Зимнее серебро Новик Наоми

Глава 23

Зимояр нес меня на руках, а может, это студеный ветер баюкал меня в ладонях. Так или иначе, меня тащило, как подхваченную метелью снежинку, по подземному ходу и через квадратный люк наружу, на склон холма. Городская стена высилась в полусотне шагов, а за ней горели огни города. Тот, кто меня нес, довольно бесцеремонно бухнул меня наземь. Я хватала воздух ртом, в горле у меня першило. Зато я лежала на земле — на теплой земле, пышно заросшей мягкой зеленой травкой. Травка, правда, покрылась изморозью вокруг стоящего на коленях Зимояра — его кожа влажно поблескивала и переливалась, точно он таял.

Но он кое-как поднялся на ноги — одна нога у его была босая, — воздел руки, засверкал глазами, и морозный круг начал расти, травинки скручивались и застывали, усыпанные ледяными блестками, земля подо мной коченела и твердела. Как будто теперь, освободившись, Зимояр пытался вернуть всю ту зиму, которую нам только-только удалось прогнать.

— Погоди! — возмущенно выкрикнула я, вставая на четвереньки.

Зимояр вперил в меня гневный взгляд и выпалил:

— Он уже иссушает мой народ! Я не позволю ему…

И тут он дернулся и запоздало обернулся; я невольно взвизгнула. Потому что Зимояра проткнули мечом — клинок вошел под ребра и вышел с другой стороны, сверкающий морозной белизной и окутанный белым туманом. Это был один из царских стражников, тот самый храбрец, что не побоялся увести короля на веревке из дома моего деда. Он, наверное, караулил этот выход. У парня все лицо вокруг усов с перепугу стало белее мела, но он явно был исполнен решимости: вытаращил глаза, сжал зубы и обеими руками вцепился в рукоять меча.

Стражник пытался выдернуть меч из тела Зимояра, но не тут-то было. Мороз между тем подбирался по клинку к его перчаткам. Пальцы стражника разжались словно бы сами по себе, едва изморозь коснулась его рук, и Зимояр тяжело осел на землю, глаза у него подернулись пеленой и побелели. Парень уставился на него, весь дрожа, заламывая руки; кончики пальцев на перчатках стали белыми. Мы со стражником очнулись разом — он рванул из-за пояса длинный кинжал, а я закричала:

— Стой! — Задыхаясь, я кое-как встала на ноги и повисла у него на руке. — Послушай! Это не он наш враг, а демон!

— Молчи, ведьма! — рявкнул стражник. — Это твоих рук дело, ты его выпустила, ты загубила то, что даровала нам царица, благослови ее Бог! — И он с размаху залепил мне по лицу свободным кулаком. Самый обычный молодецкий удар: зубы лязгнули, все тело тряхнуло. Я повалилась наземь; перед глазами у меня все плыло, и живот крутило. А стражник замахнулся, чтобы добить Зимояра.

И тут из темноты нежданно-негаданно возник Сергей и схватил стражника за руку. Они оба на мгновение зависли над лежащим Зимояром: кто кого пересилит. Сергей был рослый парнишка и крепкий — спасибо моей матери за каждый стакан молока, каждое яйцо, каждый кусок жареной курицы, что она ему подсовывала. Я-то про себя ворчала, считала в уме пенни, а теперь кляла себя за скупость. Будь я щедрее, корми я его посытнее, подкладывай я ему добавки с уговорами — может, он сейчас бы и сдюжил. Но он не сдюжил: в конце концов, он еще совсем мальчик, а стражник — взрослый молодой мужик, которого обучили убивать за царя. И стражник со всей мочи наступил сапожищем Сергею на ноги, обутые в лапти, вдавил его ступни в землю и высвободил руку с кинжалом.

И застыл как вкопанный. Какая-то странная прозрачная бледность выползла из-под его доспеха и покрыла шею и лицо. Меч в теле Зимояра развалился на морозные стальные обломки и бело-голубой россыпью укрыл зеленую траву. Зимояр безжизненно лежал на спине, закрыв глаза; инеистые ресницы ярко белели над бледно-лиловыми щеками. Но вот он потянулся к стражнику и ухватил его за ногу. От прикосновения по ноге парня тут же растекся лед: вверх по сапогу, по бедру, по всему телу. А тело костенело на глазах.

На лице стражника сгустились краски, обмороженная кожа на щеках потемнела и стала отваливаться лоскутами. Я закрыла лицо руками и не смотрела, пока все не закончилось, пока от него не остались только ледяные обломки, раскиданные повсюду, да оброненный кинжал.

Я опять встала на четвереньки; лицо у меня все горело, не дотронуться. Сергей тоже уселся, морщась, трогая ступни. Зимояр так и лежал в середине морозного круга, влажно поблескивая. Морозный круг все ширился; нежные перышки изморози облепляли зеленые травинки. Зимояр дышал; то место, куда вошел меч, быстро затягивалось толстым слоем льда, словно Зимояр плотно натолкал туда снега и теперь снег застывал. Но сесть он не мог. Сергей уставился сперва на Зимояра, потом на меня.

— Что делать-то будем? — спросил он почти шепотом.

Я в ответ только глазами хлопала. Что делать, я понятия не имела. Зимояр лежит тут, разливая стужу, точно чернила в воде, — и как мне с этим быть, я не знала.

Я склонилась над ним, а он открыл глаза и посмотрел на меня мутным, почти невидящим взглядом.

— Можешь призвать свою дорогу? — спросила я. — Или сани? Чтобы за тобой приехали?

— Слишком далеко, — прошептал он. — Слишком… Моя дорога не бежит меж зеленых деревьев.

И он снова закрыл глаза. Он лежал такой недвижный, беспомощный, израненный и, наверное, умирал. Ну почему именно тогда, когда мне расхотелось, чтобы он умирал?! Почему от него никогда никакого толку?! Вот вечно с ним так! Меня так и подмывало встряхнуть его, усадить силой, но я боялась, что рана от меча растрескается и он рассыплется на хрустальные льдинки. Сергей все не сводил с меня взгляда, и я сказала:

— Мы его понесем.

Сергей, похоже, не очень-то рвался до него дотрагиваться, и тут я могу его понять. Я стащила свой мокрый, весь перепачканный в золе плащ, расстелила его на земле и осторожно переместила на него ноги Зимояра — сначала одну, потом вторую, — потом его плечи, а потом и середину туловища. Он даже не шелохнулся.

— Ну вот, — сказала я. — Ты берись за верх, а я за низ.

Вот тут-то Зимояр зашевелился и, когда Сергей взялся за верхний край плаща, слабо попытался его стукнуть.

Сергей в испуге попятился, а я отпустила свой конец плаща, грянув Зимояра оземь.

— Это еще что такое? — строго осведомилась я.

Зимояр повернул ко мне голову и прошептал:

— Помощь его непрошена, нежеланна! Разве позволю я столь жалкому созданию, презренному вору взыскивать с меня долг до скончания времен? Разве позволительно ему просить чего вздумается?

Сама бы его заколола тем кинжалом, честное слово!

— Чернобог все еще во дворце, он вот-вот нас всех иссушит. А ты валяешься тут еле живой и о гордости печешься! Вот изгоним его, тогда и гордись сколько душе угодно!

Но Зимояр лишь посмотрел на меня с укором:

— Я буду гордиться, изгнав его, госпожа. Но и сейчас буду. Я не налагаю пределов своей гордости.

Я от злости стиснула зубы, а Сергею приказала:

— Попроси у него чего-нибудь. — Сергей, видимо, решил, что я совсем свихнулась. — Чего ты хочешь от него за помощь? И проси побольше, — мстительно прибавила я, — раз он у нас такой гордый.

Сергей помедлил и нерешительно, словно все еще не веря мне, произнес:

— Ну… чтобы… чтобы мороз никогда не побивал моих посевов. — Я ободряюще кивнула. Зимояр не предпринял попытки прикончить Сергея на месте, поэтому тот осмелел и продолжил: — И чтобы моя скотина никогда не терялась в метель. И… — Я кивала ему: давай, мол, давай. — И чтобы я мог охотиться на белого зверя и птицу.

При этих словах Зимояр немного нахмурился, поэтому Сергей тут же умолк, но я чувствовала, что дело сделано.

— Вот, пожалуйста! — сказала я Зимояру. — Годится? Согласен исполнить все это в обмен на помощь? Или так и будешь тут киснуть, пока не растаешь под весенним дождем?

— Низменный вор многого хочет, — пробормотал Зимояр. — Но удача улыбается ему. Будь по-вашему, я согласен. — С этими словами он уронил голову на плащ и затих.

Сергей опасливо приблизился и еще опасливее взялся за концы плаща, не спуская глаз с Зимояра.

— Теперь все хорошо, — заверила я. — Он согласился.

Но Сергей только кинул на меня подозрительный взгляд: дескать, знаем мы эти соглашения.

Наконец мы с грехом пополам уложили Зимояра на плащ и поплелись вперед, согнувшись под его тяжестью. Зимояр покачивался между нами как в люльке. Нести его было до смерти неудобно. Так мы тащились минут десять: за это время Зимояр не наслал на нас вьюгу, не предпринял попыток никого убить и даже не сел и не произнес ни слова. Поэтому Сергей наконец негромко предложил:

— Погоди. Давай я его на плечи возьму.

Мы поставили Зимояра на ноги, и я помогла Сергею взгромоздить его, закутанного в плащ, на плечи. Сергея немного повело под его тяжестью, и он слегка дрожал от напряжения, но все равно так мы пошли куда быстрее.

Воздух вокруг нас был прохладный, кусачий — не совсем ледяной, но уже и не весенний. Я оглянулась: за нами тянулась заиндевевшая дорога, а свежие листья у нас над головой скукожились от холода. За нами мог гнаться кто угодно. Хоть демон, хоть стража, хоть простой люд: увидят, что зима вернулась, — и устроят, чего доброго, бунт. Но следом никто не шел. Зато впереди мы вскоре услышали громыхание колес. Мы остановились и поспешили спрятаться за деревьями на обочине; правда, толку от нашего укрытия было не много — следом за нами искристая изморозь белыми иголками рассыпалась по траве. Хорошо хоть было темно. Повозка приблизилась, проехала мимо нас, меж деревьев мелькнул проблеск света. А потом повозка встала, и голос моего отца негромко позвал из темноты:

— Мирьем?

Мы вышли из укрытия и устроили Зимояра в повозке. Я уселась рядом с ним, а Сергей с отцом развернули лошадей. Изморозь тут же выбелила колеса, растеклась по деревянному ободу, и повозка стала поскрипывать. Лошади беспокойно насторожили уши, пытаясь распознать, что это там, в повозке, и поскакали быстрее. Но скачи не скачи — от зимы не ускачешь. А мы везли с собой зиму. Зато доехали мы быстро, а я-то думала, что путь от Вышни к домику неблизкий — так выходило по словам отца. Однако не прошло и часа, как мы выехали из-под деревьев к хижине и огороду за низкой каменной изгородью. Отец с Сергеем остановили лошадей.

Вышла Ванда и открыла нам ворота; Сергей спрыгнул с козел и повел лошадей под навес. Я растолкала Зимояра и сказала ему:

— Тот же самый уговор со всеми, кто живет тут, в обмен на помощь.

Он обратил ко мне белые глаза с узкими кошачьими зрачками и пробормотал:

— Да.

И опять потерял сознание.

— Уложим его в постель? — спросил отец, глянув на меня с козел.

Я помотала головой:

— Нет, нам нужно самое холодное место. Есть тут погреб?

Сергей как раз вернулся из-под навеса, он услышал мой вопрос и пожал плечами:

— Надо, так поищем.

Как будто погреб в доме мог возникнуть ниоткуда по нашему велению. Но Сергей взял фонарь и отправился вокруг дома. Он скрылся за навесом, и издалека донесся его негромкий голос:

— Здесь дверь!

Отец держал фонарь, а Сергей потянул простую деревянную дверь и подпер ее. Снизу потянуло холодом, пахнуло мерзлой землей. Мы стащили Зимояра вниз по лестнице. Погреб оказался просторным, с земляными стенами и каменным полом, обжигающе холодным. Мы уложили Зимояра на пол и сняли с него плащ — мороз тут же потек от него в разные стороны; теперь, когда мы больше не трогали Зимояра, слой изморози сделался плотнее и белее. Отец даже негромко вскрикнул: изморозь коснулась его пальцев, когда он вытягивал из-под раненого плащ.

Мы все стояли и смотрели на Зимояра. Лицо его искажала боль, щеки ввалились, резкие линии скул влажно блеснули, но в следующий миг на наших глазах вода застыла, и мне показалось, раненый задышал легче.

— Наверное, надо воды, — чуть подумав, сказала я.

Ванда притащила снаружи полное ведро и деревянную кружку. Я зачерпнула воды, приподняла голову Зимояра и поднесла кружку к его губам. Он шевельнулся и отпил совсем чуть-чуть. Кружка покрылась коркой льда, едва он коснулся ее губами; ведро тоже затянуло тонким ледком. Я осмотрела его босую раненую ногу — местами изуродованную, изъязвленную, точно подтаявший снеговик. Я отломала кусок льда из ведра и приложила к самой большой рытвине: лед тут же втянулся в плоть, и рана немного уменьшилась.

Я подняла взгляд на стоявшую рядом Ванду:

— А нет нигде льда? Может быть, на реке еще остался?

Но Ванда ведь уже ходила за водой на реку. Поэтому она лишь покачала головой.

— Все растаяло, — сообщила она. — Вскрылась река — вся, от берега до берега.

— Может, укутаем его в солому? — неуверенно предложил отец. — Мы же летом держим лед в соломе.

— Надо поскорее доставить его в его королевство, — ответила я.

Если Чернобог настигнет нас тут, он запросто закует Зимояра обратно в серебряную цепь и соорудит огненное кольцо. И в этот раз он справится без посторонней помощи. Хуже того, в этот раз он, возможно, вырвет у пленника его имя и весь его народ в придачу. И я не знала, что делать. Его дорога не бежит меж зеленых деревьев, и во всем Литвасе зима стоит только в нашем погребе. Когда мы выбирались оттуда, Ванда подала мне руку. Все гвозди в лестнице, железные дверные скобы — все заиндевело так, что не дотронешься. Траву наверху прихватило морозом, и она хрустела под ногами, а земля была твердая и стылая.

Я смотрела сверху на лежащего в морозном кругу Зимояра, бледную статую, высеченную изо льда, — и вдруг налетел порыв теплого ветра. Он промчался по ветвям, взлохматил мне волосы. Тот морозный след, что мы оставили за собой, уже исчез как роса. А наутро взойдет летнее солнце.

Прежде я желала Зимояру смерти. Прежде я на него злилась — лучше бы и сейчас злиться. Он мне столько плохого сделал и даже не сожалел об этом. Сожалел он лишь о том, что сразу не поверил, будто я могу заставить его платить. Но я прошла по тому подземному ходу под городской стеной, чтобы спасти Ребекку, и Флек, и Цоп, и Балагулу. И он тоже прошел этим же путем. Он принес себя в жертву ради них. Он смирил свою неколебимую гордость и взял в жены смертную — не ради полных золота сундуков, не ради власти, а затем, чтобы избавить свой народ от неумолимого врага. И вот он лежит тут, полумертвый, и мне невыносимо смотреть, как он тает, и думать о том, как все Зимояры сгинут, потому что им не вырвать свое зимнее королевство у тьмы.

Ветер, что дул мне в лицо, нес не снежинки, а пепел и запах горящего дерева. Неясный алый свет маячил далеко впереди — огонь, который я спустила с цепи и натравила на королевство, некогда приютившее меня. Я сейчас раскаивалась, как Мирьем. Но я твердо знала, что должна была это сделать. И столь же твердо я знала, что должна буду сделать еще. Мне нужно вернуться в собственное царство, встретиться с отцом и послать за священниками с их благословенной цепью. Неизвестно, как долго не иссякнут жизни простых Зимояров, но едва Чернобог утолит жажду здесь, он вернется к нам. И однажды днем, когда он, сытый, будет отсыпаться в утробе Мирнатиуса, мы закуем его в цепи и предадим огню, изничтожив пламя в пламени. И чем скорее я попаду домой, тем лучше; нужно быть готовыми к возвращению Чернобога.

Но я продолжала стоять, глядя на вздымающееся пламя.

— Простите, — прошептала я, хотя никто не внимал моей просьбе.

Я стояла одна в огороде — наполовину заснеженном, наполовину зеленом, — и рядом не было ни души. На меня не глядело с укором ни дитя Зимояров, ни даже мой закованный супруг. Единственным живым созданием тут была белка — прибежала поживиться хлебной горбушкой, что я раскрошила тут несколько дней назад. И я замолчала, словно была здесь не одна. Мне не все равно, и я раскаиваюсь, но суть не в этом. Суть в том, что я уже свершила и что еще свершу.

— Твое королевство я тоже спасу, если получится, — сказала я белке.

Но та не обращала на меня внимания: ее больше интересовали крошки. От крошек зверьку хотя бы польза, а извинения мои совсем бесполезны. Я вернулась к лохани с водой. Заглянув в воду, я увидела свои покои, туалетный столик с раскиданными кольцами Мирнатиуса и небрежно брошенный изысканный плащ. Позади меня — смертоносное пламя, мною же разожженное, и такое же впереди. Я на мгновение прикрыла глаза; две бессмысленные слезы скатились по моим щекам и капнули в лохань.

Пора обратно. Я на ощупь протянула руку к воде, ожидая почувствовать нагретый воздух спальни на своем лице. Но внезапно в обжигающе ледяной воде возникла вторая рука, нашарила мою руку и вложила мне что-то в ладонь. Я от неожиданности так и шарахнулась от лохани. На моей раскрытой ладони лежал какой-то диковинный орех — вытянутый, гладкий, свежий и белый как молоко. На него налипло немножко грязи. Я опять заглянула в отражение: спальня была на месте и ждала меня. Я для пробы сунула руку в воду, и в этот раз никакой воды не почувствовала — моя рука просто вышла с той стороны.

И вместо того чтобы пройти в спальню целиком, я вытащила руку и снова вгляделась в орех у себя на ладони. Медленно развернувшись, я направилась обратно, к двери хижины. Как раз на границе сумерек и ночи снег слегка подтаял, и получился островок голой земли. Он даже выглядел так, словно здесь кто-то пытался выкопать ямку. Наверное, орех надо посадить. Что с ним еще сделать, мне в голову не приходило. Не случайно же его послали в королевство Зимояров — уж верно не для того, чтобы я забрала его с собой.

Я положила орех рядом и принялась копать углубление в земле. Но не успела я покончить с копанием, как в два прыжка рядом со мной очутилась белка, сцапала орех — и была такова.

— Нет! — крикнула я ей вслед.

Может, я и зря вожусь с этим орехом, но вряд ли его сюда отправили на съедение белке. Я по-глупому хватанула белку за хвост, но та, разумеется, ускакала. Правда, ускакала она недалеко: пристроилась на сугробе рядом с наполовину заснеженными воротами и стала закапывать добычу.

Я выпрямилась и двинулась к белке — осторожно, чтобы не спугнуть. Пришлось лезть через сугробы: там, где снег не сошел, он был мокрый, тяжелый, облеплял подол и меха. Даже у ворот снегу было мне по колено. Завидев мое приближение, белка уронила орех в вырытую ямку и умчалась в лес. Белка не очень-то глубоко зарылась в высокий сугроб; орех в снежной ямке поблескивал в лунном свете почти как серебро Зимояров. Как будто под его скорлупой теплилась жизнь.

В этот раз я благоразумно спрятала орех в карман. Я разбрасывала снег руками, зарываясь все глубже в сугроб. Пальцы тут же начало жечь от холода; обувь промокла, и колени тоже; я копала и копала, и холод пронзал мою кожу. Я обернула ладони меховым плащом, но так дело шло еле-еле, поэтому я решила, что обойдусь. Руки у меня совсем закоченели, и казалось, что пальцы невероятно раздулись, хотя, конечно, ничего с ними не случилось, просто они побелели и застыли.

Наконец я докопалась до земли: намертво замерзшей, каменистой. Пришлось взять из дровяного ящика палку и сломать ее, чтобы отвалить камни побольше. Мои ногти поломались и кровоточили; кровь капала на землю, пока я копала. Но я не сдавалась, и наконец в мерзлой земле появилась неглубокая ямка. Тогда я взяла орех окровавленными пальцами и забросала его вперемешку землей и снегом.

Я встала и подождала, что случится. Но ничего не случилось. Лес стоял в безмолвии, ни белки, ни птицы не показывались. Даже алый отсвет Чернобога угас вдали. Я не знала, к чему это. Хоть бы это что-то значило. Хоть бы кто-нибудь услышал мою просьбу о прощении и дал мне возможность все исправить. Пусть хотя бы белке будет хорошо. Возможно, белка лишь надеялась, что из ореха вырастет дерево и когда-нибудь она полакомится его плодами. А возможно, мне и не суждено узнать, зачем я закопала орех. Нет у меня права на ответы и объяснения: я привела сюда войско захватчиков.

Заледеневшие руки и ноги зудели от холода. Больше тут оставаться я не могу. Я завернулась в промокший плащ, пробралась назад, к лохани и шагнула в свою спальню. По ту сторону зеркала мне навстречу уже бежала перепуганная Магрета. Она заохала над моими грязными, окровавленными и обмороженными руками, тут же потащила меня к корыту и принялась поливать мне руки водой, отмывая их дочиста.

Пока я стояла и смотрела в дверь погреба, подошла Ванда и ласково взяла меня за плечи:

— Пойдем в дом, поешь. Положим на лицо что-нибудь холодное. Оно сразу и пройдет.

И мы вместе пошли к двери. Я по пути мучительно соображала, как же нам быть, и вдруг замешкалась во дворе и пригляделась. Потом я повернулась к навесу — маленькому знакомому навесу, — потом снова к дому. Крутая соломенная крыша сейчас не пряталась под снежной шапкой, но форма-то у нее была та же самая. И из-под крыши все так же приветливо светилось окошко.

Все ушли вперед, обогнав меня на несколько шагов, и не сразу заметили, что я отстала. Все недоуменно обернулись ко мне. Но я без всяких объяснений поспешила на задворки и обнаружила там лохань с водой — ту самую, через которую хотела провести меня Ирина. На меня смотрело мое собственное отражение.

— Это тот самый дом! — воскликнула я. Ванда подошла и тоже заглянула в лохань. — Этот дом стоит и в королевстве Зимояров тоже, — пояснила я. — Он в обоих мирах.

Ванда помолчала и сказала:

— Мы здесь каждый день что-то находили. Нужные нам вещи, которых накануне не было. И еще кто-то за меня прял шерсть и ел нашу еду.

Я сразу подумала о Магрете, нянюшке Ирины. Это ведь ее мы прятали тут от демона!

— Так это ты варила кашу? — спросила я, и Ванда кивнула.

Но непонятно, что нам теперь с этим делать. В том мире вокруг хижины, должно быть, высятся сугробы, а на крыше висят сосульки. Только мне не достать эти сосульки своими руками. Я вернулась в погреб. Зимояр выглядел чуточку лучше; бледные цветные пятна уже сходили с его щек.

— Это тот самый дом, — сообщила я, когда он моргнул и открыл глаза. — Дом ведьмы. Помнишь, ты мне рассказывал? Тот, что стоит в обоих царствах. Мы можем отсюда попасть к вам?

Какое-то время он осмысливал услышанное. А потом прошептал:

— Я закрыл путь меж мирами, запечатал. Дабы смертные больше не бродили тут попусту. Остались лишь трещины. Путь можно открыть…

— Как? — быстро спросила я. — Чем?

Он прикрыл глаза и глубоко вдохнул. Затем снова открыл их и попросил:

— Помоги мне подняться.

Мы с ним кое-как доковыляли до лестницы. Он с легкой дрожью посмотрел на темный четырехугольник неба в открытой двери, на сияющие звезды.

— А тебе не будет хуже? — спросила я. — Там тепло.

— Будет еще теплее, — отозвался он. — Отныне мое могущество не возрастает более, но иссякает. Из оставшейся покуда малости я извлеку все, что сумею.

Зимояр медленно вскарабкался по лестнице и похромал к двери, держась за бок. При виде багровых языков пламени в печке он встал как вкопанный и сразу как-то сник; лицо его сделалось безучастным. Я вспомнила, с каким ужасом смотрел на огонь Балагула.

— Подожди, — сказала я Зимояру. А сама поспешила в дом, забросала огонь золой и закрыла печную дверцу.

И огляделась. Мать с отцом стояли, держась за руки, и смотрели на дверь, рядом с ними Ванда, а Сергей сжимал в руке кочергу. Стефана уже устроили на печке и накрыли плащом вместо одеяла, но даже он поднял голову. Все неотрывно следили за Зимояром, а тот, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, вошел в дом.

Но на все наше семейство он даже не обратил внимания. Он обвел взглядом комнату и всплеснул руками, будто бы от отчаяния. И решительно направился к шкафу, что стоял в левом углу.

— А этот шкаф, он тут был? — зашептала мать отцу, недоверчиво косясь на шкаф.

Зимояр уже вовсю хозяйничал в шкафу: распахнув обе дверцы, он копался внутри и без особых церемоний выкидывал все, что находил в ящиках. На пол летели зеленые бусы, рваный и заляпанный кровью темно-красный плащ, засохший букет роз, мешочек с сухим горохом — мешочек раскрылся, и горошины весело заскакали по полу.

Зимояр обернулся и увидел, что мы все остолбенело таращимся на него.

— Помогите же! — пророкотал он. — Иначе вы не выполняете нашего договора!

— А что мы ищем? — строго спросила я.

— Что-нибудь из моего королевства! — ответил он. — Что-то зимнее, что поможет мне открыть путь.

Ванда постояла, потом заглянула на полки, висящие возле печки, но там почти ничего не было.

— А больше и искать-то негде, — сказала она.

Зимояр нетерпеливо фыркнул.

— Вон там! И там! — Он указывал на две двери, слева и справа от печки.

Мы все опешили. Как мы могли их проглядеть?! Но Зимояр снова углубился в шкаф и продолжил с лихорадочной поспешностью выкидывать чашки, ложки и носовые платки. Поколебавшись мгновение, Ванда потянула ручку левой двери. За ней оказалась еще одна спальня, с другой стороны дома. Уму непостижимо, как она туда поместилась. Там стояла большая деревянная кровать с пологом, а по обе стороны от нее — два платяных шкафа. За второй дверью слышалось негромкое глухое постукивание; отец осторожно приоткрыл ее и обнаружил кладовую. С потолка свисали старые гроздья чеснока вперемежку с искрошившимися букетиками лаванды. На громоздком столе стояла ступа с пестиком, и пестик легонько перекатывался в ступе, точно им только что пользовались. В воздухе стоял еле уловимый запах сушеных трав.

— Пусть кто-нибудь подержит дверь, — опасливо произнесла мать.

Ванда придерживала дверь в спальню, а мы разбрелись по комнатам и погрузились в поиски. Мы перерыли оба шкафа и сундук, что стоял в изножье кровати. И шкафы, и сундук оказались набиты всяким бесполезным тряпьем: изъеденное молью белье, платья с ошметками пыли в карманах, полуистлевшие старые сапоги, плащи и одеяла. Но в кармане одного из платьев я нащупала что-то тяжелое — гладкие черные камешки со странным блеском. Я побежала с ними к Зимояру, но тот только досадливо отмахнулся:

— Какой от них толк? В гоблинских недрах я проблуждаю десять тысяч лет и не найду выхода. Убери их!

Под подушкой мать отыскала старый истертый медяк, но Зимояр отверг и его со словами:

— Дорога домой не может мне присниться!

На полке в кладовой нам попалась красивая маленькая склянка с духами, закупоренная пробкой; на дне еще сохранилось несколько капель. Но Зимояр лишь пожал плечами.

— То ли яд, то ли эликсир: теперь в нем проку нет, — объявил он, вытягивая очередной ящик: три серые мышки выскочили оттуда и юркнули в дверь. Небо вдалеке уже светлело. Раненая нога Зимояра оставляла на деревянных половицах мокрые следы.

— Может, тут вообще ничего нет! — воскликнула я.

Он привалился к стене, поникнув головой.

— Нет, есть! — возразил он. — Есть. Ветер из моего королевства веет мне в лицо, он нашептывает мне что-то и шуршит в углах. Но я не могу разобрать, откуда он дует. Надо искать.

— Мне в лицо веет только жаром, — ответила я. — Хотя печка еле теплится.

Он не ответил, а только поднял руку, и его черты мучительно исказились.

— Да, — бесцветным голосом произнес он. — Ветер горяч.

Я не сводила с него взгляда.

— Ты чего? — спросила я.

— Чернобог там, — отозвался Зимояр. — Он проник в мое королевство. Он там!

Он резко отвернулся и с удвоенной яростью набросился на шкаф. Верхние ящички полетели на пол, ломаясь: из них сыпались по всей комнате стекляшки, перья, носовые платки, лоскутная кукла, распутанные клубки тесемки, пригоршня монет, пакетик засохших леденцов, кудели чесаной шерсти — тысяча и одна ненужная вещица, которые запихнули как попало куда придется. И ничего из зимнего королевства.

— Мы ничего не найдем, — тихо сказала мне мать. Она только что вышла из спальни, уставшая и вся в пыли. — Мы трижды обыскали каждый угол. Разве только он покажет нам, где поискать еще.

— Но тут есть что-то! — дико прокричал он, оборачиваясь к матери. — Оно где-то здесь!

Я горестно всплеснула руками, а мать, расстроенная, пошла искать дальше. И тут с печки, из-под плаща, донесся тихий голосок Стефана:

— У меня вот что есть. Только он не хочет расти.

Мы все воззрились на него. Ванда с Сергеем так и застыли на месте. Стефан протягивал нам белесый плод вроде грецкого ореха. Зимояр увидел плод и с криком кинулся к Стефану.

— Где ты это взял?! — свирепо спросил он. — Кто тебе дал?!

Он уже тянул руку, чтобы забрать орех, но Стефан стиснул орех в кулаке, а Ванда решительно вклинилась между братом и Зимояром.

— Ему матушка дала! — выкрикнула она. — От нее этот орех, с ее дерева. Это Стефана орех, а не твой!

— В жизни смертного нет того дыхания, что заставит снежное дерево рождать плоды, — резко бросил Зимояр Ванде. — Одна жизнь, две, а то и три надобны, чтобы дерево лишь оделось листвой. Или вы питали дерево кровью, раз уж стоите на своем?

— Папаня схоронил там всех пятерых младенчиков, — сказала Ванда. Лицо у нее побелело, сделалось непроницаемым — такой я никогда ее не видела. — Всех моих пятерых братьев. А после и саму матушку. Она дала его Стефану! Это его орех!

Зимояр придирчиво оглядел сначала Ванду, потом Сергея со Стефаном, словно прикидывая, стоят ли эти трое шести жизней: пятерых братьев, которым не суждено повзрослеть, и матери. И бессильно уронил протянутую руку. Его лицо погасло и помертвело. Не сводя глаз с белого ореха, наполовину скрытого пальцами Стефана, он прошептал:

— Это его орех.

Зимояр сказал это так, будто огласил собственный смертный приговор.

Он сдался так быстро и бесповоротно, что даже Ванда перестала сердиться. Мы все сгрудились над белым плодом, который озарял дом светом, как Зимоярово серебро. И только у Зимояра на лице была написана отчаянная безысходность. Он молчал — да и что он мог предложить взамен? Никакими сокровищами не окупишь столько горя, сколько выпало Ванде и ее братьям, столько лет потаенной боли. Я свою мать не отдала бы и за тысячу королевств.

Стефан еще раз посмотрел на свой орех и вдруг раскрыл ладонь. Но Зимояр лишь потрясенно глянул на белый плод, потом на мальчика; он не решался принять орех, даже отдаваемый по доброй воле.

Мать наклонилась и поцеловала Стефана в лоб.

— Матушка гордилась бы тобой, — тихонько сказала она. Она взяла орех у Стефана и протянула Зимояру. — Возьми и спаси детей Зимояров. Это ведь лучшее, что можно с ним сделать.

Но Зимояр так и стоял столбом, пока я не подошла и не забрала у матери орех. Зимояр обратил на меня беспомощный тусклый взгляд.

— И что нам теперь делать? — спросила я его. — Как нам его использовать?

— Госпожа, — вздохнул он, — используй его как тебе угодно. Он не мой.

— Ладно. — Я мало-помалу закипала. — Если бы он был твой, что бы ты делал?

— Я бы положил его в землю и пробудил к жизни. И открыл бы свою дорогу под его сенью. Но этого я сделать не могу. Это семя не в моей власти — оно не откликнется на мой зов. И я не знаю, как вы это сделаете. Снежное дерево не пустит корней по весне, а в твоих руках — согретое солнцем золото, но не зима.

Он так и продолжал выжидательно смотреть на меня. Ну конечно, я для него такой кладезь небывалых чудес, что с меня станется выдать еще одно. Если бы только я знала, как его выдать.

— Мы попытаемся его посадить, — заверила я Зимояра. А что еще мне было делать? — Сможешь заморозить землю?

Король согласно склонил голову. Но стоило нам открыть дверь, как он весь содрогнулся от окатившей его жаркой волны, жарче, чем воздух в доме. Снаружи пахло теплом, мокрой землей и весной. Он все равно шагнул за порог, согнувшись и прикрываясь локтем, как человек, идущий сквозь завывания метели.

Возле дверей еще остался земляной холмик, где Стефан пытался посадить орех. Хорошее место для дерева — вырастет, и будет тень в доме. Зимояр коснулся земли, и из его пальцев вытекло совсем чуть-чуть изморози, да и та тут же исчезла, как дыхание на холодном стекле. Я торопливо засунула орех в землю и придавила его сверху рукой Зимояра; несколько чуть заметных серебристых струек пролились из его руки и тут же пропали.

Он отнял руку, посмотрел немного на землю и покачал головой. Я вытащила орех из земли. Он лежал у меня на ладони, а я мысленно рассуждала. Значит, по весне он не прорастет. И тут меня осенило: ведь Чернобог нашел способ проникнуть в мир Зимояров! А раньше-то у него не получалось!

Я вскочила и помчалась к глубокой лохани на заднем дворе. Я заглянула в воду. Просто деревянная лохань, просто вода, но в ней должно быть что-то еще — то есть кто-то еще, и это Ирина, она стоит в своей серебряной короне там, на той стороне. Она впустила Чернобога в зимнее королевство, спасая Литвас от владыки Зимояров, которого я освободила.

Неизвестно, правда, там ли она. А если там, неизвестно, захочет ли помогать мне. А если захочет, я толком не знаю, о чем ее просить. Но на этой стороне в одиночку мне больше ничего не сделать. Здесь двери появляются посреди глухой стены, откуда ни возьмись возникают комнаты и шкафы — я постаралась сосредоточиться на всем этом, закрыла глаза и погрузила орех в воду. Я протянула руку к надежде.

Я не ударилась костяшками о дно. Рука уходила в воду, глубже и глубже, и вдруг она встретилась с еще чьей-то рукой. Я ухватилась за эту руку, всунула в нее орех и резко выдернула свою руку из лохани. Ореха на моей ладони не было. Я внимательно исследовала лохань — в чистой воде дно просматривалось хорошо. Но ореха не было и там.

Я еще мгновение ошеломленно смотрела на воду, не веря собственным глазам. Потом я побежала к двери; все столпились вокруг Зимояра, а он бессильно привалился к стене, весь истончившийся, блестевший, словно бы от пота, с перекошенным болью лицом. Я схватила его за руки:

— Он прошел! Он там, у вас! Что теперь делать?

Он смотрел на меня, но как будто уже не видел; глаза размазались в бело-голубое пятно, подернулись поволокой.

— Пробудите его к жизни, — прошептал он. — Пробудите к жизни. Пробудите, если сумеете.

— Как? — спросила я, но он уже закрыл глаза и замолчал. А я, отчаявшись, села рядом.

— Мирьем, — задумчиво заговорил отец. Я подняла на него горестный взгляд. — Сейчас не тот месяц, но ведь деревья еще не цвели, и плоды еще не созрели. Мы можем произнести благословение. — Он обернулся к Стефану, Ванде и Сергею и мягко прибавил: — Говорят даже, что это помогает душам, что вернулись к нам в растениях, в плодах или деревьях, обрести свободу.

Отец протянул одну руку мне, другую матери. Мы так делали каждую весну — становились вокруг нашей единственной маленькой яблоньки и говорили все вместе: «Барух ата адонай, элохэйну мелех хаолам, шело хасайр б’оламо клум, убара бо брийот товот в’вианот товот, лейханот бахем б’най адам». Это благословение цветущих деревьев. Мне всегда нравилось произносить его: в нем чувствовалось дыхание надежды, грядущее облегчение. Эти слова означали, что зима миновала, что вскоре у нас будут плоды в пищу, что изобилие придет в мир. В детстве, когда наступала весна, я каждое утро выбегала на двор и проверяла: не проклюнулись ли на ветках листочки? Потому что мне нужно было во что бы то ни стало первой их увидеть, со всех ног прибежать к отцу и рассказать ему новости. В этот раз я читала благословение истово, пылко, стараясь каждое слово запечатлеть в памяти. Все слова были словно выписаны серебром у меня перед глазами — я проговаривала их, и они превращались в золото.

Мы закончили и замолчали. Сначала ничего не произошло — ничего заметного глазу. Но вдруг Стефан вскрикнул и кинулся к воротам. Он махал руками, прогоняя пичугу, которая уселась возле ворот что-то поклевать. Стефан так и замер там, крепко сжав кулаки, и стоял, пока не подошли сначала Ванда с Сергеем, потом и все мы. Из земли пробивался маленький белый росток. Будто извивающийся мягкий червячок выполз наружу.

Мы стояли и смотрели на него. Мне доводилось видеть, как прорастают семена, как бобы вылезают из земли. Но этот росток вытягивался очень быстро — вся весна за считаные мгновения проносилась перед нами. Вот он превратился в тонкое белое деревце и начал рывками расти вверх — будто кто-то карабкался вверх по веревке, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух. Макушку деревца украсила корона из крошечных белесых листиков. Они разворачивались, как флаги на ветру, а потом стремительно разрастались и, колыхаясь, тянулись вверх. Когда деревце стало мне по колено, оно принялось ветвиться: веточки, как тонкие кнутики, выхлестывались у него по бокам, и раскрывалось еще больше белых листьев. Мы попятились, давая место растущему дереву. А оно росло и росло — теперь уже спокойно, ровно, уверенно.

Я бросилась к Зимояру. Он не очнулся, даже не пошевелился. Он лежал, прислонившись к стене, совсем тонкий, темно-синий, точно под растаявшим ледяным панцирем проступило что-то глубинное, сокровенная сердцевина. Я коснулась его, и рука у меня стала мокрая, но тут на помощь подоспела Ванда. Вдвоем мы подтащили его к дереву и уложили под ним — и вдруг трескучий морозец побежал по земле, вверх по белой коре и по коже Зимояра; темно-синее нутро скрылось под толстой коркой льда. Зимояр дохнул зимой и открыл глаза. Он увидел нависшие над ним ветви дерева и заплакал. Хотя его слезы я едва могла различить — их тут же схватывало морозом у него на щеках, и Зимояр испускал одно лишь сияние.

Он поднялся — дерево уже выросло достаточно, чтобы он мог стоять под его сенью, — а ведь еще миг назад оно казалось не таким уж высоким. Зимояр возложил обе руки на ствол, и крону усыпали серебряные цветы, пронизанные золотом. Зимояр, изумленно воззрившись на цветы, коснулся одного кончиком пальца.

— Оно выросло, выросло! — повторял Стефан; он и сам-то вовсю всхлипывал то ли от радости, то ли от грусти. А моя мать стояла возле него на коленях, обнимала за плечи и гладила по голове.

Зимояр распахнул ворота. За воротами простиралась белая дорога, обрамленная другими белыми деревьями. Но теперь эта дорога не вела в царство льда и снега. Она терялась во мраке, а в глубине этого мрака клубился дым и бушевало пламя. Зимояр смотрел на это с отрешенным лицом. Он вышел за ворота и сделал несколько шагов по дороге, и тогда навстречу ему из-под белых крон вылетел белый олень. Мы все двинулись было следом за Зимояром к воротам, но при появлении оленя мое семейство в испуге отшатнулось назад, во двор. Я на миг увидела зверя их глазами: острые когти, багровый язык, из-под верхней губы торчат жуткие клыки. А для меня это был просто олень. Зимояр приблизился и вскочил на него. Нога у него больше не была босой: на ней вырос серебряный сапог. Да и весь Зимояр опять облекся в серебряные доспехи и белые меха. И он смотрел на нас.

Он протянул мне руку и сказал: