Поменяй воду цветам Перрен Валери

39

Мы не способны разглядеть главное.

– Сейчас никто не умирает.

Отец Седрик, Ноно, Элвис, Гастон, Пьер, Поль и Жак беседуют на моей кухне. У братьев Луччини уже месяц не было клиентов. Все пьют кофе, расположившись за столом, и едят мой шоколадный торт, наслаждаясь, как будто он именинный.

Я закончила с хризантемами. Из открытой двери доносятся голоса.

– Все дело в погоде. Когда на улице хорошо, смертей становится меньше.

– Я сегодня вечером иду на родительское собрание, терпеть это не могу. Каждый учитель наверняка заявит, что мой парень ни черта не делает – кроме глупостей.

– Мы занимаемся очень человечным делом. Встречаемся с растерянными родственниками, для них очень важно, чтобы церемония прошла безупречно, тогда они смогут с достоинством носить траур. Мы не имеем права на ошибку!

– В прошлое воскресенье я крестил двух детей, близнецов, было очень трогательно.

– Наша профессия отличается от других, мы трудимся в сфере эмоционального, а не рационального.

– Но мы и глупостей понаделали немало!

– Ты о чем?

– Да об ошибках, будь они неладны! У каждой семьи свой пунктик, что подходит одним, не годится для других. Бог в деталях, во всяком случае, так говорят. Взять, к примеру, моего последнего клиента: ему было важно одно – чтобы часы надели на правую руку.

– Смотрел вчера по телевизору отличный фильм, с этим актером, блондинистым, ну, вы знаете, фамилия на языке вертится…

– Нельзя делать орфографические ошибки, когда выписываешь свидетельство о смерти, имена и фамилии нужно проверять дважды.

– До скольких работает «Брикомарше»? Нужно купить одну деталь для газонокосилки.

– Все дело в отношении к покойному. Мужа к жене, детей к родителям.

– Я недавно встретил эту милую даму… мадам Дегранж, ее муж работал у Тутагри.

– Осторожно, Гастон, кофе проливаешь.

– И не забывай о религиозном аспекте и о чувствах.

– Парикмахер, ну ты его знаешь, Жанно, жаловался, что у жены проблемы со здоровьем.

– Парадоксально, но из тех, кто к нам приходит, плачут немногие, остальные думают о гробе, кладбище, отпевании.

– А ты что об этом скажешь, старушка Элиана? Хочешь кусочек пирога или тебя приласкать?

– А когда заговариваешь с ними про музыку, тексты, всякие там знаки внимания – много чего надо сделать, – они готовы предоставить свободу выбора нам.

– Что-то мы давно не видели Виолеттиного комиссара…

– Я каждый раз удивляюсь, когда меня благодарят: «Было очень красиво…» Это все-таки похороны, не праздник какой-нибудь.

– Говорю вам, легавый влюбился! Заметили, как он смотрит на нашу Виолетту?

– Людей хоронят пять тысяч лет, но рынок наш сейчас в процессе обновления. Мы, так сказать, отряхиваем с него пыль времен.

– Вчера вечером Одиль приготовила нам утку в карамели.

– Наши похоронные обряды изменились, раньше на День Всех Святых могилы просто усыпали цветами. А теперь люди не живут там, где остались их родители и бабушки с дедушками.

– Не представляю, кто будет нашим следующим президентом… Но только не блондинка[52].

– Теперь и с памятью поступают иначе: кремируют. Обычай меняется, цены растут, люди заранее организуют собственные похороны.

– Да не морочься ты, все они одинаковы, и правые, и левые, только о том и думают, как бы набить карманы… Важно, что остается у нас в кошельке к концу месяца, а это никогда не изменится.

– Можешь представить: к 2040 году двадцать пять процентов французов будут оставлять распоряжения о похоронах?

– Не согласен! Не забывайте, что законы принимают они.

– Все зависит от семьи. Для некоторых разговоры о смерти – табу. Как секс.

– Для тебя, господин кюре, все едино.

– Мы представители смерти на земле, потому и кажемся людям печальниками.

– Вкусный салат с теплым козьим сыром, моллюсками и капелькой меда.

– Если похороны закрытые, говорят: «Гроб стоит в погребальном зале», – а если гражданские, то в «похоронном».

– Я уже вытащил в сад мангал.

– Туалет, одевание, бальзамирование по полному разряду. Закона пока нет, но его скоро примут, это вопрос гигиены.

– Они откроют новый магазин на месте Карна. Скорее всего, булочную.

– Проект закона: нельзя держать усопших дома.

– Вчера все пробки вылетели, наверное, стиральная машина барахлит, вот и коротит.

– По мне, есть место для живых и место для мертвых. Оставляешь покойника в доме – рискуешь испортить себе траур.

– До чего же она хороша! Уж я бы не растерялся, окажись эта штучка у меня в койке!

– У меня одно правило – слушаться сердца.

– Поедешь отдыхать этим летом?

– Когда открылись, я решил: Не буду делать дорогие гробы для кремации. Типичная ошибка дебютанта. Отец спросил: «С чего ты взял, что могила лучше печи? Если семье хочется вложить состояние в дорогущий гроб, который пойдет в огонь, это их заморочки, но запретить людям так поступать ты не вправе. Жизнь их тебе неведома, так уж будь любезен, не указывай!»

– А я вам говорю, что пенсия – начало конца.

– Со временем я понял правоту отца… Многие тратят астрономические суммы на гроб. Зачем? Понятия не имею…

– Мы едем в Бретань, к деверю.

– Это устраивают парни из города, в начале июля. Лично я люблю рыбную ловлю, никто тебе не надоедает, а рыб я выпускаю назад в реку.

– По закону на похороны отводится шесть дней.

– Он дает уроки игры на пианино. Уже три года здесь. Дылда, всегда одет, как франт, как будто собрался выступать на телевидении.

– Прах делить на части нельзя, для закона он все равно что тело.

– Добавляешь лук и тушишь грибочки в сметане. Пальчики оближешь!

– Над морем прах рассеивают только в кино, в жизни так не делают: судно движется, ветер дует, прах всплывает на поверхность. Если решил исполнить волю покойного, покупай биорастворимую урну и выбрасывай в море в километре от берега.

– Скольких детишек ты учишь Закону Божьему, господин кюре? Небось нагрузка не душит?

– С этими похоронными контрактами люди больше не желают тратить тысячи евро на семейные могилы, особенно если дети переехали в Лион или Марсель. Многие говорят: «Мы были против кремации, но теперь передумали, пускай дети пользуются деньгами, пока мы живы». Я соглашаюсь.

– У меня три венчания в июле и два в августе.

– И все-таки странно организовывать свои похороны, видеть свое имя на памятнике, стоя рядом с ним.

– Я сказал мэру, что с движением нужно что-то делать, уже сейчас ень на день не приходится, а дальше будет только хуже.

– Те, кто придумывает план собственных похорон, не горюют, не переживают свежую утрату и тратят вдвое меньше денег.

– Вот уж кто будет доволен, так это ветеринар!

– В похоронном бизнесе запрещено запрещать. И все-таки я не советую родным присутствовать на эксгумациях.

– Вы видели второй гол? Шедевр… Прямо под верхнюю стойку.

– Нужно сохранять красивый образ любимого человека. Терять близких тяжело, хоронить невесело… Хорошо, что искусство бальзамировки совершенствуется, в девяти случаях из десяти удается добиться прекрасных результатов, создать впечатление, что человек спит. Я наношу макияж, придаю коже естественный вид, одеваю, брызгаю духами или одеколоном, которым пользовался усопший.

– Не знаю, нужно взглянуть, может, дело в прокладке головки блока цилиндров. Если да, ремонт влетит в копеечку.

– Это ужас, но не ужасный ужас. Две недели назад я сорвал крыло катафалка, разбил мобильник, в доме случилась протечка… Неприятно, но не катастрофа.

– На днях Элвис открыл дверь бытовки и наткнулся на шефа, Дармонвиля, тот имел матушку Реми. Простите, господин кюре. Элвис сбежал.

– Чаще говорить людям, что любишь их, пока они живы, и больше общаться. Я сегодня радуюсь жизни больше чем раньше. На многое смотрю как бы со стороны.

– Lovemetender…

– Я не утверждаю, что нужно быть равнодушным крокодилом. Я понимаю чужую боль, но не надеваю траур. Я не был знаком с усопшим.

– Если знал человека, переживаешь сильнее.

40

Бабушка очень рано научила меня собирать звезды: поставь ночью таз с водой посреди двора – и они у твоих ног.

Я отправилась к мэтру Руо и попросила ничего больше не предпринимать. Сказала, что он, конечно же, прав, Филипп Туссен исчез, на этом и нужно остановиться. Не ворошить прошлое.

Мэтр Руо не стал мучить меня вопросами. Он позвонил адвокату Легардинье и сообщил, что клиентка хочет остановить процедуру и ей все равно, какую фамилию она сегодня носит – Трене или Туссен.

Обращаясь ко мне, люди говорят: «Виолетта» или «мадемуазель Виолетта». Возможно, слово «мадемуазель» вычеркнули из французского языка, но не на моем кладбище.

На обратном пути я прошла мимо могилы Габриэля Прюдана. Одна из моих сосен отбрасывала тень на урну с прахом Ирен Файоль. Прибежала Элиана, что-то глухо проворчала на своем собачьем языке и уселась у моих ног. Следом за ней из ниоткуда материализовались Муди Блю и Флоранс, потерлись о меня и растянулись на могильной плите. Я наклонилась, погладила зверушек по теплым мохнатым животам и спросила себя: «Интересно, это Габриэль и Ирен общаются со мной через кошек? Подают знак – как Лео, машущая с крыльца пассажирам проходящих мимо поездов?»

Я представила себе вокзал в Эксе, Ирен бежит по платформе, смотрит вслед уходящему поезду, а Габриэль сидит в кафе. Почему она не ушла от Поля Сёля, зачем вернулась домой? И почему захотела после смерти лежать рядом с ним? Воображала, что у них впереди не жизнь, а вечность? Вернется ли Жюльен Сёль, чтобы рассказать мне продолжение истории?

Все эти вопросы неизбежно переключили мои мысли на Сашу.

Появился Ноно. Спросил:

– Мечтаешь, Виолетта?

– Можно и так сказать…

– У братьев Луччини клиент.

– Кто?

– Жертва автоаварии… Кажется, в плохом состоянии.

– Ты его знал?

– Никто не знал. Документов при нем не оказалось. Неопознанный.

– Странно.

– Городские нашли его в кювете, похоже, бедняга пролежал там дня три, не меньше.

– Три дня?

– Угу… Мотоциклист.

В похоронном бюро Пьер и Поль Луччини объясняют, что ждут полицейского заключения. Через несколько часов тело отвезут в Макон. Судебный медик настаивает на вскрытии.

Обстановка напоминает съемочную площадку дешевого детектива с третьесортными артистами и неумело поставленным светом. Поль показывает мне тело погибшего. Только тело, не лицо. «Лица не осталось…» – объясняет он.

– Вообще-то, я не должен никого к нему допускать. Но на тебя запрет не распространяется. Мы никому не скажем. Думаешь, узнаешь его?

– Нет.

– Так зачем смотреть?

– Для очистки совести. Он был без шлема?

– Надел, но не застегнул.

На столе лежит обнаженный мужчина. Поль прикрыл салфетками лицо и промежность. Все тело – один сплошной кровоподтек. Впервые вижу мертвеца воочию. Обычно я имею дело с усопшими, когда они уже «упакованы», как говорит Ноно. Мне становится дурно, ноги подкашиваются, глаза заволакивает темная пелена.

41

Земля тебя скрывает, но от моего сердца спрятать не может.

Третьего января 1993 года, перед тем как уехать, мамаша Туссен дала мне брошюру. Анаис – подруга Катрин (свекровь ни разу не назвала мою дочь Леониной!), девочка из «очень хорошей семьи», мы познакомились в Альпах. Отец – врач, мать – рентгенолог. Свекровь всегда произносит слова «врач» и «адвокат» с придыханием. Они вызывают у нее такой же восторг, как у меня – плавание в Средиземном море с маской и в ластах.

Анаис была в одной лыжной группе с Лео, они вместе получили первую звезду. По счастливой случайности семья Анаис жила в Максвилле, недалеко от Нанси.

Мне сообщили, что Анаис каждый год отправляют на каникулах в Ла Клейет, что в департаменте Сона-и-Луара, и будет замечательно, если Леонина поедет с ней в июле. Родители Анаис предложили отвезти ее на своей машине, и Шанталь согласилась, даже не посоветовавшись с нами, потому что будет ужасно, если бедная малышка Катрин проведет этот жаркий месяц у железной дороги… Мадам Туссен всегда говорила о внучке жалостливым тоном, как будто свято верила, что только она может избавить ее от несчастья быть моей дочерью.

Я не стала отвечать. Не сказала, что «бедной малышке» в любое время года нравится ее жизнь в доме у переезда. Что летом мы много чем занимаемся между поездами, например, надуваем бассейн и ставим его в саду, он хоть и маленький, но купаться в нем весело, и мы смеемся. Слово «смех» не входило в лексикон родителей Филиппа.

Я сказала:

– В августе мы будем в Сормиу, а в июле Лео может поехать с подружкой – если захочет.

Они отбыли, а я открыла рекламный буклет летнего лагеря Нотр-Дам-де-Пре в Ла Клейет. «Отдыха не знает только наше серьезное отношение к делу» – под этим слоганом, на фоне голубого неба, были перечислены условия записи в лагерь. Видимо, автор буклета напрочь исключил дождь из программы. На первой странице он разместил фотографии очень красивого замка и большого озера. На следующей был представлен буфет – за столами сидели дети лет десяти, мастерская, где ребятишки учились рисовать, пляж у озера – там они купались. На снимке самого большого формата юные «курортники» сидели на пони, на цветущем лугу.

Почему все маленькие девочки мечтают прокатиться на пони?

Лично я стала их бояться после фильма «Унесенные ветром», меня меньше пугали даже прогулки на мотоцикле, когда Филипп сажал Лео себе за спину и катал вокруг дома!

Бабушка Туссен заморочила Лео голову: «Этим летом ты будешь ездить верхом на пони вместе с Анаис». Магическая фраза, заставляющая мечтать любую семилетку.

Шли месяцы, проходили мимо поезда. Леонина поняла разницу между сказкой, газетой, словарем, стихотворением и изложением. Она решала задачки: «Мне подарили тридцать франков на Рождество. Я купила свитер за десять франков и пирог за два франка, потом мама дала мне карманные деньги – пять франков. Сколько у меня осталось к Пасхе?» Моя дочь изучала Францию по карте, запомнила названия больших городов, место нашей страны в Европе и мире. Она отметила красным фломастером Марсель. Показывала фокусы и «колдовала»: заставляла исчезать все предметы. Неизменным оставался только беспорядок у нее в комнате.

Наступил день, когда Лео с гордостью предъявила мне дневник с записью: «Переведена во второй класс».

Тридцатого июля 1993 года родители Анаис заехали за моей дочерью.

Они оказались очароваельными людьми. Как будто сошли со страниц рекламного буклета. Их глаза были голубыми, как небо. Лео и Анаис жарко обнялись. Малышки смеялись, не умолкая. Я даже подумала: Со мной она так не веселится.

– Я устала и хотела бы отдохнуть…

Жюльен Сёль плохо выглядит, наверное, все дело в лампах дневного света и стенах больничной палаты гнусно-неопределенного цвета. Ноно вызвал комиссара, когда я потеряла сознание у братьев Луччини. Он считает нас любовниками и справедливо решил, что Жюль обо мне позаботится. Весельчак Ноно заблуждается: никто не поможет мне, кроме меня самой.

Комиссар выглядит встревоженным, но я в силах выговорить одно: «Я устала и хотела бы отдохнуть».

Не поверни Ирен Файоль назад с полдороги между Эксом и Марселем, чтобы перехватить на вокзале Габриэля Прюдана, Жюльен Сёль не оказался бы на моем кладбище. Если бы Жюльен Сёль не разглядел подол красного платья, выглядывающий из-под темно-синего пальто, когда я вела его утром к могиле Габриэля Прюдана, он не влез бы в мою жизнь. И не нашел бы Филиппа Туссена. А тот не получил бы письма с просьбой о разводе и ни за что не вернулся бы в Брансьон. Вот от какой малости зависит иногда наша судьба.

Я никому, даже Ноно, не сказала, что Филипп Туссен навестил меня на прошлой неделе, но Жюльен Сёль, войдя в палату, сразу приметил синяки у меня на руках. Ищейка есть ищейка! Он ничего не сказал, но посмотрел выразительно.

Случилась немыслимая вещь: выйдя из моего дома, Филипп Туссен убился на том самом месте, где погибла Рен Дюша (1961–1982), в трехстах метрах от кладбища. Кое-кто уверяет, что именно ее призрак бродит летними ночами по обочине дороги.

Видел ли ее Филипп Туссен? Почему он не застегнул шлем, если не удосужился снять его, входя и выходя? Почему при нем не оказалось документов?

Жюльен Сёль встает – ему пора. Обещает вернуться, спрашивает:

– Вам что-нибудь нужно?

Я молча качаю головой, закрываю глаза и в тысячный, может, больше, а может, и меньше раз вспоминаю.

Родители Анаис уехали не сразу – захотели поближе познакомиться. Дать девочкам время заново освоиться друг с другом.

Мы пошли к Джино, в пиццерию эльзасцев, ни разу не бывавших в Италии. Филипп Туссен остался дома, чтобы обслужить поезда в 12.14, 13.08 и 14.06. Он был не против, потому что терпеть не мог общаться с незнакомыми людьми и называл бабскими разговоры об отпуске, детях и пони.

Девочки ели пиццу с глазуньей, болтая о пони, купальниках, втором классе, первой лыжной звезде, фокусах и солнцезащитных кремах.

Родители, Анаис Армель и Жан Коссен, взяли блюдо дня. Я последовала их примеру, подумав, что платить за всех придется мне. Это самое малое, чем я могу ответить людям, бесплатно везущим Леонину в лагерь. Деньги за путевку я уже послала, так что после этого обеда могу остаться на бобах.

Эта мысль терзала меня неотступно, я спрашивала себя, как буду разбираться с банком, и подсчитывала: Три блюда дня, два детских меню плюс напитки. Помню, что сказала себе: Слава богу, что им сразу в дорогу и можно не заказывать вино. Филипп Туссен по-прежнему ничего мне не давал. Мы втроем жили на мою зарплату.

Помню еще, что Коссены спросили: «Вы такая молодая, сколько же вам было лет, когда родилась Катрин?» Эти люди не знали, что Леонину зовут Леонина. Лео размазывала желток ломтиком пиццы и смеялась.

Я сказала себе: Ну вот, она выросла и у нее появилась настоящая подруга. Мне для этого понадобилась забастовка железнодорожников, и случилось это в двадцать четыре года.

Я отвечала: «Да… нет… о… а… конечно… это восхитительно» – время от времени смотрела в голубые глаза собеседников, но не слушала их. Не могла отвести взгляд от Лео и считала: Три блюда дня плюс два детских меню плюс пять напитков.

Лео болтала и смеялась. У нее выпали два зуба, и ее улыбка напоминала клавиатуру пианино, забытого на чердаке. В тот день я заплела ей две косички – в дороге так будет удобнее.

Перед уходом из ресторана моя дочь «испарила» бумажные салфетки. Лучше бы сделала это со счетом! Я расплатилась чеком, дрожа от страха: «Умру от стыда, если не хватит денег». Вот ведь как странно: весь Мальгранж знал, что муж мне изменяет, но взгляды прохожих на Гран-Рю меня не волновали, а если станет известно, что я выписываю необеспеченные чеки, придется запереться дома.

Мы вернулись к шлагбауму. Лео села в машину Коссенов, на заднее сиденье, рядом с Анаис. Своего маленького плюшевого тудукса[53], любимого с младенчества, она незаметно спрятала в сумку – не хотела выглядеть маленькой перед Анаис.

Я дала Лео коккулин, потому что ее укачивало, а проехать предстояло сто сорок восемь километров, и положила в карман пузырек на обратную дорогу.

Армель Коссен сказала:

– Мы будем на месте ближе к вечеру, и я сразу вам позвоню.

Убирая вещи дочери, я нашла список, составленный две недели назад, чтобы ничего не забыть, складывая чемодан.

Карманные деньги, 2 купальника, 7 маечек, 7 пар трусиков, сандалии, кроссовки (сапоги для верховой езды предоставляются), защитный крем, шляпка, солнечные очки, 3 платья, 2 спортивных костюма, 2 пары шортов, 3 пары брюк, 5 футболок (простыни и полотенца предоставляются), 2 махровые простыни, 3 комикса, шампуни – «без слез» и от вшей, зубная щетка, клубничная паста, 1 теплый свитер, 1 жакет на вечер + ветровка + 1 ручка и тетрадка.

Фотоаппарат-мыльница + набор колдуньи.

Тудукс.

Около девяти вечера позвонила перевозбудившаяся Лео. Все оказалось СЛИШКОМ ХОРОШО. Она уже видела пони – «ужас какие милые!», кормила их хлебом и морковкой, «все замечательно, мамочка, комнаты такие красивые, кровати двухъярусные, Анаис будет спать внизу, я – наверху». После еды она показывала фокусы, все здорово веселились. «Воспитательницы тоже очень милые, одна очень похожа на тебя».

Я сказала, что с папой она поговорить не сможет – он поехал прокатиться.

«Люблю тебя, мамочка, целую. И папу поцелуй».

Я повесила трубку и вышла в садик. В надувном бассейне плавала на спине Барби. Вода зацвела, и я вылила ее под розовые кусты, подумав: «Наполню через неделю, когда Лео вернется».

42

Любовь – это когда встречаешь человека, который сообщает вам новости о… вас.

Жюльен Сёль забрал меня из больницы. Мы добрались до дома в полном молчании, он высадил меня и поехал в Марсель, сказав на прощание, что скоро вернется, и поцеловав мне руку. Второй раз за время знакомства.

Элиана ждала на крыльце. Элвис, Гастон и Ноно – в доме, в микроволновке стоял обед, приготовленный женой Гастона. Ноно развеселил общество, сказав, что не надеялся стать свидетелем паранормального явления – «кладбищенской сторожихи, упавшей в обморок при виде покойника!».

Я будничным тоном поинтересовалась новостями насчет личности погибшего, и мне сказали, что тело «неизвестного мотоциклиста увезли в Макон», никто его не опознал, двухколесный друг не был зарегистрирован, а серийный номер кто-то сбил. Наверняка ворованный! Полиция объявила мужчину в розыск.

Ноно показал мне газетную статью с броским названием «Проклятый поворот».

Трагический случай произошел в том самом месте, где в 1982 году погибла Рен Дюша. Мотоциклист в незастегнутом шлеме ехал на недопустимо высокой скорости и разбился. Его лицо сильно изуродовано, что затрудняет составление фоторобота.

Я разглядывала карандашный набросок. Филиппа Туссена узнать невозможно. Подпись гласит: «Мужчина, около пятидесяти пяти лет, светлая кожа, шатен, голубые глаза, рост 1,88 м, ни татуировок, ни других особых примет. Был одет в белую футболку и джинсы Levi’s, черные сапоги и черную кожаную куртку Furygan. Ни часов, ни колец, ни цепочки не обнаружено. За сведениями обращаться в ближайший комиссариат или набрать номер 17».

Кто будет его искать? Франсуаза Пелетье, кто же еще? Когда мы жили вместе, у него были любовницы, но не друзья, разве что пара приятлей-байкеров в Шарлевиле и Мальгранже. И родители. Но они умерли.

Я откладываю газету и поднимаюсь наверх, принять душ и переодеться. Открываю гардероб лето-зима и задумываюсь, что выбрать: розовое платье и плащ или все-таки черное платье. Я ведь вдова, хоть никто этого и не знает.

Я узнала Филиппа, когда мне показали его в морге. Узнала тело. А сознание потеряла от отвращения, ужас тут ни при чем. В садике он схватил меня за руки, чтобы запугать, и заразил ненавистью.

Я всегда надевала яркие вещи под темную верхнюю одежду – в насмешку над смертью. Так восточные женщины красятся под бургу[54]. Сегодня мне хочется поступить иначе: вниз – черное, наверх – розовое! Но я никогда так не поступлю из уважения к окружающим, посетителям моего кладбища, да и розового пальто у меня никогда не было…

Я возвращаюсь на кухню, осторожно обходя коробки с куклами, наливаю себе глоток портвейна и мысленно желаю себе здоровья. Выпив, отправляюсь на обход вместе с Элианой. Обследую все четыре крыла – «Лавры», «Бересклеты», «Кедры» и «Тисы» – и нахожу порядок безупречным. Начали появляться божьи коровки. Могила Жюльет Монтраше (1898–1962) изумительно красива.

Я поправляю перевернувшиеся цветочные горшки. Жозе-Луиш Фернандез поливает розы жены в компании Тутти Фрутти. Дамы Пинто и Дегранж заняты уборкой. Молча прореживают траву вокруг могил своих мужей, выдергивают несуществующие сорняки.

Мимо проходит пара, знакомая мне только внешне. Женщина иногда посещает могилу сестры, Надин Рито (1954–2007). Мы раскланиваемся.

Дождь перестал. Потеплело. Я проголодалась. Смерть Филиппа Туссена не отбила мне аппетит. Шелк розового платья ласкает ноги. Лео не придется хоронить отца. Мне тоже.

Филипп Туссен сделал свой выбор, исчезнув из моей жизни, а теперь избавил от своей смерти. Я не буду убирать могилу и украшать ее цветами. Вспоминаю, как в молодости мы занимались любовью. Тысячу лет этого не делала.

Вот и «Тисы», здесь находятся детские могилы, в основном белые. Ангелы повсюду – на памятниках, плитах, в цветах. Розовые сердечки. Плюшевые медведи, свечи и множество стихов.

Родителей сегодня нет. Они приходят после работы, в пять или шесть вечера, в основном одни и те же люди. Отупевшие. Пришибленные горем. Вусмерть пьяные. Живые мертвецы. Проходит время, жизнь берет свое, я реже вижу этих людей на моем кладбище и радуюсь. Смерть отступила от них.

Здесь есть очень старые захоронения, самым первым – полтора столетия.

Я опускаюсь на колени перед могилами:

Анаис Коссен (1986–1993)

Надеж Гардон (1985–1993)