Инквизитор. Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт Конофальский Борис

Глава 28

А у кулеврин фейерверкер, канониры и прислуга орудий так наловчились работать, выказывали такую сноровку в стрельбе, что не всякий мушкетёр поспевал бы сделать столько выстрелов, сколько делали эти небольшие орудия с длинными стволами.

Волков посчитал, что пока картауна и лаутшланг делают по выстрелу, кулеврины успевают бросить по три ядра каждая. Хоть и были те ядра малы, но наносили они урон вполне себе видимый. Один из выстрелов так и вовсе был хорош. Как раз он пришёлся в павезу арбалетчика, разбив щит и ранив того тяжко, ядро полетело дальше, ударило в мостовую и, отскочив, залетело пехотинцам в строй, в ноги, повалив наземь ещё двоих.

А тут и большие орудия стали жать свою жатву. Снова тяжело ахнул лаутшланг, на сей раз почти хорошо легла картечь. Несколько человек с левого фланга повалились на землю. А вот картауна ударила так, что лучше и быть не может. Ударила в самый центр баталии… Картечь просто смела целый кусок первого ряда и ещё и за ним людей побила крепко некоторых.

«Полторы дюжины… Нет! Два десятка! Прекрасно. Долго они будут стоять так? Не сказать ли Брюнхвальду, чтобы поставил одну роту сразу за Кленком? На всякий случай, вдруг они всё-таки отважатся идти на мост».

Гюнтер наконец додумался, принёс господину вина, наполовину разбавив его водой. И вино, и вода были тёплые, но пусть так. Господа из выезда и офицеры тут же выпили всё и просили денщика нести ещё. Жара! В доспехах и стёганках сейчас всякому нелегко. А уж стоять в строю, да под картечью и ярдами, и где тебе вина никто не принесёт, так и вовсе тяжко.

А тут из кулеврины убило очередного арбалетчика. Ядро разорвало ему грудь. И их офицер наконец решился. Он стал отводить арбалетчиков от берега и на левый фланг, ближе к обозу, к телегам, что тянулись вдоль улицы. Теперь кулеврины могли стрелять либо в них, либо в баталию пехоты. А одним ядром попадать в одних и тех же уже не получалось.

Рохе и говорить ничего не нужно было, он сам всё знал:

— Отползли сволочи, — ухмылялся он, — поеду, скажу ребятам, чтобы шли ближе к берегу, пусть чуть-чуть постреляют в пехоту. Мушкеты оттуда уже будут доставать.

Волков кивнул:

— Но скажи, чтобы слишком близко не подходили, чтобы потерь не было.

Роха уехал, а приехал вестовой от майора фон Реддернауфа:

— Майор просил вам передать, что мы уже на берегу.

— И лошади отдохнули?

— Отдохнули, мы их напоили даже, чтобы не запалить, — отвечал вестовой. — А то вон какая жара.

— Скажи майору, чтобы переправлялся, вон, — генерал указал рукой на телеги, что стояли вдоль реки, — возьмите у них обоз, а коли они пойдут на вас, так те телеги скиньте в реку, а лошадей и возниц побейте. Ступай, храни вас Бог.

После ещё одного хорошего попадания людишки на том берегу побежали к телегам, стали с них всё скидывать на землю. Волков уже испугался, думал, что горцы уходить надумали, он уже Кленку хотел сказать, чтобы готовился идти вслед им, обоз отбивать, так с обозом он их отпускать не хотел, но оказалось, что телеги нужны раненых вывозить. Генерал чуть успокоился. Но ещё раз напомнил капитану ландскнехтов, чтобы был настороже. Не будут горцы до ночи стоять под картечью, обязательно что-то предпримут. И, зная их спесь и гонор, так скорее всего отважатся всё-таки пойти на мост, на пушки. Кленк с ним согласился и на всякий случай поехал к своим людям.

В первый раз за всю кампанию и фон Реддернауф проявил себя. Нет, всё, что касалось дела разъездов и дозоров, всё делал он как надобно. Во всём этом проявлял усердие. И поймал двух лазутчиков. А ещё помогал догнать врага. Заставить остановиться, потоптать убегавших тоже у него получалось, но вот прямых атак, чтобы вперёд, да со знаменем — таких у него в этой кампании ещё не было! А тут как раз и выдался случай. Майор с двумя сотнями людей стал переходить реку и подниматься вверх по берегу к городу, к дороге.

Местные, конечно, то увидав, послали мальчишку к горцам об этом сказать. Но фон Реддернауф уже кое-чему у генерала научился, одно из правил генерал ему нравилось особо и было оно таким: начал делать, так делай быстро. И посему, когда три десятка арбалетчиков и четыре десятка пехотинцев врага с офицером бегом бежали по улице на северный конец города, к реке, майор и семьдесят кавалеристов уже реку перешли. И остальных, пока переберутся, он ждать не стал. А встретили врага с тем, чем было. Благо, что враг растянулся в движении своём.

Фон Реддернауф, увидав то, вытащив меч, прокричал:

— Эти ублюдки тащат пики, чтобы перегородить улицу, нельзя давать им построиться, мечи из ножен вон! За мной ребята!

И без всякого порядка, как какие-нибудь скифы или венгры, кавалеристы погнали по улице лошадей в галоп, и первым на врага летел сам майор. Первым же и налетел на пику пехотинца, слетел с убитой лошади, покатившись кубарем по земле, чуть был не затоптан своими же подчинёнными. Враг хоть и был в беспорядке, но с оружием горцы всегда управляться умели. Шлем у майора в сторону улетел, меч потерял. Пока поднимался, пока в себя приходил, враг уже смят был и побежал. А кавалеристы летели во всю прыть за бегущими.

И арбалетчики, и пехотинцы так, не успев построиться, и погибали. Ибо нет ничего более лакомого для кавалериста, чем догонять, и рубить, и топтать убегающих. Лишь те уцелели из врагов, что попрятались в домах сердобольных горожан. Иным спасения не было. А фон Реддернауф, ничуть не смутившись своего падения, оглядев мертвых врагов, разбросанных по улице, и своего убитого коня, тут же забрал лошадку у одного из своих подчинённых, обещав ему получше, и проорал, влезая в седло:

— А неплохо вышло, ребята! Ждём остальных наших и едем дальше, генерал просил забрать у сволочей обоз и порубить обозных, так сделаем то.

В скором времени все его люди перешли реку, и майор поехал дальше. Так добрались до последней телеги из обоза, около которой фон Реддернауф сам зарубил мужика-возницу. Для примера. Дальше ехал, просто держа меч; всех обозных и всяких других людей мужского естества, что попадались по дороге, рубили его подчинённые. Так и проехали всю улицу, доехав почти до самой площади, где стояла под огнём артиллерии баталия горцев.

— Реддернауф! — воскликнул даже хладнокровный Максимилиан, когда на то стороне реки увидал кавалеристов.

— Молодец майор! — поддержал его Брюнхвальд.

Теперь выдвигаться вперёд, к мосту, имея на фланге кавалерию врага, горцам было невозможно.

— Теперь будут пятиться, — сказал капитан Дорфус.

— Главное, чтобы обоз оставили, — подытожил всё сказанное генерал. — И пусть уходят.

Нет, конечно, он не собирался их отпускать, просто, отняв у наёмников обоз, он сразу ослаблял их. Им даже раненых не на чем будет возить, не в чем приготовить еду и попросту нечего есть. Да, обоз им отдавать нельзя.

А майор фон Реддернауф, окрылённый успехом, столкнувшись с арбалетчиками врага, что отошли от берега к обозу, недолго думая, решил их атаковать. И снова он ехал первый под знаменем и сей раз строить людей своих не стал, уповая на быстроту и удачу солдатскую.

А почему нет? Для кавалеристов арбалетчики скорее добыча, чем соперник. Так и вышло, арбалетчики лишь по одному болту в сторону кавалеристов кинуть успели, как те уже были рядом и рубили их. Арбалетчики и побежали от обоза за спины своих братьев-пехотинцев, а некоторые так и вовсе вверх по дороге, вон от сражения. Весь обоз горцев был в руках кавалеристов. Теперь главное было не отдать его врагу обратно.

И горцы сразу стали выводить из своей баталии задние ряды и строить из них колонну. Решили отгонять кавалеристов от обоза.

— Румениге, скачите к капитану Кленку, — сразу распорядился генерал, — пусть подходит к мосту. И встанет. Пусть ждёт приказа идти на тот берег.

Румениге уехал, Волков продолжал:

— Майор Роха, арбалетчики разбежались — ваше время. Пусть капитан Вилли с сотней аркебузиров перейдёт реку вброд, пусть они постреляют по колонне, когда она пойдёт отбивать обоз.

Теперь он уже был уверен, что побьёт горцев, сильно побьёт, и не будь его первой оплошности, глупости с попыткой перейти мост, то и без потерь побьёт. Пушки-то, пушки его работали не переставая, осыпая врагов свинцовой картечью и вбивая в их строй чугунные ядра уже почти без промаха. Было видно, как перед построением горцев почернела от запёкшейся на солнце крови мостовая. Как выбивались из сил обозные людишки и горожане, унося от места раненых. Даже бабы прибегали помогать, носили наравне с мужиками изувеченных и ревущих от боли солдат, потому что раненых было очень много. Потому что на всех болезных телег не хватало.

Так оно и получилось: перейдя реку — а в этом месте она пешим доходила почти до пояса — Вилли с сотней стрелков выбрался на тот берег и сразу стал стрелять по строящейся колонне. Кое-кто из оставшихся арбалетчиков стал в ответ постреливать и по стрелкам, но арбалетчиков было уже мало, и кто-то из них, когда бежал, потерял оружие, а кто-то растерял болты, в общем, они уже не сильно беспокоили Вилли. А он как раз, стреляя от берега со ста шагов, наносил вред вполне заметный, так как строящаяся колонна состояла из солдат самых задних рядов, у которых доспех самый малый из допустимого.

И в это же время большие пушки, как по заказу, выстрелили очень удачно. Причём одна из них, а именно лаутшланг, била не картечью, а большим и тяжёлым ядром. И ядро это влетело в строй врага на уровне колена первого ряда. И пронеслось до самого последнего, ломая и отрывая ноги всем несчастным, что попались ему на пути. Прорубив целую просеку в плотном строю людей.

«Молодец Пруфф! Больше они стоять не будут».

Так и случилось, баталия начала пятиться. И колонна, что вот-вот должна была идти отбивать обоз, стала тоже отступать и тоже пятиться, боясь повернуться к кавалеристам спиной.

— Румениге, — спокойно сказал генерал, — скачите, передайте Кленку, пусть потихоньку идёт на мост, если мерзавцы вдруг решат поспешить и повернутся к нему спиной, пусть навалится на них, пусть бьёт быстро. А потом скачите к капитану Пруффу, пусть собирается, мы будем горцев преследовать.

Глава 29

Враг стал отходить по дороге, что вела из города вверх к перевалу. Отступал по широкой улице, меж домов, и лавок, и мастерских спиной вперёд, а силы генерала стали по мосту и вброд переходить реку, чтобы преследовать их. Горцы могли остановиться и встать как вкопанные, перегородив улицу и простояв на ней до темноты. И ландскнехты Кленка, пусть им даже помогали бы все люди Брюнхвальда, не сдвинули бы их с места. Но офицеры горцев правильно полагали, что Эшбахт тут же пошлёт свои другие силы по параллельным улицам и зайдёт к ним во фланги, в тыл. Поэтому они решили выходить из города. И правильно делали.

Волков при встрече выразил своё восхищение фон Реддернауфу, сказав ему, что в этом бою он и его люди были примером всем иным. И тут же приказал кавалеристу попробовать найти проход в городских улицах, чтобы оказаться за спиной у отступающих горцев. И кавалерист тут же поехал искать такой путь.

А враг всё отходил, всё пятился. Шёл в боевых порядках, под барабан, под знамёнами, без криков и суеты. Горцы есть горцы. Тем не менее, они отступали, ощетинившись острым железом, шаг за шагом, шаг за шагом, увозя вверх по дороге переполненные телеги со своими ранеными.

А за ними, так же с пиками и копьями наперевес, наступая им на пятки, шли их извечные враги ландскнехты, тоже в порядке боевом, тоже со знамёнами, тоже под барабаны. Шли за ними, но в бой с ним не вступая. Зачем? Ведь по сторонам от ландскнехтов, и справа, и слева, там, где позволяла ширина улицы, втискивались стрелки, чтобы стрелять и стрелять по врагу с тридцати, а иной раз и с двадцати шагов. Если уж не пушки, так мушкеты и аркебузы будут истязать заносчивых горцев, пока солнце не сядет или пока генерал не отдаст приказа остановиться. Так и будут бить беспощадно, нагло подходя к врагу на два десятка шагов, целясь, чтобы влепить пулю в лицо или в незащищённое бедро, и с удовольствием стреляя. Чтобы вспоминали горные сволочи, как всегда, во все века, резали глотки сдавшимся в плен и добивали раненых. Теперь же каждый выбитый из строя удачным выстрелом раненый горец, если его не успевали подхватить товарищи, падал на мостовую и умирал под ударами алебард, протазанов и двуручных мечей ландскнехтов. При этом ландскнехты ещё и задирали горцев, добив очередного раненого:

— Эй вы, храбрые горные хорьки, вы видели, как я ему разрубил морду?! Аж зенка улетела прочь!

— Эй, ублюдки, остановитесь, вы же хвалились во все времена, что вы никогда не отступаете! А сейчас так убегаете, кривоногие, что нам за вами не поспеть.

— Остановитесь и деритесь, чёртовы трусы!

Но горцы пятились, пятились и молчали, потому как в строю у них был строгий запрет на разговоры и крики. Жара стояла неимоверная. Тяжко было всем. Но люди Волкова хотя бы чувствовали своё превосходство над непобедимым врагом. Это их окрыляло. Но даже им в латах и стёганках от зноя дышать было тяжко, а ещё ведь и идти нужно, идти и держать оружие. Пот из-под шлемов ручьями стекал по лицам и у ландскнехтов, и у горцев. Ландскнехты, наступая, кричали горцам оскорбления, стрелки стреляли, делая секундные остановки и на ходу снова заряжая оружие, а горцы всё молчали, теряли по пути товарищей, оставляя их лежать под башмаками врагов, и лишь смотрели на наседающего врага с ненавистью. И продолжали отступать, и отступать, и отступать.

А день тем временем уже повернул к вечеру. Фон Реддернауф смог выйти во фланг отступавшему противнику, но ничего больше предпринять не успел. Горцы уже выходили из города. Майор мог обойти их и догнать уходившие к перевалу телеги с ранеными, но не поспешил за ними. Волков после спрашивал его о том, так майор говорил, кони, мол, устали, берёг их. Но генералу казалось, что он не хотел пачкать белое оружие в подлом деле убийства раненых. И он его в этом не упрекал, напомнив лишь, что горцы, будь он раненым, его не отпустили бы.

А пехотная баталия врага, выйдя из города, нашла удобное место. Возвышенность у подножия начинавшихся гор. Чуть перестроившись, они накрепко встали там.

— Раздавим их, — говорил капитан Кленк офицерам. — Я так и пойду в лоб, а полковник Брюнхвальд пусть идет к ним по северному склону, там подъём пологий. Перережем свиней.

Волков смотрел на ощетинившегося на пригорке врага, и понимал, что капитан прав, что противник измотан, они и остановились потому, что уже почти не могут идти или чтобы дать телегам с ранеными уйти подальше, но генерал не хотел терять людей, даже десятка. А потери в таком бою были неминуемы.

— Нет, Роха займётся ими, пока Пруфф не подтянет сюда пушки.

— У моих людей почти не осталось зарядов, по одному или по два, — произнёс майор. — Весь порох, что был, пожгли.

— Ну так пошли людей в обоз. А что осталось, расстреляй по сволочам. И будем ждать Пруффа, мне не нужны потери.

И вправду, зарядов у стрелков было мало. И они постреляли по врагу немного и отошли. Вскоре появились кулеврины. Они были легче, и их затащить на гору было проще. Но вот телеги с порохом и ядрами тащились за большими пушками, так что, встав на удобные позиции, кулеврины не сделали ни выстрела. А солнце уже закатывалось за гору. Волков злился из-за этой вечной медлительности артиллеристов, но знал, что ни криком, ни понуканиями телеги и большие пушки в гору не подтолкнешь. А лошади и так из сил выбивались. В общем, пока орудия были привезены, да пока место для них капитан Пруфф сыскал, пока зарядились, солнце почти и зашло. И успели большие пушки выстрелить всего по два раза до темноты. Кулеврины постреляли чуть больше. Как стемнело, горцы стали спускаться с пригорка и уходить на перевал.

Приказа преследовать врага генерал не отдавал. Ни у людей его, ни у лошадей сил больше не было. Даже его конь, дорогой, сильный, выносливый, и тот еле переставлял ноги. Кавалер хотел есть, ведь он только завтракал сегодня, то было ещё до рассвета, и к тому же был давно мучим жаждой. Посему он велел отступать в лагерь, к обозу за мост. И готовить ужин. Сам же велел своим людям взять факела и поехал на то место, где недавно стояла баталия горцев. Там, у подножия горы, в ложбине, они нашли убитых. И Румениге, пересчитав их, сказал:

— Семнадцать человек. Побили их стрелки и артиллеристы.

— Будем считать, что за фон Каренбурга мы поквитались, — произнёс генерал мрачно.

Молодые господа с ним соглашались. Когда он спустился к обозу, сказал Гюнтеру, чтобы шатра тот не разбивал, сегодня он переночует в телеге, и чтобы с ужином не мучались, так как он поест солдатской еды. Денщик тут же подал ему хлеб с толчёным салом и чесноком и пиво. Хлеб с салом был великолепен, хоть хлеб был не очень свеж. А пиво было тёплым и выдохшимся. Но сейчас ему и это было в радость. Пока не пришёл Брюнхвальд и не сказал, что капитан-лейтенант Хайнквист умер от раны.

С райслауферами дело было решено. Чёртовы наёмники своё получили, сегодня ночевали эти мерзавцы на дороге без обоза. Без еды. Рядом с телегами, забитыми ранеными. Теперь они не только духом пали, теперь они ещё и телесно слабеть начнут. Так что тут они торчать не станут. Уберутся через перевал к себе в кантон. Можно было сразу утром повернуть и идти на восток к Висликофену. Генерал всё время думал о Эберсте. Ему там было нелегко, в этом Волков не сомневался. Не дай Бог, к городу подойдёт хоть какой-то отряд врага, даже маленький, город тотчас встанет на дыбы. И людям полковника Эберста не позавидуешь. Нужно было возвращаться. Но это было исключено. Едва рассвело, когда к нему пришли офицеры. И первым заговорил Брюнхвальд:

— Господин генерал, войску нужен отдых.

— Некогда нам отдыхать, полковник. До конца кампании едва месяц остался, дальше у солдат, да и у офицеров будут кончаться контракты. Эберст сидит как в осаде. А вы говорите, отдых. Пороха у нас мало. Нам оказию придётся в лагерь к реке за ним посылать, — отвечал Волков. — Нет времени отдыхать, совсем нет.

— Вчера я надорвал двух лошадей, таская пушки в гору, — поддержал полковника капитан Пруфф.

— Лошадей мы вчера взяли у врага целый обоз, берите, сколько вам надо, капитан. Тем более что дорога теперь пойдёт вниз, нам и надрываться не придётся.

Но офицеры не уходили, теперь заговорил капитан ландскнехтов:

— Господин генерал, люди мои, как и все остальные в войске, вас весьма уважают, для них вы Длань Господня, сам сегодня слышал это ваше прозвище среди своих солдат, но все устали, тяжелейший марш, а затем тяжёлый бой, весь день на страшной жаре до самой ночи. Дозвольте людям отдых, один день без доспехов, и не в строю, они хоть помоются в реке, попьют пива.

— На всех в этом захудалом городишке пива не хватит, — отвечал кавалер, — город грабить не дам, а то вас потом опять не собрать будет, — он чуть помолчал. — Ладно, один день, господа, один день! Завтра до зари чтобы построены были в колонны.

Офицеры ушли, чтобы сообщить своим подчинённым радостную весть: генерал даёт один день на мытьё и отдых.

Позавтракав, он пошёл к раненым, там поговорил с господином Фейлингом. Тому арбалетный болт пробил правую икру. Нога у молодого человека была завёрнута в тряпки. Он был бледен, но при виде генерала крепился, хорохорился, мол, он человек бывалый и мужественный, и всё ему нипочём.

— Коли не случится жара или ещё чего всякого, так будет хорошо, — уклончиво говорил немолодой лекарь.

Лекари, они никогда не говорят наверное, вечно всё вокруг да около, да «может быть» и «может статься». Волков не поленился, велел размотать тряпки, взглянул на рану. Рана зашита, вокруг не очень красна.

— Буду молиться за вас, — обещал он Фейлингу, — по опыту, а он у меня немалый, скажу, что пока всё неплохо с вашей ногой. Крепитесь, друг мой.

Он ушёл от раненых, не забыв поддержать их всех словом. Офицеры его занимались осмотром захваченного обоза, а он велел Гюнтеру сделать ванну, а пока позвал капитана Дорфуса и снова сел с ним за карту. Но никаких новых мыслей ни ему, ни капитану в голову не приходило. После того как он избавился от угрозы с запада, перед ним опять замаячил вопрос, который они с Дорфусом уже не раз обсуждали: Арвен или Мюлибах? Куда ему идти после?

Но вот что его удивляло: к нему до сих пор ещё не приходил никто из горожан. То ли беспечны, то ли глупы, то ли заносчивы.

Он послал в город господ Румениге, Хенрика и десяток своих гвардейцев найти бургомистра или кто у них там старший будет. Волкову как раз Гюнтер нагрел ледяной воды из реки, и генерал принимал ванну. Он сидел на солнышке в теплой воде, со стаканом вина в руке и тарелкой сыра, что стояла рядом, на маленьком столике, когда к нему приволокли старика. У того было разбито лицо, крепко разбито.

— Это кто его…? — спросил кавалер.

— Уж, извините генерал, то я не сдержался, — отвечал Хенрик. — Нестерпим был старый дурак, в лае своём неуёмен.

— Насилу удержал его, — негромко сказал сержант Франк, подходя ближе к генералу, — старик глуп и зол, а господа стали яриться от этого.

Волкову понравилось, что на сей раз грубый и скорый на расправу сержант выступил примирителем:

— Ты молодец. Правильно сделал, — он поверх стакана посмотрел на старика и спросил его: — Так за что же вас избили, горожанин?

— За то, что сказал правду этим псам, — высокомерно отвечал старый человек разбитыми губами.

— И в чём же твоя правда, старик? — Волков стал злиться на горожанина за то, что тот так просто начал разговор с ругани. Так не прислало вести дела.

— В том, что вы псы поганые и смрадные, а ты из всех псов самый смрадный, — стал говорить брань старик и дальше говорил, в каждое слово вкладывая свою ненависть и кривясь в презрении. — Рыцарь Божий! Смрадный пёс сатаны, цепной пёс пса-папы, вот ты кто.

— А он правда бургомистр? — спросил кавалер у Хенрика на сей раз уже спокойнее, он уже знал, что будет делать, а когда он это знал, так и злиться переставал.

— Так нам сказали, — отвечал молодой господин.

— Плохой из тебя бургомистр, старый ты дурак, — говорил старику кавалер, — за дерзость твою сожгу я город, что тебе доверился. От большого ли ума ты свой лай затеял?

— Сожги, демон папский, то во власти твоей, — гордо отвечал бургомистр. — Мы новый отстроим, ибо с нами Господь, а не с тобой.

— Да-да, слышал я от вас, еретиков, уже это, — Волков махнул рукой, — только вот Господь пока мне победы дарует, а не вам.

— Раньше, во все века мы вас били и впредь будем, не бывать дьяволу поверх праведных! Я сам, пока в силах был, вас, свиней, резал, и на юге, и в других землях. И впредь мы будем вас бить.

Волков чуть из ванны после таких слов не выскочил:

— Нет, более не будете. Ибо костны вы и глупы. Не видите, что не в силах вы более. Бил я вас и бить буду, потому что время ваше проходит. Дальше будут в поле пушки царствовать, мушкеты, а не ваши баталии, не пики и не алебарды. Но то для вас секрет, и об этом секрете ты, еретик, никому ничего не расскажешь, так как сдохнешь сегодня. Сержант! Найди охотников, пусть повесят старого ублюдка. Обещай охотникам талер.

— Я сам его вздёрну, господин, — отвечал сержант Франк.

Он схватил старика за худую шею, поволок прочь, а Волков его остановил:

— Стой, сержант!

Сержант Франк остановился.

— Ты этого уже не увидишь, старый дурак, но город твой сегодня сгорит, имущество ваше побрано будет, а все ваши бабы будут, к радости моих людей, взяты, и не раз, помирай с мыслью об этом, бургомистр.

Старик что-то хотел крикнуть ему в ответ, но сержант Франк тяжеленной рукой старого солдата так врезал ему, что у того и зубы вон. И приговаривал при том:

— Заткнись, еретик, молился бы лучше своему сатане перед смертью, а не лаялся с господином генералом.

Старика он тут же повесил на берегу реки, а город сжечь Волкову не пришлось; едва прознали жители, что свирепый фон Эшбахт их бургомистра повесил, так послали к нему делегацию. Делегацию генерал принял, и так как зол был на горожан за дерзости бургомистра, потребовал выкупа за город большой, а времени на то дал мало.

— Городишка ваш мал, но весьма глуп, раз выбрали такого безмозглого бургомистра. Возьму с вас за то двадцать тысяч монет чеканки земли Ребенрее. И принесите мне их до заката солнца, иначе скажу людям своим, чтобы сами у вас серебришко поискали.

Повздыхали граждане города, но делать нечего. До заката солнца на телеге привезли ему мешки с монетами. Это хорошо, что он согласился дать солдатам день отдыха. Генерал мешки принял, а у возницы ещё и телегу с конём забрал, хотя и коней, и телег после захвата обоза наёмников было у него вдоволь. Всё равно забрал, так как всё ещё был зол на глупого еретика, что висел на дереве у самой воды.

Глава 30

Павших товарищей упокоили на рассвете и бодро пошли назад. От перевала к Висликофену идти было, конечно, легче. Всё вниз и вниз. В частях настроение было отличное. Солдаты уже и впрямь уверовали в его звезду. К тому же у большинства из них не за горами был уже конец контракта. Это их радовало, за две кампании, против мужиков и против горцев, они кое-чем обзавелись и с нетерпением ждали время, когда награбленное, которое пока не отдавал генерал, можно будет получить и предаться приятной праздности. А вот генерал не был уверен, что за оставшийся месяц или чуть более закончит все дела с горцами. Посему спешил, спешил и спешил. Хоть обоз его заметно увеличился за счёт захваченных у наёмников телег, уже через два дня к ночи он подошёл к городу. Очень он волновался, что горожане поднимут мятеж против его гарнизона, но полковник Эберст ему сообщил, что в городе день назад приключилось уныние и началась суета. Людишки стали собираться на базарах и о чём-то говорить, после чего в их церквях стали звонить колокола. Эберст даже испугался, не набат ли к мятежу, стал закрывать все ворота, поднял солдат. Но напрасно, оказалось, что местные людишки пошли молиться за упокой. Выяснилось, что приехавший купчишка рассказал, что при Бёльденгене Эшбахт разбил райслауферов и полковника Майфельда. И что сам полковник был в той битве тяжко ранен.

Эберсту тут полегчало, а солдаты так и вовсе стали радоваться слишком, стали покупать себе вино. Пришлось их приструнить, иначе стычек в городе было бы не избежать. А в Висликофене городской совет объявил день траура.

Что ж, это радовало. Генерал разбил лагерь возле города, на южной дороге. Роха и Пруфф посчитали и сказали, что пороха у них на ещё один такой бой, что был при Бёльденгене. Волков велел вывезти весь порох из города, но этот порох был плох, ни Пруффу, ни Рохе он не нравился. Это был старый порох, каким люди Волкова уже не пользовались. Горцы совсем не спешили за новинками, по старинке уповая на силу своей пехоты.

И ему пришлось на следующий день отправить крепкий отряд в лагерь к реке за порохом. Там хорошего пороха было в достатке. А пока было у него два свободных дня, он собирался решить, что делать дальше. Волков после завтрака звал к себе офицеров. Дорфус на столе, меж стаканов с вином, разложил уже изрядно потрёпанную карту.

— Господа, — начал генерал, — надобно решить, что делать дальше. Перед нами две цели. Арвен, тут он, на юго-востоке, — Волков ткнул пальцем, — два дня пути вместе с обозом. Оттуда один день пути на юг, и будет столица земли Брегген Шаффенхаузен. Там заседает совет земли, там сидит и ландаман, их первый консул, там и казна земли. А это, — генерал ткнул в другую точку, — первый по богатству город этой земли Мюлибах. Он в одном дне пути отсюда, ровно на юг. Возьмём Арвен, затем Шаффенхаузен, может, захватим ландамана, так и закончим войну, а возьмём Мюлибах — будет большая добыча. Отдам его вам и солдатам.

Волков хотел хоть чуть-чуть заинтересовать солдат и офицеров, потому что те уже, как ему казалось, всё больше думают о конце войны. Поэтому и предлагал им богатый город.

Офицеры всматривались в карту, переглядывались, задумчиво хмурились, тут капитан Пруфф и говорит:

— Так возьмём Мюлибах.

Ну с ним-то всё было ясно, он вообще был жадноват, но его поддерживает и Эберст:

— Всего день пути отсюда, это хорошо, близко и есть куда быстро отступить в случае неудачи. Да, идти лучше на Мюлибах.

— А он и вправду так богат, как говорят? — интересуется Роха и смотрит на капитана Дорфуса.

Ни Кленк, ни фон Реддернауф не против похода на Мюлибах, это кавалера удивляет, он-то думал, что офицеры, как и солдаты, хотят побыстрее закончить кампанию. Даже Карл Брюнхвальд, и тот не против Мюлибаха, он просто интересуется подробностями:

— А каковы там стены? Башни? Гарнизон? Возьмём ли город? Есть ли пушки?

Дорфус говорит то, что говорил всем до сих пор. Дескать, города беспечны, гарнизоны были бы хороши, так сотню лет у своих стен врагов не видели. Пушек раньше, месяц назад, не было. Если и привезли, то только что. Также капитан рассказывал, что горожане, как и все горцы, сами воинственны, но многие из них ушли воевать за короля. Тот предлагал им большие деньги. Так что на улицах придётся биться с горожанами, а не с постоянными и обученными гарнизонами. А горожане хоть и хороши будут в бою, но это уже не деревенское крепкое мужичьё, которое вовсе поражений не знает.

Горожане есть горожане, они изнеженные.

В общем, к удивлению кавалера, все до единого офицеры предпочли добычу окончанию войны. Они все верили в победу, они не боялись продолжения войны. После их ухода он остался за столом в одиночестве. Генерал думал о том, что офицеры зачастую являются проводниками воли солдат, они лучше него знают, что происходит в ротах. Поэтому Волков не понимал: неужели и солдаты захотят пойти на Мюлибах грабить вместо того, чтобы идти и закончить войну. Впрочем, такое было возможно, так как от Мюлибаха до реки, до мирного берега, всего два дня пути, не то что от Арвена. Может, они просто не хотели уходить далеко от реки.

Всё-таки, может быть, солдаты волновались? А вот сам генерал был почти спокоен. Да, волнение, что мучило его перед кампанией, давно растаяло. Он, кажется, нашёл то, что нужно в войне с горцами, кровавыми ошибками и тяжким собственным опытом нащупал тот брод, по которому мог пройти эту войну. И этому его спокойствию были причины, это не было спокойствием самодовольства. Он стал видеть, в чём превосходит противника.

Фон Реддернауф говорил ему, что не встречает конных разъездов врага, значит, он о горцах знает больше, чем они о нём. Горцы собираются и ходят со своими обозами медленно, так, значит, он должен ходить быстро, всюду опережая врагов, ловя мелкие отряды врага и без потерь уничтожая их. Они сильны в пехотном строю, так не связывайся с ним, не бодайся с быком. Бей их пушками и мушкетами. И всюду будь в численном превосходстве. Да, он нашёл средство против горцев, но при всём при этом он очень хотел закончить эту кампанию миром. Бумагой с печатью земли Брегген, за подписью ландамана и утверждённую советом земли. А разграбление Мюлибаха никак к этому не вело.

Но его люди хотели идти на Мюлибах — по сути, продолжать войну. Решение, конечно, принимать ему и только ему, но всё-таки он рассчитывал, что в этом решении офицеры будут с ним солидарны.

Но на войне часто и очень часто всё вдруг начинает идти не так, как планировалось. И какие бы ни были планы, их приходиться менять.

К вечеру, к радости всех, с гор на западе налетели тучи, и по иссушенной зноем земле прошёлся хороший ливень. Так он был хорош, что подмочил ковры в шатре генерала, так как обленившийся Гюнтер не попросил сапёров, ставивших шатёр, окопать его от дождя. Дождей-то не было, почитай, с начала кампании. Он уже всё высказал нерадивому слуге и решил ложиться, ведь ночь была на дворе, как к нему пришёл сержант Франк и сказал, что добивается генерала какой-то местный.

— Купец? — не без удивления спросил генерал. С удивлением потому, что ни одного купца, кроме рюммиконских, приезжавших просить за свой город, за всё время кампании он не видел, ни один купец из местных не желал торговать ни с ним, ни с его людьми.

— Нет, не купец, оборванец какой-то. Молодой совсем.

Волков молча смотрел на сержанта, ожидая разъяснений. И тот продолжал:

— Говорит, что ваш старый знакомец. Ещё говорит, что знает капитана Дорфуса. Но капитана я не нашёл.

— Вот как, — генерал стал догадываться. — А ну, зови его.

Да, это был как раз тот, о ком генерал подумал. Только теперь это был уже не мальчишка-свинопас, а долговязый белобрысый юноша на вид пятнадцати лет.

— Клаус Швайнштайгер, ты ли это? — улыбался ему кавалер.

— Я господин, я, — кланялся тот.

— Тебя не узнать, вон как вырос…

— Зато вы, господин, всё в своей поре.

— Вина выпьешь?

— Не откажусь, господин, хоть времени у меня немного. А лучше мне поесть дайте. Хочу до утра уехать к себе. А весь день в соседнем леске просидел подле вашего лагеря.

— В леске? Зачем? — спрашивал Волков, перед этим отдав денщику распоряжения насчёт вина.

— Мне ваш умный человек велел беречься, — отвечал юноша, — вот я ночи и дожидался, чтобы при свете дня со стен города не увидали или с дороги, что я в ваш лагерь приехал.

— Молодец, свинопас, правильно. Ладно, говори, что случилось?

— В прошлый раз вы мне обещали серебра, если я что скажу вам, что вам знать не положено.

— Будет тебе серебро, если скажешь что ценное.

— Хорошо, помните о слове своём. В общем, мои земляки из Бирлинга собрались в войско. Из деревни будет сорок человек, при трёх телегах.

— Сорок человек? — переспросил кавалер. Число казалось пустяшным, но он всё равно насторожился.

— Но те сорок только с нашей деревни, с соседних двух деревень ещё три десятка будет.

— И что, куда пошли?

— Пойдут на восток, к Арвену, там в Гуссенской долине генерал Каненбах будет их ждать, всем велено туда идти, туда же придёт и войско от соседей в помощь.

Свинопас замолчал, видя, как вдруг благодушие генерала исчезло, и доброе лицо его за мгновение стало каменным и тёмным.

И генерал вдруг рявкнул так, что юноша вздрогнул:

— Сержант!

Тут же полог шатра отлетел, и внутри появился сержант Франк.

— Капитана Дорфуса ко мне, быстро!

— Сказали мне, что он отъехал в город, по бабам, — отвечал сержант.

— Разыскать, — продолжал генерал, — и немедля ко мне! С картой!

Он даже встал и подошёл с столу, на который Гюнтер только что поставил поднос с вином и стаканами. Налил сам себе, отпил немалую часть и спросил:

— К какому дню вашим людям надобно быть в этой самой Гуссенской долине?

— Про то я не знаю, но вышли они вчера; как вышли, так я к вам поехал.

— Значит, собраться они ещё не успели, — самому себе сказал Волков.

— Господин, — робко заговорил Клаус Швайнштайгер.

— Ну? — кавалер повернулся к свинопасу.

— А весть эта стоит серебра?

Не отвечая ему ни слова, кавалер подошёл к сундуку, отпер его и без счёта, столько, сколько позволяла взять его большая рыцарская рука, взял оттуда серебра. И всю пригоршню высыпал в подставленные Швайнштайгером ладошки. И крикнул:

— Гюнтер!

— Да, господин.

— Пусть повара накормят молодого человека. А ты, свинопас, не уезжай пока, придёт мой офицер, твой знакомец Дорфус, ему это расскажешь.

Не без труда, но капитана всё-таки нашли. Было уже давно за полночь, когда он с сержантом приехал в лагерь и пришёл к генералу. Объевшийся и заснувший к тому времени свинопас спросонья всё рассказал по новой, но уже им двоим. А генерал со своим офицером штаба снова водил пальцами по карте.

— Обоз в восемьдесят телег брать придётся, — говорил Дорфус.

— Больше. Припасов на неделю, не меньше. Картечи, пороха и ядер у нас на шесть телег будет, — не соглашался генерал. — И это без фуража.

— А фураж для лошадей сейчас брать и не будем, надо будет, так наберём в дороге, отнимем, а возьмём большой обоз, так за два дня до этой долины не поспеем.

Да, тут капитан был прав. Они ещё раз на всякий случай опросили свинопаса, может, ещё что вспомнит, после чего Волков отпустил свинопаса и решил звать старших офицеров на совет, несмотря на то что до утра ещё было далеко. В общем, в ту ночь он не спал совсем.

Глава 31

Не дожидаясь отряда, который должен был привезти хороший порох, Волков, чуть рассвело, стал собираться в поход. Порох он взял тот, что был в арсенале города Висликофена. Плохой — не плохой, делать нечего. А ещё забрал у Эберста двести человек. Решив, что подошедший с порохом отряд полковника усилит.

Покормив завтраком людей, ещё до полудня войско пошло на восток, чтобы чуть погодя свернуть к югу. Пошли быстро, лошади были отдохнувшие, и было их в избытке. И уже до вечера их ждала первая удача. Передовой кавалерийский дозор сообщил, что в часе солдатского шага с севера шёл отряд горцев в семь десятков человек при малом обозе. Генерал тут же посылает фон Реддернауфа с двумя сотнями кавалеристов вперёд с приказом, тот отряд догнать и сковать, не вступая в бой, чтобы ни людей, ни даже коней не потерять. А сковав, дождаться людей Рохи и самых быстроногих пехотинцев из полка Брюнхвальда. Так и сделали, отряд врага был остановлен у озерца. Дуракам-горцам бы бросить свой обоз да оружие и уйти, через озеро или ещё как, но они решили, что отобьются и, послав в соседнюю деревню за подмогой, поставили телеги в круг. А подмога из деревни не пришла. И в том-то кругу почти все горцы и были побиты ещё до захода солнца подошедшими солдатами и стрелками. Немногим врагам, самым удачливым, удалось, прыгнув в озеро, уплыть. А ещё через час к тому месту пришло и всё войско и на месте того боя встало на привал.

И на следующее утро — опять везение. Не прошли и четверти намеченного пути, как снова отличились кавалеристы. На сей раз без всякой драки разъезд ротмистра Эйфенгофа захватил обоз из двадцати восьми телег. Обоз был с провиантом и посудой для готовки пищи, конскими упряжами, весьма хорошими, и подковами, а ещё в обозе было то, что для солдат является вещью такой же важной, как еда, броня или оружие. В трёх телегах нашли сто сорок пар крепких башмаков, которые солдаты войска тут же разыграли промеж собой. Ах, какое это было удовольствие громить обозы и мелкие отряды врага. Каждой такой победе генерал радовался, как большой. Да, и то было несложно объяснить. Всякая мелочь, что далась ему без потерь, была для него милее, чем яркая, большая победа с потерями. Он очень, очень не хотел терять солдат. И причин для того было много. Одна из них — то, что с потерей всякого человека своего он терял часть своей силы. Вторая причина была в том, что для славы ему нужно было вывести из вражеской земли как можно больше солдат. Среди воинского сословия весьма важна репутация, и та репутация складывается из трёх главных вещей: жаден ли генерал, удачлив, бережёт ли людей. По этим трём кондициям солдатстве корпорации и решали, в какую кампанию с каким генералом идти. И последняя причина была в том, что он просто не хотел видеть убитыми или мучимыми ранами людей, что доверили ему свои жизни, что пошли за ним.

Поэтому он и радовался без боя захваченному обозу или почти без потерь перебитому отряду врага.

Вечером, когда нашлось хорошее место для привала, когда офицеры ужинали, пришёл кавалерийский ротмистр и сказал:

— В двух часа солдатского шага отсюда лагерь врага.

— Много у него палаток? — первое, что спросил генерал.

— Нет, пятьдесят-шестьдесят. Но телег вокруг много. И лагерь сам укреплён.

— Ну, теперь они будут все лагеря укреплять, — заметил Брюнхвальд.

— А как же вы через частокол рассмотрели, что в лагере шестьдесят палаток? — спросил у ротмистра капитан Дорфус.

— Лагерь стоит у входа в долину, по краям у него горы, въехали на пригорок и посмотрели.

— Значит, и они вас видели?

— Скорее всего, — отвечал кавалерист.

— Какие-нибудь ещё войска видели? — спросил Волков.

— Нет, с юга в лагерь шёл небольшой обоз, а войск ни по пути, ни вокруг лагеря я не встретил.

— Что ж, прекрасно, — произнёс генерал, — господа, завтра непростой день, скорый марш, и я надеюсь, что после марша бой, прошу вас за столом не засиживаться и подготовить свои части к непростому дню.

Офицеры заканчивали ужин и расходились.