Инквизитор. Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален Конофальский Борис
– Да-да, я слыхал, – отвечал инженер.
– Она поживет пока тут. Около стены за моим шатром отгородите место для купальни и нужника.
– Немедля приступлю, – пообещал Шуберт.
Когда кавалер вернулся в шатер, то увидел Агнес уже на кровати с шаром в руках, она была только в нижней рубахе. Когда только успела? Девушка подняла на него глаза и сказала:
– А вы, господин мой, ступайте, я одна побуду. Только поставьте кого-нибудь у входа, чтобы не вошел кто ненужный. – И, не дожидаясь, пока господин покинет шатер, вообще уже не обращая на него внимания, стала снимать с себя последнюю одежду.
Офицеры, все рангом от капитана, собрались у шатра генерала, рассаживались за длинным столом на лавках. Первыми сели полковники Фолькоф и Эберст, а также заместитель выбывшего по ранению фон Кауница капитан-лейтенант Фильсбибург, капитан ландскнехтов Кленк и новый командир кавалерии капитан фон Реддернауф.
– Слухи ходят, что вас, полковник, посетили гости, – сразу, как только все расселись, начал фон Беренштайн. – Надеюсь, наш военный совет не оторвал вас от более важных дел?
Офицеры стали улыбаться и понимающе посмеиваться.
– Нет для меня ничего важнее, чем военный совет, – отвечал Волков холодно и даже не потрудившись привстать с лавки.
– Слава богу, а то вдруг общение с молодыми девами для вас важнее, чем нудные советы, – продолжал генерал.
Волков не счел нужным повторяться и промолчал, а фон Беренштайн, поняв, что его шутки далее не будут успешны, перешел к делу. Прежде всего он решил из разбитого полка фон Клейста оставшихся там людей распределить в полк Волкова и полк Эберста, собрав два сильных полка из трех слабых. Кавалер получил две роты общей численностью двести шестьдесят человек, но при этом у Волкова забрали всех оставшихся у него кавалеристов вместе с Гренером. Эберст получил роту в сто семьдесят человек. В резерве, в личном подчинении генерала, остались шесть сотен ландскнехтов, три сотни кавалерии и сто двадцать стрелков и арбалетчиков. Несмотря на всю неприязнь к фон Беренштайну, Волков посчитал такие изменения правильными и был, признаться, рад, что капитан-лейтенант Фильсбибург оказался у него в полку, так как Рене не очень хорошо справлялся со своими обязанностями.
А после разговор пошел о плане следующего сражения. И вот тут Волкову уже не нравилось все, что он слышал.
– Адъютант Мильке, будьте добры, огласите разработанный нами план, – предложил генерал.
Мильке встал и стал на наспех нарисованной карте показывать диспозицию.
– Господа, ничего иного придумать тут нельзя, у нас два полка, и имеем мы два брода. Мы посчитали, что полк полковника Эберста переправляется здесь у лагеря, – Мильке указал пальцем место на карте, – у западного брода, а полковник Фолькоф форсирует реку у восточного брода.
Это был как раз тот брод, по дороге к которому разгромили вторую роту капитана Бертье.
– Тот из полковников, кто первым выйдет на тот берег и построится в боевые порядки, обеспечит переправу кавалерии, – продолжал Мильке, – и сразу поможет другому, если у того возникнут трудности с переправой. Думаю, что удержать оба полка на реке у мужичья силенок не хватит.
«Это как пойдет».
– По нашим подсчетам, хамов не больше двух с половиной тысяч, – вставил слово фон Беренштайн. – Продолжайте, адъютант.
Мильке поклонился и продолжил:
– Оттеснив противника от берега, мы дадим ландскнехтам и стрелкам переправиться на тот берег и начнем наступление на лагерь врага. Я уверен, что в поле мы их опрокинем. Главное – не дать им укрыться в лагере.
«Уж очень все гладко у вас, вы уже мечтаете, чтобы они не сбежали. Не рано ли?»
– Наша кавалерия должна будет отрезать быдло от моста на Рункель. А пехота – до вечера прижать их к реке и перетопить в ней, – снова заговорил генерал. – Если же они запрутся в лагере, то нам придется переправлять на тот берег артиллерию, которую столь любезно нанял полковник Фолькоф. Вот таков план. Есть ли возражения, господа? Дополнения? Вопросы?
Волкову план не понравился совсем. Не так уж просты и слабы были мужики. Да, не так хорошо они держали строй, нестойко вели себя под пушечным огнем, но только одно то, что они ведут свою войну уже почти два года и побили многих именитых воинов, доказывало обратное. Неужели фон Беренштайн, только что, два дня назад, потерпевший от них поражение, этого не понимает? Но, как и другие офицеры, кавалер молчал просто потому, что ничего своего предложить не мог. Он не знал, как форсировать реку иначе, чем решил Мильке. Единственное замечание…
– Что вам, полковник? – спросил его генерал.
– Думаю, что мне с полковником Эберстом лучше поменяться бродами. Я этот берег, это западный брод хорошо знаю, я тут уже дрался.
По лицу фон Беренштайна Волков понял, что тот хочет отказать, но он не успел ничего сказать, так как Эберст произнес:
– Пусть полковник Фолькоф начинает у западного брода, мне все равно, где переправляться.
– Да, я думаю так же, пусть Фолькоф начинает дело у западного брода, – согласился Мильке, покосившись на Волкова. – Он тут уже давно все приглядел. Пусть начинает здесь, у лагеря.
– Ну что ж, раз полковнику Эберсту все равно, так берите себе этот брод, Фолькоф. – Генерал нехотя кивнул.
Это была небольшая победа над фон Беренштайном. Волков не только хорошо знал это место, но и был уверен, что его артиллеристы прямо из лагеря, с возвышенности, простреливали весь берег и могли хорошо поддержать его на том берегу крупной картечью и ядрами.
– В общем, это все, дело будет через два дня, начинаем на заре. Господа офицеры, знакомьтесь со своими новыми частями, выходите на рекогносцировку. Осматривайтесь на местах. И будем молить Господа об успехе нашего дела. Все свободны, – закончил совет генерал.
– Капитан-лейтенант, – Волков кивнул в ответ на поклон Фильсбибурга, – я хотел бы взглянуть на ваших людей.
– Немедля распоряжусь. Прикажу капитанам строить людей за западным выходом.
Полковник не поленился, сам пошел посмотреть, как офицеры будут строить своих людей. Ничего удивительного или приятного он не увидел, солдаты были не для первых рядов. А вот строились они, кажется, в первый раз. Бараны. Сержанты орали, лупили палками по шлемам и кирасам этих болванов, а Волков никак не мог понять, чего от этих сержантов больше – порядка или глупой суеты. Глядя на все это, кавалер сразу усомнился не только в командирах рот, но и в самом капитан-лейтенанте. Нет, Карл Брюнхвальд такого построения не допустил бы. Они бы строились и перестраивались у Брюнхвальда с утра до вечера, пока не научились бы.
Волков с недовольным видом пошел вдоль выстроившихся наконец линий. Но Карла, на которого он мог положиться, тут не было, в его распоряжении оставались Рене и Фильсбибург.
«Нет, пусть пока будет заместителем Рене, уже известно, что от него ожидать, а этот темная лошадка, впрочем, других офицеров у меня сейчас нет. Неизвестного ротмистра на должность командира роты назначать рискованно, придется довериться этому».
Доспех у новых людишек оказался плох, оружие так себе… да нет, тоже плохое. Пик мало, алебард мало, копья да годендаги, и то все на плохом кривом дереве. Железо ржавое. Солдаты самые дешевые, из городских ополчений за полцены набраны. При осадах и для гарнизонов еще худо-бедно годны, а для дела в поле… Такое впечатление, что строю совсем не учены. А сержанты…
Он с кислой миной повернулся к капитан-лейтенанту Фильсбибургу:
– А когда вы выйдете на тот берег и по вам, к примеру, станут бить стрелки или пойдет мужик, сколько ваши роты будут там строиться?
Лейтенант чуть помолчал виновато и ответил:
– Сержантов мало, господин полковник. Мужики побили многих при последнем деле.
Волков без намека на всякое понимание посмотрел на капитан-лейтенанта, помолчал и принял решение.
– Думаю, обе роты нужно собрать в одну, вы, Фильсбибург, ее возглавите. Пятьдесят человек передадите ротмистру Хайнквисту, он лично отберет себе людей, сами же попросите четырех хороших сержантов в роте капитана Рене, – он поднял палец, – на время! Чтобы они обучили ваших. Возьмете барабанщиков и трубачей и за два дня научите своих людей быстро строиться в походную колонну, из походной в баталию, в шесть рядов, а из нее – в штурмовую колонну по четыре человека. Гоняйте их до ночи, а коли начнут бурчать, так вразумите этих неумех. К завтрашнему вечеру я хочу видеть, как они строятся и при фронтальном ходе баталии под барабан держат строй. Чтобы как по линейке шли.
Волков знал, что это почти невозможно, но ставил задачу в надежде, что хоть чему-то солдаты за полтора дня научатся. Хотя бы слушать барабан и не наступать в строю друг другу на пятки.
– Да-да, – сразу согласился с полковником капитан-лейтенант, – сейчас же начну.
Волков прекрасно видел, что капитан-лейтенанту не нравятся принятые им решения, но уж это его заботило мало: в своем полку он устанавливал правила сам. Вина Фильсбибурга в том, что его подчиненные так плохи.
А тут радость – за грубо строганным столом, что стоял у шатра кавалера, сидел человек. Спиной к нему сидел, но Волков сразу узнал его по широченной спине, старой замызганной шляпе и стакану в руке.
Кавалер подошел, положил руку на плечо человека, заглянул под шляпу – так и есть, старый черт, бородища черная, нога деревянная под столом – Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо собственной персоной. Хоть и вид у него был еще больной, все лицо до щетины в испарине, но держался Роха бодро.
Волков уселся напротив, осмотрел его.
– Ты чего приехал? Как тебя лекарь отпустил?
– Да ну его к дьяволу, тут твой монах меня быстрее долечит. Да и тошно мне там было без денег. Положили меня болеть у людишек скаредных, говорю им: «Дайте хоть пива, раз вина не даете». А они мне: «Денег ваш доктор на пиво не давал, молоко пейте». Вот я к тебе и приехал.
– А Брюнхвальд как?
– Лекарь ему к ноге доску накрепко примотал, он теперь ни пешим, ни конным не будет. До нужника допрыгать может – и все.
– Значит, жив?
– Да жив, а чего ему будет, ну, прокололи лытку, не он первый, не он последний. – Роха улыбнулся, хотя улыбка далась ему не так уж и легко. Он оглянулся. – А ты тут уже крепость построил, когда только успел? Говорят, мужичье приходило к тебе знакомиться.
– Приходило, – кавалер кивнул, – Пруфф их картечью встретил, а твой Вилли мушкетами проводил. Мы же ни единого человека не потеряли.
– Вилли? Ну и как он тебе?
– До тебя ему пока далеко, не волнуйся. Но ты все-таки скажи, чего ты приехал? Ты же еще не долечился.
Роха посмотрел на кавалера и спросил:
– Честно тебе сказать?
– Да уж говори.
Роха поправил свою деревяшку под столом, потом допил махом вино, вздохнул и признался:
– Знаешь, Фолькоф, жена у меня не из простых.
– При чем тут твоя жена? – Полковнику вовсе не хотелось слушать байки про чьих-то жен, не до жен ему сейчас было, через полтора дня большое дело намечалось.
– Ты дай сказать-то… – разозлился Скарафаджо и, видя, что кавалер молчит, продолжал: – Как ни крути, она из благородных, правда, из городских, ее отец даже был вице-бургомистром… И вот, как поженился я с ней, так она меня и бранила, и бранила, и бранила: пьяница, говорит, бездельник, дурень бесполезный. Когда женился я, так у меня деньжата водились, а потом и закончились. Помню, в первую зиму без дров жили, а она на сносях была. Потом в плохой дом пришлось переехать… А она так бранилась, что я домой идти не хотел. Вот…
Полковник терпеливо продолжал слушать рассказ старого знакомца про его жену, хотя ему не терпелось поговорить с Агнес.
– А тут ты появился, – продолжал Скарафаджо, – и я сразу понял: вот его мне Господь послал. И так оно и было. Домишко теперь какой-никакой у меня свой, землицу хоть и мало, но ты мне выделил.
– Не меньше, чем другим, – заметил кавалер.
– Не меньше, не меньше, – согласился Роха, – я ж не спорю. А кроме землицы и деньжата появились: то ярмарку ограбим, то обоз у горцев отберем. Я на эти деньги жене и платье хорошее справил из атласа, и серьги, и всякого другого прикупил… Башмачки там, юбки нижние… А главное, ты же меня к себе на обеды стал приглашать с женой, а она как с дочерью графа за одним столом посидела, так совсем другой стала. Слова дурного от нее не слыхал с тех пор, подобрела. Как узнала, что я капитан, как стала капитаншей, так и вовсе ласковой сделалась. Когда я уходил с тобой на мужиков – не поверишь, я видал, как она плакала, по мне плакала.
Волков даже брови сдвинул, посмотрел на Роху сурово.
– На кой черт ты мне все это рассказываешь?
– Я просто сказать хотел, что тебя не брошу, знаю, что ты без офицеров остался: Бертье, Брюнхвальд, я… Рене один у тебя. В общем, если я нужен, могу роту взять какую, а не нужен, так к стрелкам своим вернусь.
– С офицерами дело дрянь, – отвечал кавалер, глядя товарищу в глаза и понимая, что тот еще не поправился, – и с сержантами тоже. Я рад, что ты вернулся, но тебе надо долечиться, сидишь весь мокрый от пота, а от больного какой от тебя прок? Ступай к монаху, микстуры пей. Послезавтра до рассвета к реке пойдем.
– Форсировать надумали? На тот берег намылились?
– Генерал решил, я был против. – Волков поморщился.
– Ты мне коня дашь? Моего убили там на берегу.
– Так и другого убьют.
– А что делать, я ж на деревяшке много не напрыгаю.
– Ладно, найду тебе мерина старого. – Волков протянул товарищу руку для рукопожатия.
– Мерин подойдет, авось не на смотр еду, – ответил Роха, пожимая его руку.
– Ты только вылечиться успей. Ты поставил себе палатку? Я пришлю к тебе монаха.
– Вилли уже распорядился и насчет палатки, и насчет брата Ипполита… Фолькоф, ты не волнуйся, вылечусь, – обещал Скарафаджо, все еще не выпуская его руку. – Твой монах – он волшебник, да и я еще не стар.
Волков молча кивнул, он верил ему, он надеялся, что Роха прав, кавалер давно его знал и видел, что этот человек всегда был упруг телом и крепок, как молодой кабан.
Глава 9
Агнес сидела на постели, на девушке была лишь рубаха нижняя, и та сползла, плечи открыты, а перина взбита, как будто на ней дрались. Волосы Агнес растрепаны, она свесила ноги на ковер и рассматривала его узоры. Подле нее в волнах взбитой перины уютно лежал синий стеклянный шар, она держала на нем руку.
Кавалер с одного взгляда почувствовал неладное.
– Что?
Девушка взглянула на него и ответила:
– Да вот… Поглядела на обидчика вашего.
– И что? Видела его? Он лыс, с железной рукой, но руку я не видел.
– Лыс? Может, и лыс, может, и с рукой… Я думала, один он… – Она явно не спешила рассказывать то, что узнала.
– Да говори ты уже. Что узнала про него? – поторопил Волков с заметным раздражением.
– Ни лысины его, ни руки я не видала, – отвечала она все так же не спеша, – а видала я его жену.
– И что там за жена? – Он не понимал, зачем она про какую-то жену говорить надумала.
А она тут поглядела так, что кавалер сразу почувствовал беспокойство.
– Баба она непростая, – продолжала Агнес серьезно, – заглянула в нее, как в колодец старый: темно, глубоко, холодно. Это не он, это она на вас морок наводила. Она знала всякий раз, когда и где вы появитесь. Она вашим людям глаза пеленой застила. У нее и стекло есть, а ему в него не заглянуть, думаю, что силой для того он не вышел. А вот она…
Теперь беспокойство Волкова окрепло, он устало сел рядом с девушкой.
– Что, сильна баба?
– Тварь увидала меня… Не дает смотреть за ними, я так и не высмотрела, где она прячется, – тихо и зло сказала Агнес. – Пыталась выглядеть ее… Глаза у меня стало разъедать…
– И что же делать? – спросил Волков.
– Ночи дождусь, может, спать она ляжет, тогда и найду ее. Или еще когда… Как получится.
– Ждать нельзя, послезавтра на тот берег пойдем, вернусь ли? – спросил он, ожидая положительного ответа, ведь она уже обещала, что с этой войны он придет с победой и богатством.
А девушка не ответила, покосилась на господина и заговорила:
– Мыться мне надобно, в уборную надобно, а у вас тут и ночной вазы нет. А еще есть хочу.
– Слышишь, топоры за шатром стучат? Это тебе уборную делают, там же у тебя и купальня будет. А горшка ночного у меня нет, он без надобности мне.
Волков встал и поглядел на девушку внимательно, а потом, сам себе удивляясь, погладил ее по голове, как отец гладит послушную дочь, когда желает ее успокоить. Он был доволен, несмотря на то что слова Агнес поначалу внушили ему тревогу, но теперь он стал успокаиваться. Ее присутствие как-то само собой становилось гарантией того, что больше ему засад не устроят, что больше никто ему глаз застить не сможет. А уж дальше он сам управится… Сам… Да, присутствие Агнес становилось для него важным, не зря он ее ждал, не зря гонял Максимилиана.
А она подняла на него глаза, и они были полны удивления. Ведь никто никогда не гладил Агнес по голове. Никто. Разве что ее старая полуслепая бабка любила девочку. Быть может, она ее так ласкала, но за давностью лет Агнес такого не помнила, оттого и растерялась.
– Я велю тебе еды принести и спрошу у инженера, когда будет готова твоя уборная, – сказал Волков и направился к выходу.
А девушка так и не нашла слов для ответа.
…Дел у Волкова хватало. Сначала он поглядел, как идут работы за его шатром у стены, готова ли уборная для Агнес. Его удовлетворило то, что сам инженер Шуберт руководил делом, и все у него получалось красиво. Рядом с частоколом уже поставлена была стена из досок, отгораживающая уборную от посторонних взглядов. Тут уже лежала медная походная ванна Волкова – видно, Шуберт как раз присматривал для нее место.
– Когда закончите, господин инженер? – спросил кавалер.
– Часа не пройдет, – обещал Шуберт.
После полковник пошел к Хайнквисту, поглядел, каких тот отобрал себе солдат из новых рот. Волков мог не сомневаться, ротмистр дело знал: он забрал у Фильсбибурга пять десятков тех, кого можно было считать солдатами. Хайнквист сделал все правильно: теперь у них были две вполне себе крепкие роты, на которые можно надеяться, и одна рота, которая, скорее всего, разбежится или сомнется при первом соприкосновении с неуступчивым врагом.
Хайнквист, кажется, забрал всех пикенеров из рот Фильсбибурга. Волков чуть подумал и махнул рукой: бог с ним. Он даже стал размышлять о том, чтобы дать ротмистру звание капитана, раз уж тот занимает капитанскую должность, но спешить не стал, решил посмотреть, как он будет вести себя в деле – в бою у переправы и потом на том берегу. Казалось бы, какая разница, порадуй человека перед сражением, но Волков всегда и все считал, он отлично помнил, что капитан при дележе военной добычи, причитающейся полку, получает на две офицерские порции больше, чем ротмистр. И кавалер никак не хотел отдавать лишние деньги человеку, который того не заслуживает. Поэтому пусть Хайнквист пока побудет ротмистром, а там посмотрим.
После он отправился далеко за пределы лагеря, там на открытом месте, на дороге, пришедшие из роты Рене сержанты под барабаны и трубы учили быстро менять строй солдат роты Фильсбибурга. Сам командир роты был тут же, офицеры и сержанты принимали в обучении посильное участие. Двести двадцать человек кое-как вспоминали, как ходить в колонне так, чтобы не наваливаться на впередистоящих, как строиться в линии, чтобы они не походили на волны. Понятно было, что за полтора дня из этих людей полноценную роту не создать, но хоть чему-то их сержанты научить успеют. Посмотрев немного на все это, кавалер вернулся в лагерь. Ужинать.
На следующий день он с офицерами пошел на берег осматривать место, где завтра будет дело. Ничего хорошего они не увидели. Их берег оказался полог, а берег мужиков крут. Волков понял, что, расставь он стрелков на своем берегу, толку от них окажется немного. Ничего, кроме воды, камышей да обрывистого подъема они видеть не будут. То есть на поддержку мушкетеров надеяться смысла нет, их придется переправлять.
А еще понял, что построиться на том берегу в колонну или в линии будет непросто, у воды места мало, потребуется вылезать наверх и строиться уже там, на глазах у врага да под обстрелом. Хорошо, что Волков выбрал переправу на этом броде, тут ему Пруфф даст возможность хотя бы вылезти на тот берег и собрать там достаточно людей, чтобы попытаться атаковать мужицкие баталии, которые будут непременно ждать вне досягаемости его артиллерии. Он глядел на тот берег, на серьезные лица своих офицеров и невольно вздыхал: «Да, дело будет очень непростое».
– Теперь вам ясно, господа, что завтра нам легко не покажется? – Офицеры молча согласились, а он продолжал: – Промедление завтра будет делом недопустимым. Сразу в лагере построимся в маршевые колонны, поротно. Сначала идет первая рота. Первая рота, капитан Рене, отберете пятьдесят человек охотников, я их сам поведу, пойдем до рассвета; сразу за нами, уж будьте любезны, – вы. И не медлите. Лучше начать дело, пока не рассеется туман.
– Будет исполнено, господин полковник, – отвечал капитан.
– Роха, Вилли! – Волков заглянул в лицо своего приятеля. – После первой роты сразу вы, вы мне нужны. Пока я буду строиться, сдерживайте мужичье огнем.
– Это как водится, – согласился Роха.
– Да, господин полковник, – сказал ротмистр Вилли.
Волков с удовлетворением отметил, что вид у капитана стрелков уже не такой болезненный, как вчера.
– Потом вторая рота, ротмистр Хайнквист, – продолжал кавалер. – Допустить столпотворения и скученности на том берегу никак нельзя, вы будете ждать, пока первая рота взойдет на обрыв, о том дам вам знать, трубачи пойдут с первой ротой.
– Буду ждать сигнала, – произнес Хайнквист.
– А потом уже и вы, – продолжал Волков, поглядывая на капитана Фильсбибурга, обращаясь больше к нему, чем ко всем остальным. – Заминок и задержек не допускайте, я такого не потерплю.
– Не допущу такого, – обещал тот.
– Господа, многие из людей ваших в воду пойдут без радости, а уж на тот берег, чтобы попасть там под баталии мужицкие, тем более, – дальше говорил полковник, – уже сейчас по лагерю слухи пойдут о завтрашнем деле, уже сейчас кое-кто из солдат надумает бежать при первом случае, посему прошу вас, чтобы вы и сержанты ваши были бдительны и сегодня ночью и завтра при деле с трусами и дезертирами обходились без всякой милости, согласно солдатским законам.
Офицеры все понимали и кивали своему командиру.
Агнес лежала на кровати, лишь до половины скрыв периною свою наготу, стеклянный шар лежал под ее левой рукой. Лицо девушки было таким изможденным, словно она уже несколько дней работала с утра и до ночи. Она заметно похудела, хотя в хорошей еде у нее недостатка не было. Шар словно выедал ее.
Волков посмотрел на Агнес и подумал, что сейчас она говорить с ним не захочет, он повернулся уже, чтобы выйти из шатра, но она вдруг заговорила:
– Глаза болят. – Он остановился, повернулся к ней, девушка, зажмурившись, стала растирать глаза руками и продолжила говорить: – Тварь эта мне глаза пыталась портить, слепила меня. Но ее дом я отыскала. В Ламберге он, дом большой, красивый.
– А к чему мне она и ее дом? – не понимал Волков.
– А что вам надо-то? – вдруг резко спросила девушка, перестала тереть глаза, уставилась на него. И почти закричала: – Что же вам еще надо?
– Победить завтра, – ответил он спокойно.
– Так что же мне, на коня сесть? Меч в руки взять? – закричала она. – С вами в драку поехать?
– Никуда тебе ехать не нужно, тебе нужно колдовство отвести от меня, – продолжал он, – чтобы завтра все сила честная решала, а не бабьи сглазы да мороки. Тем более что в Ланне ты мне обещала, что с этой войны я вернусь знаменитым и богатым.
Крепкая и плотная материя великолепного его шатра хорошо приглушала звуки, но тут Волков даже стал бояться, что охрана его, которая у шатра стоит, услышит, как кричит эта малахольная девица:
– Стекло неверно, непостоянно, как ветер, сегодня одно покажет, завтра другое, я вам о том уже не раз говорила. Может, так и было тогда в Ланне, что славны вы и что богаты вернулись, а сейчас я того не вижу совсем. Ничего я не вижу из-за твари этой. Словно пелена, словно жиром глаза замазаны.
– Тихо ты, – прошипел Волков, – чего горланишь? Хочешь, чтобы сбежались сюда?
Тут она замолчала, глаза закрыла, так и лежала молча. Волков смотрел на нее: грудь небольшая, тонкие руки поверх перины, ключицы торчат, худая сама, лицо бледное – покойница, да и только. Он повернулся и вышел из шатра.
Пошел опять за пределы лагеря туда, где стучали его барабаны и училась строиться новая рота, третья рота капитана Фильсбибурга. Там Волкова и нашел выспавшийся после почти недельного путешествия Максимилиан. Кавалер рассеянно глядел на то, как уже охрипшие сержанты из первой роты под барабан учат солдат третьей роты не сбиваться с шага при движении в построенной в шесть линий баталии. Смотрел, а сам слушал рассказ Максимилиана о его путешествии в Ланн и про то, как вела себя при этом Агнес. Максимилиан как будто всю дорогу только и делал, что запоминал, где Агнес останавливалась, что велела себе готовить на ужин да что и кому говорила. В словах молодого человека так и сквозила неприязнь к девице, не то он просто ее боялся. Но, несмотря на красочный рассказ, Волков ничего нового про девушку не узнал. А что Максимилиан не любит Агнес, так секрета в том не было. «Черт с ним, пусть не любит, не жениться же ему на ней, а то, что она вздорна, зла и сварлива, так пусть, лишь бы завтра она помогла смять хамов на том берегу».
Стоять да смотреть, как солдаты ходят строем, полковнику нужды нет, тут и сержантов достаточно, потому он пригласил всех офицеров третьей роты на обед, чтобы познакомиться с ними поближе. Он хотел знать, что это за люди, чем они сильны и чем слабы. Офицеры кланялись и обещали быть, хотя ему показалось, что соглашались они без особой радости. Кажется, они его недолюбливали. Но это кавалера волновало мало, пусть жен любят.
После обеда всех полковников и командиров рот снова звали на последний совет к генералу, где тот за всякими вопросами продержал их едва не до сумерек.
Когда господин вернулся, девушка так и валялась в постели, вставать не хотела, много сил стекло у нее отбирало. Она только грудь периной прикрыла, чтобы не смущать его, а Волков сел на стул, стал разуваться, потом приказал новому своему человеку нести еду прямо в шатер. Тот принес еду простую, дрянную, солдатскую. Агнес только покривилась и стала смотреть, как кавалер быстро ест. Не как господин, а как холоп какой-нибудь, которому среди работы выпала малая минута на обед. А он съел все, что было в миске, допил все пиво, что было в кружке, стал снимать с себя одежду, а сам смотрит на нее и говорит:
– Завтра дело, уйду до зари, иду на тот берег к мужикам, первый пойду, сам людей поведу.
Она молчит. Знает, зачем он завел этот разговор, знает, что он будет спрашивать.
– Вернусь ли? – говорит господин дальше.
Агнес опять молчит, думает, что ответить. А ему неймется, он уже верхнюю одежду скинул.
– Вернусь ли живым? Раненым? Или вообще не вернусь?
– Вернетесь, – коротко и нехотя говорит она, хотя сама того наверняка не знает. Просто если вернется он, то ее предсказание сбудется, а не вернется, так не перед кем ей будет оправдываться.
Он ухмыльнулся чему-то и завалился в постель. Залез под перину, хотя в шатре и не холодно было. От него пахло чем-то терпким, мужским, не понять, приятным или нет. На мгновение Агнес показалось, что сейчас он надумает быть с нею ласков. Может, она была бы и не против, хоть и устала, но господин просто лег на спину и закрыл глаза.
– Значит, вернусь. Это хорошо, а то у меня еще дел много.
Агнес молчала, ее левая рука лежала поверх перины рядом с его правой рукой. На фоне ее худенькой руки его рука казалась… бревном. Она думала сказать ему что-то, но, взглянув на его лицо, вдруг с удивлением поняла, что господин уже спит. Спит! Завтра ему вести людей в бой, на кровавое дело, может, самому придется биться, может, даже погибнуть, а он наелся и спит себе. Не волнуется, не тревожится, не хочет с кем-то поговорить, не сидит в темноте, ожидая рассвета, а спит!
Агнес даже стало обидно, но в то же время она понимала, насколько силен человек, что лежит рядом с ней. Распорядись так судьба, что на такое дело пришлось бы идти завтра ей, так она бы до утра не уснула, а этот спит, скоро и храпеть, может, начнет. Девушка выбралась из-под перины, села на край постели, взяла в руки стеклянный шар. Раньше она мечтала о том, чтобы шар у нее был, думала, что станет в него каждую свободную минуту смотреть, а тут… Насмотрелась уже. Тем не менее Агнес заглянула в него.
И вглядывалась, вглядывалась, вглядывалась, словно что-то хотела рассмотреть, что-то мелкое. Даже прищуривалась, а потом вдруг оторвалась от синего стекла. Как будто неожиданно проснулась, разбуженная чем-то важным. Встала, быстро прошла к сундуку и, завернув шар в мягкий мешок, спрятала его там. Потом так же быстро, на ходу подняв с пола рубаху и надев ее, направилась к пологу шатра и позвала негромко:
– Ута!
Служанка сразу ей не ответила, хотя должна была находиться рядом.
– Ута, собака ты глупая! Где ты?
– Да, госпожа, тут я, – отозвалась Ута. – Отходила…
– Скажи Игнатию, чтобы коней запрягал, а мне одежду неси.
– Госпожа, едем куда-то? На ночь-то? – удивлялась служанка.
– Шевелись, корова, тороплюсь я.
Глава 10
Выехали в ночь, солдаты, что стояли на карауле, карету даже попытались остановить. Перед тем как сесть на козлы, Игнатий спросил:
– Куда же ехать-то?
– Назад, в Бад-Тельц, по дороге сюда его проезжали. А оттуда на север свернем, к Ламбергу. И побыстрее езжай, нам вернуться еще потребуется.
– Госпожа, быстро ехать ну никак нельзя. Темно, хоть глаз коли. Завалимся в канаву.
– Ты уж расстарайся, Игнатий, – уговаривала его девушка, – тороплюсь я. Если все получится, так награда тебе будет.
Так и поехали, а тут еще и луна вышла, стало полегче.
Кухарку Агнес с собой брать не стала, не до обедов ей сегодня будет. Взяла только Уту. Здоровенная девица молча таращилась в темноту из окна, иногда пришептывая:
– Глаза, что ли, желтые видала в кустах, волки, что ли, не волки, не поймешь.
Но страха в голосе девицы не слышалось. Она давно уже не боялась ни людей, ни зверей, ни Бога. Боялась Ута только свою госпожу, боялась и почитала безмерно.
А госпожа ее даже и из окошка не выглядывала. Сосредоточилась, молчит, коли свет был бы, так любой увидел бы, что лицо у нее холодное, бледное, круги под глазами. Круги и бледность – это оттого, что за последний день она в стекло глядела неотрывно. А ручка ее маленькая крепко сжимала рукоять любимого ею изящного и страшного кинжала. Так же как Волков собирался до зари встать и идти на дело кровавое, точно так же на свою войну ехала и она. И точно так же не знала, вернется ли. Бабища злая, что наводила морок на господина, что мешала все время девушке смотреть в стекло, была сильна неимоверно. Она была старой, она была умелой, она была могущественной. И ехать к такой безрассудство, но коли надо для господина, так Агнес готова была ехать в ночь, ехать к сильной сестре, чтобы помериться с нею силами.
Когда господин уснул, а девушка взяла в руки шар, она сразу почувствовала, что никто ей не мешает, что баба теперь спать надумала, а пока она спит, она не видит Агнес. Девушка смотрела в шар недолго, как ни противилась баба раньше, Агнес уже высмотрела, где она живет. Видела дом ее, большой и красивый, на чистой улице в зажиточном городке у реки.
Вот и поехала, хоть знала, что до рассвета может не успеть. Проснется сестра, узнает, что к ней едут, так подготовится, людей своих соберет – и тогда конец Агнес. Но девушка готова была рискнуть. Господину сие нужно. А господин… Как отец к ней ласков… Ради него девушка готова была рисковать. Вот и не смотрела она по сторонам в темноту, как служанка. Она собиралась с силами, так как знала, что бабища сама сильна.
Ехали и ехали. Игнатий лошадей не гнал, даже когда луна вышла: боялся. И, наверное, уже за полночь доехали до Бад-Тельца. Тут хоть какие-то фонари на улицах стояли.
– Игнатий, – высунувшись из окна, скомандовала Агнес, – здесь направо, на север поворачивай. Там мост должен быть.
– Как прикажете, госпожа, – повиновался кучер, а сам думал: откуда ей про то знать, сама же в городе впервые.
Но мост там действительно был. Проехали чуть-чуть по пустынным улицам большого села, и вот уже рекой запахло. И вот уже въезд на мост. А тут уже луна на середину неба выплыла, еще светлее стало. Игнатий поехал смелее. До тех пор, пока не разглядел в темноте, что дорогу перегородили рогатки, не увидал огонек фонаря в ночи и не услышал злобный голос:
– Куда? Куда прешь? А ну, стой!
Кучер остановил лошадей. Тут он и разглядел их, шли они втроем: один с фонарем, все в доспехе; хоть и с оружием, но щурились, как со сна. Видно, оттого и злые, что разбудили их.
– Кто такой? А? Куда едешь?
– Кучер я. Госпожу везу, – отвечал Игнатий, а сам на всякий случай за голенищем сапога нож нащупал. Мало ли… И между делом поинтересовался: – А вы, господа, кто такие будете?
– Мы-то? – В голосе отвечающего послышалась гордость. – Мы – Черное отребье Эйнца Железнорукого. Слыхал про таких?
– Как же не слыхать, слыхал, слыхал, – сказал кучер. – Только уж пропустите нас, господа, госпоже надобно на север.
– Госпоже? – не унимаются люди. – Чего это твоя госпожа по ночам ездит?
– Так ты сам у нее спроси, – отвечал кучер ехидно.
– И спрошу, – сказал тот, что с фонарем. – А ну-ка, Петер, пошли поглядим, что там у него за госпожа.
– Да, надо взглянуть, – согласился Петер, – Может, придется до утра и задержать такую госпожу.
В голосе их послышались сальные нотки, людишки эти опасны, не зря их отребьем называют. Один из них остановился рядом с кучером, в руках копье, стоит, недвусмысленно копьишком поигрывает, а Петер и тот, что с фонарем, направились к карете. Мужик с фонарем мордой прямо в окно полез и светить внутрь пытается. Но разглядеть ничего не успел, а услышал лишь негромкое, голосом девичьим сказанное:
– Вон пшел. Или сердце твое сожру.
Мужик отшатнулся, едва фонарь не выронил, его словно арапником по лицу ожгло, а затем ледяным ветром отшатнуло. Он постоял, дух переводя, поглядел на Петера глазами, полными ужаса, и сказал:
– Пусть едут. – И тут же заорал первому, тому, что кучера сторожил: – Отпускай их, пусть едут.
Игнатий лишь усмехнулся, щелкнул хлыстом, залихватски и страшно свистнул, и карета покатилась дальше в ночь.
– Ну, – спросил Петер того, у которого был фонарь, – и кто там был?
– Кажись, демон, – отвечал его товарищ.
Петеру и самому так казалось, хоть в карету и не заглядывал, он поежился, как от холода, и ничего больше спрашивать не стал.
Карета подъехала к городу Ламбергу, когда уже начало светать. Городишко оказался мал, но не беден, стен у него еще не было, но красивую ратушу он уже имел. На улицах было еще немного народа, Агнес теперь выглядывала в окно, пытаясь угадать, где находится нужный ей дом. Учитывая, что спрашивать она не хотела, найти увиденный в шаре красивый дом было нелегко, но она точно знала, что его отыщет.
Читать бесплатно другие книги:
