Сварить медведя Ниеми Микаель
– Неужели прост думает… – Элиас замолчал и с трудом выдавил: – Опять медведь?
На этот вопрос прост не ответил, и арендатор, понурив голову, побрел к выходу.
– Руупе? – произнес прост с вопросительной интонацией.
– Что – Руупе?
– Юсси… я же вижу, у тебя есть что рассказать. Ты просто не хотел при Элиасе. Выкладывай!
Он и в самом деле видит меня насквозь. Я прокашлялся.
– Ну… этот Руупе… Он и вчера бузил. Выпил порядочно и к девушкам приставал.
– Что значит – бузил?
– Прилип к этой Юлине… и к другим тоже. Они вырывались, но куда там…
– Спиртное туманит мозги.
Я вспомнил приятный жар, внезапную уверенность, свободу, смелость… и проглотил слюну. Неужели прост догадался, что я и сам хлебнул перегонного?
– Руупе пытался напасть на Нильса Густафа. Думаю, приревновал.
– Вот как?
– Пытался пришибить его сзади деревянной дрыной. Но художник увернулся, скрутил Руупе и закинул его нож в кусты.
Прост задумался.
– Руупе, Руупе… – произнес он, как бы вспоминая. – Я его не видел сегодня в церкви.
– Отсыпается. Наверняка отсыпается.
– А Нильс Густаф оставался там весь вечер?
– Еще как! Ему нравится с девушками. А как он танцует, вы бы поглядели, учитель!
– В самом деле?
– Еще как! Я ничего такого в жизни не видел. Прыгает и кружится как котенок, когда играет.
– А ты сам? Тоже прыгал и кружился?
Я помялся немного.
– А разве это грех – танцевать?
– А о чем ты думаешь, когда танцуешь?
– Откуда мне… нет, этого я не знаю.
– Ну хорошо… а что было дальше?
– Но, учитель…какой же это грех! В церкви же тоже… когда вы проповедуете, тоже… люди закрывают глаза, раскачиваются… это же тоже танец!
Прост посмотрел на меня внимательно и недовольно.
– Я-то думал, ты будешь искать преступника.
– Там столько всего было…
– Расскажешь по дороге домой.
После полудня за поиски Юлины взялись уже всерьез. Подружка рассказала – Юлина после танцев собиралась домой. Никто ее не провожал, настроение у девушки было прекрасное. После этого никто ее не видел. Как сквозь землю провалилась. Прочесали лес около Кентте и пошли по тропинке, по которой она, скорее всего, шла домой. Даже не скорее всего, а точно, другого пути просто не было. Парень, помощник конюха, заметил чуть в стороне большой сарай, который летом использовали как склад. Подергал – заперто. Хотел уже было уходить, но все же заглянул в щелочку и обратил внимание: дверь заперта изнутри. Это показалось ему подозрительным, он просунул в щель нож и, немного повозившись, отодвинул засов. В сарае никого не было, но внезапно ему почудились слабые звуки на чердаке, что-то там шевелилось. Наверняка мышь. А может, горностай. Парень на всякий случай поднялся на чердак. В углу были свалены несколько мешков. Откинул верхний – и обомлел.
Там лежала Юлина Элиасдоттер.
Глаза широко открыты. В первую секунду парня охватила паника – решил, что она мертва. Схватился за пульс – и вдруг она издала отчаянный, леденящий душу вопль. Так кричит заяц, когда его сцапает лиса. Он попробовал успокоить девушку, но она его будто и не слышала. На крик сбежались и остальные. Снести ее по шаткой, прогнившей лестнице не решились – нашли канат, обвязали вокруг талии и спустили вниз. Срубили две молодые елки, очистили от сучьев, кое-как привязали мешки и на этих импровизированных носилках понесли домой. Попытались спросить, что с ней случилось, но на все вопросы она только закрывала лицо руками и тихо стонала. Девушку трясло, как в лихорадке. Принесли домой и поскорее закутали в несколько теплых одеял.
Послали за простом: нашлась Юлина Элиасдоттер. Попросили захватить потир[17] – а вдруг придется совершить последнее причастие. Прост молча дал знак, и мы поспешили в дорогу.
Идти было близко. Во дворе курной избы Элиаса стояли, переминаясь с ноги на ногу, несколько парней – почти все, кто помогал в поисках. Прост наскоро поздоровался и поспешил в дом. Там царила давящая тишина. У стола, понурив головы, сидели сам Элиас и его взрослые сыновья. Один из них встал и предложил просту стул, а сам, скрестив ноги, уселся на пол.
Едва прост успел поздороваться, дверь распахнулась и на пороге появился исправник Браге в неизменном сопровождении секретаря управы Михельссона. Браге небрежно поздоровался и вытер ладонью красную вспотевшую физиономию.
– Где девушка?
Хозяин молча показал на дверь в спальню. Открыли дверь. В спальне царила полутьма. Все шторы закрыты. У кровати сидела жена Элиаса Кристина, худая женщина с узловатыми мужскими плечами. Она время от времени мочила тряпку в ведре, выжимала и смачивала девушке лоб.
Юлина лежала совершенно неподвижно. Михельссон остался стоять у двери, как караульный, а исправник подошел, наклонился и некоторое время вглядывался в исцарапанное, мучнисто-бледное лицо.
– Спит она, что ли? – Взял у матери из рук тряпку, вытер потный лоб и повторил: – Спишь? Это я, исправник Браге. Что с тобой случилось?
Девушка молчала, будто не слышала вопрос. Он вытянул руку и помедлил, словно боялся до нее дотронуться. Потом все же решился, через одеяло взял ее за плечо и легонько потряс.
Тишину прорезал хриплый, надрывный крик. Девушка забилась, кое-как высвободила из-под одеяла руки и начала колотить исправника. Он перехватил ее за запястья, но она продолжала вырываться и кричать.
– Ты что, не слышишь? – прикрикнул он. – Это исправник Браге! Кончай драться!
Тело девушки изогнулось дугой в отчаянной попытке высвободиться, и он почел за лучшее оставить ее в покое и отойти на безопасное расстояние.
Юлина перестала кричать. Выставила сжатые кулачки, приготовилась бить, царапаться, кусаться, любой ценой защищать свою жизнь. Невидящие глаза широко раскрыты.
– Эти фасоны не по мне, – строго заявил исправник.
Он тщательно вытер капли слюны с мундира. Кристина ринулась было ему помочь, но он остановил ее величественным жестом.
– Юлина… – произнес он. – Тебя ведь зовут Юлина?
Она молча уставилась в потолок.
– Кто-то тебя обидел, Юлина?
Молчание.
– Это был медведь? На тебя напал медведь?
– Она и с нами не разговаривает, – извинилась Кристина.
– У меня нет времени на эти фокусы. Почему Юлина молчит? Рассказывай. Медведь? Кивни по крайней мере.
Слабое движение головы.
– Она кивнула, – уверенно сказал исправник.
Мать не решилась возражать. Мне-то как раз вовсе не показалось, что девушка кивнула утвердительно. Но я промолчал. На всякий случай.
– Я-то думал, людоеда уже поймали, – тихо, без выражения, как бы рассеянно произнес прост.
– Значит, поймали не того. Объявим еще одно вознаграждение. Он от нас не уйдет. Раньше или позже мы с ним покончим.
– Предплечья. – Это так же без выражения. Прост словно заскучал.
– Что – предплечья?
Прост подошел к кровати и, бормоча что-то успокаивающее, приподнял одеяло. Глаза девушки по-прежнему были широко раскрыты и устремлены в одной ей ведомые дали. Некоторое время он, не прикасаясь, изучал ее руки, покрытые багрово-синими пятнами, особенно неприятными на фоне идеально белой кожи.
– Кто-то держал ее за руки. Точно так, как недавно показал нам исправник. – Он еле заметно, но не без ехидства, ухмыльнулся. – Следы пальцев совершенно очевидны.
– А почему это не медвежьи когти? Очевидны! Для меня не менее очевидно, что это следы медвежьих лап.
– Юлина, – начал прост тихо и ласково, не обращая внимания на замечание исправника. – Расскажи, дорогая моя девочка, очень прошу. Кто напал на тебя в лесу? Постарайся вспомнить.
Может быть, девушка поддалась на мягкую, почти нежную, отеческую интонацию. Она на долю секунды отвела руку от губ, еле слышно прошептала: «Seolimies» – и снова прижала кулак ко рту.
– Что она там бормочет? – Исправник начал раздражаться.
– Мужчина, – перевел прост.
Исправник недоверчиво покачал головой, но тут вмешалась мать. Кристина тоже слышала – это был мужчина.
– И как же он выглядел, этот твой мужчина? – Браге постарался не упустить инициативу. – Может, ты его узнала? Это твой знакомый?
Он подождал, потом повторил вопрос. Девушка закрыла глаза и медленно отвернулась, легла щекой на подушку.
– Знакомый? Незнакомый? Большой? Маленький? Как одет?
Юлина начала шептать что-то неразборчивое. Прост наклонился поближе и вслушался.
– Sehaisikonjakille, – повторил он по-фински. – От него пахло коньяком.
– Еще бы не пахло, – пожал плечами исправник. – Еще раз: как он был одет?
Юлина даже не шевельнулась. Она и была бледной, а сейчас стала еще белее, в бледности ее появился зловещий голубоватый оттенок. Вот-вот потеряет сознание, а там, глядишь…
Прост поднялся с колен.
– Личность мужского пола, от которой пахло коньяком, – резюмировал исправник. – Какой-нибудь работник. Возвращался, сукин сын, с танцев, увидел юбку, вот его и разобрало.
– Похоже на тот случай, с Хильдой, – сказал прост. – Ту тоже заманили в сарай и пытались задушить.
– Юлина ни слова не сказала про задушить, – возразил исправник.
– Но вы же видели следы у нее на шее.
– Но ведь Хильду задрал медведь! – послышался голос от двери. Михельссон не сводил с Браге преданных бледно-голубых водянистых глаз.
– А кто же? Ясное дело, медведь. Думаю, даже господин прост не сомневается в доказательствах.
– Вторая жертва за лето. Где-то среди нас скрывается убийца и насильник.
– Пьяный батрак, – заключил исправник Браге. – Держу пари. Ей не следовало идти домой без провожатого.
– Вы, значит, так считаете… а я боюсь, этот случай не последний.
– Давайте сделаем так, господин прост, – вы будете заниматься своим делом, а мы своим.
Он подозвал Михельссона, и они встали между простом и девушкой, как неприступная стена.
Прост пожал плечами, подал мне знак, и мы вышли во двор. И так было понятно: в присутствии исправника и его оруженосца она не скажет ни слова.
Я покосился на учителя.
– Ничтожество, – пробормотал он.
Любой бы заметил: прост, всегда такой сдержанный, кипит от негодования.
Подошла дворняга, осторожно вильнула хвостом и обнюхала наши колени. Я протянул руку ее погладить, и она ткнулась в ладонь мордочкой. Небольшая, рыженькая, с острыми ушами и ласковыми черными глазами. Прост достал из рюкзака вяленое оленье мясо, отрезал кусок, протянул собачонке, и его гневную мину на секунду сменила улыбка: дворняга не выхватила кусок, а взяла зубами и терпеливо ждала, пока прост отпустит неслыханное лакомство.
Понемногу подходили соседи – видно, слухи о нападении на девушку уже просочились. Но прост был не в настроении обсуждать случившееся. Отвернулся, посмотрел на облака, взял меня за руку и потянул за собой.
В нескольких метрах от дома Элиас построил сауну. Прост открыл дверь. В предбаннике чуть не на пороге лежала куча тряпья. Он показал на нее пальцем. Я присмотрелся: нет, не тряпье. Женская одежда. Наверное, готовятся к стирке.
Прост нагнулся и стал разбирать ворох. Юбка, белье, незамысловатая блузка.
– Видишь, Юсси?
– Что?
– Это же наверняка одежда Юлины. Та, что на ней была вчера.
Он прикрыл за собой дверь сауны, поднял тряпки и стал рассматривать у маленького, как бойница, окошка.
Юбка из грубой шерсти, прилипшие сухие соломинки. Он вывернул, поднес ближе к свету и показал пальцем. Я присмотрелся и увидел темное, еще не просохшее пятно. Он поднес его к своему немалому носу и понюхал.
– Мужское семя. Будем считать, что это сперма насильника… или как?
Вопрос остался без ответа, потому что я не понял, спрашивает он или уже сделал для себя вывод. А учитель продолжал возиться с тряпками. Грязь – наверняка с пола в сарае, где ее нашли. Мышиный помет застрял в шве. Черное пятно. Я решил было – кровь, но он заставил меня понюхать. Пахло чем-то острым, даже копченым.
– Знаком тебе этот запах, Юсси?
– Жир… или, скорее, смола… и еще что-то. Но не деготь, пахнет не так резко…
– И что же это может быть?
– В церкви так пахнет, – вдруг осенило меня. – Скамьи.
Прост понюхал еще раз.
– Правильно, Юсси. Сапожная мазь.
– Ну да… я же сказал…
– Мазь, которой смазывают воскресные сапоги.
– Гуталин?
– Вот именно. Гуталин. Бедняки им не пользуются. Во-первых, дорого, а во-вторых, саамы ни за что не откажутся от своих оленьих унтов. Их обувь пахнет чем угодно – псиной, костным мозгом, но только не гуталином.
Прост достал носовой платок, положил на черное пятно, прижал и подождал, пока впитается.
– Но как сапожная мазь попала на изнанку?
– Он задрал ей юбку и уселся верхом. Запиши все, что мы видели.
Я поспешно вытащил лист бумаги и карандаш, а прост продолжал осмотр одежды. Теперь настала очередь блузки. Наверняка она когда-то была белой, но за годы стирки стала желтовато-серой. Кое-где заштопано, зашито. И пуговицы разные.
Я поделился с простом своим наблюдением.
– Правильно, – согласился он. – Мало того: верхняя пуговица оторвана. А посмотри сюда, Юсси!
Я нагнулся и увидел несколько маленьких бурых пятнышек.
– Кровь? Вроде бы свежая…
– Обрати внимание на форму. Они имеют вид клякс. Кляксы образуются, когда жидкость падает сверху. Ты же сам делаешь иногда кляксы, когда пишешь. Сорвалась капля – и разбилась в кляксу. Это раз. На изнанке блузки их почти не видно – это два. О чем это говорит?
– Что кровь на нее откуда-то брызнула…
– Продолжай.
Меня осенило:
– Что это не ее кровь! Это кровь кого-то еще!
– И кого же? Как ты думаешь?
– Преступника! Это кровь убийцы и насильника!
Прост кивнул, медленно набрал в легкие воздух и так же медленно выдохнул.
– Значит, этот негодяй ранен…
Белье Юлины сильно пахло потом. Но это был не просто пот – ну, вспотела от жары, и все дела. Я знал запах оленьего пота. Олени потеют, когда приближается волк. Это пот испуга, и пахнет он испугом. Смертельным испугом.
– Киркохерра? Господин пастырь?
Дверь сауны открылась. На пороге стояла Кристина. Вид у нее был до крайности удивленный. Прост поспешил собрать одежду в кучу.
– Это ведь одежда Юлины? – спросил он. – Та, в чем она была вчера на танцах?
Кристина нервно кивнула. Прост соорудил суровую мину.
– Сделайте одолжение, не стирайте, пока не посмотрит исправник.
– А господин исправник с господином секретарем уже ушли.
– Да? Тогда поступайте как хотите. Вообще-то все это неважно. Только… нам хотелось бы еще разок попробовать поговорить с Юлиной.
В спальне было очень душно. Воздух застоялся: все окна наглухо закрыты. Девушку укрыли с головой, и если бы простыня чуть заметно не шевелилась от дыхания, можно было бы подумать, что она мертва. Никто не произнес ни слова, но странным образом пережитый ею ужас ощущался в комнате, как смутная тревога, как запах гари еще далекого, но беспощадного пожара. Должно быть, пока нас не было, исправник продолжал задавать свои вопросы и делиться с домашними унизительными выводами. Мать сидела на табуретке рядом с кроватью. Она безвольно уронила руки и время от времени вздрагивала всем своим изможденным телом. Отец и братья молча стояли у дверей, сжимая и разжимая кулаки.
Прост запел псалом «Ты нес Твой крест, Отец наш Иисус» – я всегда поражался, откуда в таком щуплом теле такой теплый, такой бархатный голос. Он достал из дорожного саквояжа потир и шкатулку с облатками. Кристина тоже сложила руки и притворилась, что поет, хотя видно было, что слов псалма она не помнит. По памяти прост спел еще один псалом: «Скорби сердца моего умножились; выведи меня из бед моих, призри на страдание мое и на изнеможение мое и прости все грехи мои».
Пение, как мне показалось, подействовало на Юлину благотворно. Дыхание стало не таким поверхностным – возможно, сообразила, что рядом с ней уже не исправник, а священнослужитель. Прост зачитал утешительные слова о признании грехов и следующем за признанием непременном прощении, затем неторопливо приступил к ритуалу, который совершал сотни, если не тысячи раз у постели тяжелобольных и немощных старцев. И вот что странно: мне показалось, что даже воздух в комнатушке стал пахнуть по-иному. Грозное присутствие смерти ощущалось уже не так остро, не так неизбежно. Прост знаком велел мне открыть окно. Я откинул тяжелую холщовую штору, и в комнату, как порыв свежего ветра, ворвался живительный свет летнего дня. Девушка вдруг начала извиваться под простыней, как угорь, будто свет причинял ей боль. Прост прочитал слова причастия и тут же, очень медленно и внятно, начал читать «Отче наш». При первых же словах молитвы девушка трясущимися руками откинула с лица простыню, и ее искусанные, израненные губы зашевелились. Совершенно беззвучно, но видно было: она повторяет слова молитвы.
Прост причастил девушку Христовой кровью и плотью – и тут произошло нечто необъяснимое. Тело ее изогнулось в судороге, по крошечной комнате прокатилась горячая волна, а прост вжал голову в плечи и долго стоял на коленях, прежде чем собрался с силами, чтобы прочитать завершающую молитву.
Кристина заметила, что пастырю не по себе, и поспешно протянула ему свое единственное лечебное средство – влажную тряпку. Он благодарно кивнул, вытер лоб и осторожно погладил девушку по щеке.
– Юлина… – тихо сказал он. – Юлина… дорогая моя девочка, Юлина… – Услышав свое имя, произнесенное трижды, Юлина открыла глаза. – Зло побеждено. Темные силы отступили.
Она по-прежнему избегала его взгляда, но было совершенно очевидно: девушка слушает.
– Мы должны остановить насильника. Мы не можем допустить, чтобы такое повторилось.
Прост дал знак всем покинуть комнату. Никто не спешил выполнить его просьбу – всем было любопытно знать, что же скажет бедняжка. Учитель не стал настаивать. Он склонил голову в молитве и молчал, пока спальня не опустела. Я тоже хотел уйти, но он меня остановил. Быстро извлек из торбы бумагу и карандаш и сунул мне.
– Что у тебя с головой? – спросил он, на всякий случай, очень тихо.
Я тоже был почти уверен: у дверей подслушивают.
Она молчала. Слышала ли?
– Я вижу на правом виске… Можно чуть-чуть откинуть волосы?
Не дожидаясь ответа, прост осторожно отвел в сторону прядь волос. На опухшем виске красовался безобразный синяк.
– Запиши, – кивнул он мне, что я и поспешил сделать. – А шею можешь показать? – Прост постарался попросить как можно мягче, без нажима.
И тут она посмотрела ему в глаза. Блеснули огромные черные зрачки.
– Я только посмотрю… ничего страшного.
Прост понимал – после всего пережитого ее пугало любое прикосновение. Но так и непонятно, разрешает она осмотреть шею или нет? Ни согласия, ни отказа. Только задышала быстрее – хрипло, с перерывами.
– Если бы ты позволила мне чуть-чуть откинуть простыню… вот так, теперь я вижу. На шее синяки. Тебе больно?
На этот раз – впервые за все время! – она почти незаметно утвердительно наклонила голову и судорожно, со всхлипом вздохнула.
– А откуда они, эти синяки? Ты помнишь?
Юлина хотела что-то сказать, но голос ей не повиновался. Подняла руки и растопырила пальцы наподобие когтей.
– Он? Он начал тебя душить?
Она, по-прежнему молча, но выразительно показала, как насильник схватил ее за шею, начал трясти и как она почти потеряла сознание.
– А дальше? Он тебя отпустил?
– Нет… – с трудом прошептала она единственное слово.
– Значит, ты что-то сделала?
– Там… у тропы…
– Это важно. Значит, он напал на тебя в лесу, а не в сарае. Схватил за шею и начал душить. Но тут что-то случилось?
Юлина слабо кивнула.
– Кто-то помешал? Кто-то проходил мимо?
– Нет… это я… я…
Ей было трудно говорить, при каждом слове она морщилась от боли. Замолчала, подняла руку и махнула, будто отрубила что-то.
– Ты его ударила? Сильно ударила?
Она, не опуская руки, показала на голову, а потом сделала такое же рубящее движение.
– Не понимаю… Юлина?
Она повернула голову и показала на волосы.
– Он схватил тебя за волосы?
– Заколка… – сипло, еле слышно прошептала девушка.
И прост тут же понял.
– Ты ткнула его заколкой для волос?
Кивок.
– В какое место ты его ткнула?
Юлина подняла руку и дрожащими пальцами прикоснулась к левому плечу проста.
– В плечо? – Он возбужденно кивнул мне: – Запиши. Спасибо, дорогая девочка, это очень важно. То, что ты рассказала, – очень важно. А могу я взглянуть на эту заколку?
Отрицательное движение головы – нет, не можете.
– А ты знаешь этого мужчину? Кем бы он мог быть?
Юлина попыталась что-то сказать, издала какой-то странный, похожий на воронье карканье звук и натянула простыню на лицо.
– Лица ты не видела? Он закрыл лицо тряпкой?
Слабый кивок.
– Может, что-то еще привлекло твое внимание? Как он был одет? Бродяга? Наемный работник? Слуга?
– Х-х-х… – прошипела она, словно пытаясь отхаркаться, – h-hh-h-herrasmies…
Прост глянул на меня. Я молча кивнул. Понятно. Herrasmies. Из господ.
– Спасибо, Юлина. Храни тебя Бог.
Губы девушки искривились, лицо сморщилось. Она внезапно перестала дышать, тело судорожно изогнулось. Прост молча склонился и пальцем начертил на ее лбу крест. Потом еще раз. И еще. При этом он что-то нашептывал, но так тихо, что я слышал только отдельные слова.
– Греха на тебе нет… ты спасла свою… защищалась… – И чуть громче: – Иисус с тобой, дитя. Протяни руку – и Он придет на помощь.
Дверь у меня за спиной скрипнула. Я оглянулся – Кристина. Она не вошла в спальню – от дверей робко и беспокойно смотрела на дочь.
– Сегодня ночью спите с ней, Кристина. Постель широкая. – Прост встал и расправил плечи.
Кристина молча кивнула.
– И еще… я хотел бы позаимствовать у вас вот это. – Он взял влажную тряпку, которой вытирал лоб Юлины, и сунул в карман.