Черные вороны 10. Нечестивцы Соболева Ульяна

Глава 18. Макс

Я покинул дом Андрея, даже не попрощавшись с ним. А по сути, прошёл сквозь толпу, собравшуюся в огромной зале, и выскочил на воздух. Мыслям было слишком тесно в голове.

А сердцу в груди. Оно колотилось как бешенное, не понимая, отказываясь принять, что это всё. Конец, чёрт побери!

Можно заставить женщину принадлежать тебе физически, но нельзя заставить её отдать тебе душу. Слишком поздно я это понял. Какие-то жалкие минуты назад, показавшиеся теперь целой вечностью.

«Я больше не люблю тебя… понимаешь? Я не вернусь, потому что больше тебя не люблю!» Слова, пульсирующие в висках назойливым, монотонным набатом, вызвали очередную волну боли, которую хотелось выдрать когтями изнутри, вместе с душой, которая корчилась в предсмертных судорогах. Оказывается, у Зверя была душа. Я хотел бы выдрать её к чертям собачьим и растоптать, чтобы никогда больше не питалась ложными надеждами. Чтобы перестать чувствовать эту бесконечную изматывающую агонию, безжалостно сжимавшую горло и не дававшую вздохнуть. Эта боль убивала, но не могла убить окончательно. И оттого бесновалась всё больше, добираясь ледяными лапами до лёгких, до сердца, замораживая его, чтобы оно остановилось наконец, перестало качать кровь. Моя девочка больше не моя. Я потерял право называть её своей.

Мне не хватило сил крикнуть в ответ, что я люблю. И всегда буду любить. Сколько бы времени ни прошло. Ещё не одну проклятую бесконечность я буду подыхать от всепоглощающей любви к ней.

«Ты никогда не изменишься. А я изменилась, и ты этого не видишь или не хочешь видеть. Я не вернусь к тебе. Хотя бы потому, что ты даже не понимаешь, почему это происходит». Верно, малыш, мне до сих пор трудно понять, почему это произошло. Почему сейчас я стою над пропастью, и от последнего шага с обрыва вниз, в бездну меня сейчас удерживает именно это непонимание.

"Пожалуйста, пойми — нет, это нет. Не надо. Я возненавижу себя. Возненавижу, понимаешь? Отпусти…прошу тебя".

И я отступил. Несмотря на то, что до боли хотелось прижать к себе сильнее, впиваясь в манящие губы, лаская руками такое горячее, податливое, до боли желанное тело. Но я просто не смог поступить иначе. Я знал — она бы уступила снова, если бы я захотел. Как всегда. Только мне мало тела! С ней этого ничтожно мало! Я не желал, чтобы она ненавидела себя так же сильно, как меня. Ей есть ради кого жить, любить эту жизнь. И это не только дети, вашу мать!

«Я не могу спокойно дышать, не зная, жив ли Денис…»Тогда я стиснул зубы, отворачиваясь к окну, лишь бы не видеть этих умоляющих глаз, чувствуя, как вырываются наружу клыки от желания схватить её за плечи и тряхнуть, со всей силы. Выкрикнуть в лицо, что она не должна спрашивать меня об этом недоноске. Что у нас есть проблемы важнее. Те, что касаются нас. Нашей семьи. Но Дарина уже не считала нас семьёй. Мы перестали быть одним целым для неё. Точнее, Я перестал быть частью этого целого.

И сердце, которое раньше стучало для нас двоих, замерло в ожидании ответа, когда я спросил, видит ли она себя с тем охранником, наивно ожидая, что она будет отрицать.

Но ответ был положительным, мать её! Уже нашла мне замену. Того, с кем представляла себя рядом. С ним, а не со мной.

«ДА!» Одно слово. Как единственный выстрел. Прямо в сердце. Оказывается, для того, чтобы убить кого-то, не нужно брать в руки оружия. Оказывается, для этого достаточно двух грёбаных букв. И жертва будет мучиться в агонии боли.

Тело оцепенело моментально. А лёд отчуждения, который долгое время сковывал его изнутри, потушил те самые жалкие угольки надежды, заморозил горло и язык, лишив возможности достойно ответить.

Я сидел в машине перед собственным домом очень долгое время. Не знаю точно, сколько. Не следил. Но, вероятно, всё же не меньше нескольких часов. Когда я решил спуститься в подвал, на улице окончательно стемнело. Заходил в дом абсолютно опустошённый. Уже без каких-либо мыслей. Да, и как может думать тот, кого убили пять-шесть часов назад?! И я тоже шёл убивать. Нет, это не месть моей убийце. Просто лучше сдохнуть самому и забрать с собой этого подонка, чем позволить ЕЙ принадлежать другому.

Парень выглядел неважно. Настолько неважно, насколько можно выглядеть после ежедневных истязаний и голодовки. Я склонил голову, наблюдая за ним. Денис попробовал открыть глаза и сразу закрыл их. Такой слабый, почти немощный. Только бессердечный ублюдок стал бы издеваться над столь слабым соперником. Но ведь я — Зверь. От меня ждут именно этого. Общепризнанный поддонок и подлец. А моё сердце…Оно не так давно перестало биться. Насовсем.

Подошёл к нему вплотную и приподнял остриём кинжала его подбородок:

— Здравствуй, Дениска? Скучал по Зверю, малыш?

Он заорал от неожиданности настолько громко, насколько ему позволяли ослабевшие связки. Скорее догадался по движению разбитых и потрескавшихся губ, чем услышал.

— Пришёл убить меня — убивай…

Долбаный ублюдок. Подыхает, а всё туда же — играет в гордость. Меньше всего я хотел убить его так быстро. Подонок недостаточно намучился, на мой взгляд. Улыбнулся, глядя в узкие щёлки глаз, полыхающие ненавистью:

— А ты уверен, что хочешь снова разозлить меня, Дениска?

Я прочертил ножом линию от правой скулы до левого виска. Его вопли странным образом успокаивали. О да, парень, я знаю, не понаслышке, что такое быть на волосок от смерти. В воздухе запахло его кровью. Аромат смешивался с запахом пота, нечистот и сырости подвала. Но сейчас он был для меня всё равно одним из лучших. Сейчас я мог бы просто кромсать всё его тело на тонкие полоски, наслаждаясь видом алой крови, упиваясь слабостью врага. Того, о ком ОНА смогла просить… О ком она думала.

Дал возможность ему ответить, чтобы услышать разочаровывающее:

— Да.

Склонил голову на бок, наблюдая, как кровь стекает по его лицу, и капает на грязный пол.

— Подумай хорошенько, Дениска…Я ведь могу не просто тебя убить. Я могу тебя мучить…Снова и снова. Например, — подошёл в столу и взял биту, — изувечить тебя…Хотя… — я положил биту обратно, — это уже было, и мне самому уже не так интересно. Дениска, малыш, а что, если отдать тебя на потеху кому-нибудь из моих парней?

Наконец-то в обречённых глазах свыкшегося со скорой смертью подонка промелькнул страх. Самый настоящий. Как и любой мужчина, он не мог не испугаться такой перспективы.

— Они долгое время не видели женщин. Но не побрезгуют и твоей задницей. А потом я тебя отпущу. Мне сделать это, Денис? Заставить тебя корчиться не только от боли, но и унижения?

Он отрицательно покачал головой и прошептал:

— Пожалуйста… Максим Савельевич… Прошу…Нет…

Усмехнулся, услышав его тихий голос. Я знал, каким будет его выбор. Но, как не странно, это не приносило удовольствия. Смотрел в его испуганные глаза на окровавленном лице, а сам видел другой умоляющий взгляд. Слышал его мольбы о смерти, а в висках бьётся её короткое «Да»…

Отбросил нож в сторону, и, размахнувшись, ударил кулаком о стену возле его головы, заставив эту тварь вначале зажмуриться от страха, а потом широко распахнуть глаза, в удивлении наблюдая за мной.

Ударил не раз, и не два. Крича от боли в обледенелой груди и бессилия. До тех пор, пока не изодрал костяшки пальцев, пока не послышался хруст сломанных костей, пока не потекла на пол густая кровь, смешиваясь с кровью бывшего охранника.

А затем я просто ушёл. Оставив его живым. Приказав освободить его и накормить. Но позже. Пусть у него останется подарок на память о пребывании в лапах Зверя. Он и так получил немало за такой короткий период. Мою ненависть. Мою женщину. Мою жизнь.

Поднялся в нашу с Дариной спальню, набирая Стефана и назначая ему встречу, на которой он и получит последние указания. Меня здесь больше ничего не держало.

Лег на постель, вдыхая запах моей жены, въевшийся в подушки, казалось, напрочь пропитавший даже стены комнаты. Но мне его было мало.

Фотографии на полках улыбающейся счастливой семьи сейчас выглядели откровенной насмешкой, наглядно демонстрируя, что я потерял. Позже я не раз задамся вопросом, а стоила ли эта проклятая победа той цены, что мы заплатили? Я заплатил. А сейчас лишь проводил пальцами по фотографиям детей и Дарины. Там, куда я собирался, они будут единственным, что не даст сдохнуть от тоски по ним всем.

Открыл шкаф, втягивая в себя аромат её одежды и духов, последний раз наслаждаясь возможностью дышать им. Сам шкаф был пуст после того, как Дарина забрала свои вещи. Внимание привлек небольшой лист бумаги, лежавший на дне шкафа. Поднял его и едва не задохнулся, увидев знакомый почерк.

"Знаешь…я почти не думаю о тебе. Нет, я лгу, не верь мне, я думаю о тебе постоянно. Наверное, ты есть во всем, что я вижу, слышу или чувствую. В музыке, стихах, завывании ветра за окном, падающих листьях и раскатах грома, каждой капле дождя на оконном стекле. Ты есть даже в лучах солнца или лазурном небе. Особенно в небе… ярко-пронзительном, высоком и недосягаемом, как мираж или мечта… Как твои глаза. Таким оно бывает только зимой, после сильного урагана, когда холодные лучи солнца не согревают, но ослепляют, отражаясь в ледяной синеве. Только твой лёд обжигает. Ты можешь быть таким разным: иногда страшным и жестоким, больно взрывающим каждую клеточку моей души, заставляющим моё сердце замирать от отчаяния и ужаса, а иногда твоя нежность граничит со сладкой агонией, завораживающей и болезненно острой, как прозрачный лист папиросной бумаги, им можно порезаться, совершенно неожиданно, лишь проведя кончиками пальцев по тонким краям, порезаться до крови, чтобы ты почувствовал её запах и шёл за мной, как хищник идёт за добычей. Ты заставляешь меня окунуться в водоворот страстей: от самых темных, мрачных и низменных, до полета к пронзительной высоте, к которой, падая и разбиваясь, я все равно буду стремиться снова и снова.

Я хочу тебя ненавидеть, пожалуй, нет ничего слаще, чем моя ненависть к тебе. Я смакую каждую грань этой дикой и непередаваемой эмоции, она заставляет зашкаливать адреналин в моих венах и гнать тебя прочь, кричать, выть, хрипеть от бессилия, смахивать со стола бумаги, бить посуду, яростно сжимать руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и чувствовать, как кровь закипает внутри, превращаясь в горячую магму. Как же безумно я умею тебя ненавидеть, задыхаясь и захлебываясь от первобытного желания убить тебя во мне, сжечь, растоптать, уничтожить, смотреть, как ты исчезаешь, и сходить с ума от хаоса ярости и ядовитой ревности. Иногда мне это даже удается…избавиться от наваждения…я вдруг понимаю, что не слышу, не вижу и не чувствую тебя больше…"

Это как удар в солнечное сплетение — читать сейчас эти пронизанные мучительной болью строки. Когда уже ничего не изменить… Зачем тебе сходить с ума от ревности, малыш? Да за все эти годы, в то время, когда ты была рядом со мной, не было ни одной женщины, ни одной, на кого бы я даже просто посмотрел. Я не изменял тебе сердцем никогда. Мне это было не нужно. В моих глазах только твое отражение, а когда я их закрывал, то видел твое лицо.

Я не хотел никого, кроме тебя. Ты сводила с ума, и я сгорал как одержимый, от желания владеть только тобой, безраздельно. И буду гореть вечно, вспоминая, как держал в своих руках счастье. Так крепко держал, что сломал. Вот оно — треснуло, рассыпается сквозь пальцы осколками и режет меня на куски. Счастье, которого больше нет.

"Наслаждаюсь триумфом. Победа. Временная отсрочка. Дыхание выравнивается, и сердце стучит спокойнее. Все тише… тише… тише…пока не начинает замирать. В этот момент и приходит тоска по тебе. Она гложет меня изнутри, как голодный зверь. Появляется издалека, легкими спазмами, тихими всплесками волн, накатывает, уходит, подкрадывается и прячется, чтобы снова неожиданно оскалиться в приступе отчаянной агонии… Её амплитуда увеличивается пропорционально моей «слепоте» и «глухоте», а потом превращается в цунами, когда уже я сама ищу тебя везде, как одержимая: в черном небе без звезд, в бликах молнии, в глазах равнодушных прохожих, в строках, нотах, моих слезах, горьких, как твоё существование. Зову тебя сквозь пустоту и темноту реальности, кричу, срывая голос, умоляя вернуться… один раз… ненадолго… и тогда я понимаю, насколько безумно все ещё люблю тебя. Люблю каждую чёрточку на твоём лице, каждую улыбку, пусть подаренную не мне, каждое слово, каждый твой вздох, я люблю даже ту невыносимую боль, которую ты даешь мне без остатка, которой делишься со мной, и я жадно впитываю её, пожираю ссохшимся и истосковавшимся по тебе сознанием. Вот тогда я отдаюсь твоей власти и позволяю забрать всю меня, ты взрываешься во мне снова и снова, фейерверком, разноцветными осколками самых диких и извращенных эмоций, самых сумасшедших фантазий, разрезаешь на куски все мои моральные принципы, ставишь меня на колени, заставляя покориться тебе и в эти моменты… я снова живу…дышу…с тобой…тобой.

Только я никогда больше не впущу тебя в мою жизнь, Максим. Живи в моих мыслях, моих горьких и сладких воспоминаниях, беги как яд по моим венам, но никогда не возвращайся в мою жизнь. Дальше я сама…без тебя. Это конец. Прости…и прощай…будь счастлив. Я очень надеюсь, что ты будешь счастлив, и я…когда-нибудь буду счастлива без тебя. Я верю в это…"

Я перечитал это письмо бесчисленное количество раз. Запоминая каждое слово, каждую фразу, заполненную страшной безысходностью и отчаянием. Начиная понимать, что потерял Дарину не там, в том доме, а еще здесь. Еще здесь заставил её ненавидеть себя, и был настолько слеп, что не видел этой обжигающей ненависти. Решил, что важнее продолжать игру по тем правилам, к которым я давно привык, чем прислушиваться к её робким попыткам достучаться до меня, в закрытые наглухо двери моей самоуверенности. А когда я всё-таки открыл дверь, то её на пороге уже не оказалось.

Вечером я сам отвёз Дениса к Дарине, заранее позвонив ей по телефону. Высадил его, не выходя из машины, чтобы молча наблюдать, как моя жена закрывает от радости ладонью рот, а потом бросается к нему на шею, судорожно скользя дрожащими пальцами по его рукам, груди, проверяя, цел ли он. Провела рукой по шраму на лице, а я почувствовал это прикосновение на собственной коже. Осторожное, чтобы не причинить боль. Полное нежности и заботы. Он притянул её к себе, и она прижалась к нему всем телом, обнимая руками за шею.

«Именно с тобой — нет. Я не хочу. Не хочу! Не мое тело, а я!» А с ним хочет! Как кислотой по обнажённым ранам. Намеренно долго, чтобы плоть дымилась и с шипением растворялась, оставляя после себя кости.

И я старался смотреть отрешённо, без той злости, что поднималась во мне. И не мог. Не мог не желать выскочить из машины и снести голову зарвавшейся мрази, которая у меня на глазах обнимала мою жену, и заставить харкать кровью, умолять о быстрой смерти. А после убить и ее. Они оба знали, что я наблюдал, но им было наплевать. Чужое счастье почти всегда равнодушно к чужой боли. Но я все же хотел, чтобы она была счастлива… Да, черт возьми, несмотря на мою агонию ревности и ненависти к сопернику, ей я желал счастья. Она заслужила. Я нет, а она — да.

Вцепился в руль со всей дури, стискивая зубы и отворачиваясь от них. Зазвонил мобильный. Они ждали ответа. Прощай, Дарина. Ну вот и всё. Решение принято.

Глава 19. Дарина. Макс

Я тихо прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Медленно закрыла глаза. Мне не верилось, что это происходит на самом деле. Денис жив. А я уже оплакала его и похоронила. Это могло быть и чудом, и кошмаром одновременно. Чудо, что Максим пощадил и отпустил его, а кошмар — это взгляд этого парня. Я даже не хотела представлять, ЧТО ему пришлось пережить под пытками самого жестокого и умелого палача. Самого безжалостного и изощренного. Я видела скорее тень прежнего Дениса, чем его самого. Этот жуткий шрам на лице, уставший взгляд, бледность до синевы. Но он жив. Я не знаю, что остановило Максима от его дикой мести мне и Дэну, но он его пощадил. Что это? Жест благородства или … или потому что я просила за него? Я не знала ответ на этот вопрос. Когда эйфория от встречи, бешеная радость схлынули, и я посмотрела через плечо Дениса на отъезжающий черный мерседес моего мужа, я вдруг подумала о том, что это и в самом деле конец. Максим отступился. Он ушел и оставил меня с другим мужчиной. Какое унизительное осознание того, что он по-прежнему считает, что я могла так поступить… впрочем, разве я не сказала ему, что хочу быть с Дэном? Я сама в это не верила, когда говорила, а он поверил. В моей жизни нет места для других мужчин. И никогда не будет.

Я не знала, что именно чувствую из-за этого, но внутри стало до дикости пусто. Словно часть меня медленно умирала от осознания и принятия конца нашего брака, наших отношений и любви, больше похожей на одержимость. Если Максим смирился с тем, что теперь я с другим, значит, для себя он тоже все решил. Дороги назад не будет. Разве не этого я хотела, когда сожгла все мосты за собой?

Я вернулась к себе в комнату и медленно выдохнула. Война окончена, так и не начавшись. А потом возникло странное чувство… возникло из ниоткуда. Тоска. Она поднималась изнутри… сначала медленно, ненавязчиво, потом сильнее и сильнее, нарастая, как лавина. Разгоняясь и наполняя меня неконтролируемым желанием увидеть Максима. Сейчас. Немедленно. Я металась по номеру отеля, кусала губы, сжимала руки до боли, подходила к окну и возвращалась обратно в кресло. Я сидела в нём и раскачивалась из стороны в сторону, глядя в никуда. Боже, со стороны это, наверное, походило на ломку наркомана. Меня ломало в полном смысле этого слова. Я брала в руки сотовый и швыряла его обратно на стол, я впивалась в волосы и тихо стонала, закрыв глаза с такой силой, что перед ними шли круги, а потом меня взорвало. Оно зашкалило. Это дикое желание. Оно стало невыносимым. Я в отчаянии застонала и вскочила с кресла, внутри творился хаос, словно меня разворотило на мелкие кусочки мучительной боли, когда каждая клетка тела, каждый нерв неконтролируемо хотят свою дозу наркотика. Маленькую. Ничтожную. Немедленно! Бросила взгляд на часы — 23:10. Уже очень поздно. Проверила, что няня на месте и бросилась к лифту, нажала кнопку вызова. Ну же, быстрее! Лифт спустился вниз и, стуча каблуками, я побежала к машине. Распахнула дверцу… он говорил, что уезжает сегодня. Во сколько? Кажется, ночью. Я успею. Просто увижу его. Не важно, зачем. Я придумаю. Увижу и уеду…да. Именно так.

***

— Ну так что, Стефан? Решение остаётся за тобой.

Я шагнул к своему верному напарнику, предлагая бокал. Он взял его из моих рук и, осушив одним глотком, поставил на стол. Нервничает. Не знает, что ответить. Странно было видеть его в таком состоянии. Но сейчас меньше всего меня волновало душевное равновесие начальника личной охраны. Единственно важным было, что он выберет.

Он поднял на меня взгляд, и я отметил понимание в его глазах:

— Я останусь, Макс. Можешь не беспокоиться. Я присмотрю за ними.

Выдохнул и лишь тогда осознал, что задерживал дыхание в ожидании его ответа. Отлично! Это будет самое верное решение. Больше никому я не мог доверить ни свой бизнес, ни своею семью. Андрею в ближайшее время будет не до этого, он по-своему ищет сейчас Карину по своим источникам. Что ж… а я поищу так как умею я сам. Конечно, сомнений в том, что он будет внимателен к сестре и племянникам, даже не возникало. Вот только сейчас перед ним стояло слишком много первоочерёдных задач, требующих немедленного решения и одна из них — Карина. И лучше, если тем, кто останется управлять моими… проклятье, делами семьи Воронова Зверя, будет всё-таки Радич. А после, когда Яков вырастет и встанет у руля компании, Стефан останется прикрывать его спину, как прикрывал мою все эти годы, помогая и направляя. Заменяя меня, чёрт подери!

Посмотрел на часы — 23:10. В час ночи я уже должен быть на месте.

***

Я выжимала газ изо всех сил, в приемнике орала музыка и неслась больше ста шестидесяти километров в час. Это он научил меня водить машину, как делал это сам. Максим всегда гонял как одержимый. Приучил к скорости, адреналину, опасности. Господи…да, все что я знаю, я научилась от него, с ним, для него. Я росла рядом с ним. Он был для меня всем: учителем, любовником, мужем, другом и…палачом. Моим убийцей. Был! Болезненно обожгло глаза слезами. И желание увидеть его стало невыносимым, причиняющим боль. Настолько сильную, что я начала задыхаться. Словно предчувствуя что-то, сильнее вжала педаль газа и вдруг в отчаянии застонала — впереди пробка, огромная, тянется далеко за мост. Я должна успеть. До того, как он уедет. Обязана. Черт! А если поехать другой дорогой? Но уже поздно, позади меня уже целая цепочка и я как в капкане. Ударила несколько раз по рулю. Я позвоню ему. Просто позвоню и успокоюсь. Да…услышу голос и все, повешу трубку. Сунула руку в сумочку, но сотового там не оказалось. Так торопилась, что оставила на столе. Выдохнула и сильно сжала руль. Впилась в него до боли. Да что же это со мной? Я как с ума сошла. Я же не хотела его видеть…я сделала все, чтобы он ушел. И он ушел…тогда почему мне так плохо сейчас? Словно выдрали сердце с мясом и провернули в ране ножом. Посмотрела на часы — 23:40, а потом в лобовое стекло. Ну же, давайте! Я вышла из машины и посмотрела вдаль — авария. Черт! Это надолго. Вернулась в машину. Меня начало лихорадить, словно я в панике, даже руки дрожат. Вывернула все содержимое сумочки. У меня было такое чувство, что если сегодня не увижу его, то не увижу уже очень долго, а, возможно, и никогда. Я закрыла лицо руками и медленно выдохнула. Я успею. Должна успеть.

***

Оставил Стефана в кабинете, он изъявил желание ещё раз пересмотреть все бумаги, заранее приготовленные и подписанные мной, и поднялся наверх. Подхватил небольшую спортивную сумку, много вещей мне теперь всё равно ни к чему, и остановился возле полок с фотографиями. Как странно, мы запечатлеваем мгновения нашей жизни практически автоматически. Не задумываясь о том, насколько важными впоследствии могут стать эти застывшие кадры когда-то счастливой жизни. Когда-то… Когда-то Дарина целовала меня в губы, обнимая руками за шею и прикрыв глаза…Когда-то мы катались с ней на лошадях, и её волосы развевались на ветру, пока она, слегка повернув голову в мою сторону, безмятежно улыбалась мне… Когда-то я купался с детьми в бассейне, подбрасывая вверх Таю, брызгая водой на Дашу, лежащую в шезлонге…Когда-то это было. Кадры моей счастливой жизни. Больше не принадлежащей мне. И на том месте, где раньше начинало радостно колотиться сердце при воспоминании об этих днях, сейчас зияла огромная чёрная дыра, равномерно переходящая в пустоту.

Бросил взгляд на часы — 23:40. Вышел из спальни, тихо закрывая за собой дверь. Отрезая последний путь к прежней жизни, право на которую я утратил.

Коротко попрощался с Радичем и вышел из дома. Если бы только один раз. Хотя бы издалека увидеть её. Даже не прикоснуться, нет. Просто увидеть. Почувствовать лёгкий аромат волос, навсегда запомнить в памяти нежную улыбку… Последний раз. Дьявол, почему же так больно от этого обжигающего желания?! Почему чувство, что эта агония будет вечно ставить меня на колени и выворачивать наизнанку, не отпускает?

***

Машина вырулила на пустую трассу, и я вжала педаль газа с такой силой, что та стрелка на спидометре зашкалила. Ну же! Быстрее! Хочу к нему. Ненадолго. На пару минут. Возможно, посмотреть издалека, просто в окна. Увидеть его силуэт и достаточно. Мне станет легче. Намного. Я верю. Попрощаться. Боже, кому я лгу? Я просто слабовольная тряпка, меня надломил этот конец, я просто не могу его отпустить. Вот в чем дело. Я унизительно бегу обратно, к нему, в какой-то идиотской надежде, задыхаясь от жуткого страха больше не увидеть, не услышать, не почувствовать никогда. Я смотрела на указатели, на спидометр, снова на указатели. Пошел снег. Он бился в стекло, заставляя сбрасывать скорость. От отчаяния на глаза навернулись слезы. Дворники быстро расчищали лобовое стекло и сердце сжалось, когда поняла, что проезжаю мимо маленького ресторана, где мы так часто бывали после того, как Максим увозил меня с работы.

В эту секунду мне показалось, что смогла бы все отдать, лишь бы вернуть время назад, туда, где я все еще могла простить, забыть, могла быть счастливой с ним и верить, что все будет хорошо, верить в него. В нас. Кто-то посигналил мне сзади, и я поняла, что невольно сбросила скорость проезжая мимо ресторана. Нажала на газ, бросила взгляд на часы — 00:36… Еще минут двадцать, и я дома…и ОН уже рядом. Я даже почувствовала его присутствие, словно он совсем близко. Очень близко… Выдохнула.

Дома? Разве я не сказала, что это больше не мой дом? Разве не сказала, что не хочу жить с ним под одной крышей? В эту секунду я хотела только одного — увидеть его в последний раз… Хотела так сильно, что мне казалось, это граничит с истерикой.

Впереди виднелся поворот на узкую дорогу, ведущую к нашему особняку. Сердце забилось быстро и гулко. В горле пересохло, и по телу прошла волна неконтролируемой дрожи. Увидеть и отпустить… Если смогу.

***

Ночной город горел разноцветными огнями, приветствуя жителей яркими вывесками и светом фонарей. Ну, или прощаясь с теми, кто навсегда оставлял его, как я. Я ехал, не особо торопясь, будто что-то изнутри противилось такому скорому отъезду. Внутренний голос требовал прекратить бегство и вернуться назад, домой. Но я заглушил его в себе, запрещая даже думать о такой возможности. Всё уже решено, и назад дороги нет.

Снег валил огромными хлопьями, будто стараясь поскорее похоронить следы моего пребывания на этой дороге, в этом городе.

Время — 00:36. Посмотрел в окно, и дикая тоска охватила при взгляде на наш ресторан. Наш. Тот, в котором мы часто бывали всей семьёй или вдвоём с Дариной. Сбавил скорость, невольно вернувшись мыслями в те дни, когда я мог приехать и без вопросов забрать свою жену с любого совещания или деловой встречи, и привезти сюда. Просто потому, что мне так захотелось. И потому что знал, что она, несмотря на возражения и мягкие упрёки, наслаждалась этими побегами из скучной будничной реальности в мир, созданный только для нас с ней.

Воспоминания снова сковырнули самые глубокие раны, покрывшие душу, и снова желание увидеть её, пусть даже и в соседнем потоке машин, затопило с головой. А что чувствует сейчас она? Ведь я говорил ей, что уеду ночью. Терзает ли её та же тоска, что и меня? Хочется ли ей так же завыть раненым зверем от бессилия что-либо изменить. Да и что, если даже и так, Зверь? Что бы ты сделал, появись сейчас она перед тобой? Позови тебя обратно? Смог бы забыть её слова о ненависти, так прочно отпечатавшиеся в твоём мозгу? Или её чувства к другому? Вернулся бы? Конечно, вернулся бы. Просто-напросто не хватило бы сил отказаться. Но забыть бы не смог. И доверять. Больше никогда. А, значит, мучился бы сам… в неуверенности и бешеной ревности к каждому, утягивая за собой в это болото и её.

Сжал руками руль и переключил скорость передач. Нет времени предаваться меланхолии. Уже нет. Краем глаза заметил до боли знакомую машину, проехавшую мимо, и, едва не вырулил на встречную вслед за ней. Но здравый смысл победил. Это не могла быть Дарина. Сейчас она с детьми. Или… с ним. А я всего лишь принял желаемое за действительное.

***

Я бросила машину, не закрыв двери, побежала к дому. Снег хлестал по лицу, волосы липли к щекам. Я распахнула дверь и замерла на пороге. Его здесь нет. Его нет. Я почувствовала эту пустоту кожей, всем своим существом и пусть даже его запах витал в холодном воздухе, его все равно нет. От разочарования застонала и выронила ключи от машины. Слегка пошатываясь, пошла в сторону лестницы. Медленно поднялась наверх. Толкнула двери одной комнаты, потом другой. Пустые комнаты. Пустой дом. Пустое сердце. Пустая душа. Тишина… и только эхо былого счастья. Эхо самой большой любви в моей жизни. Эхо его голоса и моего смеха…Толкнула дверь нашей спальни. С открытого окна повеяло холодом, и снег ворвался с вихрем ветра, снежинки опустились на покрывало. Я посмотрела на столик… раньше там были наши фотографии. Он забрал их с собой. Я подошла к столу, провела пальцем по гладкой поверхности и словно увидела, как он делал тоже самое, когда забирал все портреты и складывал в спортивную сумку. По щекам покатились слезы, а я их и не заметила. У зеркала остались только часы. Голубой циферблат показывал 00:55.

Я пошатнулась и оперлась о столик, чувствуя, как внутри все замерзает. Он тоже сделал свой выбор, как и я. Все кончено… а я надеялась. Да, я надеялась, что застану Максима, и вдруг все исчезнет, растворится весь этот кошмар и…Ничего не случилось. Значит, это судьба. Наши дороги разошлись и никогда больше не пересекутся. Я только буду молиться, чтобы он был жив и счастлив. Я буду молиться за него, и отпускать из моей жизни. Но тоска захлестнула с такой силой, что я зажмурилась и стиснула пальцы, впиваясь ногтями в кожу. Максииииим! Почему ты не дождался меня! Возможно, у нас был бы ничтожный шанс… у тебя был бы шанс… тот самый, который я отобрала. И у меня…у нас. НЕТ! Не было у нас никаких шансов! И нас больше нет!

Резкий порыв ветра распахнул окно, и единственное фото на стене… фото Макса упало на стол, треснула рамка, разбились часы…они остановились, и на циферблате застыло время — 01:00.

***

Я приехал к месту назначения раньше назначенного срока. Время –

00:55. У меня было целых пять минут для того, чтобы просто развернуться и уйти. Отказаться от новой жизни. Или же шагнуть в эту самую жизнь, оставляя позади свою семью, свою женщину. Шагнуть туда, где всё это не имеет ни малейшего значения. А единственное, что важно — не уметь чувствовать, не иметь привязок, и уметь убивать. Ну, что же, убивал я предостаточно; все привязки обрубил, захлопну за собой дверь собственного дома; а чувства… Со временем умрут и они. А пока просто достаточно не показывать, что они есть.

Развернулся на еле уловимый шорох за спиной и встретился с взглядом из-под темного капюшона, низкий голос задал вопрос, на который я и сам ещё не нашёл в себе ответ:

— Значит все же согласен, Зверь?

Склонил голову.

— Согласен.

Почему-то бросил взгляд на часы — они остановились, показывая ровно 01:00.

Глава 20. Карина

— Фатима, вот, отнеси Господину.

Асия передала поднос с заставленными тарелками совсем молоденькой ещё девчонке лет пятнадцати и, обойдя меня по большой дуге, подошла к плите, на которой стояли кастрюли. Девочке прошмыгнула мимо меня с тяжёлым подносом в руках, даже не взглянув. Невольно проследила за ней взглядом. Изящная, грациозная, даже в самой закрытой одежде и с надёжно спрятанными под черным платком волосами, она двигалась всегда бесшумно и постоянно была чем-то занята. Кажется, я никогда не видела её просто слоняющейся по дому без дела. Как, впрочем, и Асию. И любую другую женщину в этом особняке. Ага. Кроме меня и Авры, все женщины здесь работали. С раннего утра и до поздней ночи. И в самом доме, и в саду. Совсем молодые и красивые или же постарше и уже не такие стройные, все они выполняли определенные функции для поддержания камфорной жизни самого Саида Нармузинова. И невероятно, видимо, гордились осознанием своей важности.

Асия положил передо мной другой поднос с несколькими маленькими розетками, заполненными вареньем, тут же поставила на подставку заварочный чайник и красивую чашку из белого фарфора. Остановившись рядом, пристально посмотрела в мои глаза, ожидая, что я уберу поставленные на стол локти, но, не дождавшись, поджала губы и аккуратно налила ароматный дымящийся напиток.

— Ваш чай.

Она отвернулась, возвращаясь к своей плите.

— Госпожа.

Тонкая спина застыла, напрягаясь.

— Ты забыла добавить «госпожа», Асия.

Я подняла чашку, слегка дуя на горячую жидкость и представляя, как вновь поджались её тонкие губы. Но молчит. Ничего не говорит. Эдакая демонстрация всего её презрения к моей бесполезной тушке за этим столом. В то время, как остальные женщины то и дело с пяти-шести утра сновали по всей территории, выполняя поручения самой Асии или Тени, я лишь раздражала их благочестивые взоры одним своим видом, скорее всего.

— Госпожа права, невоспитанная ты девчонка!

Строгий голос Тени, казалось, осел на плечах девушки тяжёлым грузом, потому что она резко ссутулилась, разворачиваясь и склоняя голову перед старшей.

— Простите…я не хотела.

Начала что-то мямлить, не поднимая глаз, и я, взглянув на Тень, могла даже понять страх мелкой. Женщина стояла, вздёрнув кверху подбородок и прожигая недовольным взглядом опущенную голову перед собой. Честно говоря, ТАКУЮ Тень побаивалась бы и я. Как хорошо, что ее раздражение сейчас направлено было не на меня.

— Ты же не хочешь, чтобы молодая ГОСПОЖА отослала тебя обратно к деду в село?

Асия резко вскинула голову, тем не менее не мешая Тени продолжать, а я сложила руки на груди, наблюдая за сценой воспитания. Явно показательной, конечно, сценой, но тем не менее…

— Молчишь? Значит, я ошиблась, и ты соскучилась по своему старому разрушенному дому и такому же старому больному соседу, за которого тебя хочет отдать дед?

Девочка всхлипнула, молниеносно оказавшись уже передо мной со склонённой головой:

— Нет…не хочу…Госпожа, я прошу прощения за свою неучтивость.

Холодные тонкие пальчики судорожно сжимают друг друга почти добела.

Бросила взгляд на Тень. На лице — ноль эмоций, как полное принятие любого решения, которое я приму. Вот не зря именно она вызывала у меня в этой огромной клетке самые большие опасения. Страшнее этой безэмоциональной женщины здесь только сам хозяин клетки.

— Иди уже.

Кивнула, отпуская шустро шмыгнувшую за дверь девочку, и возвращаясь к своей чашке с чаем. Чёрт, остыл.

— Я обновлю, Госпожа.

Бледные худые пальцы Тени аккуратно забрали посуду из моей ладони, и домоправительница, или кем там она тут являлась, занялась делом.

— Господин звонил, передавал, что сегодня не придёт ночевать.

А вот это уже что-то новенькое. До сих пор господин не удосуживался передавать мне подобные послания. Он мог предупредить местных женщин, чтобы не ждали его с ужином. Но не меня, да. А теперь вот…и Тень понимает, что это неспроста. В отличие от своих же маленьких помощниц, которые относятся ко мне примерно так же, как Асия. Как с неизбежным и досадным препятствием в их устроенном уже быту. Мало того, что я была неверной по их явно религиозным стандартам, так ещё и непонятно, что вообще делала здесь. Слонялась без дела по комнатам и участку. В отличие от той же Авры, которая очень умело управлялась с домом и слугами.

Но Тень видела гораздо больше своих подчиненных. И отлично понимала, какую «функцию» в этом доме выполняю я. А я что? А с некоторых пор я перестала думать о том, что каждый из окружавших меня людей знает, что меня долгое время насиловали в стенах их общего дома, но при этом не сделал ничего, чтобы помочь. Или хотя бы утешить. Перестала думать об этом и стесняться. Пусть теперь они стесняются и думают о том, как бы не обидеть меня. Трусливые твари.

Я закрыла глаза, с наслаждением втягивая обжигащий нёбо чай из каких-то ароматных, безумно вкусных трав. Вот что-что, а чай Асия делала отменный. Пока не будем её старикану отдавать. Тем более, что можно сыграть на этом её проступке, заставить девочку искупить свою ошибку. Когда настанет время, конечно.

С той ночи прошла почти уже неделя, и Саид приходил ко мне четыре ночи подряд…в оставшиеся три дня он вовсе не оставлял меня.

«— Что это?

Горячие пальцы проходятся по моему открытому плечу, слегка нажимая на верхнюю косточку.

— Лямка платья?

Слегка склонив голову вбок, чтобы открыть ему доступ к шее. Я читала, что шея — это эрогенная зона многих женщин, но иногда мне казалось, что моя шея стала ЕГО эрогенной зоной. Иначе как объяснить то, с какой жадностью он приникал к ней губами каждый раз, как только предоставлялась возможность? Прикусить губу, смягчая вырвавшийся вздох, пока его губы проходятся вверх до самого подбородка, а затем зубы нежно царапают его, чтобы потом спуститься вниз всё к тому же плечу.

— Вот именно. Лямка!

Стиснул зубами косточку на плече, и я дёрнулась, закрыв пальцами рот Саиду.

Хриплый смешок, и Нармузинов толкает меня в ключицу двумя пальцами, опрокидывая на спину и нависая сверху. Смотрит так…я не могу не то, что объяснить, что именно вижу в его глазах. Я не могу понять, что там кроется. За этим расширившимся чёрным зрачком, который медленно рассматривает меня: лицо, шею, декольте.

— Тебе не нравится моё платье?

Недоумённо, потому что он сам его передавал мне через прислугу.

— Ты же сам купил его.

— Ага, но не для того, чтобы ты носила его на улице. Где кофта верхняя, которая с ней была.

Это он так называет длинный чёрный кардиган, видимо.

— Я ведь никуда не выхожу, Саид, — и вновь уловить вот эту его реакцию. Каждый раз, когда произношу его имя, Нармузинов будто на мгновение застывает, — сегодня целый день дома провела.

— Не выходила, да. Я знаю, — даже не скрывает, что ему докладывают о каждом моём шаге, — но к нам заходил сосед Муса с внуком, а ты полуголая ходишь перед ними.

Закатила глаза, каюсь, не сдержалась, положив ладони на его запястья, не давая отвлекать себя этими завораживающими поглаживаниями.

— Мусе лет семьдесят, не меньше, а его внуку — не больше пятнадцати. Ты серьезно?

— Серьёзно, — смотрит напряжённо, и я понимаю, что таки да…таки не шутит, — неважен возраст мужчины, я не хочу, чтобы чужие любовались тем, что принадлежит только мне.

И прикусить язык, не дать вырваться словами о том, что я не вещь, чтобы принадлежать кому-либо. Потому что не хочу отката назад. Потому что внутри бьётся то самое истерическое: если он захочет, то вернет тебе статус своей дорогой красивой игрушки, на которую в этом доме никто не обращал внимания, и которой не светила даже малая часть той надежды, что грела меня сейчас. Потому что мне уже удавалось пару раз выехать на рынок. Конечно, в окружении людей Саида, но это уже было очень и очень много для меня.

— Но…

— Без «но». Ты — моя, Карина, и никто не должен видеть и сантиметра этой нежной кожи, — взгляд меняется, наполняясь…восхищением? когда Саид касается всей ладонью ключиц, зоны декольте, — ты не можешь показывать другим то, что должен видеть и трогать только я. Понимаешь?

Кивнуть, отметив, как растянулись в довольной улыбке чувственные губы.

***

Он ласкает слишком долго…пальцами терзает внутри так долго, без резких движений, заставляет от нетерпения царапаться и ныть. Заставляет ерзать на мокрых от пота простынях, поглаживать его плечи, хныкая куда-то в грудь, чтобы, наконец, прекратил мучить и вошёл. Заполнил меня собой. Как тогда…как каждую ночь после той самой. Первой. Я так мысленно окрестила тот раз. Наша первая с ним ночь. Подарившая наслаждение. Неизведанное. Неописуемое. И такое постыдное теперь. Потому что оно было с НИМ. С тем, с кем не должно было быть ни в коем случае. Не просто с врагом моей семьи, а с похитителем. С насильником, который мучил меня, брал силой и плевать хотел на мои желания и чувства.

Каждый раз при мысли об этом приходилось душить зарождавшуюся в сознании панику. И презрение к себе. Как и сейчас…потому что я вновь под ним. Потому что я вновь жду, когда же сознание забьет тревогу, когда уже меня вновь накроет волной омерзения и страха, и я оттолкну его, но ничего не происходит. Наоборот…чёёёрт, наоборот, я хочу ближе, ещё ближе, вжимаясь в него всем телом, пока он терзает уже мои соски, а меня выгибает от желания, чтобы не отстранялся. Ни в коем случае больше не отстранялся, не выпускал из таких горячих, из обжигающих почти до шипения объятий. В них слишком хорошо, настолько, что иногда мне начинает казаться, что это сон. Ведь сон, правда? Не может тот, кого я искренне возненавидела при первой же встрече, так тонко и так болезненно, почти смертельно, играть с моим разумом, с душой. Через реакции тела. Да…я повторяю себе это раз за разом, чтобы не расслабиться…и чтобы не потерять последние капли самоуважения. Потому что он смог…за такой короткий период смог, пусть ненадолго, пусть на жалкие ночные часы, превратиться в того, к кому тянется каждый нерв. Особенно когда отрывается от вылизывания груди и устраивается между ног. Зажмуриться, когда делает первый толчок. Потому что слишком хорошо… Божееее…как же хорошо.

Когда целует закрытые веки, что-то тихо-тихо на своём говорит, а мне кажется, душу вынимает своим жарким шёпотом. И вновь отстраняется, выходит полностью, продолжая нависать и жадно, дьявол, тааак жадно смотрит в моё лицо. Я не вижу, представляю эту картину, потому что мои глаза всё ещё закрыты, но потому что я уже наблюдала эту сцену. Несколько раз. Как будто он не верит. Я не знаю, КОМУ из нас он не верит. Себе или мне, но Саид будто каждый раз проверяет мои реакции. Когда вновь медленно входит и ждёт…до тех пор, пока не услышит мой всхлип или не почувствует, как ногти впились в его кожу, не переходит на толчки.

И затем, в очередной раз предавая саму себя, отца и весь этот проклятый мир, просто позволить себе насладиться его близостью. Обвивать ногами талию, пятками подталкивая его бёдра к себе, притягивая мужчину настолько в себя, чтобы раствориться в нём…или растворить его в себе. Глухо стонать в его шею, прикусывая её и тут же зализывая языком, когда Саид срывается на частые и одновременно глубокие толчки.

Так сладко…как никогда ни с кем и не было. В голове пустота, заполненная только животной потребностью ощущать именно его в себе. Как можно дольше. Как можно резче. И пусть от этих мыслей всё же застревает в горле ком, ноет под грудью и в висках отчаянно ударами гонга оповещение опасности…Пусть. Сейчас, в это мгновение, под этим мужчиной, ощущая его дыхание на себе, мне слишком хорошо. Настолько, что в его руках забывается всё: унижения, слёзы сутки напролёт, обида, нереальная, разрывающая на части обида и ненависть. Всё отходит на второй, нет, на десятый — двадцатый план. Особенно когда смотрит…как сейчас: когда в тёмных глазах восторг вперемешку со страстью…и ещё более черным — капли безумия. И каждое его прикосновение — самый настоящий пожар, который не тушится, который с каждым толчком всё больше распространяется по телу, каждый его, мой, наш общий вздох — похороны той самой ненависти, пусть ненадолго, лишь до утра…но мы успеваем её закопать и даже отпеть. И последними аккордами — почти рычание, пока я сжимаю его в судорогах удовольствия.

Как новое правило между нами, стихийно созданное, возникшее абсолютно случайно, но такое…правильное, естественно: в постели никакого притворства, в постели никакой ненависти и расчёта. Только жадно отдаваться друг другу, каждый раз испивать друг друга, не скрывая своей страсти. Там, в кровати можно до одури целоваться, пока не заболят губы, до утра обниматься и спать в объятиях, впервые хотеть быть искренними и получать её же в ответ, а утром как ни в чем не бывало возвращаться в мир за порогами моей…нашей спальни, в которой ничему из перечисленного нет места. Возвращаться назад в ожидании следующей ночи.

***

— Куда-то собираешься?

И такая хитрая усмешка, которую я успеваю поймать в зеркале, перед которым стою.

Саид лежит расслабленный после очередной ночи вместе. И это самое удивительное. То, что он не ушёл утром. То, что я проснулась стиснутая в его объятиях и уткнувшаяся в его грудь носом.

— Очень смешно. Как будто мне куда-то можно выйти.

Проворчала, наклоняясь за скинутыми на пол трусиками. От воспоминаний о том, как они оказались там, кажется, кровь к щекам прилила. Быстро скомкала в ладони кружевную ткань и спрятала руку за спину.

— Тогда почему ты встала, пока я лежу?

— А ты остаёшься?

Это было впервые, когда Саид не уехал рано утром, оставшись после ночи со мной. Это было неожиданно и очень…очень непривычно что ли. Не могла самой себе объяснить это чувство.

— Хочешь, чтобы я остался или ушёл?

— А разве мои желания имеют значение?

— Конечно, нет, — он пожал одним плечом, — просто интересно.

— Уже прогресс, — я зашла в ванную комнату, чтобы бросить белье в корзину и начала настраивать воду.

— Я не услышал ответ, — бархат его голоса прозвучал над самым ухом, и я от неожиданности закрыла кран, пока сильные руки обвили мой живот.

— Останься, — развернуться в кольце его рук, чтобы провести пальцами по приоткрытым губам, очерчивая их контур и млея от того, как проходятся уже его пальцы по моему позвоночнику, поглаживая его, — я хочу, чтобы ты остался.

И невольно напрячься от того, как Саид нахмурился, перехватив мои руку и слегка сжав все пальцы вместе.

— А всё же почему? То ты проклинала меня. То умоляла отпустить. То ненавидела. А теперь просишь остаться? Или же отдаёшься ночью как в последний раз?

— Разве тебе не нравится? Предпочитаешь по-старому, Нармузинов?

И он зеркалит мою усмешку, теперь прижимая пальцы к своим губам, цепляет их зубами внимательно следя за моим лицом.

— Я не смирилась, Саид. И я убегу сразу же, как только предоставится возможность, — чистую правду, потому что ложь он распознает сразу, — но до тех пор пусть будет вот так, — отойти назад, высвобождаясь из его рук, мне кажется, тебя должны радовать эти изменения, нет?

— Маленькая папина принцесса решила окунуться в иллюзию счастья?

Подталкивает меня к душевой кабине, и я только сейчас понимаю, что всё это время он стоял передо мной абсолютно голый.

— Маленькая папина принцесса вообще не знает, что такое это ваше «счастье».

— Так твоей психике легче справиться? Я читал о подобном смирении. Ну и, — встряхнул головой, — ты права — меня вполне устраивает такое решение.

— Вау, ты умеешь читать?

И невольно улыбнуться в ответ на его тихий смешок, краем сознания отмечая, как он потянулся к крану.

— Умею. Я вообще много чего умею, хочешь научу?

И поднял кверху кран, а я взвизгнула от неожиданности, оказавшись под струями тёплой воды. Приподнялась на цыпочки, хватаясь за мужские предплечья, чтобы не упасть.

— Я хочу, чтобы у нас появились новые воспоминания о душе. Устроишь?