Инквизитор. Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален Конофальский Борис
– Направо сейчас сверни и езжай до конца проулка, а там… – Она подумала, глядя перед собой. – А там еще раз направо.
Девушка даже сама не понимала, то ли ее удивительная память, то ли женское чутье помогло, но солнце еще не встало, как она уже нашла нужный дом.
Карета остановилась там, где велела Агнес. Усталые лошади помахивали хвостами, измученный дорогой кучер слез с козел, стал поправлять упряжь, а девушка все сидела внутри, почти не шевелясь. Люди городские, что уже покинули свои дома, с интересом посматривали на нездешнюю карету. Ута, видя странное поведение госпожи, тоже замерла, едва дышала, понимая, что сейчас лучше ничем хозяйку не беспокоить. Агнес смотрела прямо перед собой и на первый взгляд была абсолютно спокойна, только костяшки пальцев на кулачке, который сжимал рукоять кинжала, висевшего у нее на поясе, побелели. Так продолжалось некоторое время, девушка просто не могла решиться, уж больно серьезное и опасное дело ей предстояло. Но Агнес была очень умной девицей, она понимала, что высиживать неизвестно что резону нет, от этого только хуже стать может. Нужно было начинать.
Она, не произнеся ни слова, сама открыла дверь кареты, не откидывая ступенек, выпрыгнула наружу и быстро пошла к тому самому дому, который искала. Подошла к красивой и большой двери и сразу стала дергать за веревку колокольчика.
– Ну чего… Чего трезвонишь? – донесся из-за двери низкий мужской голос. – Молочник, ты, что ли?
– Я, – спокойно отвечала девушка своим голосом. – Открывай.
– Чего ты в рань-то такую… – За дверью загремели засовы и крюки.
Дверь приоткрылась… И тут же, как только образовалась щель, через которую стало видно гостью, дверь попытались захлопнуть. Агнес едва успела поставить башмачок в проем, не давая створкам сомкнуться, а на дверь навалились так, что ногу обожгло болью, и девушка прошипела в ярости:
– А ну, пес, брось… Брось, говорю, отойди. Не смей мне противиться. Отпусти дверь, иначе глаза тебе вырежу. Ну!
Говорила она это зло и особым голосом, что шел из глубин ее груди, от самого сердца. Тем голосом, заслышав который, Ута деревенела. Тем голосом, которым мало кто мог пренебрегать.
И почти сразу на дверь давить перестали, Агнес толкнула ее и вошла в красивую переднюю комнату, а там стоял здоровенный мужик. Босой, в портках и простой грязной рубахе, он смотрел на нее, как на чудо, так что аж глаза вылезли. А ноге еще было больно, и Агнес от злости едва не полоснула мужика по брюху, едва сдержалась, а лишь двумя пальцами как будто клюнула его промеж бровей, произнеся тихо:
– Спи, холоп!
И мужик, как куль, повалился на пол. Девушка подошла к двери, выглянула на улицу на всякий случай, не смотрел ли кто, и закрыла засов. Посмотрела на валяющегося на полу мужика.
Первый шаг оказался пройден. Но это был самый легкий шаг. Девушка из передней вышла в коридор. Осмотрелась, разобралась: справа кухня большая, чад, вонь, шум – там бабы копошатся. Напротив двери на замках – кладовые. Дальше людская, видно, в доме немало слуг. И тут же из одной двери вышла баба с корзиной под мышкой. Она шла прямо на Агнес, та прижалась к стене, и баба едва не задела ее корзиной с бельем. А в конце коридора лестница наверх шла. Значит, нужно туда, там господские комнаты. Девушка тенью скользнула по коридору до самой лестницы. Вот и ступеньки. Она поставила ногу на первую. Ах, как ей оказалось непросто. Волнение такое, что на груди в платье места мало осталось. Едва Агнес дышать может. Нет, ей не страшно, она даже жаждет увидеть невероятно сильную сестру, хоть парой слов с ней перекинуться, ведь что ни говори, всякому умелому человеку хочется признания от таких же умелых людей, как и он сам, а баба, что мешала ей в стекло глядеть, была очень сильна. Может, даже сильнее, чем она сама? Нет, нет, нет, о таком девушка не думала, была в себе уверена, но волнение ее охватило такое, что она сердце свое слышала.
Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой, и вот Агнес уже наверху. Все, прочь волнения, прочь дрожь в руках. Перед нею несколько дверей, но ей и гадать не нужно, она знает, за какой ее сестра-недруг. Агнес, чтобы больше не терпеть волнения, немедля толкнула дверь и вошла.
Комната оказалась хороша: комоды из полированного дерева, большие окна дают много света, длинный стол под красивой скатертью, за которым без труда усядется дюжина людей, камин, по бокам от него большие резные сундуки, зеркало от потолка до пола. А в углу у камина – она. Агнес тут подумала, что будь она на месте сестры-недруга, так встала бы к окну, чтобы вошедшему свет из окна мешал бы ее рассматривать. Но женщина стояла в углу – неужели совсем не боится незваной гостьи?
Сестра была в платье черного бархата с белым кружевным воротником, платье весьма недурном, да и сама она хоть и немолода, но красива необычайно. Только вот Агнес сразу поняла, что красота эта деланая. Женщина оказалась много старше, чем выглядела. Агнес же была в своем естественном виде. Ни к чему ей красота сейчас, лишь лишний расход силы будет.
– Ну, здравствуй, сестра, – сказала ей женщина.
И тут же перед глазами девушки все поплыло. Темнота вдруг стала на нее опускаться. Морок. Дура, неужели она думает, что сможет мороком с Агнес справиться. Девушка лишь едва заметно встряхнула головой – и все разлетелось, снова стало светло. Впрочем, баба сильная. Сила чувствовалась в ее голосе. Голос у нее мягкий, воркующий, обволакивающий и завораживающий, таким голосом мужчин с ума можно сводить. Но девушка и на магию ее чарующего голоса не поддастся. Она смотрела на женщину внимательно, нового подвоха ждала, руку с рукояти кинжала не убирала.
Агнес молчала и ждала, что будет дальше, а баба продолжала ласково, словно с приятельницей говорит, а не с соперницей:
– А я знала, что ты придешь.
Врет! Врет! Врет! Агнес порадоваться хотела, но побоялась преждевременности этой радости. Словно боялась птицу вспугнуть. Если бы баба ждала ее, так людей добрых полный дом собрала бы, а людей в доме не оказалось, бабы одни, прислуга. А почему врет? Зачем ей врать? А затем, что не ждала она девушку. И не думала даже о том, что та может так внезапно нагрянуть. Что Агнес рядом, она поняла в последний момент, когда девушка уже в доме ее была, не раньше. Вот и врет теперь, чтобы сильной казаться. Сильней, чем есть на самом деле.
Женщина ждала, что Агнес ей ответит, но дева стояла, смотрела на нее и думала, и думала, и думала. Думала о том, почему та врет, почему к окну не встала. И вдруг поняла… Как озарение на нее нашло. Сестра как почувствовала, что Агнес в доме ее, так стала что-то прятать. Что-то ценное. Самое ценное. И что самым ценным для любой сестры быть может? Конечно, стекло! Что же еще? В этом и крылась слабость женщины: она очень боялась потерять свою ценность. Агнес опять готова была порадоваться, но вновь побоялась, что радость будет преждевременной.
И опять у нее поплыло все перед глазами, так спать захотелось, но девушка снова с легкостью развеяла это, лишь слегка взмахнув рукой с кинжалом. Нет, не так уж и сильна была сестра, как казалось поначалу.
Тут она и спросила холодно и даже строго:
– Ну и где он?
И поняла, что угадала. Бабу как ударили, да так, что она едва не потеряла свой красивый вид. Женщина сжала руки, к груди их приложила, но не ответила, лишь задышала тяжело, а девушка уже по-хозяйски пошла в комнату, приблизилась к столу. Остановилась и вдруг резко заглянула под столешницу, приподняв скатерть, сама так и не поняла зачем, но после этого спросила снова:
– Где он? Отвечай!
– Не смей, жаба, так со мной разговаривать! – сквозь зубы проговорила женщина. – Не выйдешь ты отсюда, сварю тебя да скормлю свиньям.
Но Агнес уже знала, что это пустое, пыжится сестра, раздувается, чтобы больше казаться, на самом же деле уже боится гостью. Уж в этом девушка была уверена, уж страхи людей она чувствовала лучше всех и страх этот вдыхала с удовольствием, сильнее от него становилась. Она уже знала, что победила, что страх разъест бабу быстрее, чем купорос – глаза.
Агнес так же неторопливо пошла вдоль стола. И чем дальше шла, тем беспокойнее становились руки сестры, тем сильнее от нее воняло страхом. Девушка улыбалась, она понимала, что на верном пути. И сейчас главное – не спешить, не торопиться, дожимать бабу, ломать ее не спеша.
Так она дошла до конца стола и снова спросила:
– Отвечай, где ты его прячешь? Все равно ведь найду.
Она смотрела на бабу, а та уже забыла свои попытки пугать девушку и неотрывно следила за ней. Агнес улыбалась. Она уже знала, что отнимет такое вожделенное для нее стекло.
– Говори, старая, говори, где он? Ну? Иначе резать тебя буду. Живьем резать, а это больно! – со страшной улыбкой говорила девушка. – С морды твоей напускной начну, чтобы настоящую увидеть.
Девушка глаз с нее не сводила, ждала, ждала, ждала… И увидела Агнес, как глаза бабы, зрачки ее серые, чуть дернулись. Выдала себя баба.
Дева посмотрела туда, куда косилась баба. А там у каминной стены три сундука, и лишь на одном из них, на том, что ближе всего стоял к окну, нет замка. Не успела, значит, баба его запереть. Девушка улыбнулась: не успела, а говорила, будто ждала, будто знала, что Агнес придет. Тварь лживая.
Вот теперь девушка не медлила, была быстра, сразу кинулась к сундуку. Баба заорала истошно, грубо и хрипло, как мужик, куда только голос воркующий делся, и бросилась ей наперерез.
Агнес лишь крикнула ей строго:
– Замри!
Баба была раздавлена, она уже не могла сопротивляться девушке, так и застыла: руки тянулись к Агнес, а лицо перекошено не то от страха, не то от злобы. И лопотала при этом несуразицу, словно от вина у нее язык заплетался. А девушка подошла к ней, посмотрела в глаза, удовлетворенно поднесла кинжал к лицу бабы и произнесла сквозь зубы:
– Вот так и стой, не шевелись даже… Ишь ты, кобыла ретивая…
Она, стараясь не спускать глаз с женщины, наклонилась к сундуку, откинула крышку. Тут баба застонала, словно от боли.
– Тихо, я сказала, – прошипела девушка и наконец заглянула в сундук.
Заглянула и растерялась на мгновение. Нет, там лежал не шар. Там на дне, свернувшись калачиком, прятался мальчик.
Агнес взглянула на бабу.
– Даже не думай шевелиться! Иначе… – Она показала ей кинжал и после наклонилась, схватила мальчишку за шиворот, стала его из сундука вытаскивать. – Вылазь, вылазь, крысеныш.
Мальчик захныкал, что Агнес очень не понравилось, она поднесла кинжал к его лицу и сказала:
– Даже не думай рыдать. Я того не выношу. Зарыдаешь – я тебя распотрошу. Понял?
Хоть и стояли у мальчишки в глазах слезы, но голос девушки был столь убедительным, что он только кивнул в ответ да носом шмыгнул.
Он был пригож, лет семи-восьми, причесан ладно, в хорошей одежде. У девушки не оставалось сомнений, что это сынок бабищи. Вот из-за чего баба не смогла ей сопротивляться, вот отчего была слаба. Она стала бояться Агнес, как только та переступила порог ее дома. И страх ее разъел, парализовал.
Как все удачно сложилось. Агнес размышляла, поглядывая то на мальчишку, то на бабу. А думать она умела быстро. Сюда ехала она, полагала, что придется сразиться с бабой. Если получится победить – забрать у нее стекло, а саму ее убить, чтобы не мешала господину. А уже Железнорукого они с господином вместе как-нибудь одолеют. Но теперь все переменилось. Теперь все могло еще лучше стать.
Она так и держала мальчишку за шиворот и, не отпуская его, сказала бабе:
– Давай стекло.
– Не убивай его, – прохрипела баба, бледнея до цвета полотна.
– Давай стекло, тогда не убью.
Женщина сразу кинулась к камину, там на верхней полке стоял ларец красивый, она схватила его, поднесла Агнес, раскрыла перед ней. Девушка сначала удивилась: шар был маленький, вернее, меньше, чем у господина, и был он бело-желтого цвета, как самые жирные сливки, совершенно непрозрачный. Но у девушки не возникло и тени сомнений, что сие вещь истинная, а не те подделки, что присылали детоубийце всякие его знакомые.
– Не убивай его, – все так же прохрипела баба, протягивая ей ларец.
– Ладно, – сказала Агнес, забирая ларец и смеясь. – Я даже тебя не убью. Но встань на колени передо мной.
Бабу уговаривать не пришлось, она сразу рухнула перед девушкой на колени.
– А ну-ка, покажи мне свое настоящее рыло, сестра, – потребовала Агнес.
Женщина сразу стала меняться. Теперь она уже не была прекрасна. Лицо изможденное, лицо женщины, что давно уже немолода. Девушка склонилась ближе.
– Вот ты какая, а муж-то твой тебя настоящую видел?
И не успела баба ответить, как Агнес полоснула ее по лицу кинжалом, от виска к носу, через глаз. Ударила с силой, чтобы наверняка располосовать глаз.
Баба хрипло вскрикнула, а потом стала противно завывать, схватилась за глаз руками, кровь полилась на ее платье, на паркет.
– Мой глаз, мой глаз!.. – выла баба.
Агнес ее завывания показались забавными.
– Это тебе на память обо мне, – смеясь, сказала девушка.
Она вытерла кинжал о скатерть, затем спрятала его в ножны, под мышку взяла ларец со стеклом, прежде еще раз убедившись, что оно там, а потом и мальчишку схватила за шиворот и поволокла его к выходу.
– Не убивай его, не убивай, молю… – кричала ей вслед баба, но Агнес уже спускалась по лестнице.
Если бы ей потребовалось, она бы убила его не задумываясь, но мальчик был нужен ей живым. У нее появился план.
Глава 11
– Шевелись, крысеныш, – шипела девушка, подталкивая его к карете, – быстрее иди, не то сварю тебя и сожру. Или свиньям скормлю.
А уже солнце встало, кругом горожане по делам своим шли-ехали, когда Агнес толчками и пинками гнала мальчишку по улице. Все, проходившие мимо, смотрели на них удивленно, но никто не вмешивается.
Так они добежали до кареты, Ута увидела госпожу издалека, вышла из кареты, дверь открыла заранее. Как Агнес подвела мальчика, так служанка его, как куль, схватила и закинула внутрь.
– Гони что есть мочи, Игнатий! – крикнула девушка, прежде чем запрыгнуть в карету. – До полудня мне у господина надо быть!
– До полудня? – удивился кучер. – Коней запалим, госпожа.
– Черт с ними, гони! – велела Агнес, усаживаясь на подушки.
Карета, распугивая людей и всякую мелкую живность, полетела по улицам Ламберга прочь из города, к мосту, на юг.
Агнес смотрела на мальчика, понимая, что ей достался редкий трофей.
– Ну и как тебя звать? – спросила она.
– Георг Эйнц Фердинанд фон Эрлихенген, госпожа, – тихо отвечал мальчишка.
Девушка и раньше так думала, а теперь у нее не было сомнения, что это сын ведьмы и Железнорукого. Агнес даже забыла про шар, который лежал в шкатулке рядом с ней на диване. Она думала, как лучше поступить с мальчишкой.
Напрашивалась мысль везти его с собой в лагерь. Но как тогда поступит Железнорукий? Неизвестно. Он не баба, он рыцарь. Может, поставит на мальчишке крест и еще больше ожесточится? А может, согласится уступить. Да нет, если он истинный рыцарь, то из-за сына дело свое не сдаст. Нет, тут гадать нельзя, нужно придумать такое, что сулило бы господину верную победу. Нужно было сделать так, чтобы Железнорукий не потерял надежду отыскать ребенка и затеял его поиски, чтобы бросил свою армию. А уж господин что-нибудь да придумает, когда у ведьмы уже не будет ее стекла, а у армии мужиков не станет предводителя.
– А что, Георг Эйнц Фердинанд фон Эрлихенген, – задумчиво спрашивала мальчика девушка, – любит ли тебя твой отец?
– Да, госпожа, мой батюшка меня любит, зовет меня светом очей своих, – отвечал мальчишка.
Агнес понимающе кивала. Она так и знала.
А карета с великолепной четверкой лошадей тем временем летела птицей, распугивая с дороги телеги местных мужичков и купчишек. Лишь пыль за ней клубилась.
И девушка придумала… Убивать мальчишку нельзя, с собой брать в лагерь… может тоже плохо получиться. Так надо его спрятать. Ведьма сердцем материнским будет его чувствовать, в этом у девушки сомнения не было, баба будет знать, что мальчик жив и что он не у врагов, и тогда заставит отца его искать. Криками, уговорами, мольбами, угрозами, как бабы умеют, но заставит. А может, его и принуждать не придется. Может, Железнорукий так мальчишку любит, что сам на поиски кинется.
Агнес стала пристально разглядывать ребенка. Мальчик чистенький, холеный: кружевной воротничок белоснежен, чулочки свежи, – сразу видно, что родителями любим да обласкан. Теперь сомнений у нее не было: отец за дело сам возьмется, сам будет искать. Бросит своих мужиков. Хоть на время, но бросит. А это ей и ее господину и нужно. От ее взгляда мальчик стал ежиться, прятать голову в плечи. И лишь тогда она от него отвернулась, чтобы взглянуть в окно. Они уже далеко отъехали от города, Агнес присмотрелась: нет ли кого посланного следом? Рано утром еще были телеги, а сейчас никого. Дорога не оживленная, или время еще не то.
– Игнатий! – закричала девушка, глядя вперед. – А что это там?
– Мост через овраг, госпожа, – отвечал ей кучер, – ночью его проезжали.
Агнес завертела головой, посмотрела вперед, посмотрела назад – никого. Что ж, это место ей может подойти.
– Игнатий, у моста останови.
– Да, госпожа.
Кучер рад остановиться. Лошади уже плохи, им хоть чуть-чуть постоять бы, дух перевести. Он остановил карету у самого моста.
Агнес сама, не дожидаясь, пока это сделает дура-служанка, отворила дверцу, выпрыгнула и сказала мальчику:
– А ну, сюда иди.
Мальчишка не пошел, видно, почувствовал что-то, испугался, его лицо искривилось, вот-вот он зарыдает. Тут уже у Уты ума хватило, она с силой выпихнула ребенка, и он буквально вылетел из кареты и упал на землю. Ушибся и тихо захныкал, а Агнес схватила его за шиворот, подняла и поволокла к мосту.
– Госпожа, вы меня убить думаете? – зарыдал мальчик.
– Глупец, хотела бы убить, чего тебя сюда тащила бы? – произнесла она с раздражением. – Не скули, крысеныш, не убью.
Она быстро подошла к мосту и стащила мальчишку вниз, под мост.
Место тихое, укромное: ручей мелкий, берег весь репьем и лопухами зарос. Да, хорошее место. Девушка толкнула ребенка на землю, он упал. Не жалея дорогого платья, она встала рядом с ним на колени.
– Веревки у меня нет, так что уж не взыщи.
Агнес схватила мальчишку за каблук дорогой туфли, подтянула к себе его ногу и, выхватив кинжал, разрезала дорогой чулок чуть выше пятки вместе с сухожилиями мальчика. Ребенок закричал пронзительно и резко, так что девушка сначала поморщилась, а потом разозлилась. Она поднесла кинжал к его лицу, к верхней губе, едва сдерживая себя, чтобы не распороть мальчишке губу, и прошипела:
– Не смей скулить, крысеныш, не то я тебе вырежу еще и язык. Слышишь меня?
Мальчик, едва сдерживаясь, кивнул, ему очень больно, но он молчит. Он очень боится ее, боится, что госпожа ему и вправду вырежет язык, а Агнес схватила его вторую ногу и так же быстро разрезала сухожилия над пяткой.
– Все-все, – сказала она примирительно, – больше не стану тебя истязать. Это чтобы ты не сбежал отсюда. Сиди и жди, когда за тобой отец твой приедет. И не вздумай кричать. Я буду рядом, услышу хоть один твой крысиный писк – приду и вырежу тебе язык, а заодно и глаза. – Для острастки и доходчивости она слегка кольнула его в щеку кинжалом. – Понял?
Глаза мальчика наполнились слезами, ему было так страшно, что он губ не разжал, кивнул только в ответ.
Агнес встала и, быстро пробравшись сквозь лопухи, вышла из-под моста и поднялась к карете.
– Игнатий, гони! – велела девушка.
Ута протянула госпоже свою большую сильную руку и буквально затащила в карету.
Карета сразу тронулась. Служанка не задала вопрос, отчего руки у Агнес оказались все липкие от крови, чему тут удивляться. Она не спросила и о том, что случилось с мальчиком, почему рукоять кинжала вся в крови. В крови? Ну, значит, госпоже так было нужно. Служанка лишь достала из дорожного кофра полотенце и бутыль с водой; смочив полотенце, принялась нежно и старательно оттирать руки хозяйки от липкой крови. Агнес милостиво позволяла ей это делать. Сама же посмотрела на свое платье и увидела, что ее прекрасное платье все в черных каплях: и лиф, и рукава, и особенно подол.
Девушке стало очень жаль платье. Впрочем, она не жаловалась: если для дела господина надобно будет, она готова пожертвовать всеми своими нарядами. Сейчас она лишь желала побыстрее попасть в его шатер, чтобы рассказать, что делать дальше. Но размышлять о том, что нужно сказать господину, девушка долго не смогла, дорога, усталость, переживания и напряжение укачали ее, она задремала и повалилась набок на подушки.
Проснулась она, когда вдруг сквозь сон поняла, что карета уже не летит, а едет потихоньку. Агнес выглянула из окна. Так и есть, кони едва-едва шли легкой рысцой.
– Игнатий! – зло крикнула она. – Отчего не спешишь? Чего так плетешься?
– Все, госпожа, – повернулся к ней кучер, – спалили лошадок. Если быстрее их погнать, так падать начнут. – Он говорил с сожалением. – И то долго они продержались. Думал, раньше запалятся. А мы, как ни крути, Бад-Тельц проехали, уже к лагерю свернули.
– Так доедут они до лагеря? – Девушка была уже согласна на то, чтобы хоть так ехать.
– Да кто ж знает, – отвечал Игнатий.
Агнес откинулась на спинку дивана. Вот еще о лошадях волноваться, хотела до полудня в лагере быть, так теперь хорошо бы вообще доехать.
В лагере кони уже едва ноги переставляли, еле шли, Игнатий их даже не понукал, а потом и вовсе встали, увидав других лошадей. Агнес взяла ларец с магическим шаром и вышла из кареты. Есть ей хотелось неимоверно, спать хотелось, мыться хотелось, но что поделать. Ута тащила за госпожой дорожный кофр, бубня что-то про то, что сейчас найдет горбунью и спросит у нее про обед. Дура, сама жрать хотела, вот и проявляла заботу о хозяйке. Агнес разозлилась бы, но она действительно устала. Лечь бы. Но прежде этого ей обязательно нужно поговорить с господином. А его в лагере, судя по всему, не было. Зато навстречу девушке проехала телега, полная раненых, и еще многие раненые шли ей навстречу. Кто руку окровавленную держал, кто за лицо окровавленное схватился. Какого-то человека с разбитой в кровь головой товарищи, что раны получили менее тяжкие, вели, поддерживая. Дело у реки, кажется, в самом разгаре. Агнес испугалась, когда где-то неподалеку оглушительно бахнуло. Это было так же звонко, как гром, слышавшийся совсем рядом.
– Ох, что это? – остолбенела Ута. Она даже осмелилась схватить госпожу за плечо. – Госпожа моя, что это?
Но люди, сновавшие по лагерю, звука совсем не испугались, даже лошади вели себя смирно. Агнес скинула руку служанки с плеча и сказала:
– Успокойся, корова ты глупая.
В пяти шагах от нее пробежал брат Ипполит. Поверх сутаны кожаный фартук, весь заскорузлый от засохшей крови. Девушку не заметил, не поздоровался. Лицо у него было строгое, весь в себе. По сторонам некогда, видно, смотреть.
У шатра дежурили хмурые охранники, но Агнес пропустили безропотно. Она, еле живая от усталости, села на край кровати, и Ута стянула с госпожи башмачки, чулки, замызганное платье.
– Ох, все попорчено, – говорила служанка. – Попробую мыть мылом дома, может, пятна сойдут.
Агнес знала, что не сойдут. Платье испорчено навек. Но разговаривать с глупой у нее не осталось сил.
– Я вам сейчас еду принесу. Зельда должна была что-нибудь сделать.
Служанка ушла, а девушка залезла на постель повыше и поставила перед собой ларец со стеклом. Сил не было ни на что, но на это у нее силы нашлись. Шар нежно-желтый лежал в ларце на красном бархате – это было очень красиво. Он так и манил, так и кричал: возьми меня в руки. Агнес взяла, а он теплый и не такой тяжелый, как шар господина. Она хотела заглянуть в него, прежде чем от усталости у нее закроются глаза, потому побыстрее стянула с себя последнюю одежду, нижнюю рубаху, – так лучше, будучи в одежде, ничего не разглядеть – и лишь после этого посмотрела в стекло.
Глава 12
Открыв глаза, она вздрогнула. Испугалась. В шатре горела всего одна лампа, а через верхний проем света много внутрь не проникало. Как не испугаться, когда в полумраке над тобой стоит огромный черный человек. Лица его почти не видно, оно серое. Вот спросонья девушке присматриваться пришлось, чтобы разглядеть его, а когда поняла, что это господин, так не слишком и успокоилась. А он взял ее за горло и одним движением, словно котенка, поднял девушку с постели так, что она пальцами ног едва ковра касалась, и спросил у нее:
– Кажется, ты мне говорила, что с этой войны я приеду с серебром и славой? Ты?
И в голосе его такая злоба слышалась, что у Агнес мороз по коже прошел. Злоба холодная, ледяная, смертью пахнущая. Она хотела ответить, чтобы все объяснить. Она и рада бы, да как тут слово произнести, если тебя за горло держат крепче, чем веревка висельника. Девушка только руками в его руку вцепилась, чтобы хоть чуть легче было, да глаза таращила. А главное, понимала, что реши он ее прямо здесь задушить или шею сломать, то никто его не остановит, ничего ей не поможет, даже все ее силы, перед которыми иные сразу склоняются. А он тут ее и отпустил.
Отошел от нее, взял кувшин с вином с сервированного к обеду стола с остывшими кушаньями и стал пить прямо из кувшина. Агнес вскочила, нашла свою рубаху, надела ее быстро.
– Ну, что скажешь? – холодно спросил у нее господин, отрываясь от кувшина.
Он ждал, что она ему про обещания свои что-то ответит, но Агнес была умной девушкой и знала, что говорить.
– Нашла я ведьму, – сразу сообщила она, – ту, что на вас насылала мороки.
– Тридцать моих людей остались на том берегу, – проговорил кавалер, устало садясь на раскладной стул. – Я не мог вынести их тела оттуда, так как мне нужно было все время переправлять через брод в лагерь раненых. До мертвых руки и не доходили. Мне разбили забрало на шлеме, я потерял перчатку. – Он показал девушке как доказательство правую латную перчатку. – У Рохи за день разорвало два мушкета, еще два пошли трещинами. Пороха у меня осталось на еще один такой бой… – Он помолчал. – Но ты нашла ведьму, что насылала на меня мороки. Что ж, день, можно сказать, был неплох.
– Господин… – начала она.
Но он остановил девушку жестом. Прислушался. За пределами шатра говорили. Волков тяжело встал, пошел к выходу, хромая сильнее, чем прежде. Там его ждал вестовой.
– Господин полковник, господин генерал отъезжает в Бад-Тельц к маршалу, просит всех командиров полков быть к нему немедля.
Волков угрюмо посмотрел на вестового, ему очень хотелось сказать ему: «Передай генералу, чтобы катился к черту». Но вместо этого он произнес:
– Скажи генералу, что у меня сейчас лекарь. Как мне полегчает, так я приду.
Волков ни слышать его не хотел, ни видеть. Кавалер дважды за день посылал к генералу людей, прося у него ландскнехтов, дважды ему казалось, что если сейчас придут ему в помощь шесть сотен свежих людей, то он отодвинет мужиков от берега и даст возможность кавалерии выйти в поле и развернуться. Но фон Беренштайн дважды ему отказывал, дескать, ландскнехты – его последний резерв. Люди Волкова смотрели на него вопрошающе: где помощь? Они тоже понимали, видели, что хамы на пределе, что еще чуть-чуть, и их можно будет дожать, но генералу на той стороне реки было виднее.
– Так и передам, – пообещал вестовой и ушел.
А Волков вернулся в шатер. Агнес, при помощи Уты, уже надела чистое платье и кое-как пригладила волосы. А он снова уселся в свое кресло и спросил у нее:
– Так, значит, ты нашла ту ведьму, что морочила меня и моих людей?
– Да, мой господин, – отвечала девушка, – а еще она знала о каждом вашем шаге и мужу своему Железнорукому о том говорила, а теперь она ничего знать не будет. Ничего.
Тут пришел денщик Гюнтер, принес таз с водой и полотенце, чтобы господин мог хоть руки помыть. А тот с раздражением и спрашивает:
– Где мой оруженосец? Кто снимет с меня доспех?
– Сейчас я его отыщу, – пообещал Гюнтер и быстро вышел.
А Волков взял мыло, принялся мыть в тазу руки, умываться, а сам спрашивал у девушки:
– Значит, она раньше знала о каждом моем шаге, а теперь знать не будет? И почему же ты так думаешь?
Агнес могла бы открыть ларец, что стоял у кровати, и показать свой трофей, но зачем кавалеру знать о том, что у нее теперь тоже есть стекло? Нет, ему о том знать не надобно.
– Я не думаю, я знаю, – твердо отвечала Агнес. – А еще я знаю, что Железнорукого сейчас тут нет, уехал он своего сына искать.
Волков даже умываться перестал. Уставился на нее молча, просто смотрел, и Агнес продолжала:
– Уехал он, вам говорю. А без него людишки его не опаснее баранов.
Волков и теперь молчал.
– Времени не теряйте, – дальше сказала она. – Берите своих людей и идите на тот берег. Там…
– Дура! – заорал господин, прерывая ее. – Молчи! Что ты себе напридумывала куриными своими мозгами? «Берите своих людей…» Они тебе что, хворост? Уже лучше полковника знаешь, что нужно делать, советы свои бабьи даешь! «Берите людей…» – Он немного успокоился. – Как мне их взять, они на ногах еле от усталости стоят, они сегодня потеряли многих своих товарищей. Они озлоблены. И злятся на меня, потому как злиться больше им не на кого.
Он стал вытирать лицо и руки, думая, что разговор закончен, но девушка так не считала, мало того, она принялась говорить без почтения, словно с равным, говорить, выговаривая каждое слово, как сквозь зубы:
– Коли послушаете меня, так вернетесь в Ланн с серебром и со славою. Нет сейчас при мужиках их господина. Уехал он сына своего искать, которого я у него забрала и спрятала. Я-то в стекле видела, что рыщет он по полям в поисках. А завтра, может, он уже и вернется. И пока его нет, идите на людей его, побегут они, побегут, так как без него и его ведьмы никчемны.
Волков уже не злился, для злости силы нужны, а у него их уже не осталось. Трижды за день ему приходилось вставать к своим людям в первый ряд, чтобы их не смяли, да и все другое время он был впереди. Это чудо великое, что опять не получил ни одной царапины.
– Глупая ты, как мне людей своих взять и пойти без спроса, если в лагере есть генерал? Я здесь не главный. Он мне не позволит начать атаку, даже если я уговорю своих людей и они пойдут за мной.
– Уж то я не знаю. Идите к генералу, скажите ему…
– Что сказать? – перебил ее кавалер. – Сказать, что мне одна моя родственница сообщила, что похитила сына Эйнца фон Эрлихенгена и что отец его теперь ищет, это она в колдовском шаре видела, и теперь говорит, чтобы мы второй раз за сегодняшний день шли на тот берег, пока Железнорукий к своим мужикам не вернулся?
Агнес посмотрела на него зло.
– Да уж сами придумайте, что сказать своему генералу.
Волков молчал, он хотел есть, ему сейчас не до всей этой болтовни.
А у входа в шатер вдруг голос командира стражи прозвучал:
– Господин полковник, к вам господин капитан Роха.
Они с Агнес переглянулись, и Волков крикнул:
– Пусть входит!
Роха ввалился в шатер, прыгая на своей деревяшке.
– Мое почтение, госпожа! – Он стянул свою драную грязную шляпу и поклонился по возможности низко, что в его случае было наивысшей степенью вежливости.
– Благослови вас Бог, господин Роха, – отвечала Агнес, делая книксен.
Не дожидаясь приглашения, капитан свалился на стул, что был свободен, чуть не сломав изящную мебель. Был Роха черен от порохового дыма, еще чернее, чем Волков.
– Еще у двух мушкетов по стволам трещины, стрелять из них больше нельзя, – сразу заговорил капитан стрелков. Грязной рукой он стал отламывать кусок хлеба из обеда полковника. – Немудрено, ребята сделали больше двадцати выстрелов каждый.
– А аркебузы?
– Всего одна потрескалась, – отвечал Роха. – С ними все в порядке. Там пороха мало, пуля мелкая, с мушкетом не сравнить.
Волков устал, он хотел помыться и поесть, Роха сейчас был некстати.
– Что ты хотел?
– Думал узнать у тебя, что происходит, – сказал капитан стрелков.
– А что происходит? – не понял Волков.
– Палатку генерала сворачивают, он уезжает. Я думал у тебя спросить: мы что, тоже поднимаемся?
– Как сворачивают? – не понял полковник. – Меня только что звали на совет к нему.
– Да, но совет уже прошел, офицеры разошлись, а генерал приказал свернуть свою палатку.
– Что? – Волков явно был удивлен.
– Он уезжает, – сказал Роха. – Вот я и пришел узнать, что нам-то делать. Тоже собираться или отпустить ребят отдыхать?
А тут снова за пологом шатра голоса, снова Волкова спрашивает вестовой.
– Впустите его! – закричал кавалер.
Тот же вестовой, что был у него недавно, теперь принес письмо:
– Господин генерал прислал вам письмо.
Он передал полковнику письмо и остался ждать ответа. А письмо оказалось весьма короткое, это был приказ, и он гласил:
«Волею Провидения я вынужден покинуть вверенные мне войска по тяжкому недугу. Приказываю коменданту лагеря: полковник Фолькоф, завтра на заре прошу вас снять лагерь и со всеми людьми выступить в Бад-Тельц в распоряжение маршала фон Бока. Прошу вас исключить возможность потери обоза.
Число. Месяц. Генерал фон Беренштайн».
Все, больше в письме ничего не было.
– Ну что там? – спросил Роха.
Волков молча бросил на стол письмо: читай сам. Отпустил вестового и задумался. При этом стал коситься на скромно сидевшую на краю кровати Агнес.
Читать бесплатно другие книги:
