Татуировщик из Освенцима Моррис Хезер

Глава 28

Братислава. Лале сходит с поезда и оказывается в городе, где он когда-то жил и был счастлив, откуда его силой вырвали на эти три года. Он бродит по кварталам, которые когда-то хорошо знал. Теперь многие не узнать из-за бомбежек. Здесь ему ничего не светит. Ему надо найти обратный путь в Кромпахи, но это за двести пятьдесят миль отсюда, дорога домой будет долгой. Он идет туда четыре дня, время от времени едет на телеге или верхом на лошади, а однажды — в прицепе за трактором. Когда это необходимо, он платит единственным возможным для себя образом — там бриллиант, тут изумруд. В конце концов он оказывается на улице, на которой вырос. Он стоит напротив своего дома. Штакетин забора нет, остались лишь искореженные столбы. Цветник, гордость и радость его матери, зарос сорняками и буйной травой. Разбитое окно заколочено грубыми досками.

Из дома напротив выходит пожилая женщина и топает на него ногами.

— Что ты здесь делаешь? — пронзительно кричит она, размахивая деревянной ложкой. — Уходи прочь!

— Извините. Просто… я здесь жил.

Старуха всматривается в него, начиная узнавать.

— Лале? Это ты?

— Да. О-о, госпожа Молнар, это вы? Вы… Вы так изменились.

— Да, знаю, я постарела. О господи, Лале, это и правда ты?

Они обнимаются. Прерывающимися голосами расспрашивают друг друга, не давая даже толком ответить. Наконец соседка отодвигается от него:

— Зачем мы здесь стоим? Давай иди домой.

— Здесь кто-нибудь живет?

— Твоя сестра, разумеется. О боже! Она ведь не знает, что ты жив?

— Моя сестра! Голди жива?

Лале перебегает улицу и громко стучит в дверь. Сразу никто не подходит, и он снова стучит. Из дома доносится голос:

— Иду, иду.

Голди открывает дверь. При виде брата она теряет сознание. Госпожа Молнар входит вслед за ним в дом, пока он поднимает сестру и укладывает на диван. Госпожа Молнар приносит стакан воды. С нежностью положив себе на колени голову Голди, Лале ждет, когда та очнется. Наконец она приходит в себя, и он подает ей воду. Рыдая, она почти все разливает. Госпожа Молнар незаметно уходит, а Лале продолжает баюкать сестру, не сдерживая слез. Какое-то время они молчат, но вот, собравшись с духом, он задает вопросы, ответы на которые отчаянно хочет получить.

Новости безрадостны. Родителей забрали через несколько дней после него. Голди не имеет представления, куда их отправили и живы ли они. Макс примкнул к партизанам и погиб в борьбе с фашистами. Жену Макса и двоих его мальчишек забрали, и она тоже не знает, где они. Единственная добрая новость касается ее. Она влюбилась в русского, и они поженились. Теперь ее фамилия Соколова. Ее муж уехал в командировку и должен через несколько дней вернуться.

Лале идет за ней на кухню, не желая выпускать ее из виду, и смотрит, как она готовит для них еду. Поужинав, они разговаривают полночи. Голди пытается как можно больше выпытать у Лале о его жизни в последние три года. Он говорит только, что был в трудовом лагере в Польше и что теперь он дома.

На следующий день он изливает душу перед сестрой и госпожой Молнар, рассказав о своей любви к Гите и о своей надежде найти ее живой.

— Ты должен отыскать ее, — говорит Голди.

— Не знаю, откуда начать поиски.

— А откуда она родом? — спрашивает госпожа Молнар.

— Не знаю. Она не захотела мне сказать.

— Я что-то не пойму. Вы три года были знакомы, и за все это время она ничего не рассказала тебе о своих корнях?

— Не хотела. Она собиралась сказать в тот день, когда мы покинем лагерь, но все произошло так быстро. Я знаю только ее фамилию — Фурман.

— Ну, хоть что-то, но это немного, — ворчит сестра.

— Я слышала, что люди начинают возвращаться домой из лагерей, — говорит госпожа Молнар. — Все они приезжают в Братиславу. Может быть, она там.

— Чтобы поехать в Братиславу, мне нужен транспорт.

Голди улыбается:

— Тогда почему ты здесь рассиживаешься?

В городе Лале спрашивает всех и каждого, кого он видит на лошади, велосипеде, в машине или грузовике, нельзя ли купить у них их транспортное средство. Все отказывают ему.

Он уже начинает отчаиваться, когда к нему подъезжает старик на повозке, в которую запряжена лошадь. Лале встает перед животным, что заставляет мужчину натянуть поводья.

— Я бы хотел купить у вас лошадь с повозкой, — с ходу говорит он.

— Сколько?

Лале достает из кармана несколько драгоценных камней:

— Они настоящие. И стоят кучу денег.

— При одном условии, — говорит старик, осмотрев сокровища.

— Каком? Все, что угодно.

— Сначала отвезешь меня домой.

Вскоре Лале останавливается перед домом сестры и с гордостью показывает свое новое транспортное средство.

— У меня нет никакой еды для коня! — восклицает сестра.

Он указывает на высокую траву:

— Твой двор необходимо выкосить.

В тот вечер лошадь привязывают во дворе, а женщины готовят еду Лале в дорогу. Ему совсем не хочется расставаться с ними вскоре после приезда домой, но они и слышать не хотят о том, чтобы он остался.

— Без Гиты не возвращайся, — напоследок говорит ему Голди.

Лале забирается на заднее сиденье повозки и едва не вываливается, когда лошадь резко трогает с места. Он оглядывается на двух женщин, которые, обнявшись, стоят у его родного дома и, улыбаясь, машут ему вслед.

Три дня и три ночи Лале с его новым спутником движутся по разбитым дорогам, через разбомбленные города. Там, где разрушены мосты, они переходят речки вброд. По пути подвозят разных людей. Лале экономно расходует свои припасы. Его снедает глубокая печаль по родным, которых разбросала война. В то же время он страстно желает увидеть Гиту, и это желание ведет его вперед. Он должен ее найти. Он обещал.

Когда он наконец приезжает в Братиславу, то сразу отправляется на железнодорожный вокзал.

— Это правда, что выжившие в концлагерях возвращаются домой? — спрашивает он.

Ему отвечают утвердительно и дают расписание поездов. Не имея представления, где могла оказаться Гита — не зная даже, в какой стране, — он решает, что ему остается только встречать каждый поезд. Он подумывает о том, чтобы где-то остановиться, но странный мужчина с лошадью не очень привлекателен в качестве квартиранта, поэтому он спит в повозке на любом свободном клочке земли, где найдется трава для лошади. Он часто вспоминает своих друзей из цыганской общины, а также их рассказы о вольной жизни. Лето подходит к концу. Часто идут дожди, но это его не пугает.

Две недели Лале околачивается у вокзала, встречая каждый поезд. Он слоняется по платформе, подходя к каждой женщине:

— Вы из Биркенау?

В некоторых случаях он слышит в ответ «да» и тогда спрашивает:

— Вы знали Гиту Фурман? Она жила в блоке двадцать девять.

Никто ее не знает.

Однажды дежурный по вокзалу спрашивает его, зарегистрировал ли он Гиту в Красном Кресте, где собирают имена пропавших и тех, кто вернулся и разыскивает своих родных. Терять ему больше нечего, и он отправляется в городской центр по полученному адресу.

С двумя подругами Гита идет по главной улице, когда замечает смешную повозку, которую везет лошадь. В повозке со скучающим видом стоит молодой человек.

Гита выходит на дорогу.

Время словно замирает, когда лошадь по собственной воле останавливается перед девушкой.

Из повозки вылезает Лале.

Гита делает к нему шаг. Он не двигается. Она делает еще шаг.

— Здравствуй, — говорит она.

Лале падает на колени. Гита поворачивается к подругам, с удивлением взирающим на все это.

— Это он? — спрашивает одна.

— Да, — отвечает Гита. — Это он.

Лале явно не намерен двигаться, или у него нет сил. Гита сама подходит к нему. Встав перед ним на колени, она говорит:

— Если ты вдруг не услышал меня, когда мы покидали Биркенау, я тебя люблю.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спрашивает он.

— Да, выйду.

— И сделаешь меня счастливейшим человеком на свете?

— Да.

Лале подхватывает Гиту на руки и целует ее. Одна из подруг Гиты подходит ближе и уводит лошадь. Потом они, обнявшись, уходят и пропадают в уличной толпе. Одна молодая пара среди многих в опустошенном войной городе.

Эпилог

Лале поменял фамилию на Соколов, русскую фамилию своей замужней сестры, более приемлемую в контролируемой Советами Словакии, чем Эйзенберг. Они с Гитой поженились в октябре 1945 года и обосновались в Братиславе. Лале занялся импортом тонких тканей — полотна, шелка, хлопка — из Европы и Азии. Он продавал эти ткани предпринимателям, стремящимся восстановить производство и одеть страну. Лале считал, что, коль скоро Советский Союз контролирует Чехословакию, его бизнес единственный, который не будет сразу же национализирован коммунистическими правителями. Он, в конце концов, поставлял те самые материалы, в которых нуждались правительственные круги.

Бизнес расширялся, Лале взял себе партнера, и прибыль возросла. Лале опять начал носить модную одежду. Они с Гитой обедали в лучших ресторанах и отдыхали на курортах с минеральными водами по всему Советскому Союзу. Они решительно поддерживали движение за установление еврейского государства в Израиле. Гита, в частности, работала «за кулисами», собирая деньги у богатых сограждан и организуя вывоз этих средств из страны. Когда деловой партнер Лале развелся со своей женой, та сообщила властям о деятельности Лале и Гиты. Двадцатого апреля 1948 года Лале был арестован по обвинению в вывозе из Чехословакии ювелирных украшений и других ценностей. В ордере на арест далее говорилось, что «в результате Чехословакия понесла бы неисчислимые экономические потери, а Соколов приобрел бы для своей незаконной грабительской деятельности значительные ценности в виде денег или имущества». Когда Лале вывозил ювелирные украшения и деньги, для него в этом не было финансового интереса. Просто он отдавал деньги на благую цель.

Через два дня его бизнес национализировали, а сам он был приговорен к двум годам тюрьмы в Илаве, известной как место заключения политических заключенных и немцев после войны. У Лале и Гиты хватило ума припрятать кое-что из их накоплений. Имея связи в местной администрации и судебных властях, Гита сумела подкупить чиновников в надежде на их помощь. Однажды Лале навестил в тюрьме католический священник. Священник попросил тюремных служащих выйти из помещения, чтобы выслушать исповедь Лале, предназначенную только для его ушей. Когда они остались одни, он посоветовал Лале начать изображать сумасшедшего. Если у него хорошо получится, служащим придется пригласить к нему психиатра. В скором времени Лале предстал перед психиатром, который сказал ему, что договорится, чтобы его на несколько дней отпустили домой, пока он окончательно не свихнулся.

Через неделю Лале привезли в квартиру, где жили они с Гитой. Ему сказали, что через два дня его заберут для исполнения судебного приговора. В ту ночь с помощью друзей они незаметно вышли с черного хода их многоквартирного дома с чемоданом, набитым вещами. Там была также картина, которую Гита отказалась оставить, — изображение цыганки. Они захватили также достаточно денег для доверенного лица в Вене, намереваясь уехать в Израиль. Потом они спрятались за фальшивую перегородку грузовика, перевозящего продукты из Братиславы в Австрию.

В условленное время условленного дня они расхаживали по платформе Венского железнодорожного вокзала, высматривая доверенное лицо, которого никогда не видели. Лале потом описывал это как эпизод из романа Ле Карре. Они успели пробормотать пароль нескольким одиноким господам, пока наконец один не дал нужный отзыв. Лале передал небольшой кейс с деньгами этому человеку, и тот исчез.

Из Вены они поехали в Париж, где сняли квартиру и несколько месяцев наслаждались кафе и барами города, возвращающегося к своему довоенному облику. Лале навсегда запомнил выступление в кабаре Жозефины Бейкер, великолепной американской певицы и танцовщицы. Он говорил про нее, что у нее ноги вот досюда, показывая на свою талию.

Не имея французского гражданства, Лале и Гита не смогли найти себе работу и решили уехать из Франции. Они захотели уехать как можно дальше от Европы. Итак, они купили себе фальшивые паспорта и отплыли в Сидней, куда прибыли 29 июля 1949 года.

На корабле они познакомились с парой, рассказавшей им о своих родных из Мельбурна, у которых они собирались жить. Этого оказалось достаточно, чтобы Лале с Гитой решили тоже обосноваться в Мельбурне. Лале вновь занялся торговлей текстилем. Он приобрел небольшой склад и стал закупать ткани в стране и за рубежом для дальнейшей продажи. Гита решила, что тоже хочет приобщиться к бизнесу, и записалась на курсы дизайна одежды. Впоследствии она начала разрабатывать женскую одежду, что внесло в их бизнес новый аспект.

Они горячо желали иметь ребенка, но этого почему-то не происходило. В конце концов они потеряли всякую надежду. Потом, к их величайшему изумлению и радости, Гита почувствовала себя беременной. Их сын Гари родился в 1961 году, когда Гите было тридцать шесть лет, а Лале сорок четыре. Их жизнь стала наполненной — ребенок, друзья, успешный бизнес и каникулы в Голд-Кост. Основой всего была любовь, разрушить которую не смогли никакие невзгоды.

Портрет цыганки, который Гита привезла из Словакии, по-прежнему висит в доме Гари.

От автора

Я нахожусь в гостиной дома пожилого мужчины. Пока я знаю его не очень хорошо, но уже успела познакомиться с его собаками Тутси и Бам-Бамом. Одна размером с пони, другая меньше моей кошки. К счастью, я смогла расположить их к себе, и сейчас они спят.

На миг я отвожу взгляд. Мне надо кое-что сказать ему.

— Вы знаете, что я не еврейка?

Мы общаемся уже час. Старик, сидящий напротив меня в кресле, нетерпеливо, но вполне дружелюбно фыркает. Потом отводит взгляд, сгибает пальцы. Он сидит нога на ногу и свободной негромко выбивает ритм. Его глаза устремлены в открытое пространство за окном.

— Да, — повернувшись ко мне, с улыбкой говорит он. — Вот почему я выбрал вас.

Я немного успокаиваюсь. Может быть, я все-таки оказалась в нужном месте.

— Итак, — говорит он, словно собираясь пошутить, — расскажите, что вы знаете о евреях.

Я пытаюсь что-то вспомнить, но на ум приходит только семисвечник.

— У вас есть знакомые евреи?

Припоминаю одного.

— Я работаю с девушкой по имени Белла. Полагаю, она еврейка.

Ожидаю увидеть пренебрежение, но вместо этого вижу энтузиазм.

— Хорошо, — говорит он.

Я прошла еще один тест.

Далее следует первая инструкция.

— У вас не должно быть предубеждения к тому, что я вам расскажу. — Он умолкает, словно подыскивая слова. — Не хочу, чтобы к моей истории примешивался какой-то личный опыт.

Я смущенно ерзаю:

— Возможно, что-то такое есть.

Он наклоняется вперед и, потеряв равновесие, хватается за столик рукой. Покачнувшись, шаткий столик ударяется одной ножкой о пол. От громкого звука собаки в испуге просыпаются.

Я сглатываю:

— Девичья фамилия моей матери была Швартфегер. У нее в роду есть немцы.

Он успокаивается.

— Мы все родом откуда-то, — говорит он.

— Да, но я новозеландка. Семья моей матери живет в Новой Зеландии уже более сотни лет.

— Иммигранты.

— Да.

Он свободно откидывается назад.

— Насколько быстро вы можете записывать? — спрашивает он.

Я сбита с толку. О чем именно он спрашивает?

— Ну, это зависит от того, что я пишу.

— Мне надо, чтобы вы работали быстро. У меня мало времени.

Я в панике. Я намеренно не принесла с собой на первую встречу записывающую технику. Меня пригласили, чтобы услышать историю его жизни и обдумать, как записать ее. Пока я хочу просто слушать.

— Сколько времени в вашем распоряжении? — спрашиваю я.

— Совсем немного.

Я смущена.

— Вы куда-то уезжаете?

— Да, — отвечает он, и его взгляд вновь обращается к открытому окну. — Мне надо быть с Гитой.

Я не была знакома с Гитой. Именно ее смерть и желание Лале присоединиться к ней заставили его рассказать свою историю. Он хотел, чтобы эту историю записали и, по его словам, чтобы «этого никогда не случилось снова».

После той первой встречи я приходила к Лале два или три раза в неделю. На распутывание этой истории ушло три года. Мне пришлось завоевывать его доверие, и не сразу он смог приступить к глубокому самоанализу, которого требовали некоторые части его истории. Мы стали друзьями — нет, больше чем друзьями. Наши жизни переплетались, по мере того как он избавлялся от бремени чувства вины, угнетавшего его более пятидесяти лет, — страха, что их с Гитой могут посчитать пособниками нацистов. Часть бремени Лале я взяла на себя, когда мы сидели с ним за кухонным столом и я видела перед собой этого милого старика с трясущимися руками, дрожащим голосом, с глазами, которые все так же увлажнялись через шестьдесят лет после того, как он испытал на себе самые ужасающие события в истории человечества.

Он рассказывал свою историю по частям, иногда медленно, иногда стремительно и без четкой связи между многими-многими эпизодами. Но это не имело значения. Я, как завороженная, сидела с ним и его двумя собаками, слушая рассказ, который равнодушному уху мог показаться бессвязным бормотанием старика. Было ли дело в его восхитительном восточноевропейском акценте? Или в очаровании этого старого хитреца? Или в запутанной истории, в которой я начинала разбираться? Все это и даже больше.

Как рассказчику истории Лале, для меня стало важным определить, как воспоминания и история иногда вальсируют в ногу, а иногда стремятся разойтись, преподать не урок истории, которых много, а урок гуманности. Воспоминания Лале в целом были удивительно ясными и точными. Они согласовывались с результатами моих проверок по части людей, дат и мест. Помогло ли мне это? Общение с человеком, для которого столь ужасные факты были жизненной реальностью, делало их еще более страшными. Для этого красивого старика не существовало расхождения воспоминаний и истории — они вальсировали идеально в ногу.

«Татуировщик из Освенцима» — история двух обычных людей, живших в необычное время, лишенных не только свободы, но и человеческого достоинства, имен, идентичности. В ней изложено мнение Лале о том, что им нужно было делать, чтобы выжить. Лале прожил свою жизнь под девизом: «Если утром ты проснулся, значит это хороший день». В утро его похорон я проснулась с мыслью, что для меня это не хороший день, но для него хороший. Теперь он был с Гитой.

Дополнительная информация

Настоящее имя Лале — Людвиг Эйзенберг. Он родился 28 октября 1916 года в Кромпахи, Словакия. Его отправили в Освенцим 23 апреля 1942 года, присвоив ему номер 32407.

Гиту звали Гизела Фурманова (Фурман), она родилась 11 марта 1925 года во Вранов-над-Топлёу, Словакия. Ее отправили в Освенцим 13 апреля 1942 года, присвоив ей номер 34902. Когда ее в июле перевезли из Освенцима в Биркенау, Лале повторно выбил ей номер.

Родителей Лале, Йозефа и Серену Эйзенберг, отправили в Освенцим 26 марта 1942 года (пока Лале находился в Праге). Расследование показало, что их убили сразу по прибытии. Лале так и не узнал об этом. Это было установлено после его смерти.

Лале находился в штрафном изоляторе с 16 июня по 10 июля 1944 года, где его пытал Якуб. Из этого изолятора обычно никто не освобождался и не выходил живым.

Соседка Гиты, госпожа Гольдштейн, выжила и вернулась домой во Вранов-над-Топлёу.

Силка была осуждена как пособница нацистов и приговорена к пятнадцати годам каторжных работ в Сибири. Впоследствии она вернулась в Братиславу. Они с Гитой встретились лишь однажды, в середине семидесятых, когда Гита поехала навестить своих братьев.

В 1961 году Стефан Барецки был осужден во Франкфурте и приговорен к пожизненному заключению за военные преступления. 21 июня 1988 года он покончил с собой в госпитале благотворительного фонда Коницки в Бад-Наухайме, Германия.

Гита умерла 3 октября 2003 года.

Лале умер 31 октября 2006 года.

Послесловие

Когда меня попросили написать послесловие к этой книге, я был обескуражен. Голову переполняли всевозможные воспоминания, и я был не в силах начать.

Надо ли писать о еде, главной заботе моих родителей, но особенно мамы, которая очень гордилась холодильником, заполненным куриными шницелями, разными «нарезками», пирожными и фруктами? Помню ее горе, когда в одиннадцать лет я перешел на основной рацион. В пятницу вечером она подала мне, как обычно, три шницеля, и я никогда не забуду выражение ее лица, когда два из них я положил обратно на поднос.

— Что случилось? — спросила она. — Моя стряпня больше тебе не нравится?

Ей было очень трудно понять, что я больше не мог есть столько, сколько привык. Однако ее утешало то, что мой приятель, приходивший ко мне, поздоровавшись, сразу шел к холодильнику. Это очень ее радовало. Наш дом всегда был гостеприимным и радушным.

Как мама, так и папа очень поддерживали меня во всех моих увлечениях и занятиях, к которым меня тянуло, и с энтузиазмом поощряли все мои увлечения: лыжи, путешествия, верховую езду, парасейлинг и другие. Они чувствовали, что были лишены этого в юности, и не хотели, чтобы я упустил что-нибудь интересное.

Я рос в семье, пропитанной атмосферой любви. Преданность моих родителей друг другу была полной и бескомпромиссной. Когда многие из их круга знакомых начали разводиться, я подошел к маме и спросил, как ей и моему отцу удалось столько лет оставаться вместе.

— Нет идеальных людей, — ответила она. — Твой отец всегда заботился обо мне, с первого дня, как мы встретились в Биркенау. Я знаю, что он не идеален, но для него я всегда буду на первом месте.

Наш дом был всегда полон любви и обожания, особенно ко мне. Видеть, как после пятидесяти лет брака они обнимаются, держат друг друга за руки и целуются, — полагаю, это помогло мне стать любящим и заботливым мужем и отцом.

Мои родители хотели, чтобы я знал, через что они прошли. Когда по телевидению начали показывать сериал «Мир в войне», мне было тринадцать, и они заставили меня смотреть его в одиночестве каждую неделю. Для них было бы невыносимым смотреть его вместе со мной. Помню, когда показывали документальные кадры из концлагерей, я пытался высмотреть там родителей. Эти кадры застряли в моей памяти навсегда.

Мой отец свободно рассказывал о своих приключениях в лагере, но только во время еврейских праздников, когда он и другие мужчины сидели за столом, вспоминая пережитое. Это были захватывающие истории. Мама, однако, не вдавалась в подробности, за исключением одного случая, когда она в лагере сильно заболела и к ней во сне явилась ее мать и сказала ей: «Ты поправишься. Поезжай в далекую страну и роди сына».

Попытаюсь дать вам некоторое представление о том, как эти годы повлияли на них обоих. Когда мне было шестнадцать, отцу пришлось закрыть бизнес. Я пришел домой из школы как раз в тот момент, когда эвакуировали нашу машину и у дома ставили знак продажи с молотка. В доме мама паковала все наше имущество. Она пела. «Вот это да! — подумал я про себя. — Они только что потеряли все, а мама поет?» Она усадила меня, чтобы рассказать о том, что происходит, и я спросил ее:

— Как ты можешь паковать вещи и при этом петь?

Широко улыбнувшись, она сказала, что, когда проводишь годы, не зная, умрешь ли через пять минут, не остается ситуаций, с которыми не можешь совладать.

— Пока мы живы и здоровы, все наладится, — сказала она.

Они навсегда сохранили приверженность к некоторым вещам. Мы, бывало, гуляем по улице, а мама наклоняется, чтобы сорвать четырех- или пятилистный клевер. В лагере, найдя такой клевер и отдав его немецким солдатам, считавшим, что он приносит удачу, можно было получить добавку супа или хлеба. Что касается папы, то у него сохранился сильный инстинкт выживания, но почти исчезли эмоции. Когда умерла его сестра, он не проронил ни слезинки. Когда я спросил его об этом, он сказал, что, несколько лет наблюдая смерть в таких огромных масштабах, потеряв родителей и брата, он утратил способность плакать. Так было до кончины мамы. Тогда я впервые увидел его плачущим.

Превыше всего я помню тепло нашего дома, всегда заполненного любовью, улыбками, привязанностью, и едой, и резким суховатым остроумием отца. Я рос в удивительной атмосфере и всегда буду благодарен родителям за то, что научили меня так жить.

Гари Соколов

Благодарности

На протяжении двенадцати лет история Лале существовала как киносценарий. Мое видение этой истории всегда предполагало экран — большой или маленький, это не имело значения. Теперь появился роман, и я хочу поблагодарить всех, кто отправился в это путешествие вместе со мной и выдержал до конца.

Гари Соколов — вы заслужили мою благодарность и любовь за то, что впустили меня в жизнь своего отца и поддерживали на все сто процентов в изложении невероятной истории ваших родителей. Вы никогда не утрачивали уверенности в том, что я дойду до конца.

Гленда Боден — моя начальница двадцати одного года, закрывавшая глаза на хитрости, на которые я пускалась, чтобы встретиться с Лале и другими людьми, помогавшими мне с рукописью. И мои коллеги, бывшие и нынешние, из департамента социальной работы медицинского центра Монаша.

Дэвид Редман, Шана Ливайн, Дин Мерфи, Ральф Мозер из «Instinct Entertainment», которые помогали мне в моем исследовании. Спасибо вам за вашу увлеченность и приверженность этому проекту в течение многих лет.

Благодарю Лайзу Сэвидж и Фабиана Деллюсу за их блестящие исследовательские навыки при анализе «фактов», позволяющие проверить достоверность воспоминаний.

Благодарю «Film Victoria» за их финансовую поддержку расследования, предпринятого для создания первоначального киносценария на базе истории Лале.

Лотте Вайс — одна из выживших — спасибо вам за вашу поддержку и за ваши воспоминания о Лале и Гите.

Шон Миллер — мой юрист — вы знаете, как нужно заключать сделки. Спасибо.