Татуировщик из Освенцима Моррис Хезер

Глава 18

Весна прогнала суровых демонов зимы. Теплая погода дарит луч надежды каждому, пережившему ненастье и жестокие прихоти тюремщиков. Даже Барецки немного смягчился.

— Я знаю, ты умеешь доставать разное, — говорит он каким-то удивительно тихим голосом.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — отвечает Лале.

— Вещи. Ты умеешь их доставать. Я знаю, у тебя есть связи с местным населением.

— Откуда у вас эта информация?

— Послушай, ты мне нравишься. Я ведь тебя еще не пристрелил.

— Вы застрелили многих других.

— Но не тебя. Мы с тобой как братья. Разве я не делился с тобой своими секретами?

Лале предпочитает не оспаривать притязаний на братство.

— Говорите, я слушаю.

— Иногда ты давал мне советы, и я принимал их. Пытался даже написать что-то приятное своей девушке.

— Я этого не знал.

— Теперь знаешь, — с серьезным видом говорит Барецки. — Послушай, я хочу, чтобы ты попытался кое-что мне достать.

Лале нервничает, как бы кто-нибудь не услышал их разговор.

— Я говорил вам…

— Скоро у моей девушки день рождения, и я хочу, чтобы ты достал мне для нее пару нейлоновых чулок. — (Лале недоуменно смотрит на Барецки.) — Достань их мне, — Барецки улыбается, — и я тебя не пристрелю. — Он смеется.

— Попробую что-нибудь сделать. На это может уйти несколько дней.

— Только не слишком тяни.

— Я могу сделать для вас что-то еще? — спрашивает Лале.

— Нет, у тебя сегодня выходной. Можешь пойти и провести время с Гитой.

Лале съеживается. Плохо, что Барецки знает об их свиданиях, и как же его бесит, когда ублюдок произносит ее имя.

Чтобы выполнить просьбу Барецки, Лале идет искать Виктора. В конце концов он находит Юрия и от него узнает, что Виктор заболел и не вышел на работу. Лале говорит, что ему жаль, и собирается уйти.

— Могу я чем-то тебе помочь? — спрашивает Юрий.

Лале поворачивается к нему:

— Не знаю. У меня особая просьба.

— Может, я помогу? — Юрий поднимает бровь.

— Нейлоновые чулки. Знаешь, девушки надевают их на ноги.

— Я не младенец, Лале. Я знаю, что такое нейлоновые чулки.

— Можешь достать мне пару?

Лале показывает два бриллианта на ладони.

— Дай мне два дня. — Юрий берет их. — Думаю, я тебе помогу.

— Спасибо, Юрий. Передавай привет отцу. Надеюсь, он скоро поправится.

Лале направляется к женскому лагерю, когда слышит шум летящего самолета. Подняв глаза, он видит, как над лагерем пролетает, а затем разворачивается небольшой самолет. Он летит так низко, что Лале различает символ Военно-воздушных сил США.

— Это американцы! — кричит кто-то из заключенных. — Здесь американцы!

Все смотрят в небо. Некоторые принимаются прыгать, размахивая руками. Лале посматривает на вышки, окружающие лагерь: караульные в полной готовности направляют винтовки вниз, на территорию, где мужчины и женщины устроили демонстрацию неповиновения. Некоторые просто машут руками, чтобы привлечь внимание пилота, многие указывают на крематории с воплями: «Бросай бомбы! Бросай бомбы!» Когда самолет заходит на третий круг, Лале готов присоединиться к протестующим. Некоторые узники бегут в сторону крематориев, указывая на них в отчаянной попытке донести сообщение. «Бросай бомбы! Бросай бомбы!»

Сделав третий круг над Биркенау, самолет набирает высоту и улетает. Узники продолжают кричать. Многие падают на колени в отчаянии оттого, что их призывы не были услышаны. Лале понемногу пятится к ближайшему строению. Как раз вовремя. С вышек на людей сыплется град пуль, десятками кося тех, кто не успел укрыться.

После атаки караульных Лале решает, что не будет сегодня встречаться с Гитой. Вместо этого он возвращается в свой блок, где его встречают плач и вой. Женщины обнимают тела мальчиков и девочек, погибших от пуль.

— Они увидели самолет и стали бегать по лагерю вместе с другими заключенными, — говорит один мужчина.

— Чем я могу вам помочь?

— Отведи в барак других детей. Им не надо видеть это побоище.

— Конечно.

— Спасибо, Лале. Я пришлю женщин тебе в помощь. Не знаю, что делать с телами. Не могу их здесь оставить.

— Уверен, за телами придут эсэсовцы. — Это звучит так холодно, буднично. У Лале на глазах закипают слезы. Он ерзает на месте. — Мне очень жаль.

— Что они с нами сделают? — спрашивает мужчина.

— Не знаю, какая судьба ожидает каждого из нас.

— Умереть здесь?

— Еще чего! Хотя кто знает…

Лале отправляется за детьми и приводит их в барак. Некоторые плачут, другие слишком потрясены, чтобы плакать. К нему присоединяются несколько старших женщин. Они отводят спасшихся детей в дальний конец барака и принимаются рассказывать им сказки, но на этот раз сказки не помогают. Детей никак не успокоить. Большинство остается в состоянии шока.

Лале идет в свою комнатушку и возвращается с шоколадом; они с Надей делят его по кусочкам между детьми. Некоторые дети берут, другие смотрят на шоколад, словно чего-то опасаясь. Ничего больше Лале сделать не в силах. Надя тянет его за руку и побуждает встать.

— Спасибо. Ты сделал все, что мог. — Она гладит его щеку тыльной стороной ладони. — Теперь оставь нас.

— Пойду помогу мужчинам, — запинающимся голосом отвечает Лале.

Пошатываясь, он выходит наружу. Там он и другие мужчины складывают маленькие тела в штабель, чтобы эсэсовцы забрали их. Он замечает, что те уже собирают трупы на территории. Некоторые матери отказываются отдавать своих драгоценных детей, и Лале с разрывающей душу печалью смотрит, как маленькие безжизненные тела вырывают из рук женщин.

«Да возвысится и освятится Его великое имя в мире…» Лале шепотом повторяет «Кадиш». Он не знает, как и какими словами цыгане поминают своих умерших, но чувствует желание откликнуться на эти смерти так, как он привык. Он долго сидит снаружи, глядя в небо и думая о том, что увидели американцы и что теперь будут делать. К нему присоединяются несколько цыган, и они сидят в гнетущей тишине. Их окружает стена печали.

Лале думает о сегодняшней дате — 4 апреля 1944 года. Слово «апрель», которое он увидел на рабочих листах этой недели, зацепило его. Апрель, что такое связано с апрелем? Потом он понял. Через три недели исполнится ровно два года с тех пор, как он здесь. Два года. Как ему удалось это пережить? Почему он до сих пор дышит, хотя многие уже нет? Он вспоминает клятву, данную себе в самом начале. Выжить и увидеть, как понесут наказание те, кто за это в ответе. Возможно, люди на борту самолета поняли происходящее и скоро их спасут. Слишком поздно для тех, кто умер сегодня, но, может быть, их смерти будут не совсем напрасными. Запомни эту мысль. Вставай с ней завтра утром, и на следующее утро, и на следующее.

Сияние звезд над головой больше не умиротворяет. Звезды просто напоминают ему о пропасти между тем, какой может быть жизнь, и тем, какая она в данный момент. Напоминают о теплых летних вечерах, когда он тайком выскальзывал из дому — а все уже легли спать — и подставлял лицо под ночной ветерок, убаюкивающий его. Напоминают о вечерах, которые он проводил с молодыми женщинами, прогуливаясь рука об руку в парке, у озера, а путь им освещали тысячи звезд. Его всегда успокаивал божественный свод ночного неба. Где-то его родные сейчас смотрят на те же звезды, думая о нем. Лале надеялся, что им звезды принесут больше утешения, чем ему.

В начале марта 1942 года Лале попрощался с родителями, братом и сестрой в родном городе Кромпахи. В октябре предыдущего года он оставил свою работу и квартиру в Братиславе. Это решение он принял после встречи с давним другом, неевреем, работавшим на правительство. Друг предупредил его, что для всех граждан еврейского происхождения политическая ситуация меняется и что обаяние Лале не спасет его от надвигающейся грозы. Друг предложил ему работу, которая, по его словам, защитит его от преследований. Начальник друга предложил Лале должность заместителя руководителя Словацкой национальной партии, и он согласился. Членство в СНП не имело отношения к религии. Партия стремилась удержать страну в руках словаков. Одетый в партийную форму, весьма напоминавшую военную, Лале несколько недель путешествовал по стране, распространяя информационные бюллетени и выступая на съездах и митингах. Партия в особенности старалась внушить молодежи необходимость сплотиться, бросить вызов правительству, совершенно не способному осудить Гитлера и защитить всех словаков.

Лале знал, что евреев в Словакии обязали в общественных местах носить на одежде желтую звезду Давида. Он отказался. Не из страха, а потому, что считал себя словаком — гордым, непреклонным и даже, как он признавался, полагающим свое место в мире исключительным. Его еврейское происхождение было для него второстепенным и никогда не мешало ему в делах и выборе друзей. Если эта тема возникала при разговоре, он подтверждал это и шел дальше. Для него это не было определяющим свойством. Эта тема чаще обсуждалась в спальне, а не в ресторане или клубе.

В феврале 1942 года его предупредили, что МИД Германии потребовало от правительства Словакии начать высылку евреев из страны для использования в качестве рабочей силы. Лале попросил отпуск для поездки к родным и получил его. Ему сказали, что он в любое время может вернуться на свою должность в партии, его место за ним сохранится.

Он никогда не считал себя наивным. Как и многие европейцы в то время, он был обеспокоен возвышением Гитлера и теми ужасами, которые фюрер навлекал на малые нации. Он не мог примириться с тем, что нацисты захватили Словакию. Но в этом для них не было необходимости. Правительство предоставляло им все, чего они желали, когда желали, и не угрожало им. Словакия просто хотела, чтобы ее оставили в покое. За обедами и на встречах с родными и знакомыми они иногда обсуждали сообщения о преследовании евреев в других странах, но не считали, что словацкие евреи как община подвергаются особому риску.

И тем не менее он оказался здесь. Прошло два года. Он живет в общине, разделенной на две части — евреи и цыгане, — определяемые по национальности, а не по гражданству, и это Лале до сих пор не в силах понять. Одни нации угрожают другим. У одних есть власть, у них есть вооруженные силы. Какую угрозу может нести нация, рассеянная по многим странам? Сколько бы он ни прожил — мало или много, — он никогда этого не поймет.

Глава 19

— Ты утратил свою веру? — спрашивает Гита, вновь склонившись на грудь Лале в их укромном местечке за административным корпусом.

Она выбрала этот момент, чтобы задать вопрос, поскольку хочет услышать его ответ, а не увидеть его реакцию.

— Почему ты спрашиваешь? — говорит он, поглаживая ее по затылку.

— Потому что я думаю, что да, и это меня огорчает.

— Значит, ты не утратила?

— Я спросила первой.

— Да, думаю, да.

— Когда?

— В первый же вечер, как прибыл сюда. Я рассказывал тебе, что произошло и что я увидел. Не знаю, как такое мог допустить любой милосердный Господь. И с того вечера не случилось ничего, что изменило бы мое мнение. Совсем наоборот.

— Надо же во что-то верить.

— Я верю. Я верю в тебя и меня, а еще в то, что мы выберемся отсюда и построим совместную жизнь, когда мы сможем…

— Знаю, когда бы и где бы ни захотели. — Она вздыхает. — О, Лале, если бы только.

Лале поворачивает ее лицом к себе:

— Быть евреем для меня не самое главное. Я не отказываюсь от этого, но я прежде всего человек, мужчина, влюбленный в тебя.

— А если я хочу сохранить свою веру? Если она по-прежнему для меня важна?

— Не мне это решать.

— Нет, тебе.

Они погружаются в неловкое молчание. Он смотрит на ее лицо с опущенными глазами.

— Я не против того, чтобы ты продолжала верить, — ласково говорит Лале. — По сути дела, я стану поощрять тебя в твоей вере, если она много для тебя значит и поможет остаться со мной. Когда мы вырвемся отсюда, я буду поддерживать твою веру, и когда у нас пойдут дети, они смогут перенять веру матери. Это тебя устраивает?

— Дети? Не знаю, смогу ли я родить детей. Боюсь, я вся ссохлась внутри.

— Однажды мы вырвемся отсюда, и я смогу немного тебя подкормить, и у нас родятся дети. Красивые дети, похожие на маму.

— Спасибо, любовь моя. Ты заставляешь меня верить в будущее.

— Хорошо. Значит ли это, что ты наконец скажешь свою фамилию и откуда ты родом?

— Пока нет. Я говорила тебе, это случится в тот день, когда мы уедем отсюда. Пожалуйста, не спрашивай меня больше.

После расставания с Гитой Лале разыскивает Леона и некоторых других из блока 7. Стоит прекрасный летний день, и он намерен, пока это возможно, насладиться солнечным теплом и общением с друзьями. Они садятся у стены барака и заводят незатейливый разговор. При звуке сирены Лале прощается с ними и идет обратно в свой барак. Подходя к зданию, он чувствует: что-то не так. У входа стоят цыганские дети, не бегут ему навстречу, а отходят в сторону, когда он проходит мимо. Он приветствует их, но они не отвечают. Открыв дверь своей комнаты, он моментально понимает почему. На койке разложены драгоценности и деньги, вынутые из-под матраса. Его поджидают два эсэсовца.

— Потрудись объяснить это, Татуировщик!

Лале не знает, что сказать.

Офицер выхватывает из его рук портфель и высыпает на пол инструменты и бутылочки с чернилами. Потом они складывают ценности в портфель. Направив на него пистолеты, они знаком приказывают идти вперед. Дети отступают в сторону, когда Лале выводят из цыганского лагеря. Как он полагает, в последний раз.

Лале стоит перед Хустеком. Содержимое его портфеля рассыпано по столу обершарфюрера.

Хустек берет со стола и рассматривает по одному каждый драгоценный камень и каждое ювелирное украшение.

— Где ты это взял? — не поднимая головы, спрашивает он.

— Мне это дали заключенные.

— Какие заключенные?

— Я не знаю, как их зовут.

Хустек резко вскидывает глаза:

— Не знаешь, кто тебе все это дал?

— Нет, не знаю.

— Я должен этому верить?

— Да, герр. Они приносят это мне, но я не спрашиваю имен.

Хустек шмякает кулаком по столу, отчего драгоценности звенят:

— Ты меня очень разозлил, Татуировщик! Ты хорошо справлялся со своей работой, а теперь мне придется искать кого-то еще. — Он поворачивается к конвойным. — Отведите его в блок одиннадцать. Там он быстро вспомнит имена.

Лале выводят и сажают в грузовик. Два эсэсовца садятся с двух сторон от него, каждый тычет ему в ребра пистолетом. На четырехкилометровом перегоне Лале молча прощается с Гитой и будущим, о котором они только что мечтали. Закрыв глаза, он мысленно произносит имена каждого из членов семьи. Брата и сестру он не может представить так ясно, как прежде. А вот маму видит отчетливо. Но как сказать «прощай» матери? Человеку, подарившему тебе жизнь, научившему жить? Он не в силах сказать ей «прощай». Когда перед ним возникает образ отца, он тяжело вздыхает, отчего один из офицеров сильнее тычет пистолетом ему в ребра. В последний раз, когда он видел отца, тот плакал. Ему не хочется вспоминать отца таким, поэтому он выискивает другой образ и вспоминает отца, работающего с его любимыми лошадями. Отец всегда так ласково с ними говорил, куда ласковее, чем со своими детьми. Брат Лале Макс старше и мудрее его. Мысленно Лале говорит брату, что старался не подвести его, старался поступать так, как поступил бы Макс на его месте. Думая о своей младшей сестре Голди, он испытывает жгучую боль.

Грузовик резко останавливается, и Лале швыряет на одного из офицеров.

Его помещают в камеру блока 11. Репутация блоков 10 и 11 хорошо известна. Это штрафные изоляторы. За этими изолированными пыточными бараками высится Черная стена, стена расстрела. Лале ожидает, что после пыток его отведут сюда.

Двое суток он сидит в карцере, единственная полоска света проникает к нему из-под двери. Слушая крики и вопли узников, он заново переживает каждый миг, проведенный с Гитой.

На третий день его ослепляет поток солнечного света, льющийся в камеру. Весь дверной проем занимает массивная фигура человека, который протягивает ему миску с какой-то бурдой. Лале берет миску и, привыкнув к свету, узнает мужчину.

— Якуб, это ты?

Якуб входит в комнату, ссутулившись под низким потолком:

— Татуировщик! Что ты здесь делаешь? — Якуб заметно шокирован.

Лале с трудом встает, протягивая руки:

— Я часто думал о том, что с тобой случилось.

— Как ты предсказывал, они нашли для меня работу.

— Значит, ты тюремщик?

— Не просто тюремщик, друг мой. — Голос у Якуба мрачный. — Сядь поешь, а я расскажу тебе, что я здесь делаю и что с тобой будет.

Лале нерешительно садится и смотрит на еду, которую дал ему Якуб. Жидкая мутная похлебка с единственным куском картошки. Хотя несколько минут назад он умирал от голода, сейчас аппетит пропал.

— Я не забыл твою доброту, — говорит Якуб. — В тот вечер, когда меня сюда привезли, я боялся, что умру от голода, а ты меня накормил.

— Что ж, тебе нужно больше еды, чем большинству из нас.

— Я слышал истории о том, что ты добываешь еду. Это правда?

— Вот поэтому я и попал сюда. Заключенные, работающие в «Канаде», приносят мне деньги и драгоценности, а я обмениваю их на еду и лекарства у сельских жителей и потом распределяю. Думаю, кого-то обделили и он донес на меня.

— Ты не знаешь кто?

— А ты?

— Нет, не моя работа — знать. Моя работа — выуживать у вас имена тех, кто замыслил побег или сопротивление. И конечно, имена тех, кто доставал для тебя деньги и драгоценности.

Лале отводит взгляд. До него начинает доходить чудовищный смысл слов Якуба.

— Как и ты, Татуировщик, для того, чтобы выжить, я делаю то, что мне велят. — (Лале кивает.) — Я должен бить тебя, пока не назовешь имена. Я убийца, Лале. — (Лале качает опущенной головой, бормочет все известные ему бранные слова.) — У меня нет выбора.

Лале обуревают смешанные эмоции. В мозгу проносятся имена мертвых узников. Может ли он назвать Якубу эти имена? Нет. В конце концов они это выяснят, и он снова будет здесь.

— Дело в том, — говорит Якуб, — что я не могу позволить тебе сообщить мне эти имена. — (Лале изумленно смотрит на него.) — Ты был добр со мной, и я притворюсь, что сильно избиваю тебя, но не позволю тебе никого выдать, — объясняет Якуб. — Хочу, чтобы на мне было как можно меньше невинной крови.

— О Якуб, я никак не думал, что тебе найдут именно такую работу. Мне очень жаль.

— Если я должен убить одного еврея, чтобы спасти десяток других, я это сделаю.

Лале дотрагивается до плеча гиганта:

— Делай то, что тебе положено.

— Говори только на идише. — Якуб отворачивается. — Вряд ли здешние эсэсовцы знают тебя или то, что ты говоришь по-немецки.

— Ладно, пусть будет идиш.

— Я вернусь позже.

Вновь оказавшись в темноте, Лале размышляет над своей судьбой. Он решает, что не назовет имен. Теперь дело лишь в том, кто его убьет — скучающий эсэсовец, чей ужин остывает, или Якуб, совершающий справедливое убийство во имя спасения других людей. Он примиряется со смертью, и на него нисходит покой.

Скажет ли кто-нибудь Гите о том, что с ним случилось? Или она проведет остаток жизни, так ничего и не узнав?

Лале погружается в глубокий сон изнуренного человека.

— Где он? — рычит отец, врываясь в дом.

Лале опять не явился на работу. Его отец опоздал к ужину, потому что ему пришлось выполнять работу за Лале. Лале убегает и пытается спрятаться за спиной матери, сделав из нее барьер между собой и отцом. Она хватает его за одежду, загораживает от отцовской затрещины. Отец не делает попытки отодвинуть ее в сторону или как-то добраться до Лале.

— Я разберусь с ним, — говорит мама. — После ужина я его накажу. А теперь садитесь за стол.

Брат и сестра Лале лишь закатывают глаза. Они видели и слышали все это раньше.

После ужина Лале обещает матери, что постарается больше помогать отцу. Но отцу помогать так трудно. Лале боится, что в конце концов станет таким, как отец: состарится до времени, а из-за постоянной усталости будет не в состоянии даже делать комплименты жене по поводу ее внешнего вида и еды, на приготовление которой она тратит весь день. Не таким Лале хочет стать.

— Я твой любимчик, правда, мамочка? — бывало, спрашивал Лале.

Если они одни в доме, мать крепко обнимала его:

— Да, дорогой мой.

Если были брат и сестра, то мать говорила:

— Вы все мои любимчики.

Лале никогда не слышал, чтобы брат или сестра задавали этот вопрос, но они могли спрашивать об этом в его отсутствие. Будучи маленьким мальчиком, он часто объявлял родным, что, когда вырастет, женится на маме. Отец обычно делал вид, что не слышит этого. Брат и сестра набрасывались на Лале, говоря, что мама уже замужем. Разняв их, мама отводила его в сторонку и объясняла, что однажды он встретит девушку, которую будет любить и о которой будет заботиться. Он никак не мог ей поверить.

Становясь юношей, он, бывало, прибегал домой к матери и обнимал ее, находя утешение в ее объятиях, мягкой коже, поцелуях, которыми она осыпала его лоб.

— Чем я могу тебе помочь? — спрашивал он.

— Ты такой милый мальчик. Однажды ты станешь для кого-то прекрасным мужем.

— Расскажи мне, что надо сделать, чтобы стать хорошим мужем? Не хочу быть таким, как папа. Он не заставляет тебя улыбаться. Он тебе не помогает.

— Твой папа трудится в поте лица, чтобы заработать нам денег на жизнь.

— Знаю, но разве он не может делать то и другое? Зарабатывать деньги и вызывать у тебя улыбку?

— Тебе предстоит многому научиться, пока не повзрослеешь, молодой человек.

— Так научи меня. Я хочу нравиться девушке, на которой женюсь, хочу, чтобы она была со мной счастлива.

Мать Лале села, и он сел напротив нее.

— Сначала ты должен научиться слушать ее. Даже если устал, найди в себе силы выслушать то, что она хочет сказать. Узнай, что она любит и, что более важно, чего не любит. По возможности подноси ей маленькие подарки — цветы, шоколадные конфеты. Женщины это любят.

— Когда в последний раз папа дарил тебе что-нибудь?

— Не имеет значения. Ты хочешь узнать, что любят девушки, а не то, что дарят мне.

— Когда я заработаю деньги, то принесу тебе цветы и шоколадные конфеты, обещаю.

— Сбереги деньги для девушки, которая завоюет твое сердце.

— Как я узнаю, кто она?

— О-о, ты узнаешь это.

Она привлекла его к себе и погладила по волосам. Ее мальчик, ее молодой человек…

Образ матери исчезает — слезы, картинка расплывается. Лале моргает и видит Гиту в своих объятиях, он гладит ее по волосам.

— Ты была права, мама. Я действительно узнал.

Является Якуб и тащит Лале по коридору в тесную камеру без окон. С потолка свисает единственная лампочка. На цепи у задней стены болтаются наручники. На полу лежат розги. Два офицера СС разговаривают, как будто не замечая Лале. Он отступает назад, не поднимая глаз. Без предупреждения Якуб ударяет Лале кулаком по лицу, и тот отлетает к стене. Теперь офицеры поворачиваются к нему. Лале пытается встать. Якуб медленно отводит правую ногу назад. Лале ожидает пинка. Он отступает как раз в тот момент, когда ступня Якуба дотрагивается до его ребер, потом нарочито катится по полу и хватается за грудь. Он медленно поднимается, и Якуб снова бьет его в лицо. На этот раз удар целиком приходится по нему, хотя Якуб делал ему предупреждающие знаки. Из разбитого носа у Лале льется кровь. Якуб грубо поднимает Лале на ноги и заковывает в наручники, свисающие на цепи со стены.

Якуб берет розги, срывает со спины Лале рубашку и наносит ему пять ударов. Потом спускает ему штаны и хлещет по ягодицам еще пять раз. Вопли Лале не поддельные. Якуб запрокидывает голову Лале назад.

— Говори, кто воровал для тебя! — угрожающе произносит Якуб.

Стоя в небрежных позах, офицеры смотрят на него.

Хныча, Лале качает головой:

— Не знаю.

Якуб хлещет Лале еще десять раз. По его ногам струится кровь. Офицеры начинают проявлять больший интерес и подходят ближе. Якуб запрокидывает голову Лале назад и рычит на него:

— Говори! — А сам шепчет ему на ухо: — Скажи, что не знаешь, а потом вырубайся. — Затем, громче: — Имена!

— Я никогда не спрашиваю! Не знаю. Поверьте мне…

Якуб бьет Лале под ребра. Тот падает на колени, закатывает глаза и делает вид, что потерял сознание.

— Он слабак. — Якуб поворачивается к эсэсовцам. — Если бы знал имена, уже сказал бы.

Якуб пинает Лале по ногам.

Офицеры кивают и выходят из камеры.

Дверь закрывается. Якуб быстро освобождает Лале, потом осторожно кладет его на пол. Тряпкой, спрятанной под рубашкой, он вытирает кровь с тела Лале и натягивает на него штаны.

— Прости, Лале. — Он помогает Лале подняться на ноги, относит в его камеру и кладет на живот. — Ты хорошо справился. Тебе надо немного поспать. Позже вернусь с водой и чистой рубашкой. Немного отдохни.

Несколько дней Якуб заходит к Лале с едой и водой, а иногда с новой рубашкой. Он описывает Лале состояние его ран: они заживают. Лале понимает, что отметки останутся у него на всю жизнь. Наверное, татуировщик это заслужил.

— Сколько ударов ты мне нанес? — спрашивает Лале.

— Не знаю.

— Знаешь.

— Все кончено, Лале, и ты поправляешься. Забудь.

— Ты сломал мне нос? Мне трудно дышать через нос.

— Возможно, но не сильно. Отек прошел, и твой нос почти не деформирован. Ты по-прежнему красив. Девушки будут за тобой бегать.

— Не хочу, чтобы за мной бегали девушки.

— Почему не хочешь?

— Я уже нашел ту, что мне нужна.

На следующий день открывается дверь, и Лале поднимает глаза, чтобы поздороваться с Якубом, но видит двух офицеров. Они делают ему знак встать и идти с ними. Пытаясь успокоиться, Лале продолжает сидеть. Неужели это конец? Его поведут к Черной стене? Он молча прощается с родными и напоследок с Гитой. Эсэсовцы теряют терпение и заходят в комнату, направляя на него автоматы. На трясущихся ногах он следует за ними на улицу. Впервые за неделю или больше его лица касается солнечный свет. Пошатываясь, идет он между двумя офицерами. Поднимает глаза, готовясь встретить свою судьбу, и видит, как нескольких узников сажают в ближайший грузовик. Может быть, еще не конец. У него подгибаются колени, и эсэсовцы волокут его к машине. Закидывают в кузов, и он не оглядывается. Всю дорогу до Биркенау он прижимается к борту грузовика.

Глава 20

Лале вытаскивают из кузова и волокут в контору обершарфюрера Хустека. Два офицера поддерживают его под руки.