Протокол «Сигма» Ладлэм Роберт

Глава 19

Цюрих

В вестибюле гостиницы Анну встретил прикомандированный к ней офицер из аппарата прокурора кантона Цюрих. Его звали Бернард Кестинг — низенький, но мощный темноволосый молодой человек с окладистой бородой и сросшимися над переносицей бровями. Он совершенно не улыбался и казался очень деловым и всецело поглощенным своими профессиональными обязанностями: олицетворение швейцарской бюрократии.

Несколько минут ушло на взаимные представления и вымученный разговор, необходимый для соблюдения этикета, а затем Кестинг проводил Анну к своему автомобилю “БМВ-728”, стоявшему на полукруглой подъездной дорожке перед гостиницей.

— Конечно, мы знаем Россиньоля, — сказал Кестинг, распахивая дверцу автомобиля перед коллегой из-за океана. Он был очень уважаемой личностью в нашем банковском сообществе на протяжении многих-многих лет. Разумеется, у моего управления никогда не возникало поводов для того, чтобы допрашивать его. — Анна села в машину, но швейцарец продолжал стоять на месте, держась за ручку распахнутой дверцы. — Боюсь, что мы не совсем отчетливо поняли суть вашего запроса. Знаете ли, этот джентльмен никогда не был причастен к какому-либо криминалу.

— Я понимаю. — Анна протянула руку и сама закрыла дверь. Этот человек нервировал ее.

Усевшись за руль, Кестинг молчал лишь до тех пор, пока машина не выехала на Штейнвиштрассе, тихую улицу около Кунст-хауса, по сторонам которой тянулись жилые дома.

— Он был — или есть — блестящий финансист.

— Я не могу раскрыть вам содержание нашего расследования, — сказала Анна, — и могу лишь сообщить вам, что он не является его объектом.

Кестинг опять ненадолго замолк, а затем продолжал:

— Вы просили организовать защитный надзор. Как вы знаете, мы не могли точно установить его местообитание. — В голосе швейцарца без труда можно было уловить неловкость.

— А что, это общепринятая манера поведения видных швейцарских банкиров? Вот так, просто... исчезать?

— Общепринятая? Конечно, нет. Но ведь он в конце концов удалился на покой. И обрел право быть эксцентричным.

— А как же осуществляются его официальные контакты?

— Через доверенных местных представителей оффшорного объекта, остающегося, впрочем, непрозрачным даже для самих представителей.

— Прозрачность не относится к числу признанных в Швейцарии ценностей.

Кестинг быстро взглянул на нее, очевидно, решая, не могла ли она оказаться самозванкой.

— Такое впечатление, что где-то с год назад, возможно, чуть позже или раньше, он решил, что ему следует — ну, как бы это сказать... — скрыться от людей. Не исключено, что ему померещилось, будто за ним следили или его преследовали. В конце концов ему уже перевалило за восемьдесят, а начинающееся старческое слабоумие порой сопровождается параноидальными фантазиями.

— А что, если это ему не померещилось?

Кестинг смерил Анну пристальным взглядом, но промолчал.

Герр профессор, доктор Карл Меркандетти невероятно обрадовался, когда Бен упомянул о том, что он знакомый профессора Джона Варнса Годвина.

— Вы не причиняете мне никаких неудобств, и вам совершенно не за что просить прощения. У меня есть в библиотеке свой кабинет. Почему бы вам не навестить меня там где-нибудь до полудня? Я все равно должен туда пойти. Я надеюсь, что Годвин не сказал вам... э-э... что я готовлю монографию в выпускаемую издательством Кембриджского университета серию, которую он редактирует, и уже на два года ее задержал. Он не раз говорил мне по этому поводу, что у меня несколько средиземноморское ощущение времени. — В трубке густо раскатился отнюдь не стариковский хохот Меркандетти.

Бен и сам точно не знал, что ему нужно от Меркандетти, а профессор, судя по его жизнерадостному тону, вероятно, предположил, что это будет визит вежливости или что-то в таком же роде.

Несколько часов Бен провел, копаясь в справочниках швейцарских корпораций. Он даже просмотрел компьютерную телефонную базу. Но ему так и не удалось найти ни единого упоминания о какой-либо фирме, называвшейся “Сигма АГ”, и у него сложилось впечатление, что в открытых документах вообще не было никаких сведений о ее существовании.

Карл Меркандетти оказался куда более строгим на вид, чем Бен представил его по телефонному разговору. Это был невысокий человек лет пятидесяти с торчавшими ежиком коротко подстриженными седоватыми волосами и в очках с овальной тонкой оправой. Впрочем, когда Бен представился, взгляд профессора оживился, а рукопожатие было крепким и приветливым.

— Любой друг Года... — начал Меркандетти.

— А я думал, что так его называют только принстонские студенты, — не удержавшись, перебил Бен.

Меркандетти, улыбнувшись, покачал головой.

— В то время, когда мы познакомились, он, можно сказать, лишь понемногу начинал оправдывать свое прозвище. А сейчас я боюсь, что, когда подойду к жемчужным вратам рая, он окажется там и скажет: “А теперь еще один небольшой вопрос по поводу сноски сорок три в вашей последней статье...”

После нескольких минут легкого разговора Бен перешел к рассказу о том, какие ему пришлось потратить усилия для того, чтобы найти следы корпорации под названием “Сигма АГ”, учрежденной в Цюрихе в самом конце Второй мировой войны. Он не стал углубляться в подробности: ученый, несомненно, должен был подумать, что предмет его поисков вполне может относиться к кругу интересов международного банкира, связанных с его повседневной деятельностью и обусловленных чувством ответственности. Как бы там ни было, Бен знал, что излишняя откровенность здесь ни к чему.

Узнав о конкретном объекте интереса Бена, Меркандетти оставался так же вежлив, но не проявил ни малейшего возбуждения. Было совершенно ясно, что название “Сигма” ничего не говорило ему.

— Так вы сказали, что она была создана в 1945 году? — переспросил историк.

— Совершенно верно.

— Вы знаете, что “Бордо” того года было совершенно изумительным? — Профессор пожал плечами. — Конечно, мы же говорим о событиях, случившихся более полувека тому назад. Много компаний, которые были основаны во время войны или сразу после ее окончания, рухнули. Наша экономика тогда была не столь стабильной, как сейчас.

— У меня есть основания полагать, что она все еще существует, — ответил Бен.

Меркандетти с добродушно-благожелательным выражением на лице вскинул голову.

— И какого рода информацией вы располагаете?

— Должен признаться, что это не точная информация. Она основывается в большей мере на слухах. Но слухах, исходящих от людей, которым много известно.

Выражение лица Меркандетти сделалось удивленным и скептическим.

— А располагают ли эти люди еще какой-нибудь информацией? Название вполне могло измениться.

— Но существует ли какой-нибудь свод данных об изменении названий фирм?

Историк на несколько секунд уставился в потолок библиотеки.

— Существует одно место, которое вам имело бы смысл посетить. Оно называется “Handelsregisteramt des Kantons Zurich” — регистрационный архив всех фирм, основанных в Цюрихе. Каждая созданная в этом кантоне компания должна сдавать туда бумаги о регистрации.

— Прекрасно. И позвольте мне задать вам еще один вопрос. Посмотрите, пожалуйста, вот этот список, — Бен положил на крепкий дубовый стол переписанный своей рукой список директоров “Сигма АГ”. — Вам знакомо какое-либо из этих имен?

Меркандетти не спеша надел очки для чтения.

— Большинство этих имен... Знаете ли, это известные промышленники. Вот этот, Проспери, он принадлежит к теневому миру. Мне кажется, он совсем недавно умер. В Бразилии или в Парагвае, точно не помню. Эти люди к настоящему времени уже умерли или сделались глубокими стариками. О, здесь и Гастон Россиньоль, банкир — он скорее всего и сейчас живет в Цюрихе.

— Он все еще жив?

— Я не слышал о его смерти. Но если он жив, то ему, должно быть, под восемьдесят или даже больше.

— А можно это как-нибудь выяснить?

— Вы не пробовали посмотреть в телефонном справочнике? — профессор вскинул на Бена удивленный взгляд.

— Там целая куча Россиньолей. Но ни одного с таким первым именем.

Меркандетти пожал плечами.

— Россиньоль был крупнейшим финансистом. Помогал восстанавливать нашу банковскую систему после Второй мировой войны. У него было здесь множество друзей. Вполне возможно, что он ушел на покой, переехал куда-нибудь на мыс Антиб и, как говорится, сводит кокосовым маслом старческую пигментацию с плеч. Не исключено, что он старается не привлекать к себе излишнего внимания по каким-то личным причинам. После недавних споров из-за швейцарского золота и событий Второй мировой войны появилось немало людей с очень крайним подходом к данной проблеме; некоторые из них угрожали расправой всем, причастным к этим делам. Даже швейцарский банкир не может жить в сейфе. Поэтому все принимают меры предосторожности, какие находят необходимыми.

Значит, предосторожности...

— Благодарю вас, — произнес Бен, — все, что вы сказали, чрезвычайно полезно для меня. — Он вынул из кармана черно-белую фотографию, которую раздобыл в сейфе “Хандельсбанка”, и подал ее ученому. — А можете ли вы опознать кого-либо из этих людей?

— Не знаю, кто вы по своему призванию, банкир или историк! — весело воскликнул Меркандетти. — А может быть, торговец старыми фотографиями — весьма прибыльная торговля в наши дни. За ферротипии ХIХ века коллекционеры платят целые состояния. Но я не любитель таких вещей. Мне подавай цвет.

— Вряд ли это семейный снимок, сделанный во время отпуска, — мягко заметил Бен.

Меркандетти улыбнулся и поднес к глазам фотографию.

— Это скорее всего Сайрус Вестон... Ну, да, несомненно, это он, в своей знаменитой шляпе. — Профессор ткнул в снимок коротким пальцем. — Этот похож на Эвери Хендерсона, которого давно уже нет на свете. Это Эмиль Менар, создатель “Трианона”, первой из современных многопрофильных корпораций. Этот похож на Россиньоля, но я в этом не уверен. Его всегда представляешь себе с огромным лысым черепом, а не с копной темных волос; но ведь тогда он был намного моложе. А это... — Меркандетти внезапно умолк. Он целую минуту вглядывался в фотографию, а затем положил ее на стол. Улыбка вдруг сошла с его лица. — Что это за шутка? — спросил он Бена, сурово глядя на него из-под очков для чтения. Профессор казался озадаченным.

— Что вы хотите сказать?

— Это, несомненно, какой-то монтаж, скомпонованный из разных фотографий. — Ученый произнес эту фразу с нескрываемым раздражением.

— Но почему вы так считаете? Вестон и Хендерсон, вероятно, были знакомы.

— Вестон и Хендерсон? Несомненно, были. И так же несомненно, что, конечно же, они никак не могли оказаться в компании, куда входили бы одновременно Свен Норквист, норвежский судовладелец, Сесил Бенсон, британский автомобильный магнат, Дрэйк Паркер, глава нефтехимического гиганта, и Вольфганг Зибинг, немецкий промышленник, чья фамильная компания некогда производила военное снаряжение, но теперь больше известна своим кофе. И еще несколько человек такого сорта. Некоторые из этих людей были вечными конкурентами, некоторые специализировались на очень далеких один от другого видах коммерции. Если удастся доказать, что эти люди встречались между собой... Для начала потребуется полностью переписать историю экономики ХХ века.

— А не могла ли это быть какая-то экономическая конференция середины столетия, наподобие нынешних давосских форумов? — рискнул предположить Бен. — Или совещание, предшествовавшее Бильдербергской конференции? Малоизвестная встреча титанов экономики?

Историк указал на одну из фигур.

— Это может быть только выдуманной кем-то шуткой. Ради которой очень умело сфабриковали эту фотографию.

— Кто этот человек, на которого вы указываете?

— Это, несомненно, Герхард Ленц, ученый из Вены. — Меркандетти говорил сухо и сурово.

Имя показалось Бену смутно знакомым, но он не мог сообразить, в каком контексте оно могло ему попасться.

— Да кто же он такой?

— Точнее, кем он был. Он умер в Южной Америке. Доктор Герхард Ленц, по всеобщему мнению, был человеком блестящего ума. И все же вряд ли его можно назвать в числе лучших выпускников замечательного медицинского факультета Венского университета и счесть олицетворением венской цивилизации. Простите, я иронизирую, а это не подобает историку. Но сухой факт заключается в том, что Ленц, как и его друг Йозеф Менгеле, заслужил единственную в своем роде жуткую славу экспериментами на заключенных концентрационных лагерей, на тысячах детей, погибших и оставшихся калеками в результате этих опытов. Его сын все еще живет в Вене.

Боже мой! Герхард Ленц был одним из самых страшных чудовищ двадцатого столетия. Бен почувствовал, что у него начала кружиться голова. Герхард Ленц, светлоглазый нацистский офицер, стоявший рядом с Максом Хартманом.

Меркандетти выудил из кармана пиджака восьмикратную лупу — ему часто приходилось пользоваться ею в своих архивных разысканиях — и тщательно исследовал изображение. Затем он долго рассматривал пожелтевшую бумажную подложку, на которую была нанесена эмульсия. Потратив на это занятие несколько минут, он покачал головой.

— Действительно, фотография кажется подлинной. И все же это невозможно. Она не может быть подлинной. — Меркандетти говорил со сдержанной страстью, и Бен мельком подумал: не пытается ли профессор в первую очередь убедить себя самого? Хотя историк и старательно отказывался поверить в то, что находилось у него перед глазами, все равно он вдруг смертельно побледнел.

— Расскажите мне, — потребовал он, и теперь его тон был резким; куда только делось все дружелюбие, — откуда вы это взяли?

Предосторожности... Гастон Россиньоль был жив: смерть такой поистине августейшей персоны не осталась бы незамеченной. И все же, потратив еще час на поиски, Бен и Меркандетти остались там же, откуда начали.

— Прошу извинить меня за напрасно потерянное время, — наконец проронил Меркандетти. — Но все же я историк, а не частный детектив. Кроме того, осмелюсь предположить, что такие вещи относятся скорее к вашей специальности, учитывая ваше близкое знакомство со стратегией финансовой деятельности и ее хитростями.

Ученый был прав; Бену и самому это уже приходило в голову. То, о чем упомянул Меркандетти — тонкости и хитрости финансовой деятельности, — было известно под названием защиты активов, а в этой области Бен знал все до тонкостей. Теперь настала его очередь сесть и подумать. Видные люди просто так не исчезают; используя законы, они создают мощные оборонительные сооружения, за которыми их невозможно достать. Человек, засекречивающий свое место жительства от возможных преследователей, не мог пользоваться способами, принципиально отличающимися от тех, к которым прибегают желающие укрыться от кредиторов или от налоговой системы. Россиньоль должен был устроить все так, чтобы сохранить контроль над своей собственностью, а со стороны казалось бы, что он не имеет к ней никакого отношения. За человеком, не обладающим имуществом, трудно вести наблюдение.

Бен Хартман вспомнил об одном исключительно скупом клиенте “Хартманс Капитал Менеджмент”, у которого схемы защиты активов превратились в настоящую навязчивую идею. Бен в конце концов страстно возненавидел этого человека, но, хотя и смертельно жалел время, потраченное на работу над счетами этого скупца, он уже тогда понимал, что все, открывшееся ему обо всяких увертках, применяемых для “защиты активов”, может пригодиться в дальнейшем.

— У Гастона Россиньоля в этих местах наверняка имеются близкие родственники, — сказал он Карлу Меркандетти. — Я думаю о каком-то человеке, который был бы и надежным, и послушным. Он должен быть достаточно близок к Россиньолю, чтобы выполнять его распоряжения, и при этом быть значительно моложе, чем он. — Бен хорошо знал, что при любых вариантах с использованием механизма дарения или продажи преждевременная смерть псевдобенефициария является крайне нежелательной и может привести к серьезнейшим осложнениям. И при любой схеме сохранение тайны всецело зависело от благоразумия партнера.

— Вы, конечно, имеете в виду Ива-Алана, — уверенно заявил профессор.

— Вы так считаете?

— Вы только что описали его. Ив-Алан Тайе, племянник банкира. Местный гражданский лидер, пользующийся определенной известностью благодаря выдающемуся положению своего семейства и совершенно никому не известный банкир благодаря своей крайней посредственности. Всеобщая его оценка — слабый человек, но добрый малый. Председательствует в Цюрихском совете по искусству и где-то еще в этом же роде. И имеет синекуру в одном из частных банков, кажется, он вице-президент чего-то. Впрочем, это довольно легко выяснять.

— А если бы я попытался выяснить, имеет ли Тайе право на владение собственностью в кантоне, помимо своего первоначального имущества? Существуют ли открытые для доступа налоговые документы, связанные с передачей имущества?

— В Rathaus[24] — это совсем рядом с набережной Лиммата — хранятся муниципальные отчеты. Но если речь идет о недавних операциях, совершенных в течение последних пяти лет, то вы сможете провести диалоговый поиск. То же самое и с налоговыми документами, которые вас могут заинтересовать. Предположительно они являются доступными для публики, но тем не менее находятся под строгой охраной, как того требует одна из двух главных страстей швейцарцев — любви к шоколаду и к секретности. Лично я имею пользовательский код и пароль для доступа к этим базам. Видите ли, не так давно отцы города заказали мне написать часть брошюры, посвященной 650-летнему юбилею присоединения Цюриха к Швейцарской конфедерации. Тема, конечно, несколько уже моих обычных исследований, но зато они не пожалели франков.

Через час Бен узнал адрес некоей резиденции, которая была заметно скромнее, чем прежнее место жительства Россиньоля. Еще через два часа, разобравшись в целой куче исключительно путанных налоговых документов, он убедился, что она принадлежит Гастону Россиньолю. Хотя дом с участком был зарегистрирован на имя Тайе, но это не было его основным местом жительства. Загородный дом? Кому пришло бы в голову заводить себе загородный дом прямо в пределах Цюриха? Жилище для любовницы? Но для этого дом был слишком уж роскошным. А что же с инвестициями в недвижимость, находящуюся в доверительной собственности, и привилегиями совладельца? Тайе не обладал единоличным контролем над этой собственностью; он не мог продать ее или передать кому-либо право управления без разрешения доверителя. И где же находится доверитель? На Джерси, одном из островов Ла-Манша. Бен улыбнулся. Отлично сделано — налоговый рай, но не из тех, что пользуются самой дурной славой. Это место не считалось столь гнусным, как, скажем, Науру, зато его банковские учреждения еще крепче повязаны между собой, и проникнуть туда намного труднее.

Бен снова взглянул на записанный на листе бумаги адрес. Было невозможно поверить в то, что краткая автомобильная поездка может привести его к одному из основателей “Сигмы”. Питер пытался скрыться от “Сигмы”, и это погубило его. Бен глубоко вздохнул и почувствовал, как в нем разгорается пламя гнева. “Что ж, наше положение изменилось, — подумал он. — Теперь пусть “Сигма” попытается спрятаться от меня”.

Глава 20

Бен довольно быстро нашел дом Гастона Россиньоля. Он находился в той части Цюриха, которая носит название Хоттинген и представляет собой холмистую возвышенность, господствующую над городом. Дома здесь были окружены просторными участками и скрыты за деревьями: очень приватная, очень изолированная обстановка.

Дом Россиньоля стоял на Хаусерштрассе, неподалеку от “Долдер гранд-отель”, королевы цюрихских гостиниц; зачастую это заведение вообще называли лучшим во всей Европе. Приземистый, с широким фасадом, сложенный из коричневатого камня дом был выстроен, очевидно, в начале ХХ века.

Здание не походило на конспиративное жилище, отметил про себя Бен, но, возможно, именно поэтому могло с успехом выполнять его функции. Россиньоль вырос в Цюрихе, провел значительную часть жизни в Берне. Он, несомненно, был знаком со многими представителями цюрихских властей и влиятельными людьми, но этот город не был тем местом, где у него могли бы оказаться случайные знакомые. Кроме того, обитатели Хаусерштрассе относились к той породе людей, которые предпочитали заниматься своими делами и не лезть в чужие. Тут возможно было постоянно соседствовать с жителями расположенного рядом дома, оставаясь практически незнакомым с ними. На старика, возящегося со своим собственным садиком, никто не станет обращать излишнего внимания. Такая жизнь должна быть достаточно удобной, и притом вполне незаметной.

Бен остановил “Ровер” в конце квартала, там, где улица уходила вниз. Чтобы машина не покатилась, поставил ее на ручной тормоз. Открыл перчаточный ящик и вынул пистолет Лизл. В барабане оставалось четыре патрона. “Необходимо где-то купить патроны”, — подумал Бан. Убедившись в том, что оружие поставлено на предохранитель, он сунул пистолет в карман куртки.

Подойдя к двери дома, Бен нажал на кнопку звонка. Подождал несколько минут и, не дождавшись никакого ответа, позвонил снова.

Безрезультатно.

Он нажал на ручку, но дверь была заперта.

Под навесом возле боковой стены дома он заметил “Мерседес” одной из последних моделей. Естественно, он не мог определить, кому принадлежал автомобиль — Россиньолю или кому-то еще.

Он повернулся было, чтобы уйти, но тут ему в голову пришло обойти вокруг дома и попробовать остальные двери. Лужайку недавно скосили, цветы казались тщательно ухоженными. Кто-то очень хорошо следил за садом. Задняя часть участка оказалась более просторной, чем передняя; привольно раскинувшийся зеленый газон, окруженный цветочными клумбами, был залит ярким солнечным светом. Около большой террасы, примыкавшей к задней части дома, красовался изящный навес, под которым стояли несколько шезлонгов.

Бен подошел ко входу с террасы. Он открыл на себя стеклянную наружную дверь, а потом нажал на ручку следующей двери. Дверь подалась.

Он открыл дверь. Его сердце отчаянно колотилось, его так и подмывало поскорее уйти, но он не поддался этому порыву.

Был ли Россиньоль в доме? Или еще кто-нибудь — слуга, домохозяйка, родственники?

Он вошел в дом и очутился в темной прихожей с кафельным полом. На крючках висело несколько пальто, в подставке стояли деревянные трости с красивыми набалдашниками. Миновав прихожую, он оказался в помещении, напоминавшем рабочий кабинет — небольшой комнатке, в которой находился огромный письменный стол и несколько книжных шкафов. Гастон Россиньоль, бывший столп швейцарской банковской системы, похоже, был довольно непритязательным человеком в отношении окружающей обстановки.

На столе лежал большой зеленый блокнот, из которого высовывался уголок листа промокашки, а рядом стоял гладкий черный телефон “Панасоник” со всеми возможными современными наворотами: пультом для телеконференции, определителем номера, селектором внутренней связи, динамиком громкой речи и цифровым автоответчиком.

Пока Бен рассматривал телефон, тот зазвонил. Звук оказался оглушительным, очевидно, регулятор громкости был установлен в максимальное положение. Он застыл на месте, ожидая, что вот-вот появится Россиньоль, и выдумывая на ходу, как ему для начала объясниться. Телефон снова зазвонил — три, четыре звонка, а затем умолк.

Бен ждал.

Никто нигде не снял трубку. Означало ли это, что в доме никого не было? Взглянув на экран определителя номера, он увидел, что номер представлял собой длинный ряд цифр; очевидно, звонок был откуда-то издалека.

Он решил, что стоит углубиться в дом. Проходя по коридору, Бен услышал негромкую музыку — ему показалось, что это Бах, — но откуда она доносилась, было непонятно.

Действительно, есть ли в доме хоть кто-нибудь?

В конце коридора Бен увидел отблеск света, падавшего из открытой двери. По мере того как он приближался к ней, музыка делалась громче.

Комната, в которой он оказался, не могла быть не чем иным, как только парадной столовой. Посередине вытянулся Длинный стол, покрытый свежей белой льняной скатертью, па ней стоял серебряный кофейник на серебряном подносе и тарелка с яичницей и сосисками. Завтрак, похоже, был сервирован слугой, но где был он или она? Портативный магнитофон, стоявший на буфете, играл виолончельную сюиту Баха.

И возле стола, спиной к Бену сидел старик в инвалидном кресле. Загорелая лысина, испещренная старческими серыми пятнами, бычья шея, тяжелые плечи.

Старик, казалось, не слышал, как Бен вошел. Наверно, он глуховат, решил Бен, и тут же заметил в правом ухе старика слуховой аппарат.

Однако, стараясь избежать любых случайностей, он сунул руку в карман куртки, нащупал рукоятку пистолета, вынул его и снял с предохранителя. Старик сидел все так же неподвижно. Он был, по-видимому, почти совсем глухим, или же его слуховой аппарат был выключен.

Внезапно Бен вздрогнул от телефонного звонка; звук здесь был таким же громким, что и тот, который он слышал в кабинете минутой раньше.

Но старик все равно не двигался.

Телефон зазвонил во второй, в третий, в четвертый раз и затих.

Потом Бен услышал доносившийся откуда-то из коридора мужской голос, показавшийся ему очень странным и неприятным. Впрочем, почти сразу же он понял, что это говорил автоответчик, но не смог разобрать слов.

Он сделал несколько шагов и приставил ствол пистолета к голове старика.

— Не двигайтесь.

Голова старика упала вперед; подбородок уткнулся в грудь.

Бен схватился свободной рукой за подлокотник и резким движением развернул инвалидное кресло.

Голова старика неподвижно свешивалась вперед, широко раскрытые глаза уставились в пол. Безжизненно.

Бен почувствовал, что на него накатывается паника.

Он прикоснулся к лежавшей на тарелке еде. Она все еще была теплой.

Судя по всему, Россиньоль умер только что. Может быть, его убили?

Если так, то убийца мог все еще находиться в доме!

Бен рысью бросился прочь по тому же коридору, по которому пришел сюда, и телефон зазвонил снова. Оказавшись в кабинете, Бен взглянул на экранчик определителя номера: тот же самый длинный ряд цифр, начинавшийся с “431”. Откуда же поступил вызов? Код показался Бену знакомым. Он был совершенно уверен, что это одна из европейских стран.

В этот момент включился автоответчик.

— Гастон? Гастон? — громко прокричал мужской голос и что-то забормотал.

Хотя позвонивший говорил по-французски, он, несомненно, был иностранцем, так что из-за сильного акцента Бену удалось разобрать лишь несколько слов.

Кто звонил Россиньолю и почему?

Еще один звонок; на сей раз в дверь!

Бен метнулся к задней двери, которую оставил полуоткрытой. Там никого не было.

Быстрее, прочь отсюда!

Он выскочил наружу, пробежал вдоль стены дома, завернул за угол и остановился. Укрывшись за высоким кустом, он увидел медленно проезжавшую мимо белую полицейскую машину. Вероятно, патрульный объезд, предположил он.

Участок Россиньоля отделяла от соседнего двора невысокая сварная решетка. Бен подбежал к забору и перемахнул в соседний двор, который оказался примерно такого же размера, что и участок Россиньоля, но не был так тщательно ухожен. Существовала немалая опасность того, что кто-нибудь из живущих в соседнем доме увидит его, но никто не высунулся в окно, не раздалось никаких криков, так что он без помех обежал вокруг дальней стороны дома и выскочил на Хаусерштрассе. В сотне футов от этого места стоял его “Ровер”. Он подбежал к машине, прыгнул на сиденье и поспешно повернул ключ зажигания. Мотор ожил.

Бен быстро развернулся и поехал по круто спускавшейся под гору улице, заставив себя ехать неторопливо, как было принято в этом городе.

Кто-то только что пытался связаться с Россиньолем. Кто-то звонил из места, где телефонные номера начинались с кода 431.

Цифры плясали перед мысленным взором, и в конце концов в мозгу что-то щелкнуло.

Вена, Австрия.

Звонили из Вены. У этих людей есть преемники, наследники, сказала ему Лизл. Один из них, по словам Меркандетти, жил в Вене: сын чудовища по имени Герхард Ленц. После смерти Россиньоля он может выйти на первый план с таким же успехом, как и любой другой. Бен не ощущал уверенности — нет, ни в малейшей степени, — но по крайней мере это было возможно. Когда нет верных путей, приходится идти по тем, которые кажутся возможными.

Через несколько минут он оказался в сердце города, около Банхофплатц, где Джимми Кавано пытался убить его. Где все это началось.

Он должен попасть на ближайший поезд в Вену.

* * *

Австрийские Альпы

В дверь негромко постучали.

— Да?! — раздраженно откликнулся старик.

В комнату вошел врач в белом халате; низенький толстяк с круглыми плечами и выпирающим животом.

— Как дела, сэр? — спросил врач. — Как вам нравится номер?

— Вы называете это номером? — едко откликнулся пациент номер восемнадцать. Он лежал на узкой односпальной кровати, не сняв своего успевшего измяться костюма-тройки. — Это же какая-то поганая монашеская келья!

Действительно, обстановка в комнате была крайне простой — стул, стол, настольная лампа и телевизор. Каменный пол ничем не застлан.

Врач чуть заметно улыбнулся.

— Я доктор Лефквист, — сказал он, усаживаясь на стул около кровати. — Я рад приветствовать вас, но должен сразу же вас предупредить. Вам предстоят очень насыщенные и трудные десять дней. Вы пройдете самое развернутое физическое и психическое обследование из всех, каким вам когда-либо приходилось подвергаться.

Пациент номер восемнадцать не пожелал утруждать себя тем, чтобы сесть.

— Какого черта еще психическое?

— Поскольку, видите ли, не каждый человек годится.

— И что произойдет, если вы сочтете меня сумасшедшим?

— Каждый, не получивший приглашения присоединиться к нам, будет с изъявлениями нашего сожаления отправлен домой.

Пациент промолчал.

— Пожалуй, вам стоит отдохнуть, сэр: вторая половина дня будет утомительной. Вам сделают компьютерную томограмму, рентген грудной клетки, а затем проведут ряд психологических обследований. И, конечно, стандартный тест на депрессию.

— У меня нет депрессии! — рявкнул пациент. Доктор пропустил его выпад мимо ушей.

— Сегодня вечером вам не следует есть, чтобы мы могли точно измерить уровень холестерина в плазме, триглецериды, липопротеины и так далее.

— Не есть? Вы хотите сказать, что я должен голодать? Я не согласен сам себя морить голодом!

— Сэр, — ответил доктор, поднимаясь, — вы можете уехать отсюда в любой момент, когда захотите. Если же вы останетесь и если вы получите приглашение присоединиться к нам, то узнаете, что процедура будет продолжительной и весьма болезненной; в этом я должен заранее честно сознаться. Но это не будет походить ни на что из того, что вам когда-либо приходилось испытывать на протяжении всей вашей долгой жизни. Ни на что. Это я вам обещаю.

Кестинг даже не пытался скрыть своего удивления, когда через несколько часов Анна возвратилась с адресом. По правде говоря, Анна и сама удивлялась успеху своих действий. Она сделала то, что сочла целесообразным, и это сработало. Несколько раз прочитав с начала до конца досье Россиньоля, она обратила внимание на имя, принадлежавшее человеку, который мог оказаться полезным: цюрихского государственного служащего по имени Даниэль Тайн. Это имя повторялось несколько раз в различных контекстах, и дальнейшие запросы подтвердили правоту интуиции Анны Наварро. Гастон Россиньоль был первым работодателем Тайна и, как оказалось, в известной степени его наставником. В семидесятых годах Тайн и Россиньоль были партнерами в предприятии с ограниченной ответственностью, занимавшемся высокодоходными еврооблигациями. Россиньоль поддержал кандидатуру Тайна, когда тот захотел вступить в “Кифкинтлер”, мужской клуб, в составе которого числилось большинство наиболее влиятельных жителей Цюриха. Теперь, удачно сколотив небольшое состояние, Тайн служил на различных почетных постах в кантоне. Он был как раз таким человеком, в должной мере приближенным к власти и к финансам, который мог бы гарантировать успех осуществления планов своего старого учителя.

Анна без предупреждения явилась к Тайну домой и выложила свои карты на стол. Ее объяснение было очень простым: Гастону Россиньолю угрожает серьезная и неизбежная опасность.

Тайн явно был встревожен, но все равно крепко держал язык за зубами. Впрочем, Анна была к этому готова.

— Ничем не могу вам помочь. Он переехал. Никто не может точно сказать, куда, да это никого и не касается.

— Кроме убийц?

В том случае если они вообще существуют, эти убийцы, — Тайн говорил с показным скептицизмом, но слишком уж быстро соглашался с ее предположениями. — Кто может поручиться за то, что они смогут найти его, если даже вы не смогли этого сделать. А ведь вы располагаете, я бы сказал, экстраординарными возможностями.

— У меня есть основания считать, что они уже преуспели в своих поисках.

Собеседник кинул на Анну острый взгляд.

— Неужели? И какие же это основания?

Анна покачала головой.

— Есть некоторые вопросы, которые я могу обсуждать лишь с самим Гастоном Россиньолем.

— Но почему вы предполагаете, что кто-нибудь может стремиться убить его? Он относится к числу самых уважаемых жителей Цюриха!

— Тогда зачем же ему жить, скрываясь? — вопросом на вопрос ответила Анна.

— Что за ерунду вы говорите, — после непродолжительного раздумья проронил Тайн.

Анна несколько секунд пристально разглядывала собеседника, а потом протянула ему карточку со своим именем и телефонами Управления специальных расследований.

— Я вернусь через час. Мне кажется, что вы тоже обладаете неплохими возможностями. Проверьте мою личность. Удостоверьтесь в том, что я именно та, за кого себя выдаю. Сделайте все, что сочтете нужным, чтобы убедиться в моих добрых намерениях.

— Но как могу я, простой швейцарец...

— У вас есть для этого свои пути, мистер Тайн. А если нет у вас, то есть у вашего давнего патрона. Я совершенно уверена, что вы захотите ему помочь. Я думаю, что мы с вами понимаем друг друга.

Через два часа Анна Наварро позвонила Тайну по его служебному телефону. Министерство экономики располагалось в облицованном мрамором здании в вездесущем стиле “боз ар”, в котором строились едва ли не все здания конца XIX столетия.

Личный кабинет Тайна оказался просторным, хорошо освещенным солнечным светом, со множеством книг вдоль стен. Анну проводили к нему, как только она вошла в здание. Полированная дверь из темного дерева бесшумно, но плотно закрылась за ее спиной.

Тайн спокойно сидел за своим ореховым столом.

— Это было не мое решение, — подчеркнул он. — Это решение мсье Россиньоля. Я не одобряю его.

— Вы проверили меня?

— Вы были проверены, — осторожно подбирая слова, ответил Тайн, используя грамматическую форму страдательного залога. — До свидания, мисс Наварро. — Он протянул ей карточку.

Адрес был записан карандашом мелкими буквами на пустом месте слева от ее имени.

Первый звонок она сделала Бартлету, чтобы поставить его в известность о том, что добилась успеха.

— Вы никогда не перестаете удивлять меня, мисс Наварро, — ответил тот, и Анне показалось, что в его голосе проскользнули нотки подлинной теплоты.

Когда Анна и Кестинг ехали в Хоттинген, швейцарец сказал:

— Вашу просьбу о наблюдении сегодня утром одобрили. Для этого выделят несколько немаркированных полицейских автомобилей.

— А его телефон?

— Да, в ближайшие часы на его телефоне будет установлен “жучок”. А в Mutterhaus будет дежурить офицер Kantonspolizei и контролировать разговоры.

— Mutterhaus?

— Штаб-квартира полиции. Мы называем ее материнским домом.

Машина неторопливо преодолела подъем на Хоттингерштрассе. Дома становились все больше и эффектнее, а деревья во дворах — все гуще. Вскоре они доехали до Хаусерштрассе и свернули в переулок, проходивший мимо казавшегося приземистым здания из бурого песчаника, стоявшего посреди заботливо ухоженного участка. Анна обратила внимание на то, что нигде поблизости не было ничего похожего на замаскированные полицейские машины.

— Несомненно, это верный адрес, — сказал Кестинг. Анна кивнула. “Еще один швейцарский банкир, — подумала она, — с большим домом и красивым садиком”.

Они вышли из машины и подошли к парадной двери. Кестинг нажал кнопку звонка.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если беседу начну я.