ключами? Больше в кульке я ничего не обнаружил. Права тетенька – небогато.

– Это все?

– Ну, ты спросил. Вещи, может, какие и были, только на что они годятся – все в крови да в дырках. Ты не волнуйся, если родные не объявятся, при выписке новые получишь. Брюки, ботинки, белья пару – голым не уйдешь.

– А кроме одежды?

– Еще тетрадка в клеточку, но она почти вся сгорела. Я ее выкинула. Что, зря?

– Туда ей и дорога. А еще?

– Бумажник, что ли? – Напряглась женщина.

– Коробочки. Пластмассовые такие, продолговатые.

– Ты нормально объясни.

– Черные, с кнопками.

– А, с кнопками? Видела.

– Ну! – Заволновался я. – Где они?

– Нашел, о чем печалиться, о коробках каких-то! Чудной, ей-Богу.

– Где коробки? – Рявкнул я.

– А ты не ори, – осерчала она. – Разорался, ненормальный. Не знаю я, где твои штуки. Тоже, наверно, выбросили.

– Куда? – Мне захотелось вцепиться тетке в горло и душить ее до тех пор, пока она не отрыгнет мои дыроколы.

– В помойку, куда же.

Я почувствовал, как холодный халат прилипает к спине.

– Где помойка?

– Да не ищи, вчера это было. Вывезли уже. Если так переживаешь, я тебе из дома принесу, у меня таких знаешь, сколько?

– Барахло я забираю.

Женщина не протестовала: ключи и платок – велики ценности! Я сгреб с прилавка свое добро и распихал его по карманам.

Уйти? Без машинки, без денег, в одном халате? Можно попроситься к Алене. Ха-ха! Если она и пустит, то лишь для того, чтобы сдать меня своему начальству. Оставаться тоже нельзя. Как только всплывет, что Куцапов – не единственный, кто погиб при взрыве, меня моментально перевезут туда, откуда уже не вырваться. А потом они докопаются до моего происхождения, и я по гроб жизни буду сидеть взаперти. Это еще в лучшем случае.

Лишний. Я здесь лишний. И сам во всем виноват, вот, что досадно.

На пути в палату мне снова попался мальчик в косынке. Он слонялся по коридору, будто кого-то ждал.

– Тебя ищут, – заговорщически предупредил он.

– Кто?

– Дядька, который до обеда приходил. У него еще чемодан такой тонкий без ручки.

У людей Фирсова тоже были чемоданы, почему-то подумал я.

– Хочешь убежать? – Неожиданно спросил мальчик.

– Хочу, – признался я.

– Я тебе одежду принесу.

– Ты всем помогаешь?

– Только тебе, – он был совершенно серьезен.

– Как тебя звать, спаситель?

– Тишка.

В голове что-то тревожно звякнуло.

– Сними платок, – сказал я.

– Нельзя, замерзну.

Ни с детьми, ни с собаками я общаться не умел. Мне всегда казалось, что они чего-то недоговаривают и втайне надо мною глумятся, а несмышлеными только притворяются, чтобы легче жилось.

– Тихон, ты рыжий?

– Подумаешь… – В его голосе послышалась обида.

Смешной паренек. Это он, точно. Маленький Тишка вырастет и станет большим подонком с огненными бакенбардами. Жаль, но мне придется тебя убить, прямо под портретом великого Склифосовского, подумал я, не особо веря, что смогу это сделать. Кнута понарошку – и то не решился, а здесь ребенок. И всерьез. Так, чтоб не спасли, не откачали. Кстати, следователь Петр уже на месте, протокол и наручники обеспечены. Давненько меня не арестовывали.

– Ну что, побежишь? Жди, я сейчас.

Тишка принес мне джинсы и кроссовки.

– На, это мамки моей. У нее еще есть.

Не знаю, почему, но я послушно зашел в туалет и переоделся. Джинсы оказались размера на два меньше, но все же застегнулись. Я задышал неглубоко и часто, как астматик, однако смущало меня не это. Модель была явно женская: узкие штанины плотно обтянули ноги – получилось даже слегка сексуально, впрочем, оценить это мог не каждый. Еще хуже дело обстояло с пахом. Покрой предусматривал полное отсутствие того, что у мужчин, как правило, присутствует, и жесткий шов немилосердно впился в плоть, пытаясь разделить ее надвое. Однако надев жмущие кроссовки, я понял, что маленькие джинсы – это ерунда. Пальцы ног спрессовались и при ходьбе закручивались в подобие кукиша.

Я глянул в зеркало и начал раздеваться.

– Вот еще, – мальчик стянул с себя свитер и положил его на подоконник.

– Не налезет, – заранее сдался я.

– Он на всех налезает.

По сравнению с дамскими портками свитер сидел идеально. Вкупе со щетиной и ссадиной на носу он придал мне сходство с обычным пьющим художником.

– Выходи через кухню, – напутствовал Тишка. – Там народу много, и машины разные, можно в кузове спрятаться.

– Хочешь, вместе рванем?

– Куда я без мамки? – Скорбно проговорил ребенок.

Я спустился вниз и пошел по длинному застекленному переходу. Завоняло щами и половой тряпкой, послышался глухой звон алюминиевых крышек. На ближних подступах к пищеблоку стали различимы более деликатные звуки: стук тарелок, шум льющейся воды и незлобивая ругань поваров. В воздухе повис чад от перегоревшего растительного масла.

Миновав несколько смежных комнат, я вышел на узкое крылечко с жирными ступенями.

– Мусор забери!

На перилах сидел, уперев локти в колени, какой-то мужчина с сигаретой. Я безропотно поднял пустую картонную коробку и отнес ее к большому баку.

Рядом, всего в двух шагах, находилась невысокая эстакада, у которой стояли три грузовика. Я обошел их вокруг, изучая обстановку. В первом дремал, укрывшись газетой, водитель, во втором никого не было. Мужчина на крыльце отбросил окурок и скрылся на кухне. Где-то далеко заиграло радио, и объявили четырнадцать часов тридцать минут. Пешком уже не успеть.

Сцепление заревело, как издыхающий бегемот, и на улице сразу оказалось полно народу. Из-за кирпичного строения появились спешащие женщины в шубах поверх белых халатов, откуда-то вышел хмельной рабочий в грязной тельняшке, за ним – двое грузчиков и даже несколько собак.

Машина сдвинулась с места, но как-то неохотно, с натугой. Черт, груженая. Это не просто угон, это грабеж.

– Стой! Стой! – Заорал рабочий.

Он поравнялся с грузовиком и вскочил на подножку. Дорога петляла между корпусами, и разогнаться я не мог. Рука в тельняшке пыталась ухватиться за руль, но машина, наскакивая на бордюрные камни, так прыгала, что рабочий еле держался сам.

– Слезай! – Крикнул я.

– Нет, – злобно и сосредоточенно ответил он.

Я прижал ладонь к его голове и надавил большим пальцем на правый глаз.

– А, а, а… – неуверенно завыл мужик.

– Слезай, циклопом сделаю!

Он спрыгнул и покатился по мокрому газону. В зеркало было видно, как он встает и вновь устремляется за машиной, но я уже выехал на прямой отрезок, упиравшийся в решетчатые ворота с красным восьмиугольником «STOP». Я просигналил, и подвешенная на двутавре створка поползла вбок. Можно было притормозить и дождаться, пока ворота не откроются полностью, но сзади догонял настырный рабочий.

Я зацепил решетку краем бампера, и она отогнулась, как брезентовый полог армейской палатки. Звякнуло сорванное вместе с креплениями наружное зеркало, взвизгнул, продираясь сквозь торчащие прутья обитый жестью кузов. Я оказался за пределами больницы, но ощущения свободы это не принесло.

Солдаты, БМП, милицейские патрули в касках и бронежилетах – вся эта силища не пропала, она рассредоточилась по городу и нервно замерла, ожидая то ли президентского обращения, то ли красной ракеты, то ли еще чего знаменательного.

Я оставил грузовик на набережной, не доезжая метров трехсот до Ордынки. Ступни вопили от боли, и бежать было невозможно. Меня занимали только две мысли: добраться до «Третьяковской» и переобуться.

Я подошел к знакомому микроавтобусу и стрельнул у водителя сигаретку – Фирсов вряд ли ухитрился меня сфотографировать, а в ориентировке, которую он мог раздать подчиненным, наверняка значился кто угодно, только не взлохмаченный педераст в бабьем наряде.

Группа захвата уже в метро, это хорошо. Если б они засекли Тихона на поверхности, приблизиться к нему было бы трудно.

– Ты еще жив? – Раздалось у меня за спиной.

– Живее некоторых.

Тихон держал за руку рыжего мальчика из больницы. А как же мамка, хотел спросить я, но решил его не травмировать. Вместо свитера на Тишке была аккуратная курточка, на голове – оттеняющая спартаковская бейсболка. Ни дать ни взять, сынок с папашей. Я оглянулся на микроавтобус. Задержать двоих Тихонов можно было быстрее и гораздо проще, но теперь я знал, чем это закончится.

Нагрянет Иван Иванович и, не разбираясь, порешит всех. Или так надо? Жалко Тишку, он ведь еще не маньяк, не разрушитель. Несчастный ребенок. Но сколько заплатит мир за его несложившееся детство? Не дороговато ли выйдет?

– Увидимся, гуляй пока, – бросил Тихон и, взяв Тишку на руки, направился в метро.

– Там ничего не случится, – сказал я вдогонку.

– С кем? С кем не случится? – Он остановился и посмотрел на меня снизу вверх.

– С Кнутовским. Не трону я его, не бойся.

– Так это ты затеял?

– Привык играть без противника, да? Расслабился, сволочь.

Тихон быстро сунул руку в карман. Дошло, наконец. Его жест напомнил мне о Ксении, и в сознании моментально выстроилась цепочка аналогий: метро, ловушка, киллеры с чемоданчиками. Кто я в этой пьесе?

Я знал и еще кое-что: машинка, которую теребил Тихон, была последней. Два прибора уже зарыты на городской свалке, синхронизаторы в тридцать восьмом – не в счет. Если я упущу и этот дырокол, то останусь здесь навсегда.

– Зачем ты все сломал?

Это наша беда. Мы верим, что поступки возможно исправить словами – хорошими и правильными. Мудрой брехней.

– Я?! – Возмутился Тихон. – И у тебя язык поворачивается? Сами же испоганили!

– Видишь солдатиков? Откуда они взялись? До тебя их не было.

– Не было, – легко согласился он. – Потому и произошло то…

– Да ничего не произошло!

Тихон или не понимал, или прикидывался – в любом случае все опять сводилось к говорильне. А между тем Михаил и трое посланцев Фирсова ожидали внизу.

Сдать обоих рыжих, чтобы им тут же, в автобусе, сделали по уколу. Воспользоваться последним дыроколом и вернуться в свое время.

– Давай махнемся: ты мне – приборчик, я тебе – жизнь.

– У нас нет оснований доверять друг другу, – сказал Тихон. – Я просто уйду.