Серые братья Шервуд Том

ВСТРЕЧА С ПРИЗРАКОМ

Чем только можно старался я отвлечь Алис от тяжёлых дум и страданий. Поэтому, когда выпал нежданный снег, я снарядил и отправил кортеж в безжизненный и прекрасный замок Шервуд. Поехали все - даже Луис и Анна-Луиза со своим малышом, - чтобы Алис и Томик были в «детской» компании.

Ехал с нами и «новичок». Им был, - как бы это вас ни удивило, - японец Тай. Он достаточно хорошо уже говорил на английском, так что был в состоянии объяснить мне, что желает жить в замке и выполнять работу, названия которой в английском языке не существует. Я помнил, как он с «Хаузена» пришёл в мою команду, и кем он был для меня в день сражения на плантациях Жабы, и в бешеной схватке с легионерами Города, и в Багдадском плену. Помнил - и согласился мгновенно, без даже самого короткого колебания. (В тот миг он пристально смотрел мне в глаза, но я тогда не придал этому значения.)

Разумеется, нашему выезду предшествовала подготовка.

Когда передние кареты миновали выгнутый, с новыми некрашенными перилами мостик, распахнулись двери-ворота «каминного» зала и на приехавших, ступающих на снег из карет, пахнуло теплом уже вполне обжитого места. Носатый, стоя у полуоткрытой створки ворот, жестами приглашал входить поскорее - чтобы не выстудить зал.

Внутри зал выглядел празднично, даже - роскошно. Все доски и полусгнившие циновки с окон были удалены, и в оконных проёмах стояли новые рамы и стёкла. Прибавилось интерьера: десяток стульев с высокими спинками, - взамен отсутствующих (скорее всего, сожжённых в этом необъятном, больше, чем у сэра Коривля, камине); несколько кресел, двухъярусный гардероб, ковры, пара кушеток, игорный, с зелёным сукном, стол; угол-будуар и угол-кухня. Будуар был отгорожен высокими ширмами, и там, помимо кроватей с пологами, - для дам, - стояли ещё две детские кроватки- корзины.

– Как тепло! - воскликнул я, войдя в зал, и добавил, обращаясь к Носатому: - Ты, видно, всю ночь от камина не отходил!

– Не совсем так, мистер Том, - ответил он, и в голосе его мной угадался оттенок интриги, - здесь отопление позатейливей!

Он поманил меня в глубину зала, жестом попросив не раздеваться, и вывел сквозь незаметную, прятавшуюся в углу дверцу во внутренний двор. Здесь стояли слегка присыпанные снегом бочки с горным углем (молодец, Робертсон!), широкая, жёлтая, свежеотпиленная плаха, на которой алела расчетвертованная туша свиньи, а чуть в стороне сверкала льдистой корочкой и новенькими, такими же жёлтыми досками высокая, с длинным спуском горка для санного катания. Однако Носатый не дал мне полюбоваться на это заснеженное, забрызганное солнцем великолепие, а манил куда-то ещё дальше. Я последовал за ним, и мы вошли в небольшое вытянутое помещение, в котором не было ничего кроме трёх вделанных в стену печей-голландок.

– Эта стена, - догадался я, - общая со «стольным» залом? И это от печей, а не от камина, в нём так тепло?

Носатый кивнул.

– Не знаю, кто возводил эти постройки, - сказал он, поднимая руку к потолку, - но возведены они хорошо!

Когда мы вернулись в зал, в нём царили хохот, топот подкованных каблуков и призывные крики: одетые в недавно сшитые алые камзолы с золочёными пуговицами Робертсон и Готлиб Глаз разносили чашки с расплавленным шоколадом.

Мы жили в замке три дня.

Я не для того упоминаю наш выезд «на нежданный снег», чтобы рассказать о том, как прекрасно и счастливо мы провели эти три дня (хотя Алис так ни разу и не улыбнулась); каким ароматным вышло мясо, зажаренное на букане в камине, как мы вечерами, собравшись за остающимся наполовину пустым столом пили, ели и распевали старинные песни, как выносили в люльках на воздух Алисиного Томика и крохотного Эдвина, и они лежали, закутанные, словно толстые куклы, на свежем, с лёгким морозцем, воздухе и молча таращили в небо свои поблёскивающие глазки, - нет, не для того я всё это упоминаю. Мне важно поведать вам, в каком настроении я получил письмо, которое ожидало меня в нашем доме в Бристоле, когда наш «снежный» поход завершился.

Рука дрогнула у меня, когда я протянул её за поданным миссис Бигль сложенным втрое, грубо залитым воском листом бумаги. Я отлепил воск. «Ну, какие ещё новости мне уготовлены?»

Письма, как такового, и не было. А были старательно выведенные на бумаге два рисунка - подковы и пивной кружки. Кузнец! Очевидно, он как-то узнал, что я вернулся в Бристоль, и вот - прислал приглашение. Да, ведь ни читать, ни писать он не умеет. Как же я про него забыл? И что делать? Отложить поездку к нему до относительно свободного времени? А если оно не наступит? Да оно и не наступит в ближайшем будущем, - получение титула, хождение по кабинетам, ещё ждёт адмиралтейство, восстановление замка… Сейчас! Нужно ехать прямо сейчас.

В двух словах объяснив случившееся домашним, я вышел во двор, взнуздал свежую лошадь и направил её к окраине города, в сторону кузни.

Зимой темнеет быстро, и, когда я подскакал к знакомым воротам с прибитой над ними огромной бутафорской подковой, меня окружала уже непроглядная ночь.

Ночь! Вот - лучшее время для роковых и нежданных событий. Толкнув оббитую овчиной и рогожею дверь, вместе с вкатившимся клубом морозного воздуха я вошёл в дом, где получал когда-то первые навыки мастерства. Кузнец, разводя в стороны чёрные от въевшегося угля руки, поднялся мне навстречу - кряжистый, чернобородый, с улыбкой, которая в своё время казалась мне злодейским оскалом. Мы обнялись.

Кузнец был не один. Когда я вошёл, за столом, спиной ко мне сидел ещё кто-то, - крупный человек престранного вида. На голове его был повязан нелепый для зимнего времени цветной пиратский платок. Тело покрывала необъятных размеров куртка из коричневой воловьей кожи. Рукава у неё были отрезаны, и вместо них вшиты рукава из медвежьей шкуры. Свет лампы, стоявшей перед ним, отбрасывал от него на стену тень, которая напоминала чудовищного подземного тролля. Когда мы с кузнецом приветствовали друг друга, человек-куб начал поворачиваться от стола, и я невольно подумал, что хорошо, что я с ним не знаком, и что не придётся с таким медведищем обниматься.

– Получил твоё письмо, - сказал я кузнецу. - Не взыщи, что не заглянул к тебе сразу, когда вернулся из плавания. Было столько забот… Сейчас расскажу.

– Это не я отправил тебе письмо, - сказал вдруг кузнец.

– А кто же? - удивлённо спросил я у него.

– Это я, мистер Том, - сказал человек-куб и его голос заставил меня вздрогнуть и замереть.

– Бэнсон!… - прошептал я, не веря своим глазам.

– Здравствуйте, мистер Том, - сказал он, приближаясь ко мне.

Не совсем и Бэнсон. Очень взрослый, с «каменным» лицом человек. Такие лица встречаются иногда у людей, которым выпало повидать и пережить столько, сколько обычному человеку хватило бы на несколько жизней.

У меня не было сил ни радоваться, ни удивляться. Огромное облегчение, испытанное мною в тот миг, лишило меня каких-либо сил. Я опустился на стоявшую возле стенки скамью.

– Мы получили известие, что ты умер, - произнёс я, едва выговаривая слова.

– Это правда, - вдруг сказал Бэнсон. - Я умер.

– Ты это о чём?…

– Я, мистер Том, ввязался в драку, из которой живым мне не выйти.

– Бэнсон! - с недоумением уставился я на него. - Но почему ты не сообщил? «Дукат» стоит в бухте! На нём команда - семьдесят человек, и каких! Есть свободные деньги - мы можем нанять целую армию! Как это - «не выйти живым из драки»?

– Всё не так просто, мистер Том. Речь идёт не об обычной схватке с обычным противником. Эти люди - они есть, - но в то же время их как бы и нет. Они - ловкие, умелые, скачущие с места на место, жестокие невидимки. И те, кто их содержит - действительно могут пользоваться английской армией. В одной из схваток я потерял учителя, и теперь мои шансы уцелеть - ничтожно малы. Мой «последний» поход - дело времени. Я поэтому заранее попрощался с Алис и с вами.

Он легко развернул своё массивное тело, шагнул назад, к столу, придвинул скамью и сел.

– Но, Бэнсон, - с лихорадочной поспешностью осмысливая услышанное, произнёс я. - Разве ты рождён, чтобы быть охотником на невидимок? Разве обучен? Ты - добряк с душою ребёнка. И если тебе попался такой противник, каким ты его рисуешь, то не лучше ли тебе оставить эту войну тем, кто умеет воевать по-настоящему? Иди домой. У тебя дома жена, на которой лежит неимоверное горе.

Сын, которого надо вырастить. Если эти, как ты написал, «охотники за черепами» настолько страшны, - предоставь их естественному ходу событий и королевскому прокурору! Едем домой, - к Алис, к Томику!

Бэнсон покачал головой.

– Тамба мне рассказал про Хосе, - сказал он.

– Ты был в Адоре?! - от изумления я даже привстал.

– Был, - сказал он, как будто о каком-то заурядном событии. - Так вот представьте, мистер Том, что у вас имелась возможность сбежать с плантации Жабы. Ну и что? Как бы вы смогли дальше жить, зная, что Хосе каждый день рубит живых людей и скармливает их собакам? Вот, вы встретили страшное существо - и сделали, что смогли, чтобы его остановить. Сейчас я делаю то, что могу.

Мы замолчали. Кузнец глухо кашлянул, напоминая о себе. Сказал: - За Бэнсоном скоро приедут. Давайте-ка - за стол. - И, приготавливая скорый ужин, покашливая, бормотал: - Смотри, какие страшные дела творятся. Придётся пить и за встречу, и за прощание. Для чего мальчишкам такая беда?

Обратившись к уже привычному ритуалу, мы выпили пива, стали резать окорок и колбасы. Я лихорадочно искал выход из дикой, немыслимой ситуации. Снова спросил Бэнсона:

– Если за тобой должен кто-то заехать - значит, ты воюешь не в одиночку?

Бэнсон кивнул. - А те, с кем ты в компании заодно, - они знают, что у тебя в Бристоле жена и маленький сын?

Бэнсон, как ни странно, вдруг улыбнулся, отчего круглый пулевой шрам на его щеке взялся морщинами.

– Мистер Том, - сказал он, - помните ночь на моле в Мадрасе? Когда мы встретились с шайкой Регента? Представьте, что в самый разгар схватки мистер Стоун, например, вдруг сказал бы: «ну вы тут выкручивайтесь, братцы, а у меня жена и сын в Бристоле».

Я отодвинул пиво, положил руки на стол. Посмотрел Бэнсону в глаза: - Но хоть какую-то помощь я могу тебе оказать?

– Для этого и приехал, - кивнул он головой в дурацком пёстром платке. - Нужно на время спрятать… - он на миг замялся, -…людей.

– Каких и сколько? - с готовностью спросил я.

Кузнец положил тяжёлую руку мне на плечо:

– Идём, Томас. Покажу, каких.

Он зажёг ещё одну лампу, и мы прошли в спальную комнату. Отворив дверь, он пропустил меня вперёд. Я сделал шаг - и тут же попятился. На полу, занимая всё пространство, на толстом ковре из свежей соломы лежали дети. Их было несколько десятков - разных возрастов, - и в одеждах самых немыслимых.

– Кто это? - шёпотом спросил я.

Кузнец ответил, только когда мы вернулись в кухню- столовую:

– Плимутские карманники и попрошайки… - Так называемая «семья», - добавил Бэнсон. - Тридцать два человечка. Принц Сова остался в их «логове» караулить компракчикосов. А я вспомнил про вас, мистер Том, и заверил своих, что смогу передать детей на необходимое время в надёжные руки. Их надо кормить, и я привёз деньги…

– Какие деньги! - махнул я рукой. - Буду кормить, сколько потребуется! - И, не удержавшись, спросил: - А кто такие принц Сова и компракчикосы?

– Компракчикосы - торговцы детьми. Принц Сова - как бы сказать… ночной охотник. Когда они встретятся, компракчикосов больше не будет, а принц Сова, быть может, заедет к вам за детьми. Можно найти, мистер Том, для них надёжное место?

– Есть! - сказал я торопливо, - есть такое место! Мой замок! Там сейчас тепло, есть еда - и предостаточно места. Да и охрана… Робертсона с Готлибом помнишь?

– Какой такой замок? - кузнец вскинул лохматые брови.

– Я только что купил имение «Шервуд». Там есть небольшой хорошо сохранившийся замок. Кое-что в нём уже приведено в жилой вид…

В это время за стеной послышался топот копыт нескольких лошадей. - Мы сейчас, - сказал кузнец, набрасывая на себя тулуп, - и вышел.

Вышел и Бэнсон, в куртке с медвежьими рукавами и в пиратском платке. Кивнул мне в дверях, давая понять, что они ненадолго.

Я допил пиво, поставил кружку на стол. Вдруг увидел в углу до боли знакомый предмет! Там, в тени, стоял треугольный арбалетный футляр. Встав, я подошёл и взял его в руки. «Где же ты побывал, старина?» И вдруг взгляд мой упал на тёмную «оспинку» на полированной дубовой поверхности. Это был след от удара ножом. След «сказал» мне, что удар был отменно сильным, а нож - остро заточенным.

За спиной послышался шорох. Я стремительно обернулся…

В дверях стояла девочка лет пяти, худенькая, с личиком «ясным», но чумазым и заспанным. Она стояла на одной ножке. Вместо второй в пол упирался удерживаемый ею подмышкой маленький костылёк. Конец его был закрыт толстым тряпичным коконом.

– Ты кто? - шёпотом спросила девочка.

– Человек, - так же шёпотом ответил я и поставил футляр назад в угол.

– Бить будешь? - спросила девочка.

– Нет, - ужаснувшись вопросу, ответил я и добавил: - Могу дать поесть.

– Меня зовут Ксанфия, - сказала малышка, ковыляя к столу.

Дойдя до него, она задрала голову вверх, так что её подбородочек стал вровень с краем столешницы.

– Ходишь так, что вовсе не слышно, - сказал я, глядя на костылёк и на кокон.

– Это мне Милый Слик сделал, - сказала моя маленькая собеседница, - чтобы тихо подкрадываться.

– Куда подкрадываться? - спросил я с некоторым недоумением.

– Ну, так, - неопределённо ответила девочка.

Она высмотрела на столе всё, что ей было нужно, влезла на лавку и вытянула пальчик по направлению к хлебу. Я торопливо подал. Машинально уставился на её торчащую за край лавки маленькую культю.

– Это мне давно сделали, - пояснила девочка, откусывая от хлеба кусочек.

– «Сделали»? - переспросил я.

– Да. Пилочкой отпилили.

– Отпилили?

– Ну да. Завязали туго так, и долго держали. Потом пилочкой отпилили.

– Ты что же, видела?

– Видела. Синяя ножка была, потом так красным, красным. Я потом сразу уснула. Сон был очень больной, и всё было долго.

– А кто отпилил?

– Не знаю. Они были взрослые.

– Но для чего?

– Так калекам ведь дают денег побольше. Ты что, не знаешь?

– А… когда это было?

– Давно, - сказала девочка и вытянула пальчик к окороку. Лицо её выразило ожидание и вопрос.

Я поспешно нарезал окорок тонкими ломтиками, сложил в блюдце, подвинул поближе.

– А потом, когда съем, бить не будешь? - снова спросила ночная гостья.

Горький ком подкатил к моему горлу. Я торопливо мотнул головой. Тогда маленькие цепкие ручонки схватили окорок и стали торопливо совать в рот и в кармашек.

За дверью послышался скрип снега под чьими-то тяжёлыми шагами. Девочка перестала жевать, замерла, втянула голову в плечики. В дверь вошёл Бэнсон. Моя собеседница торопливо сползла со скамьи, подхватила свой костылёк и припустила, подскакивая, к Носорогу. Лицо её озарила улыбка. Бэнсон, наклонившись, подхватил её, посадил на сгиб локтя и тихо спросил:

– Что ж ты не спишь, Ксанфия?

С торжеством на лице девочка достала из кармашка обрезок окорока и, показав его Бэнсону, снова спрятала. Он улыбнулся. Переведя взгляд на меня, негромко спросил:

– Мы сможем поехать в ваш замок прямо сейчас?

– Конечно, - сказал я, с трудом приходя в себя от только что услышанного.

– Лучше уехать ночью, пояснил Бэнсон. - Пять карет подогнали, с тёплыми пологами. Нужно быстро вынести детей. Они очень устали, так что мало кто из них проснётся…

Через полчаса свежие кони влекли пять тяжёлых экипажей сквозь Бристоль и дальше - не заезжая в мой дом - в «Шервуд», где остались Носатый и Тай. Я сидел на передних козлах - указывал дорогу молчаливому, в длинном тулупе, вознице. Рядом, накрыв ноги пологом, сидел Бэнсон.

– Ты говорил, - перекрикивая стук копыт, - спросил я у Бэнсона, что потерял учителя? Кто это был и что случилось?

– Долгая история, мистер Том. Он гнался за хозяевами Регента, а я попался им на пути. Чудом жив остался. Учитель меня выходил, - меня и ещё маленького Симеона, - ему руку к дереву прикололи. Потом были в Плимуте, затем в Адоре, потом в Турции, снова в Плимуте… Потом учитель умер. Выманил из подземелья Люпуса с его личной охраной и вместе с собой всех взорвал.

– А кто это был? - спросил я, замерев от внезапного тягостного предчувствия.

– Вы знали его, мистер Том. Это был мастер Альба.

ГЛАВА 2

ПЕСЧАНЫЕ САЛАМАНДРЫ

Известие ошеломило меня. Человек, спасший нас от верной смерти в Мадрасе, находился в такой близости от моего дома, что с ним можно было встретиться и поговорить! Нет, это нужно постараться представить - «иметь возможность встретиться с мастером Альбой!» Он шёл по нашему пути - в Адор, затем ко дворцу Аббасидов в Багдаде. Преодолевал немыслимые препятствия, встающие на пути. И вот - он погиб. И мой бедный Бэнсон во всём этом участвовал!

Я слушал долгий рассказ строгого, повзрослевшего друга - сначала в дороге, затем - в своём замке, и меня переполнял странный сплав ужаса и восторга.

Бэнсон уехал через два дня, потребовав от меня немыслимой, страшной услуги: моего слова, что я не сообщу Алис о том, что он жив.

РЕКРУТ

Ранним осенним утром, - ещё не совсем, впрочем, стылым, - вблизи Лондона, в своей большой, в четыре этажа, вилле из серого камня, похожей скорее на крепость или тюрьму, на необъятной, обтянутой малиновым шёлком постели, откинув в сторону руку и задев малиновый же полог, который прозвенел нашитыми на него бубенчиками, слегка вздрогнув, очнулся от сна человек.

Он знал за собой это свойство - беспокойно метаться во сне при наступлении утра, и придуманные им колокольчики исправно будили его - для кофе, листа свежих биржевых ведомостей и моциона. Была ещё одна польза от этого серебряного динь-дилинь: оно не давало хозяину виллы продолжать метания, неуклонно сползая в состояние полунебытия, где он с предельным ужасом и отчаянием, на «ватных», непослушных ногах убегал от проворных чудовищ - сосредоточенных, глазастых и кровожадных. Они настигали его - и тогда тело его гнулось в дугу, вздрагивая в длинной, рвущей плоть судороге, а сердце лопалось, как яблоко, попавшее под колёса телеги. Это мучение каждый раз было платой за пробуждение и спасение от чудовищ, - но платой, с которой хозяин виллы не был согласен. Отсюда - и колокольчики. Но спасали они лишь в том случае, если придумавший их не набирался накануне дорогого неразбавленного виски.

В это день было всё хорошо. Хозяин сел в постели. Сейчас его можно было бы рассмотреть и дать относительно верное описание. Однако описывать, - слово джентльмена, - было нечего. Средний рост, возраст - сорок, умеренное пузцо, небольшая плешь на макушке. Лицо - самое заурядное. В зависимости от одежды такой человек мог без каких-либо усилий перемениться и в конюха, и в нотариуса, и в акушера, и в преподавателя арифметики, и в лакея, и в короля. Однако владелец серокаменной виллы не был ни первым, ни вторым, ни пятым. Я не стану приводить здесь ни его титула, ни должности при Дворе: слишком просто будет угадать, а это по нескольким соображением крайне нежелательно.

Человек сел, свесив ноги. Почесал в вороте голландской рубахи волосатую грудь. Улыбнулся.

– Пятница, утро! - сообщил он сам себе. - Значит, пора ехать в Плимут.

Встав с постели, он подошёл к небольшой двери из толстых дубовых плах, стянутых болтами и, повернув ключ, отпер замок. Тотчас спальня и примыкающие к ней помещения наполнились мельканием суетливых, бесшумно порхающих слуг.

Выпив крепкого кофе из старинного китайского керамического фиала и пробежав глазами биржевой листок, хозяин виллы приступил к моциону. Он облачился в полосатое, с длинными рукавами и короткими штанинами гимнастическое трико и выбежал в пустынную, длинную, вытянутую в струнку буковую аллею. На ногах его, как ни странно, были заурядные матросские полотняные тапочки. Обязательно нужно отметить, что бегун в трико только на вид был плешивым и толстым. Двигался он легко и проворно, - то припуская что было сил, то замедляясь и подбрасывая колени к самой груди; бежал и боком вразножку, и прыгая вверх до возможной высоты, и спиной вперёд, и в полуприсяде. Если бы кто-то бежал следом - он сразу бы понял, что плешивый бегун весьма заботится о здоровье. Но только понял бы - и всё, а не заметил бы главного: слева и справа аллеи, невидимые за деревьями и кустами, не отставая от человека в трико, бегут ещё люди - добрый десяток, и почти все - с оружием. В мягкой обуви, без шумного дыхания, синхронно с хозяином то замедляя бег, то ускоряя.

Моцион завершился обтиранием тела куском «плачущего» льда.

После моциона человек завтракал. Глубокая миска клейкой овсянки, большой кналлер и стакан молока. Позавтракав, наш знакомец двинулся в путь. Сначала от виллы на проезжую большую дорогу вынеслась кавалькада из шести всадников, затем - кортеж из трёх разновеликих карет: передняя - лёгкая прогулочная, с парой стрелков и дорожным припасом, вторая - с хозяином (он внутри - в одиночестве, в довольно просторном чреве с мягкими стенками, обложенными малиновой кожей; дверцы - заперты на замки), - и в третьей, длинной, похожей на фаэтон - тот самый десяток вооружённых сопровождающих.

Довольно долгое путешествие с неоднократными остановками для отдыха происходило привычным для всех образом: маршрут знаком до подробностей, да и всё остальное - далеко не в первый раз. Случайность объявилась у самого Плимута. Дорога здесь выгибалась, уходя дальше на гору - в петлю, и хозяин видел всё происшедшее от первой до последней секунды. По краю дороги, также по направлению к Плимуту, двигался высокого роста путник. За ним, ведомые в поводу, шли две лошади. Передний всадник из кавалькады, поравнявшись с ним, что-то крикнул - очевидно, потребовал, чтобы тот сошёл с дороги. Видимо, предводитель кавалькады желал исключить любую возможность помехи для едущих следом карет. Но, на беспристрастный взгляд, путник мог и не уходить: дорога была достаточно широкой. Не мудрено, что путник, понимая это, не обратил на окрик ни какого внимания. Скорее с досады, а не со злости, предводитель кавалькады, перегнувшись, «ужалил» невозмутимого наглеца длинной плетью, - а точнее сказать, - попытался, так как тот, вдруг проворно и гибко качнувшись, поймал плетённый в грань кожаный хлыст и, зажав его во внушительном кулаке, резко дёрнул. Короткая деревянная рукоять плети была снабжена петлёй, надеваемой на запястье, так что после рывка незнакомца всадник с выдернутым из плеча суставом вылетел из седла. Он упал на голову - послышался хруст - и тело его замерло неподвижно. Повинуясь инстинкту, оставшиеся пятеро, изыскрив воздух просверком выхватываемых шпаг, пошли на обречённого одиночку плотным кольцом, и хозяин кортежа, высовывающийся в окошко кареты, не успев крикнуть команды, увидел, как случилось немыслимое: каким-то хитрым финтом незнакомец толкнул ближнюю к нему лошадь, и она вместе со всадником грохнулась на бок, придавив седока, и конечно же, преломив тому ногу. А встреченный ими путник, двигаясь на удивленье легко для своего массивного тела, подскочил к одному из поверженных, затем ко второму, наклонился, выпрямился - и в руке у него блеснули две шпаги. Взяв одну в левую руку, он несильно, и даже как-то небрежно махнул - и ещё один всадник слетел на землю, - уже откровенно убитый: клинок шпаги пронзил его насквозь, - и потом обороняющийся махнул ещё раз. За какие-то полминуты из шести человек конной охраны в сёдлах остались лишь двое, и те поспешно настёгивали лошадей, отходя на дистанцию. А страшный «попутчик», опустив тяжёлые руки вдоль тела, неторопливо пошёл к каретам, передняя из которых остановилась, доехав до растянувшегося на земле одного из своих.

Бэнсон не знал, сколько людей следует в случайном кортеже, и не пытался их сосчитать. Ему предложили схватку - и он просто «работал». Из прогулочной каретки выскочил один из стрелков, повернув короткую аркебузу стволом в сторону приближающегося к нему незнакомца, стал торопливо насыпать порох на полку - и не успел. Громила вырвал у него оружие и, развернувшись, ударил его кулаком в середину груди.

В удар Бэнсон вложил не только вес и мощь тела. В этот миг выплеснулись накопившиеся за дорогу от монастыря «Девять звёзд» и его гнев, и отчаяние, и горечь утраты. Аркебузник, подброшенный в воздух, ударил спиной в дверцу кареты - и, проломив её, в ней и застрял. В окошко рядом с его бессильно свесившейся на грудь головой высунулся было ствол второй аркебузы, но громила не мешкал. Подхватив карету за край он приподнял её - и опрокинул. Завалившись набок, карета беспомощно задрала к небу медленно вращающееся колесо.

На секунду все, видевшие это, оцепенели. Затем послышался топот и звон оружия подбегающего десятка охранников. И тут хозяин кортежа высунулся из окна кареты почти по пояс и громко крикнул. Передние остановились, но задние продолжили бег, и тогда их повелитель крикнул ещё раз:

– Всем стоять!

Охранники послушно остановилась, во все глаза глядя на чудовищного убийцу, который приближался к ним размеренно и проворно, и с каким-то нечеловеческим, диким спокойствием. Во все глаза смотрел на него и плешивый толстяк. По пояс высунувшись из окна кареты, он прокричал:

– То, что ты сделал - справедливо и честно! Но теперь - остановись! Хватит крови. Я хочу познакомиться.

Убийца приблизился, кивнув на ходу. Сел на ступеньку кареты (она скрипнула и покосилась). Негромко сказал:

– Интересно, есть поблизости ручей или речка? У меня лошади с ночи не поены.

– Позади, в миле примерно, был ручей, - ответил ему сверху, из окна, взволнованный собеседник. - Но с дороги не виден. Ты прошел его. Теперь напоить лошадей можно лишь в Плимуте. Ты едешь туда?

Незнакомец кивнул массивной, с двумя макушками, головой.

– Ты где-то служишь, или наёмник, или чей-то вассал? - продолжал интересоваться сидящий в карете.

– Я вольный, - ответил путник, глядя в глубокое осеннее небо.- Был в обучении у мастера. Теперь - один.

– Мастера - чего?

Сидящий на ступеньке перевёл взгляд на замершее колесо лежащей на боку кареты и ничего не сказал.

– Я участник одного общества в Плимуте, - понизив голос, сообщил сидящий в карете, - не состоять в котором я не могу, но и состоять в котором - довольно опасно. Мне нужен телохранитель. Моему ты только что шею сломал. Назови цену или условия…

Если бы говорящий это смотрел собеседнику не в макушки, он, быть может, заметил бы движение на его лице, - тень тайной мысли, - случившееся при упоминании об «одном обществе» в Плимуте. Но это осталось незамеченным, и сидящий на ступеньке ровным голосом произнёс:

– Работа - знакома. Твоё поведение - благорасполагает. Служить тебе - соглашусь. Ты только иногда отпускай меня, ни о чём не спрашивая. Время от времени мне нужно человеческой крови попить.

– Назови… - голос нанимателя задрожал от радостного волнения, -… цену!

– В деньгах не нуждаюсь, - сказал рекрутируемый головорез. - Покровительство от полиции, стол, и - время от времени - крови.

– Можешь приступить прямо сейчас?

– Могу. Пусть твои люди здесь приберут. Лошадей моих к задней карете привяжут. А я переднюю подниму, да в ней лягу-ка спать. Основная работа, как я понимаю, начнётся в Плимуте?

– Правильно понимаешь, - одобрительно кивнул наниматель, и крикнул своим: - Это - мой новый телохранитель! Возьмите его лошадей! Быстро прибрать здесь - и в путь. Ничего не было!

Не прошло и пяти минут, как кортеж уехал со страшного места. О происшедшем могли бы рассказать лишь небольшие лужицы крови, если бы они не были старательно присыпаны дорожным песком.

СТРИТ-ФЛЭШ

Целью визита лондонского вельможи был не сам Плимут, а небольшое, скрытое за несколькими высаженными в ровные каре рощами поместье. В центре этих каре высился едва наметившийся круглый холм, на котором стоял сказочный замок. (Здесь нет художественного преувеличения, - он был действительно сказочным: множество башен и башенок, - и с плоскими зубчатыми верхушками, и с крышами в виде острых конусов; каменные лесенки, бегущие вверх по спиралям, огибающим округлые каменные бока; горбатые мостики, балконы, балкончики, порталы и переходы, множество окон - стрельчатых, округлых, со ставнями и без них, - на много веков запечатлённая безвестным теперь зодчим причудливая каменная паутина, - смесь романтики, фантазии и мастерства.)

К замку прибыли ранним вечером. Кареты въехали на широкое кольцо газона у подножья холма и остановились. Долго стояли в молчании и неподвижности, дожидаясь какого- то урочного часа. Бэнсон сидел в карете со своим новым хозяином. Тот сказал ему, когда подъехали к Плимуту:

– Ничего объяснять и рассказывать не буду. Ценно то, что глаз у тебя будет «свежий». Присмотрись и определи, откуда мне могла бы грозить опасность. Хотя обычно всё проходит спокойно. А завтра днём обсудим в подробностях.

Бэнсон кивнул, давая понять, что понял, и дальше просто сидели, молчали.

С разных сторон на круг выезжали кареты; останавливались поодаль и тоже ждали. Наконец стемнело. Из карет стали выходить люди. Они шли к замку - от каждой кареты по два человека.

– В каждой паре, - пояснил Бэнсону плешивый толстяк, - один - из общества «серьёзных людей», второй - телохранитель. Видишь, телохранители несут сундучки? Там - деньги. И кроме сундучка телохранитель не должен иметь ничего. Это строгое правило: никакого оружия. Внутри всем придётся раздеться по пояс, так что ты тоже оставь здесь, на сиденье, все, какие имеешь, ножи или пистолеты.

Кучера и охрана кортежей уводили в рощи экипажи и лошадей. Хозяин Бэнсона не спешил, давая ему рассмотреть, как всё происходит. Наконец, пошли и они.

(Первая странность, замеченная Бэнсоном, неприятно его уколола: в замок входили гости, и, разумеется, были в нём и хозяева, - но ни одно окно не осветилось огнём, все они оставались непроницаемо чёрными. Трудно отсмотреть и запечатлеть в памяти устройство дома и расположение комнат. Да ещё если был бы обычный дом! Нет, здесь - целый город.

Не запомнить и за неделю. Однако Бэнсон старательно, пока смеркалось, смотрел и запоминал, - хотя бы то, что можно было успеть запомнить.)

Темно было и за дверью. Но, когда миновали короткий тамбур и открыли главную дверь, слепящий свет прыгнул на Бэнсона с потолка и со стен.

– А вот и Дюк! - закричал какой-то весёлый и развязный человек (похоже, он был слегка пьян), направляясь к Бэнсону и его спутнику. - Здравствуй, Дюк!

– Пошёл к чёрту, Базилло, - демонстративно неуважительно откликнулся на приветствие спутник Бэнсона, сбрасывая, однако, на руки пьяненькому весельчаку свой длинный дорожный плащ.

Базилло, как ни странно, не обиделся и даже не смутился. Подхватив плащ, он проворно накинул его на один из стоящих в ряд у стены манекенов. Потом заторопился к следующей входящей в холл паре.

– А вот и горбун! - весело крикнул он, - привет, горбун! - И Бэнсон услышал раздавшийся за спиной хрипловатый, с подвизгом, голос:

– Пошёл к чёрту, Базилло!

Проворно и лихо поспешающий «к чёрту» слуга метнулся к манекенам, и ещё пара их накрылась дорожной одеждой - широким, но коротеньким, почти детским плащом и затейливым, плотным, с ремнями и клапанами рединготом, а безголовые шеи манекенов увенчались шляпами. Мимо действительно прошествовал невеликого роста горбун и сопровождающий его, с суровостью на лице и выпяченной грудью телохранитель. Очевидно, под рединготом у него из всей корпусной одежды имелись лишь два широкие кожаные ремня, которые сейчас пересекались на груди косым длинным крестом. Да и все остальные вошедшие с приехавшими гостями телохранители под плащами были до пояса обнажены. Они выставляли на общее обозрение могучие мышцы и следы былых схваток.

– А ты, новичок, что стоишь? - услышал возле себя Бэнсон и, повернув голову, увидел Базилло, протягивающего руку за его курткой.

Всё оружие, по требованию хозяина, Бэнсон оставил в карете, и сейчас снял куртку легко и быстро, не опасаясь, что выпадут из-за пояса пистолеты или острая, весьма неудобная для ношения Альбова Кобра. Базилло выхватил куртку, укрыл ею очередной манекен и, когда повернулся обратно, лицом к гостям - замер: Бэнсон протягивал ему полусоверен* (* Ползолотого). Рот слуги дрогнул, теряя беззаботную и хмельную улыбку. Он в полупоклоне принял в неуверенно протянутую руку монету и негромко сказал:

– Это впервые за двадцать лет…

Бэнсон вдруг остро почувствовал направленные на них взгляды и, повинуясь наитию, равнодушно промолвил:

– Это ничего не значит. Если хозяин прикажет - я убью тебя в две секунды.

Базилло, прижав руку с монетой к груди, обретая временно сброшенную напускную весёлость, сказал:

– Это мы понимаем. Это вполне уважительно…

А Бэнсон понял, что угадал и что поступил правильно: стекало напряжение с лиц, и взгляды отчётливо помягчели. Дюк кому-то довольно и многозначительно закивал. На том бы инициация* (* Иници а ция - в некоторых культурах обряд посвящения, - или в воины, или в члены племени, или в касту жрецов.) новичка и закончилась, но один из присутствующих подтолкнул дело дальше. Окрестованный толстыми, свиной кожи ремнями телохранитель горбуна насмешливо и довольно громко спросил:

– Может, ты и меня убьёшь в две секунды?

Не помедлив ни мига, Бэнсон поймал взгляд Дюка и спокойно спросил:

– Можно?

В невыразимо бесстрастном и уверенном голосе его были опыт и кровь. Повеяло могильным холодом. Торопливо отступил в сторону Базилло. Надсадно кашлянул, вскинув носатое личико, горбун. Смутная тень мелькнула в глазах ремненосца. Дюк торопливо проговорил:

– Ни в коем случае! В этот дом съезжаются только друзья, и здесь место беззаботности и покоя.

Бэнсон кивнул, подошёл и встал рядом с хозяином.

– Прошу прощения, - послышался голос со стороны, - я просто любопытствую, - а вы действительно могли бы убить этого человека за две секунды?

Бэнсон посмотрел на Дюка вопрошающе, и тот со значением прикрыл глаза: «можешь ответить».

– Ну, не за две, - сказал рассудительно Бэнсон, отправив взгляд в крестовую грудь, - а за пять… или шесть.

– А почему вы настолько уверены? - спросил тот же голос.

– Это же видно. В серьёзном деле человек этот слаб. Знания об убийствах имеет поверхностные. Внутри, про себя, понимает, что слаб. Отсюда видно, - как он себя поведёт, если напасть на него - и видно, как этим воспользоваться. Секунд пять… или шесть.

В холле воцарилась недолгая, но глубокая тишина.

– Но как вы определили, что слаб? И что знает поверхностно?

Бэнсон выдержал паузу, притягивая к себе всеобщее, пристальное внимание, и ответил коротко и убеждённо:

– Слишком легковесно относится к смерти.

Затем шагнул вперёд, в сторону горбуна, неглубоко поклонился и добавил:

– Всё сказанное мною нельзя рассматривать как неуважение лично к вам.

– Невиданно! - воскликнул кто-то из ранее прибывших гостей. - Честное слово, джентльмены, я готов аплодировать!

Дюк просиял.

– Дюк! - спросили его. - Откуда у тебя этот новичок?

– На дороге нашёл, - не соврал Дюк, но вызвал смех, как над шуткой.

В это время раздался звук скрытого гонга, как будто ударили в медный поднос размером с мельничное колесо, и тяжёлая, зелёная с жёлтым бархатная портьера в глубине холла стала разъезжаться на две стороны. За ней открылась уходящая вверх, на второй этаж, блистающая белым мрамором лестница с зелёным, по всей длине, и с золотой каймою, ковром. Лестница была освещена двумя рядами часто выставленных светильников.