Телефонист Чернявский Владимир

Дюба просыпается, берёт костыль, опираясь, встаёт. Подходит к окну. Тёмный след, похожий на полосу дыма, ведёт вдаль, туда, где на излучине реки стоит в тишине старый дом, который ему так понравился. И в котором командир проводил самые лучшие дни своего детства.

Дюба закрывает и снова открывает глаза. Нет никакого следа, похожего на полосу дыма. Лишь яркий весенний свет за окнами.

Не было ничего. Просто кошмарный сон. А за окнами мир радуется возвращению тёплого солнышка. Да и эта давящая боль-тоска в груди уже была. Давно, правда, в госпитале, где ему оттяпали ногу.

Дюба думает о том, что надо прекратить принимать лекарства. И поговорить об этом с врачом, признаться: плохо спит. Дюба думает о жене Игоря Рутберга, которая всю жизнь хотела такую вот золотую клетку, и теперь она вроде бы довольна, но почти позабыла, как быть радостной. Думает о доброй ментовке, которая оказалась знакомой командира. Дюба желает им всем найти то, чего они хотят. Этот сон вызвал у него смятение (я должен помочь командиру?), но и оно уже проходит.

(Сторож зиндана)

– Ты так никогда не делал прежде, – всё же укоряет Дюба. – Я потом всегда просыпался счастливым.

Он знает, о чём говорит. Розовый слон, верный друг, утешение и напоминание об источнике радости, приходил к нему только в самых лучших, счастливых, невыносимо прекрасных снах. Он как лицевая сторона мира, несовместимая с изнанкой, страхами, гниением червоточины, распухающей болезнью во влажной тьме.

Но дом на излучине Дюбе скорее даже понравился. Нет там никаких карликов. Не может быть! Командир никогда бы не привёз его в плохое место.

Дюба видит, что хозяйка уехала, забрав с собой мальчиков, с любопытством разглядывавших его обрубок, и можно пойти прогуляться. Мальчикам Дюба смастерил кораблик с моторчиком на резинке, чтоб гоняли его по весенней воде, и хоть у них полно игрушек, оба пришли в восторг.

Дюба вышел во двор. Галдят птицы. Вернулись из дальних краёв, ветер шелестом поёт в соснах свою весеннюю песенку. Жизнь прекрасна, хотя в ней есть и плохое. Есть лицевая сторона и изнанка, и есть дурные сны. Вопрос, как с розовым слоном, на какой стороне ты предпочтёшь оказаться, когда настанет срок. Дюба повернул голову и посмотрел туда, где, по его мнению, мог бы находиться дом на излучине. Ветер в соснах… Он этого не знал, но на мгновение его взгляд снова помрачнел:

– Ты никогда прежде не приходил ко мне в кошмарах, – говорит Дюба своему розовому слону. И хоть никаких хищных карликов в этом мире не может существовать, он всё же добавляет: – И ты привёл меня сюда, потому что никогда не ошибаешься.

Когда от Игоря Рутберга пришло сообщение в Ватсап, Ванга сперва не обратила на него внимания, решив, что это очередное приглашение на свидание. Каким-то странным образом она была даже благодарна обстоятельствам за то, что они загрузили её работой. Она отвыкнет от Игоря, так будет легче порвать с ним. Конечно, хамить, не отвечать и игнорировать она не собиралась – это всё мы оставим малолеткам. Но Игорь Рутберг оказался прав – Ванга действительно «шерстила» сеть и сейчас находилась в «Фейсбуке» на странице издателя Аркадия Григорьева.

– Интересно, – задумчиво произнесла она. – А Григорьев у нас, оказывается, пожиратель рекламы. Увлечён экстремальным пиаром.

– Это что за гусь такой? – спросил Лёва Свиркин. Он попивал крепкий чаёк без сахара и пялился в экран компьютера. Как заметил Сухов, они сегодня все пялятся в компьютер.

– Гусь? – Ванга сонно посмотрела на него. «Опять что-то нарыла, – решил о ней Свиркин. – Когда такая сонная, значит где-то рядом». – Аркаша. Издатель.

– Я про пиар…

– У-у. Нетрадиционные рекламные ходы.

– Ванга, не пугай меня, – попросил Свиркин. – Он ещё и нетрадиционный…

– Лёва, вы пошляк! Но да, ты не обижаешься.

Сухов весело посмотрел на них:

– В чём там дело?

– Это его посты в «Фейсбуке», – пояснила Ванга. – Сплошное восхищение нетривиальной, даже шокирующей рекламой. Много. Обсуждения, споры… Поклонничек Ричарда Брэнсона и Оливьеро Тоскани.

– А это что за гусь?

– Фотограф. Была такая нашумевшая реклама «Бенеттона»: пробитая пулей, окровавленная куртка убитого боснийского солдата. Хотите посмотреть? Тут полно на его странице.

Они подошли. Ванга им полистала, открыла несколько ссылок.

– О как, – Свиркин смотрел с интересом. – Живенько. Декаданс консуматорского общества. Загнивают, так сказать… Но как при этом пахнут! – он изобразил наслаждение потрясающими ароматами.

– Пахнут, – ещё более сонно отозвалась Ванга.

Сухов со Свиркиным весело переглянулись:

– Она опять намерена колдовать? – спросил Лёва.

– Надеюсь, что нет, – вздохнул Сухов. Поморщился. – У меня тут тоже кое-что. Пришли результаты повторной экспертизы, я отправлял запрос. Кое-что с записями… Короче: Тропарёвский всегда звонил сам. Есть уникальные характеристики голоса…

– Ты заказал голосовые отпечатки? – Лёва Свиркин вскинул брови.

– Ну да, – признался Сухов.

– Это что-то типа отпечатков пальцев? – поинтересовалась Ванга. – Или китайская грамота?

Сухов снова посмотрел на Лёву, тот хмыкнул и закатил глаза. Сухов пояснил:

– Несколько параметров: тембр, резонанс… На распечатках выглядит, как синусоиды. Не повторяются. Такие же уникальные, как отпечатки пальцев.

– Ясно, – сказала Ванга.

– Так вот, по всем эпизодам, которые признал Тропарёвский, кроме четырёх, – это его голос. А вот оставшиеся четыре – микширование записей.

– Телефонист? – оторвалась от изучения «Фейсбука» и с интересом взглянула на Сухова.

– Вероятно, – согласился тот. – Разные голоса. Звуковая нарезка. Роботы. Любит он это дело.

– Прямо как в книгах Форели.

– Ну, возможно, – Сухов скривился. – Записи, короче, не живой голос. И вот его новое появление после долгого перерыва: 27 марта, Измайлово, резиновая женщина. Тоже запись. Все комментарии к ролику «Две свечи» с настоящим убийством были напечатаны, он ничего не говорил.

– Я помню, – сказала Ванга и посмотрела на свои ногти.

– Да, – продолжал Сухов. Ванга спохватилась, пыталась быть деликатной, но тут уж не до телячьих нежностей. – Там было написано: «Ты опять не успел». И «А ведь мог бы, да?» и смайлики. Когда он звонил по поводу резиновой женщины, он тоже сказал: «Может быть, успеешь». Запись.

– Сухов, это всё из книг Форели, – как-то странно повторила Ванга.

– Говорю же, возможно, – согласился он. – Да, так действует его герой. И в четырёх эпизодах, которые не взял на себя Тропарёвский, – то же самое. Записи. Вероятно, только за ними, этими четырьмя эпизодами, и стоит подлинный Телефонист. И вот, после затишья, ещё два его появления. Но кое-что неожиданно. Это же лежало на поверхности, но мы не придали значения: ну, решил, наконец, поговорить лично…

– О чём ты?

– С этим человеком-рекламой. Получается, мы впервые слышали его голос.

– Ты только сейчас это понял? – удивлённо спросила Ванга.

– Я не об этом. Нет, конечно… Даже экспертизу голоса заказал. Но я не об этом, Ванга. Теперь, после ознакомления с рукописью, выглядит всё немножко по-другому… А-а?

Ванга захлопала глазами. Она только что отправила файл на распечатку и теперь повернула голову, так же сонно глядела на Сухова.

– Фигня хренова, – тихо произнесла Ванга. – Это же…

– Да. Это читали только мы вдвоём. И автор. Если он не заблуждается, конечно.

– Чего читали? Чего не придали значения? – оживился Свиркин.

– Лёва, – начала было Ванга, и передумала. Обернулась к Сухову.

– Почему поц вдруг заговорил своим голосом? Переходим на новый уровень? – не унимался Свиркин. – Как в компьютерной игре?

Сухов посмотрел на него, словно увидел в своем кабинете впервые.

– Ну-у, и это тоже, – допустил он. А потом они с Вангой переглянулись, будто спрашивая разрешения друг у друга. Сухов сказал: – Он ведь позволил нам использовать любую информацию в оперативных целях? Это же не вызовет наплыва адвокатов и других бездельников?

– А зачем вы разговариваете на языке планеты Криптон? – возмутился Свиркин. – Кто-нибудь объяснит, о чём речь?!

– Чёрт, надо было сказать Форели, когда были у него, – роняет себе под нос Ванга и направляется к принтеру.

– Ладно, – кисло вздохнул Свиркин. – Меня никто не видит. И не слышит. Я – часть мебели. И я не обижаюсь.

– Дело в том, Лёва, – согнутым указательным пальцем Сухов почесал себе кончик носа, – что в пятой книге…

– В новой, – уточнила Ванга. Извлекла из принтера лист бумаги, но даже не взглянула на него. – Он дал нам прочитать то, что уже написано.

– Ага, – подтверждает Сухов. – В пятой книге Телефонист впервые заговорил со следственной группой.

– Вживую?

– Да. Перестал пользоваться записями и этими своими анонимками, – Сухов указал на свою пробковую панель. – Газетными вырезками из классического детектива. Ещё одна имитация закончена.

– Он опять на что-то указывает? – Свиркин возвращается к своей чашке с чаем, но тот уже подостыл.

– Всегда, – кивает Сухов. – Чтоб ты не сомневался. В данном случае, полагаю, что знает о книге прежде нас. И надеюсь, за этим не стоит чего-то похуже.

– Фигня хренова, – повторяет Ванга. – Какая-то чудовищная утечка! Форель чего-то не знает. Мы чего-то не знаем. И всё равно, не сходится. – Она смотрит на Суховскую панель. – Всё равно, это не объясняет время появления резиновой бабы.

– Совсем не объясняет, – соглашается Лёва Свиркин.

– Надо было спросить у Форели, для чего ему это понадобилось, – неожиданно говорит Ванга. – Чтоб Телефонист заговорил.

Сухов посмотрел на неё насмешливо:

– Ты всерьёз?! Хочешь порадовать писателя про оживший персонаж?

Ванга фыркнула:

– Я уже успела сегодня похвалить твой утончённый юмор?

– А чего? – с ехидцей рассуждает Лёва. – Это было бы очень стильное решение.

– Егорыча на вас нет! – добродушно усмехнулся Сухов.

– Стильное решение, – пробубнил Лева Свиркин, но уже без веселья. Поставил свою чашку, принялся расхаживать по кабинету. – Дурка какая-то! Даже если допустить, что кто-то настолько свихнулся, что принимает себя за оживший персонаж…

– Боюсь, что тут другой случай, – напомнил ему Сухов.

– Да и я о том… – кивнул Свиркин. – Он же не может опережать действие ещё не написанной книги.

– Опять привлекать писателя консультантом? – Сухов посмотрел на Вангу. Та его не поддержала.

– Вспомни, что он сказал: только в крайнем случае. Он не может активно сотрудничать, пока не закончит новый роман.

– А что для него крайний случай?

– Не кипятись, Лёва, – попросил Сухов. – Нам нужно его добровольное желание. И он неплохой мужик.

Теперь Свиркин переглянулся с Вангой.

– Что-то новенькое… Выпил с ним банку пива и стал поклонником?

– Нет, – сказал Сухов. – Просто он и сам хочет во всём разобраться. И каждый день, после 16:00, готов к общению. А до этого все средства связи отключены.

– Работает. Пишет. Значит, скоро будет новая книга, – глаза Лёвы Свиркина вдруг потемнели. – И новое убийство.

– Чего?!

– А вот интересно, – начал Лёва, но затем махнул рукой. – Ай, ладно, вы ж теперь друзья…

– Да уж говори, коль начал.

Свиркин вздохнул:

– Я о том, что если Форель по какой-то причине сейчас перестанет писать, например, попадёт под машину, всё прекратится?

Сухов усмехнулся. Пристально взглянул на Лёву, помолчал. Всё же заметил:

– Мы не рассматриваем такой вариант.

– Вот и ты, Лёва, начинаешь постепенно сходить с ума, – с мрачной торжественностью заявила Ванга.

– Чегой-то?

– Уверовал в оживший персонаж.

– Зря смеёшься. А что: всё логично. Поц сам указал на книгу. Копирует или даже предвосхищает несчастного писателя. И вот всё прекратится… Паника!

– Тогда он найдёт способ заставить Форель писать, – предположила Ванга. Потом хмыкнула: – Э-э-э, шутка.

– Дошутишься, игруля, – предостерёг её Свиркин.

– Мудрый пророк, – бросила Ванга.

– Свирепый, – сказал Сухов.

– Свихнувшийся, – дополнила Ванга.

– Не обижаюсь, – сказал Свиркин.

И тогда дверь раскрылась, и без стука в кабинет Сухова ввалился Кирилл, в руках у него были какие-то бумаги.

– Бинго, дети мои! – возбуждённо объявил он.

– Да-да, можно войти, – разрешил Сухов.

– Извините, но… Ванга, танцуй.

Она посмотрела на его бумаги:

– Что, я получила наследство?

– Почти. Я нашёл, кто такой Пиф. Пришёл ответ на запросы.

– Кирюша! Уже почти танцую. Ну-ка давай! – вмешался Свиркин.

– Пиф, – Кирилл постучал по верхнему листку. – Он же Епифанов Евгений Максимович. Тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения.

– Епифанов, – сказала Ванга. – Поэтому Пиф.

– Был прописан по адресу: Москва, Измайловский бульвар, дом сорок три…

– Дай подумать, – сказал Сухов. – Дом Кривошеева?

– Практически, – подтвердил Кирилл. – Соседний двор. Призывался в армию на срочную службу в 1987 году. Наро-Фоминск, далее группа Советских войск в Германии.

– ГСВГ, – произнесла Ванга. – 87–89.

– Так точно, принцесса, – бодро подтвердил Свиркин.

– А вот дальше самое интересное: Григорьев и Пиф служат вместе с Наро-Фоминска, с учебки, и дальше попадают в одну часть, где к ним присоединяется этот самый Рашид. Киримов.

– Служили три товарища, – говорит Сухов.

– Преамбула, – кивает Кирилл. – А теперь амбула. Пришлось повозиться, покопался чуток в интернете. Да. Действительно. Евгений Максимович Епифанов скончался четверть века назад, в 1993 году, – он кивнул Ванге. – Информация достоверная. Но… Друзья съезжались на похороны и пообещали позаботиться о вдове. И малолетнем сыне.

– У Пифа остался ребёнок?

– Именно. На тот момент мальчику было три года. Его, кстати, назвали Максимом, вероятно, в честь деда. Григорьев присматривал за ребёнком, помогал, и когда тот подрос, отслужил, между прочим, в Псковской десантной дивизии, устроил к себе на работу. Своим помощником.

– Твоя дивизия! – Свиркин мотнул головой. – Вот она как тасуется колода. – Хихикнул: – Сейчас ему должно быть лет…

– Двадцать восемь, – с подчёркнутой вежливостью улыбнулась ему Ванга. – Кирилл только что сказал об этом.

– Угу, – упомянутый Кирилл извлёк из своей стопки бумаг нижний лист, показал его остальным. На нём была отпечатана фотография.

Цветное изображение:

– Знакомьтесь: сын Пифа, Епифанов Максим Евгеньевич. Молодой человек, без особых примет, на фоне авто, вероятно, собственного.

Ванга посмотрела на фото как-то исподлобья:

– Где он сейчас живёт? – её голос прозвучал чуть ниже привычного регистра.

– Далеко не уехал от семейного гнёздышка, – ухмыльнулся Кирилл. – Прописан на Нижнепервомайской.

– Правда, недалеко, – сказала Ванга. – Это что же такое…

– Это могло бы многое объяснить, – говорит Сухов. – Чего морщишься? Слишком хорошо, чтобы быть правдой?

Ванга как-то зябко пожала плечами:

– Сотрудник Аркаши, значит…

– Помощник, – уточнил Кирилл. – Вполне вероятно, мог бы иметь доступ к тексту. Если уж мы рассматриваем такую версию.

– В горячих точках поучаствовал? – спрашивает Сухов.

Кирилл смотрит на него с пониманием:

– Нет. Я проверил, – говорит он.

Ванга как-то странно дёрнула челюстью, подула на прядь волос, которая попыталась упасть ей на лицо.

– Макс… – растянуто произнесла она. Посмотрела на Лёву, опять в глазах это сонное выражение. – Чего ж ты у нас за гусь такой?

Сухов только сейчас понял, что за листок бумаги у неё в руках. Кирилл и Свиркин этого не знают, они не были на выставке, но Сухову это изображение хорошо знакомо. Ванга для чего-то распечатала фото главного живописного творения Форели, по крайней мере, центральной работы недавней экспозиции, «Две свечи», но сейчас словно забыла про неё.

«Что, Глупость, опять это «ж-ж-ж» неспроста?» – мелькнуло в голове у Сухова.

– Ну, либо это никак не связано, – философски заключил Лёва Свиркин, – либо… сами понимаете.

Ванга смотрит на лист бумаги у себя в руках. Наконец сонное выражение покидает её взгляд.

– Ты большой молодец, – кивая, она хвалит Кирилла.

– Ну что, будешь танцевать? – спрашивает тот.

– Уже, – теперь кивает горячей. – Вовсю.

– Статический танец, – говорит Лёва Свиркин. – Фирменный знак девушек-сыщиков.

Сухов смотрит на Вангу, хочет что-то добавить, его что-то очень не устраивает, но ей снова приходит сообщение в Ватсап.

– Извините, – просит девушка-сыщик. Отходит в сторону со своим телефоном. Самое свежее сообщение от Ксении Суховой: «Надо поговорить» – и больше ни слова. Как обычно. Даже без приветствия. Хочет казаться крутой и немногословной. Минималистика… Ванга улыбается: возраст, сама такой была. Всё же тень тревоги на лице: очень непростой возраст. Предыдущее сообщение от Игоря. Ванга открывает его. И видит фотографию Дюбы. Читает то, что ей написал мужчина, которого она должна бросить. Молчит. Сухов видит, как застыло её лицо. Ванга расширяет фото Дюбы на весь экран. Всё ещё молчит. Что происходит? Что-то сегодня совпадения льются, как из рога изобилия. Это дары? Или…

«Бойся данайцев, дары приносящих», – мелькает мысль. И хоть она довольно банальна, эта мысль, ей всё же удаётся застрять некомфортной занозой где-то на краешке сознания.

Или это просто не связанные друг с другом события.

Наконец Ванга улыбается.

«Вот кто действительно крутой! – думает девушка-сыщик со склонностью к весьма пограничным оценкам. – Хэппи бомжик».

Глядя на весёлую физиономию Дюбы, невозможно не улыбнуться. И перед тем, как показать его фотографию Сухову, она говорит вслух:

– Похоже, и правда – бинго!