Медвежатница Чхартишвили Григорий

– Нам действительно беспокоиться не о чем? – спрашиваете вы. – Гроза нас не догонит?

– Куда ей. У «двенадцатого» скорость 400 кэмэ, – успокаивает летчик. – Только бы в нисходящий поток не угодить. От этого «ашка», бывает, глохнет. У нас говорят «задыхается».

– Кто глохнет?

– Двигатель «АШ-82». Но это очень редко бывает, а чтобы сразу оба – почти никогда. Нервирен нихт, папаша. Лучше поглядите вниз! Ух ты, вон он какой!

Он привстает, наклоняется над вами, смотрит в иллюминатор.

Вы тоже поворачиваете голову. Видите странную гору. Ее лесистые склоны поднимаются к белому кольцу, внутри которого идеально круглая долина, тоже вся поросшая деревьями, а посередине черное пятно. Похоже на око со зрачком.

– Это вулкан Окобога. Четвертый год тут летаю, а над ним никогда не бывал – здесь вообще-то нелетная зона. Турбулентность, воздушые ямы. Нас сюда по необходимости занесло.

– Вулкан? – удивляетесь вы.

– Был вулкан. Может, мильон лет назад. А сейчас заповедные места. Ни дорог, ничего. Глухота. Картографы с воздуха съемку делали. Черный кружок – это незамерзающее озеро. Километров двести отсюда до ближайшего жилья.

– Почему же здесь никто не живет?

– На кой? – пожимает плечами ваш собеседник. – Полезных ископаемых тут нет. Лес рубить – его везде полно. У местных про эти края дурная слава, сюда даже буряты-охотники не ходят соболя бить. Вулкан по-ихнему называется Ухэл-хада, Гора Смерти.

Последние два слова звучат очень громко. Вам кажется, что летчик их выкрикнул.

– Опля, – бормочет ваш сосед. Его грубое, обветренное лицо вдруг становится неестественно белым. – Приехали…

– Куда приехали? – не понимаете вы.

– Не слышите, что ли? Двигатели встали. Оба.

Он тычет пальцем в иллюминатор. Вы видите, как пропеллер на крыле замедляется, останавливается.

– Что это значит? – спрашиваете вы.

Летчик не отвечает. Он бежит по проходу в носовую часть самолета.

– Товарищи, пристегните ремень безопасности! – кричит бортпроводница. Голос у нее тонкий, с дрожью.

Вы чувствуете, что вас одновременно вжимает в спинку кресла и наклоняет книзу. Белый горизонт за окном перекашивается, превращается в диагональ. Перемещаются и тучи. Теперь они в левом верхнем углу иллюминатора.

Просыпается ваша соседка.

– Ой, чего это? – спрашивает она, хлопая глазами. – Будто в детстве, на санках с горы.

Возвращается летчик – с трудом, хватаясь за спинки кресел.

– Совсем беда, – шепчет он, наклонившись. Глаза круглые, остановившиеся. – Двигатели сдохли. И рация не работает. Оказывается, в нас молния ударила. Еще полчаса назад. Тогда пилот и курс поменял. Будет на реку сажать. Тут внизу прямой участок, километра полтора.

– Значит, есть надежда? – спрашиваете вы.

– Мало. В Казани пару лет назад командир сумел посадить «пассажира» на реку, но там была чистая вода. А тут лед, поверх него снег, торосы. Перевернемся.

Вы говорите:

– То есть мы сейчас погибнем?

Вам трудно поверить, что жизнь заканчивается. Всего минуту назад вы сидели, откинувшись на мягкую спинку, любовались видом из окна, думали о предстоящей к онференции – и всё? Больше ничего не будет?

– Не-е, не сейчас, – отвечает летчик. – Минуты полторы еще есть, а то и две. Наслаждайся жизнью, папаша, а потом нам кирдык.

Он издает странный, лающий смешок.

Мария Кондратьевна отложила дочитанную страницу и подняла глаза на слушателя.

– Итак, у вас полторы минуты до крушения. На что вы их потратите?

– Я… я не знаю, – ответил Антон Маркович. Он прикрыл глаза. Представил себя в падающем самолете. И что сейчас всё закончится. Конечно, он много раз воображал, как будет умирать, что ощутит у финального выхода, в состоянии ли будет думать. Ведь чаще всего человек перед смертью находится в сумеречном сознании или вовсе без сознания, либо же больному так плохо и больно, что не до рефлексий. Пожалуй, гибель, описанная в новелле, это привилегия. В самом деле, на что бы потратить оставшееся время?

– Если бы вы были верующий, вы бы помолились, – подсказала Епифьева. – Но вы не похожи на верующего. Или я ошибаюсь?

– К сожалению, неверующий. Мои родители считали религию вредным самообманом. Ну и обстоятельства моей жизни тоже не располагали к вере в милосердного Господа…

– Наверное, вы будете думать о дочке? Как она останется одна, без вас? – задала экзаменаторша следующий вопрос, тягостный.

– Нет, – болезненно покривился Антон. – Какой смысл об этом думать? Наверное, я попытаюсь подвести итоги своей жизни… Встретить конец с достоинством… Да, очень надеюсь, что не впаду в панику и не буду просто визжать от ужаса.

Мария Кондратьевна удовлетворенно кивнула.

– На всякий случай я подготовилась и для других вариантов ответа, но ждала именно такого. Значит, это нам не понадобится…

Она отложила одну страничку, взяла другую. Текста там было немного.

Сосредоточиться на торжественных мыслях вам не удается. Про «кирдык» летчик сказал слишком громко. Услышала ваша соседка. Услышал проснувшийся потребитель пива с водкой – от тишины и от ощущения в желудке, вызванного резким снижением.

– Ой, мама, падаем! – кричит женщина и хватает вас за руку. – Товарищ, мне разбиваться нельзя. У меня сыночка! И комнату обещали! Товарищ, мы не разобьемся? – и смотрит умоляюще, как будто это от вас зависит, разобьется самолет или нет. С таким же отчаянным выражением, как на последнюю надежду, смотрели на вас тяжело раненные на операционном столе, когда вы делали им анестезию. И вы знали: очень вероятно, ваше лицо – последнее, что видит человек в своей жизни.

Мужчина реагирует иначе. Вскакивает, отпихивает летчика, хочет вылезти в проход.

Летчик обхватывает его за плечи.

– Куда?!

– Па…парашют дайте! У них есть! Им положено! Пусти, сука! Убью!

Они вцепляются друг в друга. Пассажиры с передних рядов оборачиваются.

Летчик шипит на вас:

– Помогите, мать вашу! Он сейчас панику устроит. Тогда вообще шансов не будет! Да не сидите вы!

– Ваши действия? – спросила Мария Кондратьевна, с любопытством глядя поверх очков. – Вы оттолкнете женщину и кинетесь помогать летчику?

– Я… наверное, я не смогу ее оттолкнуть. Ну и потом, вряд ли от меня будет прок в драке. Опять же летчик сказал, что самолет все равно перевернется в снегу… Лучше уж напоследок сделать что-нибудь… доброе. Я скажу женщине, что ничего страшного не произойдет, что мы сейчас приземлимся и всё будет хорошо.

– Так-так, – деловито пробормотала Епифьева, сделала какую-то пометку и выбрала из стопки страницу. – На следующем этапе от вас потребуется развернутый ответ. Вам удается успокоить соседку. В отличие от вас она умеет молиться или, может быть, вспомнила слова из детства. Женщина выпустила вашу руку, закрыла глаза, забормотала «Отче наш иже еси на небеси».

Река стремительно приближается. До вынужденной посадки остается полминуты, много – минута. Вы решаете дать оценку тому, как вы распорядились своей жизнью. Каким вы были? Хорошим или плохим, достойным или недостойным? Поставьте себе оценку. Ну же, времени мало!

Она взяла ручку, приготовившись записывать.

– Каким я… был? – переспросил Антон.

А действительно, каким?

– Недостаточно сильным, к сожалению. Даже совсем не сильным… Я пытался, честно пытался вести себя правильно, но не всегда получалось… Это худший мой недостаток. Больше, чем недостаток. А лучшее, что во мне есть, то есть было, это желание разобраться и понять, как всё в жизни устроено. И главное – зачем…

– Отли-ично, – пропела старуха, скрепя пером по бумаге. – Первая стадия, определяющая баланс «рацио-эмоцио», у нас закончена. Основной параметр «Восприятие мира» полностью «рацио». «Восприятие людей» пополам: выбор поступка эмоционален, методика утешения – рациональная. «Восприятие себя» беспримесно рациональное, никакого самовозвышения или самобичевания. Сорок плюс пятнадцать плюс тридцать… Вы – «рацио» восемьдесят пятой, то есть высокой пробы. Переходим ко второй стадии.

– А она про что?

– Это я объясню, когда мы ее завершим.

Епифьева пододвинула довольно толстую стопку бумаги.

– Как видите, вариант заготовлен только один. После блиц-тестирования я была уверена, что вы «рацио», и не стала тратить время на подготовку «эмоциональной» ветви. Вот насчет следующего параметра я не вполне уверена, поэтому, чтоб не ошибиться, ввожу тройную проверку. Готовы?

Самолет вот-вот коснется колесами заснеженной поверхности реки.

К вам нагибается летчик. Он только что отправил буяна в нокаут мощным ударом в голову.

– А может, и обойдется, – лихорадочно шепчет он. – Гляди, торосов-то нету! Ветрами сдуло. Авось не перевернемся! Но тут вот что. «Илюха» – это двадцать тонн. Остановится – лед такую махину навряд ли выдержит. Не расшибемся, так потонем. В общем короче: махну рукой – дуй за мной.

– Куда? – спрашиваете вы. – Зачем?

– Вон туда, – показывает он назад, на дверь самолета. – Пока будем катиться, я поверну рычаг, открою. Скорость замедлится – выпрыгнем. Только тихо. Коли все к двери кинутся – ни хрена у нас не выйдет.

Самолет подпрыгивает, ударившись о твердь. Подскакивая, несется вперед.

– Давай, пора!

Летчик хватает вас за руку, тащит за собой. Идти трудно – вас кидает из стороны в сторону.

Лязг металла – это решительный человек рванул вниз рычаг. Из открывшегося проема дует холодным ветром. Внизу взвихряется снежная пыль. Прыгать далеко – как с высокого второго этажа. Вам очень страшно.

– А лед точно не выдержит? – спрашиваете вы.

– Бес его знает. Может, и выдержит, – отвечает летчик. – Но я прыгну. Дело вкуса, но я лучше шею себе сверну, чем в ледяной воде тонуть. Ты как?

– Спрошу то же самое и я. Вы как, Антон Маркович, прыгнете или останетесь?

Клобуков заколебался.

– Глупо получится, если прыгнешь и переломаешься, а самолет не утонет… Даже если не переломаешься. Стыдно потом будет на остальных пассажиров смотреть… С другой стороны, если останешься, а лед не выдержит… Эти последние секунды, когда провалишься вниз, черная вода за иллюминатором, еще живой, а уже ничего не изменишь… Знать, что имел шанс на спасение и не воспользовался им… Да еще из-за того, что испугался прыгнуть… Знаете, я, наверное, решился бы прыгнуть.

– Угу, – пробормотала Епифьева, что-то помечая. – Посомневались, но прыгнули. Хорошо. Идемте дальше.

Вы смотрите в открытую дверь, на несущуюся внизу белую поземку, готовитесь к прыжку. Вдруг вас сзади дергают за рукав.

– Гражданин, не бросайте меня! Я с вами!

Это соседка. Она смотрит на вас отчаянным взглядом. Вы понимаете, что в этих страшных обстоятельствах стали для нее единственной опорой, за которую она может уцепиться.

– Я буду прыгать. Туда, – показываете вы в пугающую пустоту.

– Тогда я тоже, – говорит женщина.

Из передней части салона, качаясь то влево, то вправо, бежит, машет рукой бортпроводница.

– Немедленно сядьте и пристегнитесь! Кто открыл люк раньше времени?

Самолет сбавил ход, вот-вот остановится.

Летчик говорит:

– Я первый, вы сразу за мной.

Берется руками за края двери.

Проводница хватает его за плечи.

– Вы с ума сошли! Расшибетесь!

– Хочешь жить – сигай за нами, – бросает он. Бешено кричит: – В атаку! Ура-а-а!!

Прыгает вниз.

Вы, стиснув зубы, за ним.

Оказывается, что слой снега довольно толстый. Падение получается щадящим. Вы катитесь кубарем, вы оглушены, но целы.

Видите, как поднимается облепленный снегом летчик. Ощупывает себя. Смеется.

Поворачиваетесь в другую сторону. Женщина сидит, разинув рот, платок соскочил с головы на плечи.

Вы бросаетесь к ней:

– Ничего не сломали?

Похоже, что нет.

Выпрыгнула и бортпроводница. Она стонет, держится за локоть.

Вы наскоро проверяете – кости целы, вывиха нет, просто ушиблась.

Получается, что все четверо спрыгнули удачно. Но обрадоваться этому вы не успеваете.

Раздается оглушительный треск. Это подламывается лед под остановившимся самолетом. Он оседает наполовину, удерживается на крыльях. Секунду-другую кажется, что всё обошлось, люди спасены. Но снова затрещало, и стальная туша уходит вниз, остается только огромный пролом, над которым мгновение спустя вздувается пузырь.

– Полундра! – кричит летчик, потому что по направлению к вам с ужасающей быстротой протягивается змеящаяся линия трещины. Вы еле успеваете отскочить.

Бортпроводница пронзительно визжит, женщина в платке заходится рыданиями, летчик матерно ругается.

– На берег, быстро! – приказывает он. – После поплачем! Как бы новые трещины не пошли!

Все вы, проваливаясь в снег, бежите к обрыву, над которым темнеют стволы сосен.

– Не оборачиваться! – покрикивает летчик. – Раскисать некогда! В темпе, в темпе, не то померзнем к чертям собачьим. Эх, бушлат не взял, не до того было.

Одеться не успел никто. Вы в пиджаке, ваша соседка в вязаной кофте, бортпроводница вообще в форменном жакете и туфлях-лодочках.

Все, задыхаясь, лезут вверх по крутому откосу. Женщину приходится тянуть за руку, девушка-проводница справляется сама.

Наверху вы оборачиваетесь. Видите белую реку, на ней черный крест – след сгинувшего самолета, тянущиеся во все стороны трещины – будто лучи.

Молчание. Никто не читает молитву по погибшим, все – советские люди. Летчик говорит: «Эхе-хе…». Женщина всхлипывает. Девушка бормочет: «Степан Петрович, Вася… Что я Васиной матери скажу?».

– Не переживай, – обрывает ее причитания летчик. – Скорей всего ничего ты ей не скажешь. Загнемся мы тут. Если будем сопли распускать – наверняка.

– Нас скоро найдут, – убежденно отвечает проводница. – Сейчас в каждой области есть спасательные отряды, вертолетные.

– Никто нас не найдет, дура! Они не знают, где искать. Полчаса рация не работала. А до жилья тут неделю тайгой шкандыбать. Кроме как на себя нам рассчитывать не на кого.

«Тогда мы пропали. У нас ни теплой одежды, ни продовольствия», – думаете вы, но вслух этого не говорите, чтобы не пугать женщин.

Летчик, однако, не миндальничает.

– Жратвы у нас нет. Ночью, хоть и март, приморозит – до минус десяти уж точно. Поэтому ввожу армейскую дисциплину. Мое слово – приказ. Как скажу, так и делаете. Без споров, без нытья. В сорок первом я роту из окружения вывел, и вас выведу.

– Да как? – не выдерживаете вы. – Через пару часов стемнеет. Сами говорите – начнет холодать. Мы и до утра не доживем!

Он отвечает не сразу, сначала что-то прикидывает.

– Сейчас в темпе движемся туда, к вулкану. – Показывает на виднеющуюся между сосен гору. – Нужно засветло подняться как можно выше, чтобы сориентироваться на местности. Тут к востоку где-то другая река, Онон. Может, ее сверху видно. Пойдем по ней – больше шансов, что выйдем к людям. Там в низовьях лесоповалы есть. В путь отправимся до рассвета. Дни короткие, нужно успеть пройти максимум. Ходьба согреет. Питаться будем кедровыми орехами, их тут полно. Ночью разведем костер. У меня зажигалка. Вопросы есть? Вопросов нет. Рота, выходи на построение!

Тут он посмотрел на ноги проводницы, крякнул.

– Нет, девка, в такой обувке ты далеко не уйдешь. Мы вот чего сделаем…

Скидывает свою кожаную куртку. Под ней фуфайка. Берет крепкими руками, раздирает надвое.

– Портянки наматывать умеешь? Дай я. Ногу подыми!

Быстро и ловко, прямо поверх туфель, обматывает ступни.

– Как в валенках. Теперь не обморозишься. Всё. За мной – марш! Бодрей, бодрей!

Он и потом всё время вас подгоняет, не дает передышки. Идти по снегу легче, чем вы ожидали. Сверху он прихвачен крепким настом, ноги почти не проваливаются. Но через полчаса начинается подъем. Карабкаться в гору гораздо труднее. Приходится хвататься за ветки кустов, за стволы деревьев, а неумолимый командир покрикивает: «Живей, живей! Наверху отдохнем!».

Вы намного старше остальных, вам очень трудно. Изо всех сил вы пытаетесь не отстать. Подскальзываетесь на обледеневшем насте, летите кубарем в яму. Сильная боль в голени. Хруст. Будучи врачом, вы сразу понимаете, что сломана малоберцовая кость.

«Как глупо, – проклинаете себя вы. – Лучше уж было утонуть с самолетом. По крайней мере быстро».

– Я сломал ногу, – говорите вы товарищам сквозь зубы. – Со мной всё. Идите, идите. Не теряйте времени. Скоро начнет темнеть.

Летчик разражается матерной тирадой. Чешет затылок. Спускается.

– Ну-ка на спину!

Грубо берет вас под мышки, выволакивает из ямы.

– Раненых не бросаем, – говорит он. – Устав запрещает. Короче так, папаша. Оставляю тебе зажигалку. Разведи костерок. Сумеешь? Веток насобирай, поползай как-нибудь. Я за тобой вернусь. По огню я тебя и в темноте найду. Шину как-нибудь сооружу. Видел на войне, как это делается.

– Сам наложу, – отвечаете вы глухим голосом, потому что глубоко тронуты. – Я врач.

– Ну и лады. Вперед, гражданки! За мной.

И ваши спутники продолжают подъем.

Оставшись один, вы делаете импровизированную шину. Находите два подходящих сука, фиксируете травмированный участок. Опираясь на палку, собираете хворост. Разжигаете огонь. Всё это занимает немало времени. Уже сгустились сумерки, становится темно.

Вы подложили лапник, чтобы не застудиться. Сидите, вытянув больную ногу. Смотрите на пламя. То и дело подбрасываете новые ветки. Выковыриваете орешки из кедровой шишки, хоть есть вам не хочется – слишком много было переживаний.

Но, сколько вы ни ждете, летчик не возвращается. Ни через час, ни через два…

Чтение продолжалось так долго, что Антон даже вздрогнул, когда Епифьева спросила его:

– Итак, вы просидели у костра уже два часа. А с момента, когда вы расстались, прошли все четыре. Что вы будете делать дальше? Ждать или подниматься по следам?

– Ждать. Он же велел. Вероятно, подъем занял у них больше времени. Или еще с кем-нибудь что-то случилось. Ну и вообще. В темноте, со сломанной ногой…

Мария Кондратьевна кивнула, сделала пометку.

– Хорошо. Прошел еще один час. Ваши действия?

– Жду.

– Опять никого нет.

– Тогда я начинаю уже всерьез беспокоиться. Не за себя, а за них… Что если случилась беда с нашим командиром и женщины в растерянности?

– Так, значит, поднимаетесь?

Подумав, Антон сказал:

– Как только забрезжит рассвет. Не раньше. В темноте не рискну.

– Это двадцать, – резюмировала сама себе экзаменаторша.

И взяла новую страницу.

Едва лишь мрак стал рассеиваться, вы начинаете трудный путь вверх по склону. На исходе ночи вас сморил сон, костер погас, и вы очень замерзли. Но подъем требует таких неимоверных усилий, что скоро вам уже жарко.

Вы опираетесь на две палки. Приходится прыгать на одной ноге. Через некоторое время вы приспосабливаетесь, получается уже ловчее. Ночью вы сделали из коры довольно удобный лубок, и болевой синдром почти купирован, но все равно восхождение очень медленное, и через каждые тридцать-сорок скачков нужно давать себе отдых.

Следы отчетливо видны. Снег ночью не шел. Чем выше вы поднимаетесь, тем светлее становится. Деревья прорежаются. Вот наконец видна голая, каменистая вершина горы – верней кромка кратера, ведь это древний вулкан. Судя по цепочке следов, вчера ваши товарищи добрались-таки до самого верха.

Вдруг вы видите их, всех троих. Они сидят, привалившись спинами к огромному поросшему мхом валуну.

Поразительно то, что самая макушка горы ярко освещена солнцем – в густо затянутом тучами небе небольшое окошко. Оттуда вниз, будто луч прожектора, льется яркое золотое сияние. Снег ослепительно сверкает.

– Это я! – кричите вы. – Эге-гей!

Раскатывается эхо. Но ваши товарищи не откликаются. Вы догадываетесь, что, изнуренные подъемом, они крепко спят, и решаете не будить их раньше времени. Ничего, как-нибудь доковыляете сами. Ведь столько уже пройдено.

Внезапно просвет в небе исчезает, тучи смыкаются. Будто закрылось око.

Всё делается тусклым, серым.

Вы останавливаетесь, не дойдя до громадного камня каких-нибудь двадцати шагов – вы совершенно выбились из сил. Вблизи оказывается, что утес похож на грубое изваяние: голова, покатые плечи, груди. Такие каменные бабы стоят на древних курганах.

Вы замечаете нечто очень странное. У летчика и женщин лица прикрыты чем-то красно-оранжевым. Делаете еще несколько шагов и видите: нет, это сами лица неестественно яркого цвета.

Кидаетесь вперед.

Все трое сидят неподвижно. Глаза открытые, остекленевшие. Рты разинуты. Но жутчее всего невероятный оттенок кожи – будто она покрыта краской.

Никаких сомнений. Ваши спутники мертвы.

Вокруг очень, очень тихо.

– Ваши действия?

– А? – невежливо переспросил Антон, пораженный неожиданным поворотом сюжета.

– Как вы поступите? С вашими товарищами явно произошло нечто страшное. Помочь им уже нельзя. Очень возможно, что вас в этом месте тоже подстерегает опасность. Вы подойдете к мертвецам или поскорее уйдете оттуда?

– …Если там что-то опасное, на одной ноге все равно не убежать, – сказал Клобуков, подумав. – Оранжевые лица? Это что-то непонятное. Как же уйти, не разобравшись?

– Вот так так, – расстроилась Епифьева. – У меня сбой. Предварительно я вас диагностировала иначе. Я думала, вы «освоитель», почти все медики относятся к этой группе. А вы минимум на 80 процентов «искатель». Возможно, вам следовало выбрать другую профессию. Что ж, тогда нам понадобится вот этот вариант…

Она пошелестела листами.

Вы осматриваете тела, но причину смерти установить не можете – лишь примерное время: восемь-десять часов назад, то есть вскоре после наступления темноты. В момент остановки сердца все трое были в статичном состоянии – сидели точно в такой же позе, привалившись спиной к странному камню. Однако, судя по выражению лиц, находились в сознании. Даже у мужественного летчика, повидавшего на своем веку много всякого, черты искажены ужасом.

Никаких повреждений на телах вы не обнаруживаете. Следы на снегу оставлены только вашими товарищами. По отпечаткам можно вычислить, что, поднявшись сюда, на вершину, люди сели под истукана – вероятно, чтобы отдохнуть после восхождения. И больше уже не встали.

Вы оглядываетесь по сторонам, вспомнив, что летчик надеялся разглядеть с высоты вторую реку – Онон. И действительно видите на востоке, километрах в десяти, белую ленту. Но вы замечаете кое-что еще.

Недалеко, но и не очень близко, примерно в полусотне шагов, снег истоптан.

Вы идете туда. Видите оттиск широких лыж. Кто-то был здесь, и недавно. Поднялся изнутри кратера. Постоял, переминаясь с ноги на ногу. Потом спустился обратно.

– Что будете делать? – спросила Епифьева, беря ручку. – Вы на кромке вулкана. Там, внутри, кто-то есть. Может быть, этот человек вам поможет. А может быть, наоборот, он представляет собой угрозу. Ваши действия? Спуститесь в долину, направитесь в сторону реки Онон или поступите как-то иначе?

– Нужно подумать.

Антон Маркович стал размышлять вслух.

– Со сломанной ногой, без навыков выживания в зимней тайге, ни до какого лесоповала я не доберусь. Правда, зажигалка не даст замерзнуть, а орехи – ослабеть от голода. Но все же шансы спастись близки к нулю. Я никак не герой «Повести о настоящем человеке»… Хм. Неизвестный человек на лыжах мне сильно не нравится. Если он и не был причиной гибели моих спутников, то уж точно не оказал им никакой помощи. Даже не приблизился проверить, живы ли они… С другой стороны, вряд ли лыжник живет в кратере один. Может быть, там есть и другие люди… Знаете, что я сделаю? Я спущусь в долину по лыжному следу и попытаюсь осторожно, из укрытия, понаблюдать за тем или за теми, кто там обитает.

– Неавантюрен, осторожен, непассивен, – довольно громко пробормотала Мария Кондратьевна, делая пометки. – Хорошо. Тогда нам понадобится вот эта глава, где тестирумый спускается внутрь вулкана.

Первым делом вы готовитесь к спуску. Вам не до сантиментов. Нужно максимально утеплиться, захватить с собой всё, что может пригодиться.

Вы снимаете с мертвого летчика кожаную куртку, которая ему больше не нужна. Обматываете шею цветастым платком вашей бывшей соседки по ряду. Обшариваете покойников. Находите разные атрибуты цивилизации, в данных условиях абсолютно бесполезные: документы, кошельки, папиросы, пудреницу. Единственная полезная вещь – складной нож в кармане у летчика.

Находка позволяет вам срезать несколько больших веток с растущей неподалеку молодой пихты. Вы сооружаете из них подобие санок.

В тучах прямо над вами вновь проглядывает сине-золотое оконце. Яркие лучи слепят вас. Начинает кружиться голова, в глазах странное двоение. Но минуту спустя облака снова смыкаются, и дурнота отступает.

Вы садитесь на свои импровизированные салазки. Отталкиваясь палками, начинаете спуск. Скоро приходится теми же палками притормаживать, чтобы не разогнаться слишком быстро.

Вы движетесь прямо по следу. Точно так же не столь давно здесь скатился неведомый лыжник.

Всего через несколько минут вы оказываетесь внизу, в густом лесу.

В долине намного теплее, чем за пределами кратера. Похоже, что здесь некий особый микроклимат. Там, в большой тайге, еще зима, а тут снег наполовину сошел, повсюду лужи, белеют подснежники.

А еще вы видите тропу. Такую один человек не протопчет.

На тропе снега нет. Лыжник двинулся дальше параллельно, а вам удобнее ковылять по голой земле.

Через некоторое время делается совсем светло. Во-первых, опять засветило солнце и уже больше за тучами не прячется. Во-вторых, деревья редеют. Впереди поляна.

На поляне несколько изб. Вы прячетесь за густой елью, наблюдаете.

Избы странные – как на картинке про допетровскую Русь. Вы видели такие на гравюре в книге Олеария «Описание путешествия в Московию». Крыши из древесной коры, окна очень маленькие и тусклые – кажется, не стеклянные, а затянутые какой-то полупрозрачной пленкой.

Скоро вы видите и людей. Они гурьбой выходят из большого бревенчатого дома с башенкой. Судя по кресту – восьмиконечному, старообрядческому – это церковь.