Сварить медведя Ниеми Микаель

– То есть проповедовать?

– На этой неделе у нас будут гости. Братья Юхани и Пекка Рааттамаа и проповедник Пер Нутти. Обязательно послушай, наверняка сможешь многому научиться.

Он плеснул из ковша на подостывшие камни, и нас окружило облако приятного, дремотного тепла. И мимоходом добавил:

– Кстати… ты придешь на допрос вечером?

– Какой допрос? Вы будете экзаменовать по Писанию?

– Нет-нет… Я жду посетителя. Вернее, посетительницу. Должна прийти юная особа по имени Мария.

Я устроился на трехногой табуретке в чистой одежде и обливался потом. Может, сауна продолжала действовать, может, что-то еще, но мне приходилось все время вытирать лоб. Мы сидели в кабинете проста и ждали. Он нацепил свои очки со стальными блестящими заушниками и внимательно читал наши записи. Очки сползали на нос, он поправлял их указательным пальцем и все время поглядывал в окно.

В дверь постучали, и я перестал дышать.

– К просту пришли.

А за спиной служанки стояла она. Моя возлюбленная. Вокруг головы ее сиял нимб, а грубые деревенские башмаки едва касались пола. У меня запершило в горле, и я осторожно прокашлялся в кулак – боялся, что она улетит, рассеется, как утренний туман на болоте. Заколеблется, как дым из простовой трубки, поблекнет – и исчезнет. Она глянула, и у меня тут же заболело сердце. Этот взгляд… она посмотрела, будто с картины. Такой же, как у той женщины, играющей на селло. Мне было так страшно, что я даже не мог уловить ее запах… а может, его и не было, запаха, может, она была в другом мире, а оттуда запах сюда не доходил. Ломило пальцы от желания опять обнять ее за талию, опять, как тогда, на танцах, вдохнуть ее целиком и больше никогда не выдыхать. Я еще раз прокашлялся, и в безумной картине появилась прореха: какой еще другой мир? Вот же она, стоит на пороге и водит своими волшебными глазами. С проста на меня и с меня на проста.

– Проходите, проходите. – Учитель показал на пустой стул для посетителей.

Я вскочил, с отвращением чувствуя, как по спине бегут ручейки пота, дождался, пока она сядет, и дрожащей рукой потянулся за бумагой и карандашом. Прост строго распорядился, чтобы я не открывал рот, молчал – разве что он сам что-то у меня спросит.

– Записывай все до мелочи. Пусть тебе покажется неважным – все равно записывай.

Я приготовился записывать.

– Мария, насколько мне известно, работает служанкой? Доит коров?

– Да. – Еле слышный писк.

Она надела все самое лучшее, как если бы собралась на службу в храм. Шея розовая – наверное, долго стояла и оттирала несуществующую грязь. Из-под платка выбилась пара золотых прядей. Я представил, как подхожу к ней и тихонько наматываю эти золотые нити на палец, провожу по ним губами. Мне бы очень хотелось написать что-то о ее несказанной прелести, я даже начал, сам того не подозревая, – но вычеркнул и коряво начертил: «Служанка в коровнике».

– Красивое имя – Мария, – сказал прост.

– Маму тоже зовут Марией.

– Я слышал, Мария очень любит танцевать.

Она украдкой бросила на меня взгляд и сильно покраснела, будто ее накусали комары. Я был вне себя. Теперь она подумает, что это я донес про танцы.

Она промолчала. Сидела с пылающими щеками.

– Ничего плохого в танцах нет, – успокоил ее прост. – Мария, наверное, решила, что я осуждаю танцы? Знаю, знаю – ходят слухи о моих строгих правилах, но могу признаться: в молодости я тоже очень любил танцы.

Я не поверил своим ушам. Неужели этот согбенный годами старик может пройтись в вальсе? Наверняка привирает.

– Но нельзя забывать и про опасности, – поспешил прост приземлить свое мечтательное признание. – Танцы могут вызывать плотские желания. И жарко, как в сауне. Иногда хочется прохладиться, правда?

Она попыталась кивнуть, но отсюда, в полупрофиль, я видел, как напряжена ее шея. Кивнуть не вышло, она скорее дернулась, как от удара. Прост, полуприкрыв глаза, ждал ответа. «Как в сауне», – судорожно записал я.

– А после танцев? Когда начали расходиться?

– Что?

– Мария была одна?

– Одна, – ответила она быстро.

Чересчур быстро. Прост сложил кончики пальцев обеих рук, получилось что-то вроде клетки. Наверное, подражал кому-то из университетских профессоров.

– Значит, никто не провожал Марию с танцев?

– Нет… никто.

«Никто не провожал», – записал я дрожащей рукой.

– И из девушек никто?

– Не-а.

– Вы совершенно уверены?

Она судорожно сглотнула и, мучительно покраснев, хотя краснеть уже было некуда, кивнула – да, уверена. Я еле удержался, чтобы не закричать на учителя: хватит ее мучить!

– Да… уверена. Я шла домой одна.

– Может, Мария заметила, что кто-то ее преследует?

– Кто бы это мог быть?

– Мужчина.

– Нет…

– Видела ли Мария Руупе в тот вечер? Работника с конюшни?

– Да, он там был. Противный.

– В каком смысле противный?

– Ну… пьяный.

– Понятно… Значит, и Руупе не преследовал Марию?

– Я не видела.

– А Юлина? Может быть, вы заметили, что кто-то пошел за ней?

– Нет, я ее не видела.

– Мария вообще ее не видела?

– Видела, конечно. На танц… вечером видела.

– А Марии было не страшно идти домой одной? Если вспомнить, что случилось с Хильдой Фредриксдоттер?

Она посмотрела ему в глаза. Потом оглянулась на меня и покачала головой. На щеках ее цвели алые розы.

– Я очень благодарен Марии за эту беседу. – Прост встал и неожиданно ласково улыбнулся. – Кстати, мне хотелось бы показать одну штуку. Если у вас есть минутка… Я посадил немного картофеля. И он так принялся, будто Господь его благословил. Пойдемте, я вам покажу.

Она покорно вышла за ним в сад. Я видел из окна, как они прошли по огороду Бриты Кайсы, как он наклонился, осторожно разгреб землю пальцами и обнажил белые червячки корешков. Он вел себя совершенно непринужденно, как будто и не было этого неприятного разговора… «допроса», как он его назвал. А по ней видно было, что она только и мечтает поскорее от всего этого избавиться.

Наконец, она не особенно ловко сделала книксен и быстрым шагом пошла к калитке. А я не мог оторвать взгляд. Смотрел на ее мягко покачивающиеся бедра, на выбившиеся золотые завитки на шее, прижатые к юбке тонкие, но сильные руки.

Я вышел из дома и подошел к просту. Он вытирал руки пучком травы.

– Что скажешь, Юсси?

Я откашлялся. Постарался выбрать слова.

– Она выглядела немного… она беспокоилась.

– Ты так думаешь? Беспокоилась? – Прост посмотрел на меня весело, я бы даже сказал – игриво. – У нее были основания беспокоиться?

– А зачем просту понадобилось показывать ей картофель?

– Картофель? О, Юсси, Юсси… сегодня мыслительные способности тебе отказывают. Ты ничего не заметил, кроме ее красоты.

Я покраснел и чуть не наступил на грядку с картошкой, но на полушаге меня остановил яростный вопль проста, а в следующий миг он толкнул меня так, что я не удержался и сел на землю.

– Что вы делаете?

Прост, даже не глядя на меня, сунул руку в карман, вытащил оттуда лист бумаги и уставил палец на грядку, куда я чуть не наступил. В мягком, заботливо разрыхленном перегное отчетливо отпечатался ее башмак. Он развернул бумагу и показал:

– Узнаешь?

Еще бы не узнать. Это был мой собственный рисунок. Я тут же вспомнил, как он просил меня как можно подробнее зарисовать след башмака на мокрой глине в Кентте.

– Смотри, Юсси. Ты молодец, рисунок замечательный. Видишь вот этот след от трещины на подметке?

Мне оставалось только молча кивнуть. Я вспомнил мятую траву там, на поляне, где лежали любовники. И мерзкий, обслюнявленный огарок. Сикарр…

– Значит, Мария показалась тебе взволнованной? – сказал прост без особого добродушия. – Ничего удивительного: она лгала мне в лицо. Она там миловалась с Нильсом Густафом, на той полянке. А преследователь стоял за кустом и подсматривал.

– И прост считает… это и был насильник? Тот, кто подсматривал?

Вместо ответа он ласково погладил толстый, сочный стебелек.

– Картофель… – задумчиво произнес он. – Думаю, он будет очень важен для наших краев. Лишь бы успел созреть…

Я показал на мелкие белые цветы. Кое-где лепестки опали, и на их месте выглядывали маленькие зеленые ягоды.

– Уже начинают созревать.

– Дурачок! – засмеялся прост. – Ягоды картофеля ядовиты. Никогда не верь внешней красоте, Юсси. В картофеле съедобно совсем другое. Покажу, когда придет время.

Мы пошли в дом. По пути он прочел мне маленькую лекцию: оказывается, одно и то же растение может выглядеть совершенно по-разному, все зависит от места, где оно посажено. И это большой соблазн для честолюбивых ботаников: они гордятся, что открыли новый вид, и спешат назвать его своим именем. Прост даже придумал название для таких торопыг – «видоделы».

– Надо всегда критически относиться к своим наблюдениям. – Сделав этот вывод, он замолчал.

У меня вертелся на языке вопрос, который я тут же и задал:

– А как быть с исправником? Разве не надо ему сообщить?

Хорошее настроение проста тут же исчезло. Он резко остановился и брыкнул ногой, как конь.

– А чем мы, собственно, располагаем? Рисунком знаменитого художника Юсси?

– А наши выводы? Как все на самом деле было?

– Это не выводы, а рассуждения, Юсси. А у органов порядка рассуждения не вызывают ничего, кроме раздражения. Так было и так будет.

Пасторская усадьба ходила ходуном. Мыли, скребли, подметали, стирали и вывешивали постельное белье, в саду выколачивали ковры. Прост сам украсил двери искусно подобранными цветочными венками, а из кухни шел дух свежеиспеченного хлеба.

Гости явились сразу после полудня. Пришли пешком. Я уже видел их, когда мы жили в Каресуандо, поэтому узнал издалека, едва они появились на дороге. Юхани Рааттамаа – светловолосый, с ухоженной бородой, прямым крупным носом и тонкогубым, но улыбчивым ртом. Едва завидев проста, он еще издалека широко распахнул руки для объятия и так и пошел навстречу, похохатывая и недоверчиво покачивая крупной головой, будто хотел сказать: «Ба! Да неужто это и в самом деле ты? Ни за что не поверю».

За ним шел его брат, Пекка Рааттамаа, совершенно на него не похожий, неулыбчивый, с квадратным, чисто выбритым лицом. Пекка был на несколько лет старше и, наверное, рассудительнее – иной раз окорачивал чересчур восторженного брата. Последовали объятия и восклицания, сопровождаемые радостным повизгиванием вертевшейся у ног гостей Чалмо. День выдался довольно прохладный, дул не сильный, но настойчивый и знобкий северный ветер, но гости все равно вспотели после долгой ходьбы, особенно Юхани. Он беспрерывно отдувался и стирал с носа нависшую каплю, которая тут же появлялась вновь.

Оба гостя были на редкость хорошо одеты, куда лучше и богаче, чем прост, – сюртуки из дорогой ткани, изящные финские сапоги, судя по горячему маслянистому блеску и полному отсутствию царапин, только что от сапожника.

Они сняли рюкзаки и, улыбаясь, потирали затекшие плечи.

Чуть позже появился Пер Нутти, еще один из знаменитых проповедников. На нем был саамский костюм, и – странно! – вид такой свежий, будто забежал с соседнего хутора. Никак не скажешь, что он преодолел куда более длинный путь, чем его собратья по вере, – от норвежского побережья через северные горы. Они долго обнимались и хлопали друг друга по плечам. Даже Брита Кайса вышла встречать гостей со всей оравой детей и с младшим, Даниелем, на руках. Дочери присели в книксене, сыновья поклонились. Прост и Пер Нутти задымили своими трубками и тут же начали с азартом состязаться – кто выпустит самое красивое кольцо. Пер Нутти попросил напиться, и Юхани протянул ему ковш.

– Кто верует в Меня, у того из чрева потекут реки воды живой[20].

– Иоанн, семь-тридцать восемь, – без запинки ответил Нутти и прильнул к ковшу, успев при этом подмигнуть просту.

– Сауна топится, – сказал Юхани и продолжил стих Евангелия – Воистину, Царство Небесное уже близко.

– Хватит проповедовать, – решительно сказала Брита Кайса и чуть ли не пинками начала загонять гостей в дом. – Сначала набейте животы.

Я шел за мужчинами, прислушиваясь к каждому слову этих знаменитых проповедников. С тех пор как прост начал борьбу за духовное пробуждение верующих, они были глашатаями его идей в нашем скупом и суровом северном краю. Было очень трудно – их необычные службы встречали в лучшем случае насмешками, а иногда шли в ход и кулаки. Юхани был одним из самых рьяных миссионеров проста, он организовывал в селах школы, а по вечерам разъяснял слово Божье взрослым.

Я ходил за ним по пятам, но он не обращал на меня ни малейшего внимания. Я с наслаждением вдыхал запах странствий – мокрой шерсти, пота и дегтя, видел, что и гости, и прост взволнованы и полны ожидания, как перед любовным свиданием.

В кухне Юхани неожиданно резко повернулся, хотел взять что-то из своего рюкзака, и я не успел отскочить – мы стукнулись лбами, да так, что у меня посыпались искры из глаз. Звук был такой, будто разбили глиняный горшок. Он не сказал ни слова, только уставился на меня, потирая свою несчастную голову. Остальные уже рассаживались за столом и ничего не заметили.

– Annaantheeksi, – пробормотал я, сдерживая слезы стыда. – Простите…

Юхани помотал головой, борясь с головокружением. Он стоял совсем близко. Я не столько увидел, сколько почувствовал, что он старается сказать что-то остроумное по поводу нашего столкновения, унять раздражение.

– Деревянная голова… у тебя деревянная голова, парень.

– Простите, – повторил я.

– Но есть и преимущество. С таким поплавком не утонешь.

Я потрогал лоб – там набухала внушительная шишка. Юхани словно вызывал меня на поединок, и я попытался срочно придумать ответ на его посылку. Прост прав – умей я говорить, обязательно что-нибудь пришло бы в голову.

– У меня нет такого дара… я не умею говорить… – пролепетал я и сам почувствовал, что краснею.

Юхани молниеносным движением выхватил клинок из ножен на моем поясе и потрогал лезвие большим пальцем.

– Острый… – одобрил он. – Язык – не дар. Язык всегда с тобой. Он почти ничего не весит, как этот клинок. Язык и есть клинок, но следить, чтобы он не тупился, ты должен сам.

Изящно и быстро он перебросил нож из руки в руку и протянул его мне рукояткой вперед.

Я молча сунул нож в ножны. Два – ноль в его пользу. Такой поединок мне в жизни не выиграть.

Пекка пошел к сауне колоть дрова. Поиграл колуном, проверил баланс, похвалил кузнецов в Кенгисе, и за три минуты выросла целая поленница. Огонь в печке полыхал, камни медленно раскалялись – сауна готовилась к приему дорогих гостей.

Вернулись в дом: еще осталось время для разговоров. Я внимательно слушал. Голова до сих пор гудела, но я уже не мог определить почему – то ли от удара, то ли от того, что слова Юхани пробили в моем наглухо закупоренном сознании дыру и в эту дыру клокочущим потоком устремился новый, почти неизвестный мне мир. Эти дядьки, согнувшиеся над своими Библиями с тысячью закладок, мгновенно находящие нужный стих. Они говорили о начатом простом движении за духовное обновление, возрождение, пробуждение, называя его по-разному, но суть сводилась к одному: люди севера не должны и не могут жить по-прежнему – в темноте и поголовном пьянстве. Прост начал свою борьбу в Каресуандо, но теперь волны, как от землетрясения, покатились по всему краю – и на запад, и на восток. Но не так уж гладко. В Каутокейно – разброд и шатания. Пер Нутти рассказал, что несколько человек – он назвал их по именам: Уле Сомбю, Аслак Хаетта, Расмус Спейн и еще человек пятнадцать – посадили в каталажки в Тромсё и в Альте. На суде их обвинили в нарушении порядка и ереси.

– Ереси? – переспросил прост.

– Хаетта и Сомбю начали выкрикивать, что они и есть Господь Бог и Христос. Не где-нибудь, а в храме.

– Не может быть!

– Полно свидетелей.

– Господь Бог и Христос! – ужаснулся Юхани. – Надо срочно идти туда и вправить им мозги.

Священники долго обсуждали «работу в нашем винограднике», как они называли свою неустанную, ни на день не прекращающуюся проповедь во славу духовного пробуждения. Называли село за селом, хутор за хутором, и со шведской, и с норвежской, и с финской стороны. Рассказы о чуде спасения, горячие, но спокойные теологические споры – я многого не понимал, но видел, с какой глубокой серьезностью и с каким увлечением занимались эти люди своим делом.

Особенно тревожило их положение в Пайале.

– Взошли ли посеянные вами семена, брат мой? – спросил Юхани.

– Семена! – горько усмехнулся прост. – Может, когда-нибудь и взойдут. Земля здесь черства и тверда, как скала.

Он рассказал про бесконечный поток жалоб в Соборный капитул, пожаловался, что вынужден теперь читать каждое воскресенье не одну проповедь, а две. Одну – традиционную, тишь да гладь, а другую – для пробужденных, где дозволяется присутствие Святого Духа. И приплюсуйте бесконечные нападки и пасквили в газетах. Можно бы и не обращать внимания, но тогда люди решат, что все, что пишут, – правда. Значит, надо тратить время и писать длинные ответы на лживые обвинения.

– Единственное преимущество Пайалы перед Каресуандо – картофель здесь лучше себя чувствует, – усмехнулся прост.

– Значит, господа в Пайале никак не хотят просыпаться, – подытожил Пекка с отвращением.

– И не только господа, рабочие тоже. Дайте ему графинчик с перегонным – и он счастлив.

– Вся надежда на детей, – задумчиво сказал Юхани. – Не знаю, с чем сравнить…но когда ты видишь мальчонку или девчушку, как они водят пальцем по книге и читают вслух имя Господа…

Юхани рассказал о своей учительской деятельности, как он на несколько недель собирает детей в миссионерские школы. Родители поголовно неграмотные, едва могут поставить закорюку вместо подписи, но они охотно посылают детей учиться, и когда ребенок начинает читать, то смотрят, как на чудо. В последний день он обычно собирает всех, и детей, и родителей, на молитву и просит кого-нибудь из малышей почитать из Писания. У всех слезы на глазах, а взрослые мужики и тетки подходят и спрашивают, нельзя ли им тоже поучиться читать.

Брита Кайса присела за стол к мужчинам.

– Только образование, – сказала она важно. – Только образование даст народу свободу. Последний бедняк не так уж беден, если умеет читать и писать. Даже финны, даже саамы смогут выучиться на учителя, врача, ученого. Вот это и есть будущее нашего края. Свободные, грамотные, богобоязненные люди не понесут последний медяк кабатчику…

– А пожертвуют на образование, – заключил прост. – Свое и своих детей. И это тоже повод: нас обвиняют, якобы мы кладем эти пожертвования в карман. Приезжал епископ Бергман, проверил нашу бухгалтерию и, слава Господу, никаких замечаний не сделал.

Пекка не возражал. А Юхани подчеркнул: и в образовании нужна определенная строгость. Он не раз обращал внимание, что некоторые ученики стремятся взять карандаш в левую руку, а не в правую. Но поскольку левая сторона, как известно, – сторона дьявола, таких учеников необходимо поправлять. Если это сделать с самого начала, вполне можно добиться, чтобы дети писали правой рукой. Тогда эта привычка останется на всю жизнь. Сам он призывает учеников держать левую руку за спиной, а для верности сжать в кулак.

– И еще, – серьезно произнес Юхани. – Я должен рассказать о молитвенном собрании в Киткоерви. Пришли несколько взволнованных женщин и умоляли меня решить – правильна их вера или нет. Я ответил так, как мы всегда отвечаем на этот вопрос: это может определить только сам верующий. По подсказке сердца. Но одна из них не успокаивалась. Рыдала безутешно. Оказывается, она недавно овдовела, ее одолевают невыносимые муки совести, и она умоляет отпустить ей грехи.

– Если ты честен перед Господом, ты сам знаешь, прощен твой грех или нет, – сказал прост. – Всем телом чувствуешь.

– Может быть… а может, нужно что-то другое. Потому что вскоре после этого мне рассказали нечто… После молитвы женщины ушли, и, оказывается, одна из них взяла и отпустила вдове ее грехи.

– Что? – в один голос спросили трое слушателей и недоуменно посмотрели друг на друга.

– Одна из этих женщин? – переспросил Пер Нутти, словно не мог поверить.

– Ну да. Одна из этих женщин.

– Отпустила грехи? Именем Господа? – Я никогда не видел проста в таком изумлении.

– Надо ее найти, – сказал Пекка. – Я уже говорил – надо ее найти и строго предупредить.

Видно было, что братья уже не раз обсуждали этот вопрос.

– Может быть, может быть… – задумчиво произнес Юхани. – Но… можно ведь и по-другому посмотреть… Может, она как раз и сделала то, что надо было сделать? Может, мы с нашим Пробуждением… может, мы пока на полпути?

– Ты имеешь в виду, что мы должны?.. – Пер Нутти не закончил вопрос.

– Вдруг она показала нам верный путь? Вдруг это и есть данный нам Небом ключ и мы, ничего про то не ведая, уже держим его в руках?

Прост долго молчал. Шум порога вдали то стихал, то нарастал. Где-то тоскливо блеяла овца.

После сауны мужчины уселись на веранде. Прост попросил меня принести табаку, иначе съедят комары. Я отрезал от тугой косички порядочный кусок, принес, и они раскурили свои трубки. Над верандой поплыло густое сизое облако.

– Что насчет этого трагического случая, о котором весь край судачит? – спросил Юхани.

– Ты имеешь в виду девочку, которую задрал медведь? – уточнил Пекка.

– Хуже, – прост выпустил струю дыма, – Много хуже.

И он неторопливо рассказал всю историю. Одна девушка погибла, другая при смерти. Может, выживет, а может, и нет. Рассказал о своих наблюдениях, рассказал, как мы нашли следы насилия в сарае у болота и как потом нашли и саму пастушку Хильду Фредриксдоттер в болоте. Вернее, ее труп, пришпиленный ко дну вырванным из сушила колом. Рассказал про клок выдранных чуть не с корнем волос.

– С какой стати медведь станет нападать на пастушку, если кругом полно коров?

– Да… непредусмотрительно со стороны медведя, – печально пошутил Пер Нутти. – Но если это была самка? Медведица? Защищала своих медвежат?

Прост покачал головой:

– На шее следы пальцев. Он ее задушил. И у другой девушки такие же следы. Тоже на шее.

– Значит, этот мерзавец гуляет где-то среди нас?

– Именно так.

– У проста нет соображений, кто бы это мог быть?

– Соображения… разве что косвенные. В сене, где была задушена Хильда, мы нашли необычное для наших мест растение. Взяться ему здесь неоткуда, так что наверняка прилипло к сапогу или к одежде убийцы. Кто ходит отсюда в горы и назад? И наоборот, с гор к нам – и опять в горы?

– Мы, саамы, – сказал Нутти.

– И мы, проповедники, – пожал плечами Юхани.

– Купцы. Коробейники, – добавил Пекка. – Мытари, всякие чиновники.

– Некто, кто шел через Кенгис, – подытожил прост. – Зверь, который или не может, или не хочет совладать со своими низменными страстями. Насилует девушек, а потом затыкает им рот навсегда.

– Ты рассказывал, что последнее нападение совершено после танцев, – строго сказал Юхани. – Музыка пробуждает страсти. Я всегда боялся музыки. И тем более танцев.

– Не столько музыка и не столько танцы, сколько спиртное, – возразил прост.

– Танцы и зелье – близнецы-братья, – резюмировал Пекка Рааттамаа. – Я сам не раз видел дикие сцены. Нечаянный толчок, непродуманное слово… Какая-то старая ссора всплыла в памяти – и дело доходит до убийств. Вино усугубляет все: ярость, похоть, обиды.

– Это правда, – кивнул прост.

– Но, может, на том все и кончится? Насильник ушел из наших краев и больше не появится?

Прост пожал плечами:

– Не знаю… И еще вот что: мне кажется, в последнее время вокруг меня сгущаются тучи. Кто-то за мной следит. Выжидает момент, чтобы со мной покончить.

– Помилуй Бог, – перекрестился Пекка и бросил быстрый взгляд через плечо.

– А я понимаю, почему зло находит дорогу сюда, к нам, – неожиданно и уверенно произнес Пер Нутти.

Все посмотрели на него с удивлением.

– Это же здесь, у нас, на крайнем севере, главный бой. Нигде так не чувствуется присутствие Господа. Святой Дух чуть не ежедневно осеняет нас своим крылом.

– Да, это правда, – согласился Юхани. – Здесь у нас линия фронта, здесь идут самые жаркие бои. Мы начали битву за духовное пробуждение, за возвращение к Богу, как же может сатана оставить такое без внимания?

Меня вдруг зазнобило – показалось, что я услышал возню демонов под крышей.

– И боюсь, что это только начало, – сказал Пекка. – Они хотят задушить наше движение.

– Кто – они?

– Наши враги. Те, кто боится правды.

– Наши враги… – задумчиво повторил прост. – Какие враги? Внешние? Или те, что среди нас?

Внезапно хлопнула дверь, на пороге появилась Брита Кайса с большим кувшином в руках и грозно глянула на полуодетых мужчин.

– Хватит уже! – нетерпеливо сказала она. – Освобождайте место. Женщинам тоже охота попариться.

За ней на веранде появились и дочери – они, оказывается, тоже мечтали о сауне. И мужчины нехотя двинулись в кабинет проста. Шли на цыпочках, старались не шуметь, – малыши уже спали.

Я, как всегда, забрался в дальний угол и сел на полу, положив подбородок на колени. Вряд ли они меня замечали – серая тень на серой стене.

– В Норвегии я слышал одну историю, – неторопливо начал Пер Нутти. – Четыре года назад… да, четыре, в тысяча восемьсот сорок восьмом, Антин Пиети и Маттис Сийкавуопио пришли проповедовать Пробуждение норвежским саамам. На зимней ярмарке в Шиботне вышли на площадь и начали говорить – под звон кошельков и бутылок с перегонным. Их, конечно, подняли на смех. Никто и слушать не пожелал. В отчаянии они двинулись к побережью и там встретили двух рыбаков, Монса Монсона и Ханса Хейскала. Именно там, между бушующим морем и смертельно опасными отвесными скалами, эти двое пришли к истинной вере – первые в том краю, кто поверил в возможность духового обновления. Соседи и знакомые от них отвернулись, встречали насмешками и угрозами. Никто не желал их слушать.

И вот однажды в море их застал шторм. Монсон и Хейскала побросали снасти и попытались выгрести к берегу, но ветер отгонял их назад, лодка трещала под ударами волн, и они уже приготовились к неизбежной смерти в ледяной могиле моря. Тогда они взялись за руки так, что ладони онемели, и начали молиться.

И произошло чудо – их лодку вынесло на берег. Мокрые и промерзшие, они постучались в одинокую хижину, там их встретили, согрели и накормили, не переставая дивиться их чудесному спасению. И только потом, у пылающей печи, они рассказали хозяевам, что их спасли молитва и непреклонная вера. Их рассказ, их спокойная убежденность, что по-другому и быть не могло, произвели на хозяев огромное впечатление. Подумать только – эти двое чудом вырвались из лап смерти, но души их преисполнены покоем и благодарностью Спасителю!

Уверовала вся семья, и это-то и стало началом великого пробуждения в Люнгене.

– Благодарение Богу, – пробормотал прост.

– Антин Пиети, несомненно, великий проповедник.

Глаза проста весело блеснули.

– Вы же все слышали Антина Пиети? Знаете, как он ведет народ к истинной вере? А я вам скажу. Он говорит очень медленно.

– Да… не быстро, – согласился Нутти.

– Медленно и долго, – улыбнулся прост. – Часами. За это время можно обратить в истинную веру скалу или большое озеро. Ну, не большое… средних размеров.

Все засмеялись. Мне показалось, никого не задело, что прост вышучивает единоверцев.

– А я – наоборот, – Юхани никак не мог унять смех, – я успел бы прочитать проповедь птицам и бабочкам.

– А мне не дает покоя вот что… – Пер Нутти состроил серьезную гримасу. – Придет час, явится в наши края Иисус – что мы с комарами-то делать будем? Зажрут ведь Спасителя!

Было очень приятно и весело смотреть, как эти известные всему краю люди подтрунивают друг над другом. Только Пекка оставался серьезным. Нет, иногда он, конечно, улыбался, но лицо напоминало чеканку по меди, даже улыбка его не меняла.

Вечер перешел в ночь, а они никак не могли оторваться от разговора. Говорили очень тихо, чтобы не перебудить большое семейство, и голоса их жужжали, как рой мух. Вспоминали знакомых, друзей, вновь обращенных, обсуждали, как преодолеть разногласия, грозящие расколоть движение. Я сидел в своем углу и сонно улыбался, а они, как мне кажется, и вовсе обо мне забыли. Мне было очень хорошо, я чувствовал себя совсем как ребенок, прислушивающийся к спокойному и уверенному голосу отца. Ребенок, знающий, где искать защиту.

Так я и уснул, прислонившись к большому книжному шкафу, вдохновленный мудрыми словами и с благословенной шишкой на лбу.

Мне было очень радостно видеть, как изменилось настроение учителя. Мрак, одолевавший его, рассеялся, он словно хлебнул из живительного источника, просто-напросто повеселел. Нет, не повеселел. Утешился. Утешился и успокоился. Духом прост был крепче других, поэтому очень горько было смотреть, как с каждым днем все больше сгибается его спина, как опускаются плечи. Будто он несет непосильную ношу.