Воронята Стивотер Мэгги

8

Когда Блу медленно вышла из ресторана, тревога сменилась усталостью. Она сделала глубокий вдох и втянула прохладный вечерний воздух. Казалось, это была совсем иная субстанция, нежели та, что текла по вентиляционным трубам в «Нино».

Она запрокинула голову, глядя на звезды. Здесь, на краю делового района, уличных огней было недостаточно, чтобы полностью их затмить. Большая Медведица, Лев, Цефей. По мере того как Блу находила знакомые созвездия, ее дыхание становилось всё ровней и спокойней.

Цепь велосипедного замка была холодной. В дальнем конце парковки слышались какие-то приглушенные разговоры. Где-то рядом, за спиной у Блу, зашаркали по асфальту шаги. Даже когда люди передвигались тихо, они всё равно страшно шумели.

Однажды она поселится там, где сможет, выйдя из дома, увидеть одни только звезды – никаких уличных огней. Там она будет как никогда близка к тому, чтобы разделить материнский дар. Когда Блу глядела на звезды, что-то взывало к ней – нечто, что понуждало ее увидеть большее, осмыслить эту хаотическую россыпь, принять послание. Но у нее никогда не получалось. Блу видела только Льва и Цефея, Скорпиона и Дракона. Возможно, мешал недостаток горизонта и избыток города. А главное, Блу, в общем, и не хотела видеть будущее. Она хотела увидеть то, что было навеки скрыто от остальных – и, возможно, для этого во всем мире недостало бы магии.

– Простите, э, мисс… привет.

Голос был мужской, осторожный и местный – гласные казались словно сточенными по краям. Блу обернулась без особого рвения.

К ее удивлению, перед ней стоял Элегантный Парень, и при свете далекого фонаря его лицо казалось костлявее и старше. Он был один. Ни Делового Типа с Мобильником, ни грязнули, ни их агрессивного друга. Одной рукой он придерживал велосипед, другая лежала в кармане. Его неуверенная поза как-то не гармонировала со школьной эмблемой на груди, и Блу успела заметить протершийся шов, прежде чем парень поднял плечи под самые уши, как будто от холода.

– Привет, – сказала Блу, гораздо мягче, чем было бы, не заметь она прореху.

Она и не знала, что некоторые ученики Агленби носят подержанные свитера.

– Адам, если не ошибаюсь?

Он нервно и смущенно кивнул. Блу посмотрела на велосипед. Она и не знала, что некоторые ученики Агленби ездят на велосипедах, а не в собственных машинах.

– Я как раз ехал домой, – сказал Адам, – и заметил здесь тебя. Я должен извиниться. За то, что случилось. И я хочу, чтоб ты знала, что я не просил его об этом.

От Блу не ускользнуло, что его голос с легким местным акцентом был таким же приятным, как и внешность. Этот голос содержал в себе вечера в Генриетте, нагретые солнцем качели на крыльце, стаканы с холодным чаем, треск цикад, заглушавший мысли… Адам посмотрел через плечо, заслышав шум машины в переулке. Когда он вновь взглянул на Блу, его лицо оставалось настороженным, и она поняла, что это выражение – складка над бровями, сжатые губы – для него нормально. Оно идеально подходило чертам Адама, сочеталось с черточками вокруг глаз и рта. «Этот парень нечасто радуется», – подумала Блу.

– Очень приятно, – сказала она. – Но не тебе нужно извиняться.

Адам ответил:

– Я не хочу, чтобы вся вина падала на него. То есть… он был прав. Я действительно хотел поговорить с тобой. Но не… просто попытаться тебя снять.

Тут нужно было его прогнать. Но Блу озадачил румянец Адама. Его искреннее лицо, с иголочки новенькая, неуверенная улыбка. Его лицо было ровно настолько странным, чтобы ей хотелось на него смотреть.

На самом деле с ней никогда еще не флиртовал тот, кому она желала бы в этом удачи.

«Не надо!» – предупредил внутренний голос.

Но Блу спросила:

– А что же ты хотел сделать?

– Поговорить, – повторил он.

Это слово, произнесенное с местным акцентом, звучало долго и, казалось, значило не столько «поболтать», сколько «излить душу». Блу невольно посмотрела на тонкие, красивые очертания его губ. Адам добавил:

– Наверное, я всех избавил бы от хлопот, если бы просто подошел и заговорил с тобой. Чужие идеи всегда доставляют мне гораздо больше проблем.

Блу уже хотела сказать, что идеи Орлы доставляют проблемы всем окружающим, когда вдруг поняла, что Адам ответит, и она тоже ответит, и так может продолжаться целый вечер. Что-то твердило ей, что Адам – человек, с которым можно по-настоящему побеседовать. Внезапно в голове Блу зазвучал голос Моры: «Тебя ведь не надо предупреждать, чтобы ты никого не целовала, правда?»

И Блу послушалась. Как и заметила Нив, она была очень благоразумной девушкой. Даже самый лучший исход сегодняшнего вечера влек за собой одни лишь страдания. Она вздохнула и произнесла, ставя ногу на педаль:

– Если честно, проблема не в том, что он сказал. Проблема в том, что он предложил мне деньги.

Она подумала: главное, не представлять себе, каково это – остаться и поболтать с Адамом. Когда Блу не могла что-то себе позволить, хуже всего было растравлять себя мечтами и воображать, как это было бы.

Адам вздохнул, словно признавая ее право уйти.

– Он просто не понимает. В деньгах он ничего не смыслит.

– А ты?

Он смерил ее спокойным взглядом. Этот взгляд не оставлял места для глупостей.

Блу откинула голову назад и посмотрела на звезды. Странно было думать, что на самом деле они быстро неслись по небу: они находились слишком далеко, чтобы Блу могла заметить их движение. Лев, Малый Лев, Пояс Ориона. Будь на месте Блу ее мать, тетки и двоюродные сестры, сумели бы они, читая по небесам, увидеть то, что ей следовало сказать Адаму?

Блу спросила:

– Ты еще придешь в «Нино»?

– А меня готовы там видеть?

Она улыбнулась в ответ, и ей самой это показалось чем-то очень опасным. Чем-то, что не понравилось бы Море.

У Блу были два правила. Держись подальше от парней, потому что от них одни неприятности. Держись подальше от Воронят, потому что все они придурки.

Но эти правила как будто не применялись к Адаму. Порывшись в кармане, Блу достала салфетку и написала свое имя и номер домашнего телефона. С бьющимся сердцем она сложила салфетку и протянула Адаму.

Он сказал лишь:

– Я рад, что пришел.

И, повернувшись своим длинным туловищем, Адам покатил горестно скрипящий велосипед обратно по дороге.

Блу прижала пальцы ко лбу.

«Я дала парню свой телефон. Я дала свой телефон парню из Агленби».

Обхватив себя руками, она представила будущие объяснения с матерью. «Но ведь это еще не значит, что я стану с ним целоваться».

Блу подпрыгнула, когда задняя дверь ресторана приоткрылась. Но это был всего лишь Донни. Лицо у него прояснилось, когда он увидел Блу. В руках он держал заманчиво толстую тетрадь в кожаном переплете, которую Блу немедленно узнала. Она видела ее в руках Делового Типа с Мобильником.

Донни спросил:

– Ты не знаешь, кто это оставил? Это случайно не твое?

Сойдясь с ним в середине парковки, Блу взяла тетрадь и полистала. Страницы улеглись не сразу; тетрадь была такой потертой и толстой, что каждый лист претендовал на первенство. Наконец, подчинившись силе притяжения, она раскрылась посредине.

Перед Блу предстала мешанина пожелтевших вырезок из книг и газет. Несколько фраз были подчеркнуты красной ручкой, на полях виднелись комментарии («Пещеры Люрэй считаются мистическим местом? ворны = вроны?»). Тем же цветом кто-то составил и аккуратно заключил в рамочку список, озаглавленный «Топонимы валлийского происхождения в окрестностях Генриетты». Блу узнала большинство названий. Уэлш-Хиллс, Глен-Бауэр, Харлех, Макинлет.

– Я ее не читал, – сказал Донни. – Просто посмотрел, не указано ли имя владельца. А потом понял, что это… ну, твое.

Он имел в виду, что ничего другого не ожидал от дочки экстрасенса.

– Кажется, я знаю, чье это, – сказала Блу.

Никаких других мыслей, кроме желания еще немного полистать эту тетрадь, у нее не было.

– Я ее заберу.

Когда Донни вернулся в ресторан, Блу вновь открыла тетрадь. Теперь она могла не спеша подивиться плотности содержимого. Пусть даже его смысл дошел до нее не сразу, но само ощущение – да. Вышеупомянутых вырезок там было столько, что тетрадь не желала сохранять форму, если только ее не застегивали кожаным ремешком. Страницы, занятые этими вырванными и вырезанными отрывками, тянулись и тянулись, и перебирать их было несомненным тактильным удовольствием. Блу провела пальцами по разнородным поверхностям. Кремовая, толстая альбомная бумага с тонким, изящным шрифтом. Тонкая, коричневатая, с паукообразными буквами. Гладкая, утилитарно белая, с безыскусной современной печатью. Обтрепанная газетная, хрупкого желтоватого оттенка.

А еще были пометки, сделанные десятком разных ручек и маркеров, но все – одинаковым деловым почерком. Они кружили, указывали, подчеркивали – очень настойчиво. Кто-то составлял списки и чертил энергичные восклицательные знаки на полях. Противоречил сам себе и ссылался на себя в третьем лице. Линии превращались в штрихи, зарисовки гор, извилистые следы шин за быстроходными машинами.

Блу не сразу поняла, чему посвящена тетрадь. Ее содержание приблизительно разделялось на главы, но было ясно, что в некоторых разделах автору не хватило места и он продолжил где-то дальше. Была глава о силовых линиях – незримых энергетических потоках, которые соединяли паранормальные места. Была глава об Оуэне Глендауэре, Короле Воронов. Была глава, посвященная легендам про спящих рыцарей, которые лежат под горами и ждут пробуждения к новой жизни. Была глава, полная странных историй о королях, принесенных в жертву, о древних богинях воды и прочих старинных штуках, которые символизировали вороны.

А главное, тетрадь воплощала желание. Она желала больше, чем могла вместить, больше, чем можно было описать словами и проиллюстрировать диаграммами. Желание буквально сочилось со страниц, полных лихорадочных линий, взволнованных набросков, определений, набранных темным шрифтом. Было в этой тетради что-то болезненное и тоскливое.

Среди прочих каракуль выделялся знакомый рисунок. Три пересекающихся линии – удлиненный треугольник с клювообразными концами. То, что Нив нарисовала в кладбищенской грязи, а Мора – на запотевшей двери душевой кабины.

Блу разгладила страницу, чтобы получше присмотреться. Эта глава была посвящена силовым линиям – «мистическим путям энергии, соединяющим паранормальные места». Во всей тетради этот треугольник встречался снова и снова, рядом с кривоватым Стоунхенджем, странно растянутыми силуэтами лошадей, наброском кургана. Никакого объяснения к рисунку не прилагалось.

Это не могло быть совпадением.

Точно так же, как владельцем тетради не мог быть тот невозмутимый тип с мобильником. Он, вероятно, получил ее от кого-то.

«Возможно, – подумала Блу, – от Адама».

Он вселял в нее то же ощущение, что и тетрадь, – ощущение магии, больших возможностей, тревоги и опасности. Блу чувствовала себя так же, как в ту минуту, когда, по словам Нив, к ней прикоснулся дух.

Блу подумала: «Вот бы ты оказался Ганси». Но, едва успев об этом подумать, она поняла, что это неправда. Потому что, кто бы такой ни был Ганси, ему осталось жить недолго.

9

Ганси проснулся ночью и обнаружил, что луна светит ему прямо в лицо, а мобильник звонит.

Он принялся искать телефон, лежавший где-то рядом с ним под одеялом. Почти слепой без очков и контактных линз, он поднес мобильник вплотную к лицу, чтобы узнать, кто звонит: «Мэлори Р.». Теперь Ганси понял, почему его потревожили в столь неурочное время. Роберт Мэлори жил в Сассексе. С учетом разницы во времени, в Вирджинии была полночь, а у Мэлори – ранней пташки – пять утра. Мэлори считался одним из главных специалистов по силовым линиям Британии. Ему было восемьдесят лет, а может, сто или двести, и он написал о силовых линиях три книги, которые стали классикой в очень узком кругу. Они познакомились летом, когда Ганси метался между Уэльсом и Лондоном. Мэлори первым принял пятнадцатилетнего мальчика всерьез, и за эту честь Ганси был вечно ему благодарен.

– Ганси, – добродушно сказал Мэлори, помня, что не стоит называть его по первому имени, и без дальнейших прелюдий пустился в монолог о погоде, о четырех прошлых собраниях исторического общества и о докучливом соседе с его собакой.

Ганси понимал примерно три четверти. Проведя в Англии почти год, он привык к акцентам, но речь Мэлори было непросто воспринимать из-за причмокивания, жевания, дряхлости, происхождения и плохой связи.

Выбравшись из постели и присев на корточки над моделью Генриетты, Ганси из вежливости слушал вполуха двадцать минут, а затем осторожно перебил:

– Очень рад вас слышать.

– Я нашел интересный текстовый источник, – сказал Мэлори.

Судя по звуку, он либо что-то жевал, либо заворачивал в целлофан. Ганси видел его квартиру и не исключал, что Мэлори делал то и другое.

– Там говорится, что силовые линии покоятся во сне. Дремлют. Ничего не напоминает?

– Как Глендауэр! И что это значит?

– Возможно, именно поэтому их так трудно найти. Если они по-прежнему есть, но не активны, энергия будет очень слабой и нерегулярной. В Суррее я шел по линии с одним человеком – четырнадцать миль, в отвратительную погоду, когда дождевые капли были размеом с репу – а потом линия просто взяла и исчезла.

Достав тюбик с клеем и несколько кусочков картона, Ганси воспользовался ярким лунным светом и доделал крышу домика, пока Мэлори распространялся о дожде. Затем он спросил:

– А в вашем источнике что-нибудь сказано, как разбудить силовые линии? Если можно разбудить Глендауэра, то и силовые линии тоже можно, так ведь?

– В том-то и дело.

– Но чтобы разбудить Глендауэра, нужно просто его найти. А по силовым линиям все время ходят.

– Ну нет, мистер Ганси, тут вы ошибаетесь. Пути энергии пролегают глубоко внизу. Даже если раньше было не так, теперь они закрыты многометровым слоем земли, который накопился с течением столетий, – сказал Мэлори. – Никто на самом деле не прикасался к ним веками. Мы с тобой не ходим по силовым линиям. Мы просто движемся, слушая эхо.

Ганси вспомнил, как однажды, когда они с Адамом искали линию, она появилась, а потом оборвалась без всякой видимой причины. Теория Мэлори казалась вполне правдоподобной, и, в общем, больше ни в чем он не нуждался. Он не желал ничего другого, кроме как взяться за книги в поисках аргументов в пользу этой новой идеи, и к черту школу. На Ганси напало редкое сожаление, что он еще подросток и привязан к Агленби. Возможно, именно так себя всегда чувствовал Ронан.

– Ладно. Значит, будем искать под землей. В пещерах, может?

– Пещеры – страшная штука, – ответил Мэлори. – Знаешь, сколько людей гибнет в пещерах каждый год?

Ганси сказал, что не знает.

– Тысячи! – ответил Мэлори. – Это как кладбища слонов. Лучше уж оставаться наверху. Спелеология намного опаснее, чем мотогонки. Нет, в моем источнике речь шла о том, как пробудить силовую линию, находясь на поверхности, как дать ей знать о своем присутствии. Тебе нужно будет произвести символическое возложение рук на энергию прямо там, в Марианне.

– В Генриетте.

– Штат Техас?

Всякий раз, когда Ганси говорил с британцами об Америке, они почему-то полагали, что он живет в Техасе.

– Вирджиния, – поправил он.

– Как скажешь, – добродушно согласился Мэлори. – Ты подумай, как легко было бы пройти по силовой линии до могилы Глендауэра, если бы она говорила с нами во весь голос, а не шептала. Найди линию, соверши ритуал, иди по ней к своему королю.

Когда Мэлори так говорил, это казалось неизбежным.

«Иди по ней к своему королю».

Ганси закрыл глаза, чтобы успокоить участившийся пульс. Он увидел тусклый серый силуэт спящего короля, сложенные на груди руки, меч справа, чашу слева. Эта дремлющая фигура была головокружительно важна для Ганси, хотя он не мог понять и сформулировать, чем именно. Это было нечто большое, огромное, нечто очень значимое. Нечто, не имеющее цены. Нечто заслуженное…

– Правда, из текста не очень ясно, как провести ритуал, – продолжал Мэлори.

Он стал распространяться о непредсказуемости исторических документов, но Ганси почти не слушал, пока старик не сказал:

– Я думаю попытать удачи в Локайере. Дам знать, что получится.

– Прекрасно, – ответил Ганси. – Я вам так благодарен.

– Передай привет матери.

– Обяза…

– Хорошо, что у тебя, в твоем возрасте, есть мать. Когда мне было примерно столько же, сколько тебе, моя мать пала жертвой британской системы здравоохранения. Она прекрасно себя чувствовала, пока ее не госпитализировали с легким кашлем…

Ганси вполуха выслушал хорошо известную ему историю о том, как государственные врачи не смогли вылечить у матери Мэлори рак горла. Мэлори был довольно бодр к тому моменту, когда разговор закончился.

Ганси ощутил дух погони; ему нужно было с кем-то поговорить, пока ощущение незавершенных поисков не пожрало его изнутри. Адам подошел бы больше, но, скорее всего, сейчас бодрствовал только Ронан, который попеременно то страдал от бессонницы, то спал как медведь.

На полпути к комнате Ронана до Ганси дошло, что там пусто. Стоя в темном дверном проеме, он окликнул друга шепотом, а затем, не получив ответа, повысил голос.

В комнате Ронана не следовало рыскать, но Ганси все-таки это сделал. Он дотронулся рукой до кровати и убедился, что она не застелена и холодна, а одеяло стремительно отброшено набок. Ганси кулаком постучал в запертую дверь Ноя, другой рукой судорожно набирая номер Ронана. Раздалось два гудка, потом отозвался автоответчик: «Ронан Линч…»

Ганси на полуслове оборвал записанное сообщение, чувствуя, как колотится сердце. Он долго спорил с самим собой, прежде чем набрать другой номер. На сей раз ответил голос Адама, хриплый спросонок и осторожный.

– Ганси?

– Ронан пропал.

Адам молчал. Дело было не просто в том, что Ронан исчез, но и в том, что он исчез после драки с Дикланом. Однако из дома Пэрришей было не так просто выйти посреди ночи. Если бы Адама застукали, остались бы физические последствия, а погода уже стояла слишком теплая для длинных рукавов. Ганси чувствовал себя последним гадом оттого, что просил Адама об этом.

На улице высоким пронзительным голосом закричала какая-то ночная птица. Маленькая копия Генриетты в потемках смотрелась жутковато, оловянные машинки на улицах выглядели так, как будто только что остановились. Ганси всегда казалось, что после наступления темноты в его игрушечном городке могло случиться что угодно. По ночам Генриетта казалась волшебной. А магия – чем-то потенциально очень страшным.

– Я посмотрю в парке, – наконец произнес Адам. – И… э… наверное, на мосту.

Адам отключился так быстро, что Ганси не сразу отследил конец разговора. Он прижал пальцы к векам, и в этой позе его нашел Ной.

– Ты пойдешь искать? – спросил он.

В желтом ночном свете он казался бледным и почти бесплотным; тени у него под глазами были темнее обычного. Не столько Ной, сколько намек на Ноя.

– Поищи в церкви.

Ной не предложил присоединиться, и Ганси его не звал. Полгода назад, единственный раз, когда это было критически важно, Ной обнаружил Ронана в луже собственной крови, а потому был избавлен от необходимости впредь отправляться на поиски. Ной не поехал тогда вместе с Ганси в больницу, а Адама застукали, когда он пытался выбраться из дому, поэтому с Ронаном, когда его штопали, был только Ганси. Это случилось давно, но опять-таки, времени не существовало.

Иногда Ганси казалось, что его жизнь состоит из десятка часов, которые он никогда не сможет забыть.

Натянув куртку, он вышел на холодную парковку, залитую зеленоватым светом. Капот машины Ронана был холодным, значит, никто на ней недавно не ездил. Куда бы ни отправился Ронан, он пошел пешком. Церковь, со шпилем, залитым тусклым желтым светом, стояла в пределах пешей доступности. И «Нино» тоже. И старый мост, под которым быстро неслась река.

Ганси двинулся вперед. Рассуждал он логически, но сердце-предатель билось с запинками. Он не был наивен и не питал иллюзий, будто найдет Ронана Линча, которого знал до смерти Ниалла. Но Ганси не хотел и потерять того Ронана Линча, которого знал теперь.

Несмотря на яркий лунный свет, вход в церковь святой Агнессы терялся в темноте. Слегка дрожа, Ганси положил руку на массивное железное кольцо на двери, подумав, что, может быть, церковь заперта. Он был в церкви святой Агнессы только раз, на Пасху, когда их пригласил младший брат Ронана, Мэтью. Ганси в жизни не подумал бы, что человек вроде Ронана способен прийти сюда посреди ночи. Строго говоря, Ронан вообще не выглядел как тот, кто ходит в церковь, однако все братья Линчи каждое воскресенье посещали службу. В течение часа они сидели бок о бок на скамье, в то время как даже за столом в ресторане не могли встретиться друг с другом глазами.

Миновав черную арку входа, Ганси подумал: «Ной хорошо умеет искать». Он надеялся, что Ной не ошибся насчет Ронана.

Церковь окутала Ганси запахом ладана – редким запахом, который немедленно пробудил в памяти полдесятка воспоминаний о семейных свадьбах, похоронах и крестинах (всё это почему-то бывало летом). Странно было, что целое время года могло уместиться в одном глотке застоявшегося воздуха.

– Ронан?

Это слово всосалось в пустоту и эхом отразилось от невидимого потолка, так высоко наверху, что в конце концов Ганси ответил только собственный голос.

На полу лежали заостренные тени арок. Мрак и неуверенность словно кулаками стучали по ребрам Ганси, неподвижные легкие напоминали о еще одном давнем летнем дне – о том дне, когда он впервые понял, что в мире есть магия.

Ронан был в церкви – он лежал, вытянувшись, на одной из скамей в темноте. Одну руку он свесил с края, другую вытянул за голову. Его тело казалось чуть более темным пятном в мире черноты. Ронан не двигался.

Ганси подумал: «Только не сегодня. Пожалуйста, только не сегодня».

Усевшись на краешке скамьи, он положил руку Ронану на плечо, как будто мог просто разбудить его. Он молился, чтобы именно так и было, чтобы силы его мысли оказалось достаточно. Плечо было теплым; от Ронана пахло спиртным.

– Просыпайся, старик, – сказал Ганси.

Слова звучали тяжело, пусть даже он пытался придать голосу бодрости.

Ронан шевельнул плечом и повернулся лицом кверху. На одно короткое мгновение Ганси дал себе волю: ему показалось, что он опоздал, что Ронан все-таки умер и что его тело пробуждается только потому, что так приказал он, Ганси. Но затем ярко-синие глаза Ронана открылись, и наваждение пропало.

Ганси выдохнул.

– Сволочь ты.

Ронан откровенно ответил:

– Я не мог заснуть.

И добавил, заметив уязвленное выражение лица Ганси:

– Честное слово, больше я так не буду.

Ганси вновь попытался говорить беззаботно и не смог.

– Врешь.

– Кажется, – произнес Ронан, – ты путаешь меня с моим братом.

Вокруг стояла насыщенная тишина; когда Ронан открыл глаза, в церкви как будто стало светлее, словно она тоже спала до сих пор.

– Когда я сказал тебе, что не хочу, чтобы ты напивался на фабрике, я не имел в виду, что ты можешь валяться пьяным в другом месте.

Ронан, лишь слегка заплетаясь языком, ответил:

– Кто бы говорил.

Ганси с достоинством ответил:

– Я пью. Но не напиваюсь.

Ронан перевел взгляд на что-то, что он прижимал к груди.

– Что это? – спросил Ганси.

Пальцы Ронана стискивали нечто темное. Когда Ганси попытался их разжать, то ощутил нечто живое и теплое. Там быстро билось чье-то сердце. Он отдернул руку.

– Господи, – сказал Ганси, пытаясь осмыслить то, что почувствовал. – Это птица?

Ронан медленно сел, по-прежнему прижимая к груди то, что держал в руке. Ганси вновь ощутил насыщенное алкоголем дыхание друга.

– Ворон.

Долгая пауза. Ронан рассматривал свою добычу.

– Может, ворона. Но сомневаюсь. Я… Не, серьезно, вряд ли. Corvus corax.

Ронан, даже пьяный, помнил, как на латыни называется ворон.

И не просто ворон, как заметил Ганси. Крошечный птенец, с голым клювом, растягивавшимся в младенческую улыбку. Его крыльям еще было далеко до полета. Ганси даже не хотел прикасаться к существу, которое выглядело таким хрупким.

Ворон был символом Глендауэра. Король Воронов – вот как его называли. Он был потомком длинной линии королей, которых ассоциировали с этой птицей. Легенда гласила, что Глендауэр умел разговаривать с воронами и наоборот. Поэтому, в том числе, Ганси приехал в Генриетту, городок, который славился своими воронами. Он ощутил дрожь.

– Откуда ты его взял?

Пальцы Ронана окружали вороненка, как живые, сострадательные прутья клетки. В его руках птенец казался ненастоящим.

– Нашел.

– Находят обычно монетки, – ответил Ганси. – Или ключи от машины. Или клевер с четырьмя лепестками.

– И воронят, – сказал Ронан. – Ты просто завидуешь, потому что… – здесь ему пришлось замолкнуть, чтобы привести в порядок затуманенные пивом мысли, – потому что не ты нашел вороненка.

Птенец нагадил меж пальцев Ронана на скамью. Держа вороненка одной рукой, Ронан церковным вестником стер дерьмо с досок и протянул испачканную бумагу Ганси. Ежедневные просьбы о молитвах были испачканы белым.

Ганси взял газету только потому, что сомневался, что Ронан станет искать урну. С легким отвращением он спросил:

– А если я скажу, что домашние животные не допускаются?

– Блин, чувак, – ответил Ронан с жестокой усмешкой, – ты же не выгонишь Ноя вот так.

Ганси не сразу понял, что Ронан шутит, а потом уже было поздно смеяться. Во всяком случае, он знал, что позволит отнести птицу на Монмутскую фабрику, потому что видел, как цепко Ронан держал ее. Птенец уже смотрел на него снизу вверх и с надеждой щелкал клювом. Он полагался на Ронана.

Ганси смягчился.

– Ладно. Пошли обратно. Вставай.

Когда Ронан неуверенно поднялся на ноги, вороненок съежился у него в руках – сплошные клюв и тело, без шеи. Ронан сказал:

– Привыкай к турбулентности, сукин сын.

– Надо дать ему какое-то имя.

– Ей. Ее зовут Бензопила, – ответил Ронан, не глядя на Ганси. И вдруг произнес: – Ной. Блин, ну и стремно ты там смотришься.

В глубоком, полном теней дверном проеме тихо стоял Ной. Сначала было видно только его бледное лицо; темная одежда оставалась невидима, глаза казались провалами, ведущими в неведомый мир. Затем он вышел на свет и оказался растрепанным и знакомым, как всегда.

– Я думал, ты не придешь, – сказал Ганси.

Ной перевел взгляд на алтарь, затем на темный незримый потолок. Он ответил с обычной храбростью:

– Дома было страшно.