Безумство Мазарини Бюсси Мишель

59. Призраки крипты

Воскресенье, 20 августа 2000, 01:23

Руины аббатства Сент-Антуан, остров Морнезе

Тьерри шел по пыльной дороге, ведущей к аббатству, которая теперь была хорошо мне знакома. С обеих сторон невысокие сосны и каменные дубы, между черными кривыми ветками мелькает бледная луна.

Я нарочно отставал от Тьерри на пару шагов, время от времени отрывая в кармане клочки бумаги и бросая на тропу. Я старался экономить — кто знает, куда мы направляемся, а запас бумажек в кармане не мог быть неисчерпаемым.

Ветра почти не было, мне повезло. Если Арман проснулся, если понял, если сумел сбежать из лагеря, если заметил первую бумажку — в общем, много «если», — он пойдет по моим следам.

И как далеко?

До аббатства-то уж точно.

Тьерри все ускорял и ускорял шаг. Луч фонаря шарил в темноте, ничего толком не освещая. Я двигался почти вслепую, пытаясь мысленно увидеть другое — не эту тропу, не кривые деревья, не камни под ногами. Я вглядывался в лица, напечатанные на газетном листке. И прежде всего — в лицо справа, в незнакомца.

Этого просто не могло быть.

Бессмыслица какая-то.

И все же память упорно подсовывала мне эту бессмыслицу, настаивала на ней.

Незнакомец на фотографии справа — мой отец!

Даже если он не похож на него. Даже если он ничуть на него не похож. Это совсем не тот человек, что стоит рядом с мамой на фото, на которое я смотрел десять лет. Еще четверть часа назад это лицо было для меня чужим. Но теперь… теперь я был уверен: это мой отец.

Тьерри шагал все быстрее, и я уже почти бежал. Чуть не упал, споткнувшись о камень. Только не отвлекаться. Не растерять то, что пытается подсказать мне память.

Моя истинная память.

Мне словно подсунули ложную, и теперь она начала расползаться клочьями, распадаться, открывая мое настоящее прошлое. Неужели мои воспоминания подделаны? Разве такое возможно? Когда произошла трагедия, мне было шесть лет, я был достаточно большим, в сознательном возрасте.

Я схожу с ума?

Снова придумываю себе отца? Нового отца? С другим лицом…

Мы добрались до развалин аббатства, крест Святого Антония выступал из темноты огромной пугающей тенью. Тьерри, не останавливаясь, прошел мимо закрытой кассы. Вход загораживала железная решетка.

Тьерри поднял фонарь, четыре раза выключил его и включил, подавая условный сигнал. В темноте за решеткой проступила фигура, приблизилась, послышалось звяканье ключей. Тьерри повернулся ко мне.

— Брижит уже там, — произнес он тоном, который, похоже, считал успокаивающим.

Только он таким не был.

Луч фонаря высветил лицо Брижит. Она выбрала из связки, которую держала в руке, один ключ старинного вида и отперла ворота — странно, что они открылись без зловещего скрипа. Я улыбнулся Брижит, но она отвела взгляд и отодвинулась в тень. Ей было явно не по себе.

Как и днем в изоляторе.

Я нащупал в кармане остаток бумаги, оторвал полоску и уронил ее, перед тем как войти. Тьерри запер ворота.

— Скорее, — глухо проговорил он и шагнул в темноту. Брижит держалась чуть поодаль.

Развалины, в отличие от большинства известных мне исторических памятников, не были освещены. Ни прожекторов, ни галогенных ламп. Они явно никого не интересовали. Остров Морнезе не расщедрился даже на несколько лампочек.

Луч фонаря шарил по тому немногому, что осталось от аббатства.

Не так уж трудно было догадаться, куда мы идем. Мы направлялись ко входу в то самое подземелье, которое я начал исследовать позавчера. Тьерри встал перед узким проемом и осветил три ступеньки. Брижит тоже включила фонарь и спустилась первой. Тьерри вытащил из кармана еще один фонарик, поменьше, и передал его мне.

— Он тебе пригодится. Внутри совсем темно.

Я едва успел выронить очередную красную метку, прежде чем взять у Тьерри фонарь. На миг мне показалось, что он заметил мою хитрость. Посмотрел вниз, но светить под ноги не стал.

Дядя знаком велел мне спускаться. В проход я вошел, зажатый между Брижит и Тьерри. Тоннель был довольно узким и чуть выше моего роста, пришлось даже пригнуть на всякий случай голову. Фонари освещали серые стены. Почти через каждый метр потолок пересекали балки, но мне было страшновато — невольно вспомнилась гибель трех рабочих.

Ступенек через десять тоннель стал повыше, теперь можно было выпрямиться. Меня знобило — то ли от гулкой тишины, то ли от страха, который пробирал насквозь, то ли от леденящей сырости старых камней.

Брижит, шагавшая впереди, свернула налево. Я направил луч фонаря перед собой и, хотя свет был слабым, сумел разглядеть, что главный коридор уходит прямо. Еще один клочок красной бумаги беззвучно упал на пол в темноте. Если это подземелье окажется лабиринтом, если разветвления будут следовать одно за другим, моя чахлая нить Ариадны вскоре оборвется. Я сосредоточился, стараясь запоминать расстояние и направление. Примерно шестьдесят метров по прямой, потом налево.

Я мысленно считал шаги, но как ни старался, из-за лиц с первой полосы «Островитянина», из-за незнакомца, на которого моя память указывала как на моего отца, мысли путались.

Не паниковать, не впадать в помешательство, уцепиться за что-то разумное — например, за этот лабиринт, за слабую надежду.

Брижит снова повернула налево.

Через тридцать шагов, считая от последнего поворота.

Не ходим ли мы по кругу? Красной бумаги осталось всего ничего. Я оторвал совсем маленький клочок, вытащил и разжал пальцы. Надежда на то, что мой след найдут, таяла. Нога задела кучку мелких камешков. Фонарь высветил треснувшую балку, часть стены в этом месте обрушилась. По моему позвоночнику пробежал холодок.

Брижит, похоже, хорошо знала дорогу. Она инстинктивно пригнулась, не сбавляя темпа. Позади я слышал шаги Тьерри, но не оборачивался. Тоннель постепенно расширялся, казалось, он так и будет тянуться по прямой.

Я упорно считал шаги. На сорок пятом мне почудился впереди свет. Или просто глаза начали привыкать к темноте? А может, там выход? Или нам навстречу кто-то движется с фонарем?

Нет. Свет не двигался, но становился все ярче. Восемьдесят шагов. Еще через двадцать коридор резко повернул направо.

Свет шел оттуда.

Перед поворотом Брижит обернулась, по-прежнему избегая моего взгляда. Она и заговорить со мной не решалась, только показала рукой, чтобы я прошел вперед. Я замялся.

Тьерри подтолкнул меня в спину, и вдоль позвоночника снова пробежал холодок. Выбора у меня не было. Я двинулся к источнику света. Коридор поворачивал под прямым углом, и я не мог ничего разглядеть впереди.

Оставалось просто идти.

Еще десять шагов. Три ступеньки. Коридор заканчивался арочным проемом.

Я вошел.

Помещение — нечто вроде крипты — было довольно просторным, примерно десять на десять метров, тоже со сводами, потолок опирался на три толстых столба из темного гранита. Обстановка скудная — грязный матрас, несколько стульев, железный стол, на нем слабо светившая газовая лампа. Какой-то человек, склонившись над столом, изучал разложенную карту.

Я без труда узнал его.

Отец!

Бородатое лицо озарилось широкой улыбкой — точно так же он улыбался, когда мы встретились в Чаячьей бухте.

— Колен… Я ждал тебя. — Голос звучал ласково. — Надеюсь, ты не слишком на меня рассердился за это представление в хижине.

Мой отец!

Снова приветливый, каким был до ужасного эпизода в захламленном сарае. Сейчас он мне все объяснит. Сейчас я все пойму. Мой отец — это он. Тот незнакомец с листка «Островитянина» не имеет ко мне никакого отношения. Мой отец передо мной. Все вот-вот прояснится. Я приблизился к нему. За мной вошли Брижит и Тьерри.

Отец раскинул руки, словно собирался обнять меня.

— Наконец-то мы вместе! Наконец-то! Все хорошо, Колен. Надеюсь, ты не принял всерьез комедию в сарае. Сам знаешь, что никакой опасности не было, за несколько часов задохнуться невозможно. Мне надо было напугать тебя, прикинуться злодеем, чтобы отвлечь внимание. Я потом объясню. Тьерри должен был изобразить меня мерзким чудовищем.

И отец расхохотался. Я повернулся к Тьерри — тот улыбнулся чуть натянуто, но возражать не стал.

Так, значит, все, что несколько часов назад он говорил мне в изоляторе, — все это было враньем?

И мой отец не чудовище!

Я знал, знал это.

Брижит все еще старалась не встречаться со мной глазами. Отец шагнул ко мне. Я открыл было рот, чтобы его расспросить, но он вскинул руку:

— Все в порядке, Колен, мы в кругу семьи. Все вопросы потом, сейчас есть более срочные дела. — Он повернулся к освещенной карте: — Это план подземелий острова. Больше десяти лет поисков, исследований. Иногда метр за метром. Единственный в своем роде план.

Я все же спросил:

— Ты прятал его у нотариуса?

— Да.

Тьерри приблизился к нам. Он то и дело оборачивался, беспокойно всматривался в коридор, поглядывал на часы. Отец тоже заметил его нетерпение.

— Колен, у нас мало времени, ты должен сосредоточиться. Этот план приведет нас к Безумству Мазарини.

Опять этот проклятый клад! Только он их всех интересует.

— Монахи-бенедиктинцы веками прокладывали ходы под островом, — продолжал отец, — это настоящий лабиринт. Смотри…

Я наклонился над столом с картой. Отец ткнул в метку на пожелтевшей бумаге — красный крестик.

— Посмотри сюда, Колен. Вот здесь и спрятаны сокровища. Безумство Мазарини. В самом сердце лабиринта. — Рука отца легла на мое плечо. — Нам недостает лишь одной детали, Колен. Одной подробности, которая известна только тебе. Подробности, которую только ты можешь вспомнить.

Я послушно закрыл глаза. Опять это пресловутое воспоминание, запрятанное в моей голове.

Подробность? Что за подробность?

Тот самый последний обед? Крики. Папина рука. Его обручальное кольцо. Его рука подносит стакан с вином ко рту. Его лицо, когда он наклонился ко мне. Его лицо!

Нет…

Газовая лампа отбрасывала гигантские тени на своды и опоры, искажая фигуры взрослых, превращая их в монстров из кошмара.

В моем воспоминании склонившийся надо мной человек был моим отцом, я это знал точно. Но у него было не лицо моего отца. Это было не лицо человека, стоящего со мной рядом, не лицо человека с фотографии, где мы с ним и с мамой стоим перед аббатством, десять лет назад. Брижит поставила этот снимок у моей кровати через несколько дней после смерти моего отца. Мне было шесть. Всего шесть. И это лицо с фотографии впечаталось в мою память. Никто не мог подменить это воспоминание другим.

И все же…

Сейчас в памяти всплывало совсем другое лицо, ко мне наклонялся другой человек, незнакомый мне, — человек, которого я увидел на листке «Островитянина». Это он прошептал мне на ухо: «Колен, я открою тебе великую тайну».

Нет!

Я открыл глаза. Я больше не хотел вспоминать. Я сходил с ума.

— Мне очень жаль… я не могу, — с трудом выговорил я.

Мне не удалось произнести «папа».

— Надо, Колен. — Голос отца прозвучал строго, даже жестко, как тогда, в сарае.

Неужели кошмар повторяется?

Нет, здесь же Тьерри и Брижит. Они мои опекуны.

— Надо, Колен! — Интонация еще резче. — Ты ведь что-то вспомнил. В изоляторе. Брижит мне рассказала.

Я посмотрел на тетю. Она стояла, отвернувшись, прижавшись к стене, в густой тени. Так, значит, они следили за мной, наблюдали за моими реакциями. Их интересовал только проклятый клад.

Несколько долгих секунд все молчали. Потом Брижит медленно шагнула вперед, на тусклый свет. В ее осунувшемся лице было что-то призрачное, пугающее, но во взгляде, который она наконец остановила на мне, я различил сочувствие и чуть ли не боль.

— Пожалуйста, Колен. Ты должен вспомнить. Может, тебе это кажется неважным, но чтобы все обрело смысл, ради тебя, ради всех нас ты должен вспомнить. Это единственный способ тебя защитить. Если это еще возможно.

Надо, чтобы она сказала больше.

— Защитить меня от кого? — слабым голосом спросил я.

Никто не ответил.

Тут из тоннеля донеслись быстрые шаги, подхваченные эхом.

Кто это может быть?

Мади и Арман? Так им удалось пройти по моему следу из красных обрывков! Я посмотрел на отца, на Тьерри. Оба выглядели встревоженными и явно задавались тем же вопросом, что и я.

Кто мог нас найти?

Шаги приближались, быстрые, уверенные.

Шел, несомненно, один человек.

Кто?

Мади?

Показалась тень. Большая. Слишком большая.

Взрослый.

Человек уверенно двигался на тусклый свет. Я узнал его еще до того, как увидел лицо.

Жан-Луи Валерино.

И заледенел от звука его голоса.

— Простите, что помешал милому семейному сборищу…

Оружия у него в руках не было. Ни отец, ни Тьерри не пошевелились.

— Что ты здесь делаешь? — спросил отец. — Ты не должен был показываться. Ты все провалишь. Мы только начали допрашивать мальчишку.

Мальчишку.

Кошмар и впрямь повторялся.

— Скорее мальчишка все и провалит, — возразил Валерино. — Мне бы не хотелось играть роль людоеда… но этот придурок вообразил себя Мальчиком-с-пальчик.

Валерино разжал ладонь, и мятые красные бумажки закружились в свете газовой лампы, спланировали на карту.

Он подступил к Тьерри:

— Тебе следовало получше за ним присматривать. За столько лет ты должен был научиться ему не доверять. Он вас всех поимел. Хорошо еще, что я шел за вами!

Не раздумывать.

Бежать.

Выскочить из крипты и рвануть по лабиринту наугад. До арки лишь несколько метров. Это возможно. Бежать, не раздумывая. Отец, Брижит и Тьерри — все они сообщники Валерино, убийцы. Кошмар наяву.

Бежать.

Но я не успел пошевелиться — Валерино, словно разгадав мои намерения, схватил меня за плечо:

— Посиди, умник.

Отец придвинул стул, они с Тьерри и Валерино встали между стулом и выходом. Мне пришлось сесть — а что еще оставалось делать? Брижит молчала, опять укрывшись в тени у стены.

Валерино расстегнул джинсовую куртку, и я увидел, что за пояс у него засунуты какие-то бумаги.

— Листок «Островитянина», — ухмыльнулся он. — Сорвал все, что увидел. А то газетенка могла пробудить нежелательные воспоминания у нашего сиротки.

— Кто-нибудь может догадаться, что мы здесь? — спросил отец.

— Нет, — ответил Валерино. — Я замел следы, так что пока можно не волноваться. — Он повернулся ко мне. Лицо с резкими чертами нервно подергивалось. — Ну что, так ничего и не вспомнил? Может, перейдем к методам пожестче, хватит секретничать с папочкой и дядюшкой?

Я отвел взгляд. На поясе у Валерино висела кобура. И нож — тот самый, которым он пытался меня прирезать. Моя ладонь осторожно легла на стол рядом с горкой клочков красной бумаги.

Зажать в кулаке несколько штук.

Внезапно раздался дрожащий, умоляющий голос Брижит:

— Нам просто надо дойти до того места, которое на плане помечено крестиком. Может быть, там Колен вспомнит?

Мужчины повернулись к ней.

Я схватил несколько клочков.

— А ведь она права, — согласился отец. — Чем дальше углубимся в подземелье, тем в большей безопасности будем.

Валерино медленно вытащил пистолет из кобуры. Приставил к моему виску.

— Давай поиграем в кладоискателей, малыш. У тебя есть время, чтобы вспомнить. А не вспомнишь…

На мою руку он и не взглянул.

Отец, стоявший за спиной Валерино, в упор смотрел на меня. В его взгляде не осталось и следа любви и сочувствия. Взгляд был недобрым, пустым, равнодушным. Отец не может так смотреть на сына. Я был для него никем.

Этот человек не был моим отцом.

Он обманул меня, он врал с самого начала. Он занял место моего отца. Украл папино лицо, подменил его своим на том фото, где мы втроем.

Я больше не искал разумных объяснений. Реальность отступила перед кошмаром.

— Вперед! — фальшиво оживленным голосом призвал Тьерри. — Только перед уходом, Жан-Луи, прибери со стола мусор, а то мальчишка уже загреб полную горсть.

Валерино выругался, силой разжал мне ладонь и отобрал жалкие клочки. И даже не снизошел до угроз.

Я был просто пешкой. Мною манипулировали. Последние десять лет? С самого рождения?

Спасения ждать было неоткуда.

Тьерри наклонился и погасил лампу на столе. На несколько мгновений крипта погрузилась в темноту, потом засветились фонари. Я встал, в спину уперлось дуло пистолета. Тьерри шел первым, за ним Брижит. Валерино ткнул меня пистолетом, показывая, чтобы я следовал за ними.

Замыкал шествие человек, укравший лицо моего отца.

60. След оборвался

Воскресенье, 20 августа 2000, 01:29

Тропа к аббатству, остров Морнезе

Мади резко остановилась, все еще держа в руке красную бумажку.

Свет фонаря падал на ее ошеломленное лицо. Повисла долгая тягостная тишина, нарушаемая лишь далекими криками ночных птиц.

Потом Мади резко взмахнула рукой и стремительно шагнула к Дельпешу:

— Мне неприятно вам такое говорить, но вы спятили! На фото в центре точно Жан Реми! Каких-то пять часов назад он пытался заживо похоронить нас, в том числе Колена, своего сына. Я не скоро это забуду.

Журналист провел рукой по волосам, он ничего не понимал.

— Мне тоже неприятно с тобой спорить, детка, но я знал Жана Реми пятнадцать лет и могу тебя заверить, что он на правой фотографии, это точно. А в центре — Максим Приер, его компаньон.

Арман и Мади молчали, потрясенные, не верящие.

— Сюр какой-то, — пробормотал Арман.

И снова воцарилось тягостное молчание.

Нарушила его Клара:

— Я вся гусиной кожей покрылась, то ли от ваших бредовых историй, то ли от холода… Схожу за жакетом.

Она подошла к машине, открыла дверцу и наклонилась над сиденьем. Арман уставился на ее зад, туго обтянутый пурпурным платьем. Искала Клара долго, вертя задом и приговаривая:

— Да где же эта чертова жакетка?

Арман оторвался от возбуждающего зрелища и покосился на Дельпеша с Мади. Они тоже глазели на Клару.

— Ага! — воскликнула та наконец, выпрямилась, одернула платье, захлопнула дверцу и поцокала на каблуках обратно.

Но, как ни странно, Арман теперь смотрел не на нее, а на логотип «Островитянина», нарисованный на дверце «пежо». На ракушку, перераставшую в вопросительный знак.