Поменяй воду цветам Перрен Валери

59

Точную высоту дерева можно определить только после его падения.

Я убрала дневник Ирен Файоль в ящик прикроватной тумбочки и время от времени читаю избранные места о себе, но не в хронологическом порядке. В 2008–2015-м она приезжала на мое кладбище, чтобы побыть с Габриэлем. В этот период Ирен делала записи о погоде, любимом человеке, соседних могилах, цветочных горшках и… обо мне.

Жюльен заложил страницы о «даме с кладбища» цветными бумажками, как будто украсил цветами посвященные мне строчки. Я сразу вспомнила рассказ Стефана Цвейга «Письмо незнакомки».

3 января 2010

Сегодня я заметила, что смотрительница кладбища плакала…

6 октября 2009

Выходя с кладбища, я встретила смотрительницу, она улыбалась, с ней шли могильщик, собака и две кошки…

6 июля 2013

Смотрительница часто убирает могилы, хотя это не входит в ее обязанности…

28 сентября 2015

Встретила смотрительницу, она мне улыбнулась, но мыслями была далеко…

7 апреля 2011

Я только что узнала, что муж дамы с кладбища исчез…

3 сентября 2012

Дом дамы с кладбища был заперт на ключ, ставни она тоже закрыла. Я спросила у одного из могильщиков, в чем дело, и он объяснил, что на Новый год и 3 сентября смотрительница никого не хочет видеть. Помимо летнего отпуска, это единственные дни, когда она просит профсоюз прислать человека на замену.

10 августа 2013

Я покупала цветы и узнала, что дама с кладбища уехала в отпуск в Марсель. Мы могли там встречаться…

Открывая дневник на страницах, не помеченных Жюльеном, я чувствую, что вторгаюсь в комнату Ирен и шарю под матрасом. Совсем как ее сын, когда принялся разыскивать Филиппа Туссена. Я ищу Габриэля Прюдана.

Некоторые слова я разобрать не могу – почерк у Ирен такой же плохой, как на рецептах, выписанных врачом. Она писала шариковой ручкой буквы, похожие на мушиные лапки.

После ночи любви в голубой комнате Габриэль Прюдан и Ирен Файоль покинули гостиницу порознь.

Номер полагалось освободить к полудню. Габриэль позвонил портье и сказал, что останется еще на сутки. Закурил, погладил спину Ирен подушечками пальцев и объяснил – между двумя затяжками:

– Хочу, чтобы выветрился хмель, вчера много выпил, но, главное, нужно протрезветь от вас.

Ей это не понравилось. Она услышала: «Я должен избавиться от вас, прежде чем выйти отсюда…»

Ирен встала, приняла душ и оделась. Она впервые после свадьбы не ночевала дома. Габриэль заснул, даже не затушив до конца сигарету.

Ирен открыла мини-бар. Достала бутылку воды, сделала глоток, заметила, что он за ней наблюдает, надела пальто.

– Останьтесь ненадолго.

Ирен вытерла губы тыльной стороной ладони. Жест восхитил Габриэля, как и ее кожа, взгляд, волосы, собранные в конский хвост черной резинкой.

– Я уехала из дома вчера утром. Должна была доставить цветы в Экс и сразу вернуться… Мой муж наверняка уже заявил об исчезновении.

– А вам не хочется исчезнуть?

– Нет.

– Живите со мной.

– Я замужем, у меня сын.

– Разведитесь и заберите мальчика с собой. Я неплохо лажу с детьми.

– Никто не разводится по мановению волшебной палочки. Послушать вас – все совсем просто.

– Но все и правда просто.

– Я не хочу потом присутствовать на похоронах мужа. Вы оставили жену – и она умерла.

– Не будьте злюкой.

Она открыла сумочку, проверила, на месте ли ключи от машины.

– Я не злюка, а реалистка. С людьми так не расстаются. Если можете легко все бросить и начать заново в другом месте, не думая о чувствах других людей, тем хуже для вас.

– Каждый человек проживает свою жизнь.

– Нет. Нужно считаться и с жизнями окружающих.

– Знаю, знаю, я трачу жизнь, защищая их в суде.

– Защищаете. Жизнь тех, кого не знаете. Это почти… легко.

– Ну вот, мы уже упрекаем друг друга, хотя провели вместе всего одну ночь любви. Кажется, мы торопимся.

– Ранит только правда.

Он повысил голос:

– Я ненавижу правду! Нет никакой правды! Как и Бога… И то, и другое придумали люди!

Она пожала плечами:

– Меня это не удивляет.

Он послал ей опечаленный взгляд.

– Уже… Я вас уже не удивляю.

Она кивнула, улыбнулась краешком губ и не прощаясь вышла за дверь.

Ирен спустилась на первый этаж, вышла на улицу и попыталась вспомнить, где вчера оставила свой фургончик. Она искала его на прилегающих к отелю улицах, перед витринами с объявлениями о последних зимних скидках и была готова вернуться в номер и кинуться в объятия Габриэля, но тут заметила машину в глубине тупика. Припаркована она была кое-как, двумя колесами на тротуаре.

В глубине тупика. Кое-как. Да какая разница! Нужно возвращаться к Полю с Жюльеном.

В салоне было противно накурено, она открыла окна, наплевав на холод, и поехала в Марсель. Прямо домой, не заглянув в розарий.

Поль ждал ее. Когда она открыла дверь, он воскликнул: «Это ты?» Муж чуть с ума не сошел от беспокойства, но об исчезновении не заявил – знал, что это может случиться. Всегда знал. Слишком уж красивой, неразговорчивой и замкнутой она была.

Ирен попросила прощения. Сказала, что на кладбище неожиданно встретила вдовца, лишившегося всей семьи, и ей пришлось включиться, помочь, короче – взять на себя все хлопоты.

– Что значит – все?!

– Все…

Поль никогда не задавал вопросов. Считал их принадлежностью прошлого, а он жил настоящим.

– В следующий раз сразу звони мне.

– Ты ел?

– Нет.

– Где Жюльен?

– В школе.

– Ты голоден?

– Да.

– Приготовлю пасту.

– Давай.

Она улыбнулась, пошла на кухню, достала кастрюлю, налила воды и поставила ее на огонь, добавив соль и специи.

Ирен действовала «на автопилоте» и вспоминала спагетти, которые они с Габриэлем ели накануне, прежде чем заняться любовью.

Поль подошел, прислонился к ней, поцеловал в затылок.

Она закрыла глаза.

60

Воспоминание не умирает, оно просто засыпает.

Июнь 1996, Женевьева Маньян

Парижанки приехали на минивэне с чемоданами, теплыми одеялами, циновками, платьями в цветочек, «рвотными» пакетами и радостными воплями. Они тараторили, кудахтали, пищали, визжали, им было от шести до девяти лет. Некоторых я знала – видела год назад. Четверых привезут позже на машине, двух из Кале и двух из Нанси.

Я никогда не любила девчонок, они напоминали мне сестер, которых я не выносила. Слава богу, что у меня родились два крепких мальчика. Они орут и дерутся, но не плачут.

Математика мне никогда не давалась. Как, впрочем, и другие предметы. Но я знаю, что такое коэффициент вероятности – сволочная жизнь научила, вбила в башку. Чем больше число, тем вероятней, что событие произойдет. Но там число было крошечным. Дыра на триста душ, где я два года работала на подмене.

Увидев, как она вышла из машины, бледненькая от усталости – наверное, укачало в дороге, – я сразу подумала о сходстве, а не о вероятности, будь она трижды неладна. Я сказала себе: «Ты ненормальная, старушка. Видишь зло повсюду».

Я ушла на кухню, чтобы спечь малышне блинчики. Девочки устроились за столами, на которых стояли кувшинчики с водой и гренадиновый сироп. Они радостно захлопали в ладоши, когда я внесла гору блинчиков с сахаром, и мгновенно их слопали.

Когда директриса устроила перекличку и малышка, услышав свою фамилию, ответила: «Здесь!» – я чуть не упала в обморок. Та самая фамилия…

Одна из воспитательниц налила стакан холодной воды и подала мне со словами: «Жара замучила, да, Женевьева?» «Наверное…» – ответила я.

В этот момент мне стало ясно, что дьявол существует. Я всегда знала, что Бог – дурацкая выдумка. Но не дьявол. В тот день я была готова снять перед ним шляпу, которой, впрочем, у меня никогда не было. В нашем кругу редко носили шляпы.

«Шляпы – это для буржуа…» – приговаривала моя мать между двумя оплеухами.

Девчонка походила на отца как две капли воды. Я смотрела, как она поглощает блинчики, и вспоминала вкус крови во рту во время последнего свидания с ее папашей. Мы не виделись три года, но я все время о нем думала. Бывало, просыпалась ночью вся в поту и чувствовала тоску и желание отомстить, причинить ему боль.

После полдника дети вышли размять ноги, а я убрала столы и открыла окна, чтобы впустить свежий воздух. Она бегала и играла с остальными, девчонки радостно перекликались, смеялись, визжали. Я с ужасом подумала, что не продержусь целую неделю. Семь дней, с утра до вечера, видеть его в ней! Наверное, стоило сказаться больной, но мне была очень нужна эта работа, на заработанные летом деньги мы жили весь год. Нанимая нас, директриса всех предупредила: в июле и августе отсутствовать на работе могут разве что умирающие! Чертова старая ханжа!

Я дошла до того, что подумывала толкнуть девчонку, пусть свалится с лестницы и сломает ногу, тогда ее сразу увезут. Возвращаем отправителю и делаем приписку: «Примите с моими худшими воспоминаниями…»

Я приготовила еду. Салат из помидоров, рыбу в панировке, плов и кремы на десерт. Накрыла столы на двадцать девять человек. Фонтанель пришел помочь, сказал:

– Ты не в форме, толстуха.

Я ответила: «Заткнись!» – чем очень его рассмешила.

Он высунулся в окно и пялился на воспитательниц, пока ребятишки играли в Раз, два, три – солнце[73].

Раз, два, три – солнце…

61

Мы знаем, что ты сегодня была бы с нами, не будь небо так далеко.

Когда мы в августе 1997-го поселились на кладбище, Саши там уже не было. Дверь дома он по привычке оставил открытой. На столе в кухне лежали ключи и записка. Саша поздравлял нас с приездом и объяснял, где находятся электрический счетчик, лампочки и запасные предохранители.

Чайные коробки исчезли. В доме сделали генеральную уборку, но выглядел он печально, словно без Саши потерял душу. Как девушка, покинутая первым в жизни возлюбленным. Я впервые увидела комнату на втором этаже: она была пуста.

Огород поливали накануне.

Вечером нас навестил главный инженер мэрии, он хотел убедиться, что мы удобно устроились и всем довольны.

Поначалу часто заглядывали люди, нуждавшиеся в Сашиных волшебных руках. Он уехал, ни с кем не простившись, и многие об этом сожалели.

Звонят церковные колокола. Похорон в воскресенье не бывает, только месса, чтобы призвать к порядку живых.

По заведенному порядку в полдень по воскресеньям со мной завтракает Элвис. Он приносит двойные заварные пирожные с ванильным кремом, а я готовлю пенне[74] с грибами, которые посыпаю свежей петрушкой. Вкуснотища! А еще мы едим сезонные овощи с моего огорода – помидоры, редиску или салат из зеленой фасоли.

Элвис очень немногословен. Меня это вполне устраивает – не приходится искать темы для разговора. Элвис тоже не знал своих родителей, до двенадцати лет жил в маконском интернате, потом попал на ферму рядом с Брансьон-ан-Шалоном. Сегодня ее не существует, а все члены семьи умерли и похоронены на моем кладбище. Элвис никогда даже близко к склепу не подходит. Он до сих пор боится отца – Эмильена Фурье (1909–1983), мерзавца, колотившего всех, кто имел несчастье оказаться рядом с ним. Элвис не раз говорил, что не хочет «лежать вместе с ними», и я пообещала за этим проследить. Конечно, если он умрет первым. Мне в голову пришла отличная идея – я уговорила его заключить договор с фирмой братьев Луччини на индивидуальную могилу с фотографией Пресли на памятнике и словами Always in my mind, выбитыми золотыми буквами. Наш Элвис похож на ребенка, как многие мальчишки, не знавшие материнской ласки, и тем не менее он скоро выйдет на пенсию.

Мы с Ноно занимаемся его счетами и заполняем официальные бумаги. Настоящее имя Элвиса – Эрик Дельпьер, но никто его так не называет. Думаю, ни один обитатель Брансьона понятия не имеет, кто он такой на самом деле. Элвис всегда жил под псевдонимом, а в американского гения влюбился в восемь лет. Есть люди, принимающие ту или иную веру, Эрик Дельпьер принял Элвиса, чьи песни стали его молитвами. Отец Седрик читает «Отче наш», а Элвис – «Love me Tender». Насколько мы с Ноно знаем, возлюбленных у нашего друга никогда не было.

Я открыла шкафчик для специй, чтобы достать лавровый лист, и нашла Сашино письмо – между оливковым маслом и бальзамическим уксусом. Я повсюду раскладываю письма, чтобы забыть о них, а потом «случайно» найти и возликовать. Это письмо датировано мартом 1997 года.

Дорогая Виолетта!

Мой сад выглядит грустнее моего кладбища. Дни проходят один за другим, похожие на маленькие похороны.

Что мне сделать, чтобы снова тебя увидеть? Хочешь, я организую похищение из домика у переезда?

Два воскресенья в месяц – не бог весть какая тяжелая ноша, разве нет?

Ну почему ты его слушаешься? Разве не знаешь, что иногда следует проявлять непокорность? Кто займется моими новыми помидорами?

Вчера приходила мадам Гордон – бедняжку совсем замучил опоясывающий лишай. Покидала она мой дом с улыбкой. Эта милая женщина спросила: «Как я могу вас отблагодарить?» – и я едва не попросил: «Привезите ко мне Виолетту!»

Сейчас я готовлю морковную рассаду. Поставлю торфяные горшочки в гостиной, рядом с чайными коробками, за стеклом. Тепло поспособствует росту. Ничто не сравнится с прямыми солнечными лучами. Жалко, что в доме нет камина… Потому и Пер-Ноэль ко мне не заглядывает. Когда морковка взойдет, я перенесу рассаду в теплицу. Репчатый лук, лук-шалот и фасоль можешь высаживать сразу в землю. Но только не морковь. Никогда не забывай о «холодных святых»[75] – 11, 12 и 13 мая каждого года. В эти дни все решается, эти дни нужно посвящать пересадке. Теоретически. Если хочешь уберечь молодую поросль, закрывай на ночь горшками и тонкой пленкой.

Приезжай скорее. Не уподобляйся Пер-Ноэлю.

Твой верный друг,

Саша».

Элвис стучит в дверь и, не дождавшись ответа, входит, неся в руках пирожные, завернутые в белую бумагу. Я складываю Сашино письмо и возвращаю его на прежнее место, чтобы забыть и снова «случайно» наткнуться на него.

– У тебя все в порядке, Элвис?

– Тебя кое-кто ищет, Виолетта. Она сказала: «Я ищу жену Филиппа Туссена».

Кровь застывает у меня в жилах. За Элвисом следует тень. Она входит. Смотрит на меня, не говоря ни слова. Обводит взглядом комнату и возвращается ко мне. Я вижу, что она плакала, хотя это было много дней назад.

Элвис щелчком подзывает Элиану и ведет ее на улицу, как будто хочет защитить от тяжелого разговора. Собака с радостью следует за ним – она привыкла к долгим прогулкам с Элвисом.

Мы остаемся вдвоем.

– Вы знаете, кто я?

– Да. Франсуаза Пелетье.

– Вы понимаете, зачем я пришла?

– Нет.

Она делает глубокий вдох, чтобы сдержать слезы.

– Вы виделись с Филиппом в тот день?

– Да.

Она держит удар.

– Для чего он приезжал?

– Хотел вернуть письмо.

Ей становится нехорошо – она бледнеет, на лбу выступает испарина, но остается неподвижной, только темно-синие глаза мечут молнии. Пальцы сжимаются в кулаки, ногти до крови ранят ладони.

– Садитесь.

Она благодарно улыбается, берет стул. Я наливаю ей большой стакан воды.

– Что за письмо?

– Я послала в Брон просьбу о разводе.

Ответ, судя по всему, приносит ей облегчение.

– Он даже слышать о вас не хотел.

– Я тоже.

– Он говорил, что стал психом из-за вас, ненавидел это место и кладбище.

– …

– Почему вы остались здесь, когда он исчез? Почему не переехали? Не начали жизнь сначала?

– …

– Вы красивая женщина.

– …

Франсуаза Пелетье залпом допивает воду. Она сильно дрожит. Смерть близкого человека замедляет движения оставшегося или оставшейся. Каждое движение замедленно. Я снова наполняю ее стакан. Она вымученно улыбается.

– Я впервые увидела Филиппа в 1970-м, в Шарлевиль-Мезьере. Это был день его причастия. Ему было двенадцать, мне – девятнадцать. Он был в белом стихаре, с деревянным крестиком на шее. Никто не выглядел в этом «наряде» хуже него. Помню, что сказала себе: На кого он точно не похож, так это на мальчика из хора. Скорее уж на хулигана, который распивает церковное вино и курит украдкой. Я тогда только обручилась с Люком Пелетье, братом Шанталь Туссен, матери Филиппа. Он настоял, чтобы мы пошли на утреннюю службу и пообедали с Туссенами. Он не любил сестру и зятя, называл их «занозами в заднице», но обожал племянника. День получился скучный. Филипп открыл все подарки, и в три часа мы уехали. Мамаша Туссен смотрела на меня неласково – не одобряла брата, выбравшего «молоденькую». Люк был старше на тридцать лет.

В том же году мы поженились в Лионе, и Туссены приехали на свадьбу, но чувствовали себя неловко. Филипп допивал за взрослыми и так надрался, что перед началом танцев поцеловал меня в губы, взревев: «Я люблю тебя, тетка!» Гости очень развесились. Остаток вечера он провел в обнимку с унитазом, а мать охраняла дверь и приговаривала: «Бедный мой мальчик, уже неделю мучается несварением!» Она всегда его защищала, что бы он ни натворил. Меня Филипп забавлял, я находила его очень смазливым.

Поженившись, мы с Люком открыли в Броне гараж. Сначала делали техосмотр и мелкий ремонт, меняли масло, красили, потом стали концессионерами. Дела шли отлично, работали много, но не убивались. Никогда. Два года спустя Люк пригласил «малыша Филиппа» – так он называл племянника – провести у нас летние каникулы. Мы жили в дачном доме, в двадцати минутах езды от гаража. Филиппу исполнилось четырнадцать, и Люк подарил ему мотоцикл с объемом двигателя 50 см ³. Мальчик расплакался от радости, а Люк поссорился с сестрой. Шанталь орала на него по телефону, обзывала по-всякому за то, что не посоветовался с ней и подвергает жизнь «мальчика» опасности, хочет, чтобы Филипп убился. Закончила она коронным оскорблением: «Ничтожество! Ты даже ребенка не сумел сделать жене!» Она била по больному месту: женщины Люка от него не беременели.

Это был последний разговор брата и сестры, но Филипп приезжал к нам каждое лето, несмотря на недовольство родителей. Приезжал и не хотел уезжать. Говорил, что хочет жить с ними, умолял не прогонять его, но Люк терпеливо объяснял, что это невозможно, что, если он согласится, подпишет себе смертный приговор, сестра его убьет. Филипп был милый парень, своенравный, но милый. Люк перенес на племянника нерастраченные отцовские чувства, я тоже хорошо с ним ладила. Общалась с ним как с ребенком, а он злился, кричал: «Я уже не маленький мальчик!»

В лето своего семнадцатилетия Филипп поехал с нами в Бьо, это рядом с Каннами. Мы сняли дом с видом на море и каждый день проводили на пляже. Уходили рано утром, завтракали в соломенной хижине и возвращались вечером. Филипп заводил интрижки с девушками, иногда одна из них присоединялась к нам на пляже и оставалась на целый день. Филипп целовался с подружкой на полотенце, не обращая внимания на окружающих. Меня поражали его зрелость и какая-то отвязная беззаботность. Он вечно делал вид, что ему наплевать на весь мир, каждый вечер отправлялся на танцы и возвращался среди ночи. Филипп подолгу принимал душ, брал дядины бритвы, не закрывал тюбик с зубной пастой, бросал банные полотенца на пол. Люк был аккуратист и раздражался. Но не только. Филипп его забавлял, а я, не говоря ни слова, стирала белье мальчишки, в некоторой степени заменявшего нам сына. Филипп привносил в нашу жизнь молодость и беззаботность, веселье и радость. Я была старше на семь лет, но разница в возрасте имеет значение первые двадцать лет. Со временем разница стирается, планеты сближаются, начинаешь любить одни и те же фильмы, сериалы и музыку. Смеешься над одними и теми же шутками.

В Бьо у меня случился романчик с барменом – не оригинальный, не опасный. Мы с Люком любили друг друга. Всегда. До безумия. Он часто говорил: «Я – старый идиот. Если хочешь, развлекайся с молодыми, но так, чтобы я не знал. И смотри не влюбись, этого я не перенесу». Теперь я понимаю, нет – знаю точно, что, толкая меня в объятия других мужчин, Люк надеялся, что я забеременею. О да, подсознательно, но он надеялся однажды услышать хорошую новость о «кенгуренке в сумке». Люк дал бы ему свою фамилию и был бы счастлив. Ну так вот, тем летом мы устроили праздник, позвали человек двадцать гостей, все много выпили, расслабились, и Филипп застал меня с любовником в бассейне. Никогда не забуду его взгляд. Он выражал изумление и вожделение. Филипп почему-то был рад случившемуся. Думаю, в ту ночь он впервые увидел во мне женщину. То есть дичь. Филипп был опасным хищником, а его красота могла совратить с пути истинного даже святую. Вы ведь понимаете? Конечно, понимаете… еще бы вам не понимать…

Он не наябедничал на меня Люку, но, сталкиваясь со мной в доме, многозначительно улыбался, мол, «мы – сообщники». Мне хотелось надавать ему пощечин, а он едва не лопался от самодовольства. Мы больше не смеялись, я с трудом выносила его присутствие, запах его одеколона, нарочитую неаккуратность, шум, который он специально поднимал в пять утра. Если я высказывала недовольство, Люк говорил: «Будь добра с малышом, мать достает его весь год, так пусть хоть с нами чувствует себя свободным!» За едой, стоило Люку отвернуться, Филипп ухмылялся. Я опускала глаза, чувствуя его дерзкий взгляд.

В последний вечер он вернулся раньше обычного. Один. Я была на террасе, дремала в шезлонге. Филипп подкрался и поцеловал меня в губы. Я проснулась, дернулась, отхлестала его по щекам и прошипела: «Слушай внимательно, сопляк, сделаешь так еще раз, ноги твоей в нашем доме не будет!» Он молча ушел спать, а на следующий день мы проводили его на вокзал. Он сел в поезд Шарлевиль – Мезьер, обняв на прощание дядю с тетей. Я не нуждалась в таком проявлении чувств, но у меня не осталось выбора – рядом стоял Люк. Я поразилась наглости и самообладанию мальчишки, а он ухмыльнулся, закинул рюкзак на плечо и посмотрел мне в глаза: «Я тебя поимел!» – вот что он хотел сказать.

Мы с Люком вернулись в Брон, начали работать, и все как будто забылось. Следующей весной Филипп позвонил и сообщил, что летом не приедет, будет праздновать восемнадцатилетие в Испании, с друзьями. Скажу вам честно – я почувствовала облегчение. Не придется испытывать неловкость, избегать его взглядов и неуместных жестов. Люк расстроился, но сказал: «Это нормально. Конечно, ему интереснее с ровесниками…» Мы поехали в Бьо, провели месяц на море, общались с друзьями, но Люк скучал по Филиппу. Он часто жаловался: «В доме слишком чисто и тихо!» Мой муж был очень привязан к племяннику, но тосковал он по собственному ребенку. На обратном пути я решилась и предложила ему взять ребенка из детского дома. Он сразу отказался. Потому что долго об этом размышлял. «Нам очень хорошо вдвоем…»

В следующем январе умерла моя свекровь. Мы поехали на похороны, где, несмотря на печальные обстоятельства, брат и сестра не обмолвились ни единым словом. Мы не виделись с Филиппом полтора года. Он очень изменился, перерос Люка на целую голову. Всю церемонию он делал вид, что не замечает меня. В самом конце, когда Люк пошел проститься с родственниками, Филипп прижал меня к дверце машины и с высоты своего роста – метр восемьдесят восемь! – произнес: «Надо же, тетечка, ты, оказывается, здесь…» – поцеловал в губы и шепнул: «До следующего лета!»

И оно наступило. Лето его двадцатилетия. Я не стала ждать и, не дав ему войти в комнату, встала на цыпочки, схватила за шею и сдавила что было сил. «Предупреждаю, – сказала я, – хочешь нормально провести каникулы, кончай выдрючиваться! Не подходи ко мне, не смотри в мою сторону, забудь об идиотских намеках – и все будет хорошо». Он посмотрел на меня сверху вниз и ответил с иронией в голосе: «Ладно, тетушка, обещаю держаться в рамочках…»

С этого момента я перестала для него существовать. Он был вежлив: добрый день, спокойной ночи, спасибо, до скорого, – к этому свелось наше общение. Утром мы вместе отправлялись на пляж, он – на заднем сиденье, Люк за рулем, я рядом с ним. Филипп всегда выходил из дома поздно, разбрасывал вещи по дому, подружки навещали его по ночам, являлись на пляж, и он уходил за скалу, чтобы заняться любовью. Девушки трясли сиськами и хихикали, очень веселя Люка. Филипп был очень красив, этакий загорелый кудрявый ангел, высокий, мускулистый, изящный. Его хотел весь «женский состав» и некоторые мужчины, а кто не возбуждался, тот завидовал. Это делало Филиппа самоуверенным. Люк иногда шептал мне на ухо: «Моя сестра точно изменяла Туссену, двое столь жутких особей не могли произвести на свет такого чудесного ребенка!» Я хохотала – Люк всегда умел рассмешить меня. Моя жизнь с ним была по-настоящему счастливой, он избаловал меня любовью. Мы были лучшими друзьями, и я даже мысли о расставании не допускала. Я бы этого не пережила. Люк был мне другом, отцом, братом. Бурные ночи остались в прошлом, но это не имело значения, я время от времени «подкармливалась» на стороне.

Я знаю, о чем вы думаете: Ну и когда же Филипп ее получил?

Франсуаза долго молчала. Стряхнула тыльной стороной ладони невидимое пятнышко с джинсов. Время остановилось. Мы одни, сидим лицом к лицу и не произносим ни слова. Как будто Филипп сменил одеколон. Как будто Франсуаза привела ко мне на кухню незнакомца.

– Мы с Люком устроили вечеринку по случаю двадцатилетия Филиппа. Пришли его друзья. Гремела музыка, рядом с маленьким бассейном стоял стол со спиртным и закусками. Все танцевали, и я, сама не знаю зачем, начала заигрывать с Роланом, юным кретином, с которым Филипп проводил много времени. Мы отошли в сторонку, чтобы поцеловаться, и вернулись к именинному торту и подаркам. Филипп бросил на меня злобный взгляд, и я испугалась скандала, но он задул двадцать свечей, и Люк сразу выкатил подарок, обвязанный красной лентой: серый мотоцикл Honda СВ100 и чек на тысячу франков в конверте, прикрепленный скотчем к шлему. Они обнялись, похлопали друг друга по спине, выпили шампанского под радостно-изумленные крики гостей. Филипп делал вид, что совершенно успокоился. Он улыбался. Острил, но я слишком хорошо его знала, чтобы поверить его поведению. Снова включили музыку, танцы продолжились, и Ролан направился ко мне, но Филипп поймал его за плечо и что-то прошептал на ухо. Тот ответил: «Ты это серьезно, мужик?» – и они замахали кулаками. Люк к этому времени уже лег, но, услышав шум скандала, прибежал на выручку любимому племяннику и пинками под зад выгнал Ролана из дома. Когда речь заходила о Филиппе, Люк реагировал, как Шанталь, то есть обвинял других. На вопрос «Что случилось?» сильно пьяный Филипп прорычал: «Ролан охотится на моей территории… а моя территория – только моя!!!»

Праздник продолжился, как будто ничего не случилось. Я в ту ночь не спала. Филипп раздел подружку прямо под окном нашей спальни, и они предались любовным утехам. Девица стонала, Филипп произносил скабрезности, предназначенные для моих ушей. Он говорил громко – так, чтобы слышала я, но не Люк. Филипп знал, что дядя принимает снотворное, а я лежу рядом, с открытыми глазами, и все слышу. Он мстил мне. Все следующие дни мы его практически не видели. Он с утра до вечера катался на мотоцикле, не приходил даже на пляж. Его полотенце оставалось сухим и нетронутым. Мне то и дело снилось, что он подходит, ложится сверху, я начинала задыхаться и просыпалась.

Дней через десять после дня рождения Филипп неожиданно пришел к морю. Я в этот момент плавала и была далеко от берега. Он чмокнул Люка, сел рядом. Люк махнул рукой в мою сторону, и Филипп разделся, вошел в воду и поплыл быстрым красивым кролем. Я не могла сбежать, как загнанная в угол крыса. Филипп приближался, и я запаниковала, не могла плыть и кружила на одном месте. Не знаю почему, но я решила, что он собрался меня утопить. Я разрыдалась, начала кричать, но никто не мог меня услышать, я была за буйками. Через несколько минут Филипп оказался рядом, сразу понял, что я не в себе, и попытался помочь, но я отбивалась, орала: «Не смей ко мне прикасаться!» Тогда он залепил мне пощечину, силой взвалил себе на спину и поплыл к буйку. Я колотила его, он отбивался, и мы все-таки добрались. Я уцепилась за буек, он тоже – ему нужно было отдышаться. «Успокойся! – приказал он. – Отдышись и плыви к берегу!» Я крикнула: «Не трогай меня!» – «Я не могу к тебе прикоснуться, а все мои дружки могут, так, что ли?!» – «Ты мой племянник!» – «Нет, я племянник Люка». – «Ты – избалованный мальчишка!» – «Я люблю тебя!» – «Прекрати, заткнись!» – «Никогда!» Я замерзла, у меня начали стучать зубы. Посмотрела на Люка, почувствовала, что должна немедленно оказаться в его надежных объятиях, и попросила Филиппа помочь мне добраться до берега. Он снова подставил спину, и я обняла его за шею. Филипп поплыл брассом, напрягая мышцы спины, но я чувствовала лишь страх и отвращение.

Два следующих лета мы с Люком провели в Марокко и Филиппа не видели, но он иногда звонил, а почти через три года после случая на пляже, в мае, приехал навестить нас на подаренной Люком «Хонде». С ним была очередная подружка. Филипп снял шлем, я встретилась с ним взглядом, он улыбнулся, и тут… Никогда не забуду, как сказала себе: Я его люблю. Погода в тот день выдалась замечательная, и мы поужинали в саду. Долго разговаривали – обо всем и ни о чем. Девушка – забыла ее имя – была совсем молоденькая и очень застенчивая. Люк как ребенок радовался новой встрече с племянником. Филипп давно закончил школу и теперь работал – время от времени и кое-как. Я обомлела, когда муж сказал: «Давай-ка я обучу тебя нашему делу, а потом будешь работать в гараже». Я никогда не верила в Бога, не ходила в воскресную школу, но тем вечером молилась: Господь всемогущий и милосердный, прошу, сделай так, чтобы Филипп никогда не работал с нами! Я почувствовала его взгляд. Он ответил дяде: «Позволь я обсужу это с отцом, иначе он обидится, и тогда… Сам понимаешь». Мы ушли к себе, легли, но я так и не заснула. На следующий день был выходной. Филипп с подружкой встали поздно, практически перед обедом. После еды Люк прилег отдохнуть, мы с малышкой смотрели телевизор, а Филипп уехал проветриться на мотоцикле.

Я делала все возможное, чтобы не оставаться с ним наедине, но, когда наступил час аперитива, пришлось спуститься в подвал за бутылкой шампанского. Я сразу узнала запах – Филипп меня подловил. Он сказал: «Я не буду работать в вашем гараже, но сегодня в полночь ты выйдешь в сад, сядешь на стенку и будешь ждать». Я открыла было рот, но он бросил: «Не бойся, я тебя не трону», – и ушел. Я взяла бутылку и вернулась за стол. Филипп появился через пять минут, притворившись, что пришел с улицы. Я не понимала, чего он от меня ждет. В глубине сада стоял деревянный сарай, за ним – старая низкая каменная стенка. Подростком Филипп тренировал на ней выкрутасы на доске. Люк называл ее «стеной Филиппа»: «Нужно украсить стену Филиппа цветочными ящиками», «Давай-ка подкрасим стену Филиппа», «Вчера ангорский красавец лежал на стене Филиппа…»

Вечер прошел как в тумане, я много пила и не пьянела. В одиннадцать все пошли спать. Филипп бросил на меня короткий взгляд и обратился к Люку: «Дядечка, я сегодня разговаривал с родителями, хотел посоветоваться насчет гаража… Они устроили истерику, так что, извини, поработать вместе не получится…» – «Ничего страшного, мой мальчик, не переживай».

Я легла, открыла книгу. Люк быстро уснул, а я мучилась, ворочалась, сердце колотилось все быстрее. В доме царила тишина. В 23.55 я надела пальто и пошла в сад. Было очень темно. Я сидела на стенке и вздрагивала от каждого звука. Боялась, что Люк проснется и отправится меня искать. Не знаю, сколько прошло времени. Я не шевелилась, парализованная страхом. Ничего не происходило. Я думала: Если уйду, Филипп передумает. Явится в гараж и скажет Люку, что согласен работать с ним… В этом случае мне останется одно – уйти, уехать, сбежать. Развестись с Люком, ничего не объясняя. Узнай он, что обожаемый племянник возжелал его жену, умер бы от огорчения. Я не могла «убить» мужа своей любовью к другому мужчине.

Наконец появился Филипп с подружкой. Он приказал девушке: «Молчи и подчиняйся!» У девушки были завязаны глаза, он вел ее за руку. В другой руке он держал фонарь, которым он светил в мою сторону, так что я различала только силуэты. Филипп прислонил малышку спиной к дереву, положил фонарь на землю, и я оказалась в световой ловушке. Он сказал: «Я хочу видеть твое лицо». Девушка думала, что он обращается к ней, она выполняла все его указания, не зная, что я совсем рядом. Они занимались любовью, и я чувствовала, что он смотрит на меня. В какой-то момент Филипп произнес: «Ближе, ближе, ближе», – и я подошла на ватных ногах. Она по-прежнему стояла спиной ко мне, а Филипп – лицом, я чувствовала запах их тел. «Да, вот так, смотри, как я люблю тебя!» Никогда не забуду взгляд Филиппа, его несчастную улыбку, движения его тела. Победу надо мной.

Я вернулась в спальню, легла, прижалась к Люку. Остаток ночи мне снился Филипп. В следующие ночи тоже. Утром Филипп и девушка уехали. Я не вышла проститься – сослалась на мигрень и осталась в постели.

Встала, услышав удаляющееся рычание мотора, поклялась никогда больше с ним не встречаться, но думала о нем. Часто. Следующим летом мы с Люком уехали на Сейшелы. Я сказала, что хочу еще раз пережить медовый месяц.