Аленький цветочек Семенова Мария

Три мудреца в одном тазу

Интуиция не подвела Звягинцева, профессор Эндрю Беллинг оказался насквозь русским Андреем Павловичем Бубенчиковым. Соответственно и виски он употреблял не как положено американцу – напёрсток алкоголя, полстакана содовой, остальное лёд, – а в чисто национальной российской манере. Крякая, залпом, под жареную, неведомо где украденную Гринбергом колбасу.

Первую выпили, как водится, за знакомство.

– Разрешите представиться. – Беллинг поднялся и молодцевато, этак по-гусарски, щелкнул каблуками. – Агент всех разведок… бывший диссидент и каторжанин, нынче профессор-зоолог.

Он уселся, закурил и, подмигнув Звягинцеву, негромко пропел:

Как вскоре выяснилось, Андрей Павлович схлопотал пять лет за политику в начале восьмидесятых, когда пришёл во власть долгорукий Юрий по фамилии Андропов и людей стали за здорово живёшь хватать в банях, парикмахерских и на автобусных остановках – что, кстати, народу, уставшему от всеобщей расхлябанности, поначалу даже понравилось. Преступление было ужасным: любовь к Солженицыну. Сидел Бубенчиков в Табулге, что в Чистоозерском районе Новосибирской области. В бытность свою на зоне насмотрелся всякого разного и, как следствие, полностью разочаровался в человечестве.

– Я, знаете ли, по первоначальному образованию историк, но после всех дел интересно мне стало, что же это за тварь такая – хомо сапиенс. Венец мироздания… – заговорил он неторопливо. Усмехнулся, загасил окурок, потянулся к бутылке, вновь налил всем. – Нет, правда. Вся история – сплошные войны, жестокость, ноль здравого смысла. Лезем с ломом и лопатой в ДНК, в атомное ядро… Хиросима, Нагасаки, Челябинск, Чернобыль… Да куда про высокие материи говорить, когда на бытовом уровне… любую газету как откроешь, что у них, что у нас – волосы дыбом…

Звягинцев слушал не перебивая.

– И на данный момент, – продолжал Андрей Павлович, – моя скромная, скажем так, кочка зрения неутешительна. Человечество – вовсе не венец Божьего промысла и творения, а, напротив, отклонение от общей линии космического развития. Бейте меня, топчите ногами, кушайте меня с кашей… но уж больно похоже, что третья планета Солнечной системы вовсе и не родина библейского Рая, а, скажем так, резервация для пасынков эволюции… заповедник для неудачного клона, выбракованного на пути вселенского прогресса. Кстати, совершенно неясно, как вообще возник человек. Теперь ведь, кажется, уже всем очевидно, что теория Дарвина есть академическая чушь, созданная на потребу дня…

Снаружи, из-за окна, доносилось дикое пение братьев Хулио и Бенджамина. Подобную какофонию Лев Поликарпович слышал только однажды – на выпускном балу у Марины, когда мальчики её класса, решив на прощание изумить учителей, самым серьёзным образом взялись хором петь «Вечерний звон» по-английски.

– Интересная концепция. – Звягинцев поставил опорожненный стакан, сложил на груди руки. – Космический зоопарк, говорите? А что, коллеги, может, в этом что-то есть. Тем более факт налицо: тысячелетиями бились над совершенствованием рода людского христианские, мусульманские, буддистские и прочие подвижники, а воз, как полагается, и ныне там. Только поясните, коллега, что лично вас смущает в происхождении человечества? Прошу извинить мое любопытство, я не специалист.

Веселье за окном между тем развивалось по нарастающей. Жуткое пение смолкло, зато начались танцы. Не менее жуткие. Сестра Айрин вскарабкалась на стол и, ритмично раскачиваясь, вращая бедрами, стала освобождаться от одежд. Со стороны происходившее напоминало борьбу с комарами. «Здешний комар – это огромное породистое насекомое, – немедленно вспомнилось Льву Поликарповичу. – Чрезвычайно кровожадное и вездесущее. А вообще природа великолепна…»

– Пожалуйста, коллега, пожалуйста. – Бубенчиков широко улыбнулся и безо всяких церемоний похлопал Звягинцева по плечу. – Мне очень приятен ваш интерес, сразу видно, что вы не просто отдаёте дань вежливости… Так вот, если позволите, начну издалека. Примерно полтора миллиона лет назад появился примат «хомо эректус» – человек прямостоящий. Он просуществовал без каких-либо изменений больше миллиона лет – и вдруг, совершенно неясно почему, превратился в «хомо сапиенса» с объёмом черепа на пятьдесят процентов больше прежнего. Этак двести тысяч лет назад. Сей гражданин обладал способностью говорить и имел анатомию тела, довольно близкую к современной…

Андрей Павлович ткнул сигаретой в сторону окна, за которым во всей красе просматривалась мисс Айрин.

– Может, наш кроманьонец произошел от неандертальца, как это следовало бы предположить по теории Дарвина? Так ведь нет. Недавние находки в Израиле убедительно доказали, что хомо сапиенс существовал одновременно с неандертальцем и прекрасно с ним уживался…

– Ага, – хмыкнул Шихман, – уживался. То-то кроманьонских потомков сегодня как саранчи, а неандертальцев…

– Вы мне лучше объясните тот факт, что в человеческой клетке содержится всего сорок шесть хромосом, когда у наших якобы ближайших родственников, обезьян, – сорок восемь. Что нам теория естественного отбора говорит по этому поводу? Правильно. «Молчит наука».81 Пойдем дальше… – Голос Бубенчикова приобрел явственные лекторские интонации. Профессиональная привычка, всколыхнувшаяся под действием выпитого. – Человеческий мозг чрезвычайно эффективен, но средний индивидуум использует его возможности в степени совершенно ничтожной. Зачем такой запас качества? Напрашивается вывод, что мозг был устроен «на вырост», с учётом будущих нужд его обладателя. Почему способность овладевать языками уже заложена в мозгу новорождённого? Кем?.. А возьмите словарный запас! Если строго следовать Дарвину, в повседневном существовании мы вполне обошлись бы набором из нескольких простых звуков. А у нас в среднем по двадцать пять тысяч слов!.. – Андрей Павлович глубоко затянулся. – Теперь же, коллеги, давайте без прикрас взглянем на себя со стороны. Голая обезьяна…

– Кое-кто говорит, скорее помесь свиньи и медведя, – вставил Шихман. Соображения коллеги он явно выслушивал не в первый раз.

– Голая, полностью предоставленная воздействиям внешней среды, – продолжал Бубенчиков-Беллинг. – Как это понимать в смысле функциональности? И какие, интересно, эволюционные причины заставили нас таким образом оголиться?..

«Действительно», – подумал Звягинцев.

– А человеческая сексуальность! Уму непостижимо. Как можно объяснить естественным отбором, что женские особи готовы к совокуплению всегда, но к зачатию способны только несколько дней в месяце? А пролонгированный коитус? А оргазм? Почему пенис у мужчины в состоянии эрекции больше, чем у живущих ныне приматов? Кто ответит?

– The truth is out there,82 – вздохнул Шихман.

– Я уж не говорю, что большая часть животных заглатывает пищу сразу, человек же позволяет себе роскошь тратить в среднем шесть секунд на доставку прожёванного из полости рта в желудок. Почему зубы у хомо сапиенса растут очень близко друг к другу? Это, кстати, значит, что до появления антибиотиков любое заражение на десне могло оказаться фатальным…

Он замолчал, сунул в рот нежный ломтик гринберговской селёдки, пристально взглянул на Шихмана:

– Ты, Изя, случайно не знаешь?

– Андрей Павлович, ты закусывай давай. – Шихман подвинул Бубенчикову тарелку с шашлыком, сам взял кусок, окунул в горчицу. – И вообще, ты к чему клонишь? Я-то из библейского народа, мне на Дарвина твоего чхать… но всё равно интересно.

– А к тому я клоню, что человека кто-то слепил по образу и подобию. Из дерьма. А он потом возомнил, что способен различать зло и добро… и до сих пор ведет себя как свинья. Нет уж, что ни говори, а со снежным человеком иметь дело гораздо приятней. По крайнем мере, он никогда не пытался построить социализм в отдельно взятой стране…

– Откуда вы знаете, может, и пытался, – сказал Лев Поликарпович. – То-то весь вымер.

– Ну, не весь. Многочисленные свидетельства…

– Нет, дорогой коллега, вы как хотите, а социализм они точно строили. – Звягинцев подмигнул Шихману, положил себе ещё салата и снова выглянул в окно. Мисс Айрин, явно выдохшись, укладывалась почивать на том же столе, на котором недавно выплясывала. – Помните знаменитую съёмку шестьдесят седьмого года? – продолжал Лев Поликарпович. – Это же было существо прекрасного пола. Дама, так сказать. А выглядела, как всё равно её предки десять поколений подряд шпалы укладывали…

На плёнке, обошедшей в своё время весь мир, действительно красовалась здоровенная косолапая лохматая обезьяна.

– Не устаю удивляться, насколько всё же при приготовлении на костре или в печи всё вкуснее, чем во всех наших микроволновках… – Бубенчиков тоже потянулся к остывшему, но всё равно божественно аппетитному шашлыку. – Хм, я так полагаю, что мы уже не зря сюда прилетели… Так вот, бигфут, йети, чучуна… Названий множество, а понимания никакого. Раз ведет дикий образ жизни, раз покрыт густой шерстью, значит, наш чудом уцелевший реликт и есть форменный неандерталец. С соответствующим уровнем интеллекта… Господи прости, до чего же хомо сапиенс хочет числить себя единственным и неповторимым венцом мироздания. Нет бы на факты взглянуть. Они, как известно, вещь упрямая, а мы ещё упрямей и видеть их в упор не хотим. Ведь по всем традиционным представлениям Боги создали сначала мир, а уж затем человека. Но вот какой интересный момент содержится в мифологии древних индоариев. Оказывается, задолго до людей Боги создали популяцию высокомудрых и сверхсовершенных обезьян. Произошло это вблизи священной горы Меру в районе Арктиды – Гипербореи. Брахма, погруженный в думу, однажды уронил слезу, и из неё вдруг возникло обезьяноподобное существо. Оно и стало первопредком того таинственного, покрытого густой шерстью человекообразного племени, которое поселилось на земле значительно раньше людей. Причём этому племени всегда приписывались всевозможные экстраординарные способности: умение свободно перемещаться в пространстве, левитация, телепатия, телекинез…

«Панический, на грани потери самоконтроля страх, – вновь вспомнились Льву Поликарповичу строки отцовского дневника. – Позже проводник объяснил, что мы, как видно, повстречались ни больше ни меньше с таинственной „волосатой бабой“. Так саамы называют загадочное существо, обитающее в глухих местах и якобы умеющее убивать „голосом и взглядом“…»

– Не потому ли царь обезьян Хануман из «Рамаяны» сумел помочь великому Раме одержать его блистательные победы? Харе Рама, харе Кришна!.. А китайцы с их царём обезьян, Странником Сунь У-куном? «Путешествие на запад» читали? Эх вы, серость, классический ведь роман… Ну, хоть про шумерского Гильгамеша слыхали?.. Про его друга и побратима Энкиду, мохнатое сверхсовершенное существо с гор, наделённое невероятной физической и психической силой… – Андрей Павлович взмахнул вилкой и продекламировал:

– Про охотника, который впервые столкнулся с Энкиду, в эпосе сказано: «Он не просто устрашился, умолк, оцепенел, но страх проник в его утробу, а лик стал подобен мертвецу»… Это вполне соответствует рассказам очевидцев о снежном человеке, он излучает мощное энергетическое поле, которое очень здорово чувствуют и звери, и люди… Я рискую предположить, что мы имеем дело не с примитивными реликтами, а со вполне развитым существом, по умственным способностям ничем не уступающим человеку. Вот только путь его развития отличается от того, который выбрали мы. А теперь, джентльмены, уместен вопрос: какова же историческая судьба этого могущественного племени обезьяноподобных? Как они, так сказать, докатились до такой жизни?

Бубенчиков замолчал, словно ища ответа, уставился на молчавшего Звягинцева, икнул.

– Ладно, так уж и быть, сам скажу. Существует немало версий на сей счет. Например: популяция была уничтожена во время мирового катаклизма. Или: она сумела приспособиться и выжить в суровых климатических условиях, спрятавшись, например, в подземных убежищах. Вариант номер три – оно постепенно деградировало в неблагополучной для социального развития обстановке, утратив все навыки цивилизации. Вывод: уж не о снежном ли человеке мы говорим? И логичный вопрос, почему он так старательно и умело избегает людей? Может, он последний хранитель далёких тайн прошлого, по некоторой причине тщательно укрываемых от наших глаз? Укрываемых, скажем, в недрах земли. И не там ли, в обширных полостях естественного, а может быть, и искусственного происхождения и проводит снежный человек длинные суровые зимы, имея таким образом возможность выживать в условиях Заполярья?

– А-а, теория полой земли, – откинулся в раскладном кресле Шихман. – Читали, как же. «Плутония». Право же, теория универсальная. Позволяет объяснить совершенно необъяснимые вещи…

– И «Плутонию» Обручева, и «Путешествие к центру земли» Жюля Верна. – Звягинцев скептически усмехнулся, покачал головой. – Знаем, Изя, знаем, тоже читали. В детстве далёком. Пещеры, коридоры, таинственные извилистые проходы. И динозавры на сладкое. Писательский клондайк. Может, ещё и нам что-нибудь написать?

А про себя подумал: «Чем чёрт не шутит, чего доброго, и вправду напишем. Не мы, так кто-то о нас… Про экспедицию вот эту самую…»

– На самом деле, – сказал Бубенчиков серьёзно, – о том, что там находится… я уж молчу – в центре Земли, даже у самой поверхности… мы на сегодняшний день знаем в основном только то, что ничего не знаем. Отсюда простор для полёта самых антинаучных фантазий. Только один вопрос на засыпку: почему земное ядро не остывает в соответствии с законами термодинамики? А? «Молчит наука»…

– Ты, Лёва, старый поц в шорах! Нет в тебе полёта крылатого. – Шихман разгорячился, выпятил челюсть, словно неукротимый бульдог. – Я не буду сейчас говорить ни о царстве Агарти, ни о походах Деница к Антарктиде, ни об экспедициях адмирала Бэрда, в двух словах всего не расскажешь, но знай, ты узко берёшь. Вот, почитай. Надеюсь, твой английский тебе позволит. Ещё спасибо скажешь за расширение кругозора…

С этими словами он порывисто метнулся к ещё не распакованному чемодану, вытащил тоненькую брошюрку, озаглавленную длинно и с претензией на оригинальность: «В хорошем сыре всегда бывают дыры. Оригинальный взгляд профессора Шихмана на теорию полой земли. История, реальность, интригующие факты. Мини-переворот в науке!»

– Спасибо, Изенька, тронут до слёз. – Звягинцев благодарно кивнул, положил творение друга на стол, примирительно улыбнулся. – Старый поц в шорах, говоришь? А есть у вашего библейского народа пословица, что старый конь борозды не испортит?.. Уход продвинутой расы в пещеры – это, конечно, интересно, но… На уровне примитива. На том, уровне, на котором у нас нынче научную фантастику пишут… – Лев Поликарпович весомо накрыл брошюру ладонью. Настала его очередь закатить лекцию коллегам. А неча подкусывать, будто он рутинёр и ретроград, не готовый к восприятию свежих, благородно-безумных научных идей. – Я сейчас не буду распинаться ни о теории «кротовых нор» Стивена Хокинса с её возможностью создания туннелей между параллельными пространствами с помощью полей тяготения коллапсирующего вещества. Ни о «космических червоточинах», которыми якобы пронизан наш трёхмерно-временной континуум. Ни об эйнштейно-розеновских мостах, по которым вроде бы можно практически мгновенно преодолевать расстояния. Давайте лучше вспомним некоторые факты. Еще Рерих писал в своих дневниках о неоднократных исчезновениях людей в Гималаях. Граждане заходили за угол и необъяснимо пропадали неизвестно куда. В тридцать восьмом году из ленинградских «Крестов» бежал оккультист Волобуев, посаженный туда за нежелание сотрудничать с властями. Собственно, никто никуда не убегал, сокамерники уверяли, что он просто растворился в воздухе. Подобной способностью перемещаться в пространстве обладал, по словам современников, и Аполлоний Тианский.83 Я не буду здесь говорить о графе Сен-Жермене, мадам Блаватской и графе Калиостро, это люди сложные. Зато доподлинно известно, что Джон Ди84 ещё четыреста с лишним лет назад утверждал, будто проекция Меркатора85 есть лишь первое грубое приближение. По его мнению, Земля на самом деле совсем не круглая. Она состоит из множества сфер, наложенных одна на другую в некотором высшем измерении. Между сферами есть точки, вернее, поверхности соприкосновения, причём Север, в частности Гренландия, в других мирах простирается до бесконечности. Потому-то Джон Ди и подавал королеве Елизавете многочисленные прошения, в которых убеждал Её Величество немедленно завладеть Гренландией. Англия, таким образом, должна была заполучить дверь в другие миры… Не хило? В шестнадцатом-то веке?

– Когда-нибудь, – буркнул Шихман, – и нас с нашим двадцатым да двадцать первым будут вспоминать как ископаемых. Помните, у Стругацких? Звездолётчиков двадцать какого-то века является выручать потомок из уже вовсе отдалённого будущего. Всё починил и говорит: «Преклоняюсь перед вашим мужеством, товарищи. На таких гробах летаете…»

Звягинцев этак по-профессорски постучал по столу черенком вилки.

– Говоря о субпространственных переходах, никак нельзя обойти вниманием культуру инков. У индейцев Южной Америки существует древнее предание о длинной, опасной дороге, ведущей в землю Богов… Согласно легенде, герои, лучшие воины, желающие присоединиться к своим Богам и получившие на это разрешение, через врата бессмертия уходили в прекрасную вечную жизнь… Пока не припёрлись конкистадоры и всё не опошлили. Тем не менее предание утверждает, будто верховному жрецу Араму Мару удалось бежать. Он добрался до священных врат и с помощью какого-то «Золотого ключа семи лучей» раздвинул скалу. Разлилось голубое свечение, открылся длинный сверкающий туннель… Арам Мару передал священный ключ младшим жрецам, прошёл сквозь врата – и больше его никто никогда не видел. Но настанет время, когда ключ семи лучей вновь распахнёт врата в иные миры, и тогда откроются города Богов из другого измерения, в том числе и Вечный город, что покоится в водах озера Титикака…

– Утонувший град Китеж, – кивнул Бубенчиков.

– Вот ужо откроются… – Шихман взглянул на свет через пустую бутылку, со второй попытки установил её под столом. – И вылезет оттуда такое… Как в фильме «Звёздные врата». Смотрел?

Язык уже плоховато слушался его, глаза закрывались – выпито было немало.

– А туннели между мирами андские жрецы называли «пункучака». «Чака» – мост, порог, «пунку» – дверь, врата, – невозмутимо продолжал Звягинцев. Алкоголь с трудом его брал. – Соответственно, места, где открываются пункучаки, обозначали огромными каменными воротами. Их ещё называли «проёмами, откуда приходят Боги»…

– Однако, джентльмены, мне пора… – Бубенчиков сонно встрепенулся, поднялся с койки и протянул Звягинцеву крупную, корявую, давно и навсегда разбитую тяжёлой работой ладонь. – Приятно было познакомиться.

– Лёва, пока. – Изя тоже встал, и два профессора, покачиваясь, вышли из вагончика. В отличие от загадочного йети, в пространстве они перемещались с трудом. Лев Поликарпович провожал их взглядом, стоя на пороге. «Качество написанной диссертации следует для начала проверить на близких, – вспомнился ему древний афоризм. – Если во время чтения на родственников нападает здоровый, глубокий сон, значит, диссертация правильная…»

Шаги Бубенчикова и Шихмана затерялись и смолкли в отдалении. Лагерь на берегу озера замер в первобытной тишине, которая была здесь до прихода людей, которая обратила очень мало внимания на их мимолётную суету, и пребудет, храня свои вечные тайны, когда люди уйдут… Лев Поликарпович глубоко вдохнул свежий ночной воздух, посмотрел на медленную зарю, плывшую над северным горизонтом, на стеклянно-гладкое озеро, в котором неспешно растворялось и смешивалось фиолетовое, жёлтое, розовое… Может, когда-то на этом самом месте стоял его отец. Стоял, точно так же слушая тишину…

Возвращаться в прокуренный вагончик совсем не хотелось, но комары в конце концов вынудили закрыть дверь.

«Евонна мамка ротвелька…»

– Чейз! Ко мне!..

Пёс не спеша поднял голову, оглянулся на хозяйку – звала, что ли? – и, ничего экстренного вокруг не заметив, вернулся к обнюхиванию влажного пятна на песке возле куста. «Вот засранец!»

– Ко мне!!!

Рита сделала резкий шаг назад и двумя руками изо всех сил дёрнула длинный прогулочный поводок. Приведя, как было сказано у классика, голову здоровенного кобеля в состояние некоторого трясения. Некоторого и весьма относительного. Ибо шея, на которой сидела эта голова, была толще Ритиной талии. Тем не менее четвероногое наконец осознало, что ему дали команду. И, с явной неохотой отвлёкшись от завлекательного пятна, оставленного собратом, добродушно потрусило туда, куда увлекал его поводок.

Когда Чейз приблизился, Рита показала ему лакомство – кусочек сухого корма, зажатый в правой руке. Выхватила из-под самого носа, убрала за спину и быстро переложила лакомство в левую, вынуждая пса обежать себя сзади.

– Сидеть!

Нечистопородный уселся. Эту команду он знал.

– Ай, умница! Ай, молодец! На. Заслужил.

Чёрный нос ткнулся Рите в ладонь, и кусочек корма исчез.

– Хорошо! Гуляй, кобелина. Гуляй.

Слово «кобелина» в русском языке давно приобрело неодобрительно-сексуальный оттенок. Тем не менее Рита полагала, что собачьего мужика ростом ровно семьдесят сантиметров, обладателя широченной груди и такой морды, что хоть в кино собаку Баскервилей играй, величать следовало не «пёсиком», подавно не «мальчиком» и даже не кобелём, а именно кобелиной.

Да, его звали Чейз. Как американского детективщика, чьи книги у нас пережили пик популярности лет десять назад, да и теперь это имя всё ещё на слуху. Смех смехом, но Рита уже представляла, как когда-нибудь у неё возьмёт интервью журналист, пишущий о современной литературе, и озаглавит газетную полосу: «У Осокиной на поводке – Чейз»!

Если же серьёзно – она почти решила снабдить свою постоянную героиню, Риту-книжную, собакой. Естественно, обретённой при сходных обстоятельствах. Рита вообще старалась «приставить к делу» любой эмоционально значимый эпизод, происходивший в реальной жизни с нею самой, – а день, когда она познакомилась с Чейзом, оказался на переживания необыкновенно богат. Причём (и это было, по Ритиному мнению, самое ценное!) люди, знакомые и малознакомые, в тот раз словно сговорились показать себя с самой лучшей стороны.

Действительно, не всё ж чернуха вокруг.

Когда Андрон Кузьмич – зачтёт ему это Бог! – спрятал пистолет назад в кобуру, как бы своей властью передавая ей во владение бесхозного пса, и она ухватила того за драный ошейник, чтобы скорее вести вон из мясного ларька, – уже возле самой двери её догнал продавец. «На, – сказал он, – вот, держи!» И неуклюже, словно стесняясь, сунул ей в руки большой кулёк с восхитительными обрубками говяжьих хрящей.

Слух по базару разнёсся на удивление быстро. Из контейнера, увенчанного штандартом «Royal Canine»,86 выскочила кудрявая Люсенька. Некогда Рита научила её, как, не порождая скандалов, радикально отвадить приставалу-охранника. Люсенька тащила гигантский кожаный намордник и армейского цвета брезентовый поводок. «Давай, надень на него, а то на улице – до первого мента! По себе знаю!» Глаз у девушки оказался ватерпас, намордник пришёлся недоумевающему кобелю точно впору, словно нарочно для него делали. «Погоди!» Люсенька стремительно исчезла в недрах контейнера и вновь появилась наружу с коробочкой и длинным флаконом. «Это шампунь от всяких паразитов, с дёгтем. Как придёшь домой, сразу его пошвабруй. Тебе его блохи нужны?.. А это, – Люсенька явно не зря училась на ветеринара, – витаминка для шерсти, по две штучки с едой будешь давать. Проплешину йодом намажешь, лучше пятипроцентным, вдруг всё-таки лишай. И вообще, если что, сразу звони, посоветую что могу…» Рита, несколько ошарашенная стремительностью происходившего, полезла было в поясную сумочку, где у неё сохранялся от нескромных глаз кошелёк: «Это сколько всё стоит? У меня, может, сейчас и денег не хватит…» Но Люсенька замахала руками: «Брось, Ритка, как-нибудь потом занесёшь!»

«Какой дэньги? – возмутился вышедший навстречу Бахрам. И величественно повёл рукой, являя кавказскую щедрость и честь, достойную внука дедушки Ростома. – Падарок тебэ. Давай, машина иди. Домой отвэзу…»

И отвёз. Не пришлось Рите добивать дохлые корейские сапожки марш-броском через половину города, по лужам и льду. Бабушка Ангелина Матвеевна при виде нового члена семьи сперва ахнула. Потом деловито направилась открывать в ванной горячую воду. Соседская кошка Василиса, с перепугу превратившаяся во вздыбленный меховой шар, затаилась на высоченном буфете и горящими глазами наблюдала за тем, как Рита снимает с безропотного пса ветхий, драный, месяцы назад надетый ошейник.

На его внутренней стороне сквозь грязь смутно проступали какие-то буквы. Рита потёрла ошейник рукой, потом тряпкой и наконец сунула под кран… так и есть! Начертанное на сером кожзаменителе шариковой ручкой, там значилось имя пса.

ЧЕЙЗ.

И номер телефона. «542…»

Вот тут Рита серьёзно расстроилась. Она уже успела почувствовать себя собаковладелицей. Причём – владелицей не какого-нибудь, а конкретно этого пса. Были ли тому причиной драматические обстоятельства их знакомства, но полтора часа, проведённые вместе, успели сделать мысль о том, чтобы отдать его, дикой и невозможной. Он был нужен ей, Рите. Именно он и именно ей.

Но… точно так же невозможно было и не позвонить по указанному на ошейнике телефону. «Нашёл да не объявил – всё равно что утаил!» Конечно, она может немедленно выбросить ошейник. А потом найти для себя тысячу убедительных оправданий. Рита не первый день жила на свете: на глазах у неё люди проделывали со своей совестью трюки совершенно невероятные. Например, продавали многолетнюю дружбу даже не за тридцать сребреников, а вообще за тридцать копеек. И ничего. Жили дальше, и безмятежно спали ночами, и смотрели людям в глаза – так, как смотрят лишь сознающие свою правоту…

Рита сначала решила посоветоваться с бабушкой. В конце концов, пёс прожил при Варшавском рынке целую зиму, никуда особо не уходя, – значит, здесь где-то и потерялся. Однако объявлений о пропавшей собаке в окрестностях вроде замечено не было… А может, это и не его ошейник вовсе, а совершенно чужой?!!

Было слышно, как бабушка в ванной переругивалась с колонкой, никак не желавшей давать требуемую температуру воды.

«Чейз?» – произнесла Рита вслух.

Висячие уши дрогнули и приподнялись. Обрубок хвоста дёрнулся… дёрнулся снова… и радостно выдал все причитающиеся мегагерцы. Рита протянула руку, и пёс ткнулся широченным лбом ей в ладонь. Никаких, мол, чужих ошейников. Всё соответствует.

Она перечитала номер, пытаясь примерно определить географию. «542» – это вообще где? Смутные воспоминания подсказывали, что вроде бы в северной части. Проспект Тореза, Сосновка… Чейз уселся перед ней, глядя слезящимися глазами. Рита хмуро сняла трубку и несколько раз повернула диск телефона.

На том конце отозвались почти сразу.

«Алё?»

Голос был женским и отчётливо пожилым.

«Вы меня не знаете, – представилась Рита. – Извините, я вот по какому делу…»

Она довольно путано изложила проблему, но собеседница поняла её с полуслова.

«А-а, – вроде бы обрадовалась женщина. – Жив ещё, значит, разбойник! И что вы с ним собираетесь делать?»

«Как что?.. – удивилась Рита. – Вам вернуть…»

Она ждала какой угодно реакции, но не той, которая последовала. Владелица собаки мгновенно встала в агрессивную оборону.

«Да на кой он мне нужен-то?» – почти с обидой выкрикнула она.

Скоро выяснилось следующее.

Чейз действительно был, как говорят в собаководстве, метисом, продуктом сугубо внеплановой вязки («Евонна мамка ротвелька была, а папка… этот… мастина итальянский») и принадлежал мужу Ритиной собеседницы. Ныне покойному. Похоронив супруга, пожилая дама не обнаружила в себе ни сил, ни большого желания «справляться» с могучим и резвым четырёхлетним псом. Которого, кстати, надо было ещё и кормить. Не долго думая, она попросила соседа «что-нибудь сделать». И тот сделал. Отвёз их с Чейзом на другой конец города, и там, выпустив собаку из машины побегать, они быстренько отчалили. Забыв, правда, ошейник снять, вот незадача какая.

«Так что вы, девушка, что хотите с ним, то и делайте, а ко мне чтобы больше не приставали».

В голосе пенсионерки Рите померещилось злорадство. Нас, мол, просто так не возьмёшь! Хоть ты там разбейся, а назад забрать не заставишь!

Рита представила себе дождливую осень и крупного пса, отчаянно бегущего за автомобилем. Или, может быть, он чем-то увлёкся и прошляпил момент их отъезда, а когда спохватился и не обнаружил знакомой машины, то долго стоял, нюхая воздух и силясь сообразить, что же произошло, а потом сел на мокрый асфальт и принялся тихо-тихо скулить…

Видимо, в смятении Рита слишком долго молчала, потому что тётка поинтересовалась:

«Так вы как с ним теперь думаете быть-то? Усыплять будете али милицию позовёте, чтоб застрелили его?»

Рита до сих пор жалела, что не обматерила эту представительницу человечества со всей страстью неугомонной Поганки. Тошно вспомнить, как она – интеллигентка гнилая – промямлила:

«Нет… Если вы не возражаете, пускай у меня поживёт…»

Дама с проспекта Тореза обладала хорошо выраженной практической жилкой.

«А мне чё возражать? У меня ещё два намордника евонных остались. Импортные, Польша, не наши какие. И ошейник, и поводок. Приезжайте, заберёте. Дорого не попрошу…»

Рита положила трубку. Сползла с кухонного стула и уселась на корточки перед собакой.

«Вот так, малыш, – сказала она негромко. – Похоже, ты теперь тут живёшь…»

Узнал ли Чейз едва слышимый из телефонного динамика голос бывшей хозяйки – осталось навсегда его тайной. Но то, что он вполне уловил важность происходившего разговора, никакому сомнению не подлежало. Он часто задышал и каким-то исступлённым движением протянул Рите лапу. Потом другую. И наконец подался вперёд, чтобы сунуть нос ей в колени: «Ты не выгонишь меня? Ты меня правда не выгонишь?..»

Это было давно. За три месяца «кости Бухенвальда» обросли мясом и избавились от болячек, превратившись в красивого мощного пса. С наклонностями отъявленного разгильдяя. Плюс рефлексы бывшего бродяги, до сих пор неспособного пройти мимо какого-нибудь огрызка или объедка, замеченного на асфальте. Одно добро – коммунальная квартира настолько благоговела перед Ангелиной Матвеевной, грозным ветераном ФСБ и своей неизменной заступницей в жилконторе, что против Чейза не высказался ни один из жильцов. Даже владелица кошки Василисы, с детства панически боявшаяся собак.

Так что теперь Рита изучала книги о дрессировке, собранные по знакомым, совершала неизбежные ошибки и утешалась порой только мыслью о том, как вот ужо вставит «собачью» тему в очередной роман про свою героиню, Риту-книжную. Она уже знала примерно, как это сделает. Да, тут она отведёт душу! И обрисует в вышибающих слезы подробностях, как неопытная собачница, выбрав уединённое место, оглядывается по сторонам – не видать ли прохожих, не засмеют ли… Как потом она долго собирается с духом… И наконец хлопает себя по бедру, громко восклицая:

– Ко мне!..

Чёрт знает что такое

– Ну что? – Проснувшийся ни свет ни заря Скудин подошёл к Бурову, стоявшему на часах. Потянулся так, что хрустнули кости. – Снежный человек не пробегал?

– Лиса приходила. Облезлая, на дворнягу похожая. – Глеб улыбнулся, зевнул, потянул носом запахи, доносившиеся с кухни. – Шашлык очень уважает. Барбос профессорский проснулся, лает, а она ноль внимания, знай себе тарелки вылизывает. Потом хвост трубой и всеобщий привет. У нас что на завтрак, перловка?

– Она, родимая. Со вчерашней колбасой.

На самом деле из перловки можно приготовить совершенно деликатесную кашу. В полном смысле слова пальчики оближешь. Однако это требует некоторой возни, а кто у нас любит возиться? Никто. В результате поколения детсадовцев, школьников и военных проклинают малосъедобную столовскую «шрапнель» и клянутся по доброй воле никогда не брать её в рот, даже не подозревая, что «это» может быть умопомрачительно вкусно. Мама Глеба умела готовить перловую кашу, от которой сына-спецназовца и его друзей за уши было не оттянуть. Но, увы, не она была в экспедиции поварихой, и Скудин вздохнул:

– Всё, кончились праздники, начинаются суровые будни. Иди-ка ты лопай и заваливайся плющить харю. А я пойду физо проводить. Пора уже кое-кому…

Под «кое-кем» подразумевался, естественно, Эдик. Которому, согласно указаниям начальства, следовало устроить здоровое тело и внутри оного – здоровый дух. По мнению Кудеяра, доведение отрока до потребных кондиций нельзя было начать лучше, чем прописав ему небольшой марш-бросок. Но вот тут подполковника Скудина постигла позорная и удручающая неудача.

– Сгинь в туман, мужик, у меня приход… – проблеял генеральский сынок. Он лежал раскинувшись на голом полу и явно был совершенно нетранспортабелен. Скудин нагнулся, взял его за грудки и поставил на ноги. Потом ещё раз. Увы. Эдик валился, как мокрая тряпка, оглашая окрестности стонами христианского младенца, приносимого в жертву идолам. В конце концов Кудеяр плюнул и, смалодушничав, решил отложить начало воспитательного процесса на завтра.

То ли дело свои!

– Ща, командир, отолью только! – Мгновенно проснувшийся Капустин сразу принялся одеваться. Лишь мельком покосился на гринберовскую койку. – А Пархатый что, в забеге уже?

Ложе Евгения Додиковича хранило первозданную девственность. Его то ли давно и со всей тщательностью заправили… то ли, наоборот, не разбирали вовсе.

– Да нет, он, похоже, не в забеге, а скорее в загуле… – Скудин выглянул в окно и тотчас хмыкнул. – Кстати, а вот и он, родимый.

– «Не распалася семья»,87 – обрадовался Монохорд.

Гринберг шёл с американской стороны. Шёл уверенной походкой человека, до конца выполнившего свой долг. В измятом генеральском мундире он смахивал на полководца, одержавшего тяжкую, но убедительную победу. Ещё в его повадке было что-то от мартовского паскудного кота, крадущегося с гулянки домой.

– О нет, нет… только не это… – узнав о затеваемой зарядке, капитан Грин помрачнел, споткнулся и принялся хромать на обе ноги сразу. – Я должен принять ванну, выпить чашечку кофе…

От него шел густой запах вчерашних деликатесов, приправленный водочным перегаром и французскими духами. Если кому не доводилось подобного обонять, поверьте на слово – смесь жуткая и тошнотворная. При других обстоятельствах Скудин устроил бы подчинённому курс лечения по полной программе, до семьдесят седьмого пота и закаченных глаз, но вчерашние заслуги Евгения Додиковича заставили его смягчиться: «Ладно, котяра несчастный, живи пока».

В общем, побежали втроём: Скудин, Боря Капустин и увязавшийся с ними Кнопик. Едва заметная тропинка вилась вдоль берега озера, отлого поднималась в гору, скоро началось редколесье, запахло мхом, сосной, еловой живицей.

– Хорош, гвардейцы! – через пару километров Скудин высмотрел аккуратную полянку-пролысину, весьма похожую на спортплощадку с крупным утрамбованным песком, остановился в центре, неподалёку от большого камня, вросшего в землю.

Облюбованное им место было, если подумать, странноватое. Никакой растительности, кругом песчаной площадки – только крупные валуны и мелкие булыжники, озеро отсюда казалось бескрайним, простёршимся до горизонта антрацитово-чёрным разливом. На податливом, словно нарочно разглаженном песке не было видно ни единого следа, ни лисьего, ни заячьего, ни оленьего. Это в июне-то! Очень странно. И подозрительно. Кудеяр самым придирчивым образом обошёл «спортплощадку», потоптался, помял ногами песок…

Ничего.

Ну и ладно.

– Делай, как я!

Не спеша, с удовольствием Скудин принялся разогревать шейные мышцы. Боря в унисон завертел головой. Кнопик уселся перед ними, неуверенно виляя хвостом и пытаясь понять, чем это заняты люди. Может, они собирались с ним поиграть?.. Непохоже… Отчаявшись уловить в их движениях какой-либо смысл, пёсик отдался во власть инстинктов и бодро отправился на охоту. Было похоже, что водопад незнакомых запахов вызывал у него лёгкое головокружение.

Размялись, потянулись, стали делать «солдатскую мельницу». И вот тут… В некоторый момент вместо радостного чувства движения Иван ощутил вдруг присутствие опасности. Ни дать ни взять кто-то совсем рядом прицелился ему в спину!

«В тайболе живём…» Рефлексам своим Кудеяр доверял. Они никогда его не подводили. Он стремительно кувырнулся вперёд ещё прежде, чем мысль о затаившемся снайпере стала осознанной. Ушёл с чётко отгаданной линии атаки, залёг, лапнул несуществующую кобуру… осторожно осмотрелся.

Ничего. Ничего и никого.

Всё тихо. Лишь осины подрагивают листьями под легким ветерком…

– Ты чё, командир?..

Капустин уже лежал рядом с ним на песке. Он бросился наземь не рассуждая, действуя по принципу: делай как я. Борис слишком хорошо знал, что Скудин ничего не делает просто так.

– Мнительный я стал. Старею, наверное, – проворчал Кудеяр. Между тем неведомая опасность отступила так же внезапно, как появилась, Иван поднялся, и в это время из чащи послышался приближающийся визг, и через мгновение на поляну выскочил насмерть перепуганный Кнопик. Лохматый колобок подлетел к людям и плотно прижался к ногам Скудина. Он мелко дрожал и прятал хвост под брюшком, шерсть на загривке стояла дыбом.

– Эх ты, сторожевая собака… – Иван подхватил пёсика на руки, тот, разрываясь от пережитого страха и вновь обретённой безопасности, попробовал облизать ему лицо. Кудеяр мотнул головой: – Уходим, Боря. После будем разбираться.

А в чём, собственно, разбираться? «Скорее всего медведь, – сказал себе подполковник. – Его присутствие тоже на расстоянии чувствуется…» Он лукавил. Он встречался с медведем. Ощущение было совершенно другое. Но не эти же… со зрачками? Они прошлый раз о своих намерениях через тонкие планы не предупреждали…

Назад бежали молча. Кнопик, постепенно успокаиваясь, тихо скулил на руках у Ивана. Два километра пробежки да ещё испуг – горожанину с непривычки было многовато.

В лагере их встретил шум и гам.

– Я вас, любезный, попрошу не повышать голос! – Профессор Звягинцев с намыленным, выбритым лишь наполовину лицом, потрясал перед егерем Даниловым объемистой кожаной папкой. – Вот, можете убедиться. Весь пакет документов в полном порядке! И уберите ружьё!

– Да подотрись ты, академик, своими бумагами! – Старый саам горестно оглядывался на следы танковых траков, на широкую просеку, проложенную гринберговской техникой в мелколесье, и действительно порывался снять с плеча ружьё. – Это кто сделал, я тебя спрашиваю, чёртов интеллигент! Тебя бы так поперёк жопы! А потом вдоль! И опять поперёк!

И его можно было понять. Всюду сломанные, вырванные с корнем ольхи, рябины, берёзки, глубокие шрамы от гусениц на изумрудно-зеленом мху и светлом, словно отбеленное полотно, ягеле. Зарастёт не скоро…

– Здравствуй, дядя Степан! – Скудин сразу понял, что подошёл весьма вовремя. Слова явно закончились, но, слава Богу, до дела ещё не дошло. Иван крепко обнял удивлённого Данилова. – Ты не серчай так, дядя Степан. Генерал тут один вчера у нас напахал… Так я расстрелял его. Вечером ещё. Зарыл как падаль и могилу заровнял, теперь не найти.

Не давая сааму опомниться, он метнулся в вагончик, сделал страшные глаза полупроснувшемуся Гринбергу и, сдёрнув с плечиков, вынес наружу многострадальный мундир.

– Вот, дядя Степан, – продемонстрировал он егерю тяжёлый от наград китель. – Закопали, как равка,88 голым, лицом вниз. Чтобы сразу в ад провалился.

Голос его был убедительно твёрд и полон отвращения и скорби. Иван тут же понял, что перестарался. Мгновенно наступившая тишина сказала ему, что он убедил не только саама. В самом деле, кто видел Женьку после того, как достиг пика вчерашний гудёж? В смысле, кто, кроме американцев?.. Профессор Звягинцев машинально вытирал намыленную щёку, на глазах серея лицом: «Неужели?!! Гестаповец…» Веня переглянулся с Альбертом, и оба стали медленно пятиться. Виринея в ужасе закрыла рот рукой, глаза её наполнились слезами. «Ого, девочка, а тебе Женька-то, оказывается, не совсем безразличен…» Один Капустин прикусил губу, чтобы не расхохотаться. В его взгляде, устремлённом на Скудина, плескался восторг. «Во дает командир!»

Грозный егерь Данилов, только что хватавшийся за ружьё, сделался задумчив и тих.

– Суров ты, Ваня, стал, однако… Ну здравствуй, что ли. – Корявые пальцы старика тронули широченный прямоугольник орденских планок на кителе, голос опустился до шёпота: – Знатный был генерал, однако, может, погорячился ты?

– Вот, дядя Степан, познакомься. – Скудин решительно закрыл генеральскую тему: что, мол, сделано, то сделано и обсуждению не подлежит. Он указал сааму на Звягинцева. – Это профессор Лев Поликарпович, научный руководитель экспедиции. – Мгновение помолчал и добавил: – Мой тесть.

Следовало сказать «бывший», но Иван не сказал. Язык не повернулся.

– Здравствуй, Лев Поликарпыч. – Насупившись, саам поручкался с профессором, виновато заглянул в глаза. – Не обижайся, что орал. Старый стал, дурной. Тайболу шибко жалею. Туристы пройдут – нагадят, геологи пройдут – нагадят. Теперь вы вот. Сдохнет эдак природа.

Что верно, то верно. На берегах священных озёр теперь можно найти и окурки «Мальборо», и банки из-под пива, и использованные презервативы. Склоны древних гор, словно оспинами, покрыты геологическими шурфами, и валяются в этих шурфах не только сломанные лопаты. На реликтовых скалах видны следы «бороздочных проб», – это когда порода для последующего анализа выбирается по-нашенски незатейливо, при помощи зубила и кувалды. Здесь был Вася. Прогулялся как хозяин необъятной родины своей…

– Виноваты, что можно сказать… – Звягинцев улыбнулся через силу, махнул рукой в сторону кухни. – Позавтракаете с нами?

– Спасибо. С утра печёнку жарил… – Данилов покрутил носом от духа перловки и быстро повернулся к Скудину. – Что отцу передать? Вчера видел его. Брусничный пили…

Чувствовалось, ему было неловко за свою несдержанность, только он всегда был такой – что в голове, то и на языке. Горяч, но отходчив.

– Вечером зайду. – Скудин переглянулся со Звягинцевым, добавил: – Вместе со Львом Поликарповичем… – И сообразил: – А телеграмма что, не пришла? Я ещё неделю назад отбил, что приедем…

«Блин. Давно надо было им спутниковую поставить…»

– Может, и пришла, да доставить некому. Савельев в запое, а баба его на сносях. – Саам махнул рукой и, не выпуская из рук мундир Гринберга, стал прощаться. – Однако пойду. А генералову одежду ты мне отдай. Свезу на Костяной, принесу духам в жертву. Может, они помогут ему попасть в страну матери смерти.89 Однако не сегодня. Духи нынче злы, не будет удачи… – Он указал на чёрное зеркало озера, на котором местами зеленели клочки островков, повернувшись, махнул рукой. – Не, не будет удачи…

Легко было угадать, где находится Костяной. Поток облаков над самым большим из островков совершенно непонятным образом делился надвое, подобно ласточнику хвосту. Казалось, ему мешало невидимое препятствие… Чёрт знает что такое.

Знак ангельский

Буров Глеб Георгиевич, 1958 года рождения, русский из крестьян, личный номер Ш-565817. Чистильшик-скорохват первого класса. Агентурные клички: Мутант, Вирус, Шкаф, Широкий. Отличный товарищ, в коллективе пользуется уважением, чрезвычайно опасен при задержании.

В результате определённой аномалии развития феноменально одарён физически, обладает огромной мускульной силой, поразительной реакцией и невероятным глазомером. В полном боевом снаряжении бегает стометровку за десять секунд, прыжком преодолевает препятствие высотой до двух метров, в рукопашной схватке на поражение способен одержать верх над пятью-восемью тренированными противниками. В состоянии поразить тремя выстрелами с бедра из короткоствольного оружия подброшенную вверх консервную банку из-под шпрот.

Из служебной характеристики

…Ксении Берестовой гад-председатель отвел место для покоса на самом дольнике, в падях. Не забыл, значит, чёрт мохнорылый, как получил на святках от ворот поворот. Теперь вот отыграться решил, извести хочет… Кабы только не подавиться ему. Ксения, конечно, не писаная красавица какая, да и не девка – вдова уже, но разборчивости не утратила. Ванечка, муж её законный, с войны не вернулся. Всего-то одна ночка у них, школьников недавних, тогда и была, а потом ушёл он – и, как ей в письме написали, в первом же бою… смертью храбрых. А другого суженого… Ох. Днём с огнём. Это раньше, при царе, стояло, говорят, Мухоморово богатое, торговое и людное. И мужики были один к одному. Крепкие хозяева, купцы да промышленники. Ставши дома из лиственницы, кровли клали из пихтового тёса, узоры хитрые вырезали на наличниках и фасадах. Зерном забивали двухэтажные амбары, малосолили в чанах хариуса да ленка, на зиму мешками заготавливали пельмени, кадками ставили топлёное масло… Сытая, вольготная текла жизнь… без продразверсток и трудодней… А по окраине в пристройках делали оконце с широким подоконником – и ночью выставляли туда кто кринку с молоком, кто хлебушка с салом, а кто – даже и дорогой сахар с солью. Это для беглых. Каторжане-то при царе, говорят, всё за правду страдали, не то что теперь, враги народа да уголовники. Протянет захожий человек с улицы руку, возьмет незаметно кринку, напьётся… поставит на место, молча скажет «спасибо»… да и бредет себе дальше, горемыка. И хозяева рады – дело богоугодное, для души спасение. Потому как и сибиряки были раньше не то что теперь – щедрые были и хлебосольные, человечные. И в Мухоморове никакого кобелины-председателя… этого уже потом, после войны, прислали по комнабору. Не воевал, шкура. По тылам отсиделся. Не иначе – поскольку самый ценный работник…

«Перекрут бы тебе, как колхозному бугаю…» Ксения брезгливо улыбнулась и стала бруском править литовку: мысли мыслями, а дело делом. Однако, едва она зашла в разнотравье и взмахнула косой, как из тайги появился человек, одетый в брезентовую фуфайку. Он был плечист и высок ростом, однако еле брёл, шатаясь, словно больной. Ксения пригляделась: лицо человека обезображивала сплошная короста. Не то гнус искусал, не то… ожог? Заснул у костра да лицом в угли свалился?..

– Бог в помощь, хозяйка… – Человек подошёл ближе, попробовал улыбнуться потрескавшимися губами. От него пахло тайгой, дымом, дальней дорогой. – Никак сама косить собралась? Неужто без мужика?

А глаза у него были пронзительно василькового цвета, и взгляд, светившийся страданием, при всём том оставался твёрдым и добрым. Такой взгляд бывает у сильных людей, много всякого повидавших.

– Спасибо на добром слове. – Ксения улыбнулась в ответ, хотя с незнакомыми всегда была осторожна. – А что касаемо мужика… – Тут она замялась, поправила повязанную до бровей косынку и только махнула рукой. Потом спросила: – Вы, верно, из старателей будете?

Спросила больше для порядка, просто для того, чтобы что-то сказать. На самом деле – сразу поняла: беглый заключённый. Однако Ксения не испугалась, уж больно хорошие у человека были глаза. Несуетные.

– Из старателей, из старателей… – вздохнув, согласился незнакомец. Он, конечно, сразу понял, что Ксения раскусила его. – Небойся, хозяйка. Не обижу. Давай-ка лучше я тебе помогу, сено поставлю, а то не бабское это дело… Можно, завтра начну? Устал нынче…

– Вы небось кушать хотите? Вот, молочка выпейте… корова у меня добрая, раздоенная… – Ксения взглянула на обтянутые скулы мужчины, на запавшие глаза, трепеща от жалости, вынула из котомки хлеб, поставила молоко… и отвернулась, чтобы он не заметил слез. – Кушайте на здоровье, – продолжала она, – поправляйтесь… А сено… оно что – сено. Лето хорошее стоит, один день погоды не сделает… Там, за ручьём, зимовье заброшенное, можете лечь, укрыться…

Незнакомца звали Георгием. Георгием Ивановичем Буровым. Целую неделю выхаживала его Ксения, отпаивала молоком с мёдом, настоем бадан-травы да взваром овсяным. Георгия без конца тошнило, одолевала страшная слабость, нутро отказываюсь принимать пишу. Но всё-таки оклемался, знать, не только с виду был крепок. Встал на ноги и ушёл в покос, и любо-дорого было посмотреть, как работал. Только ходили ходуном широченные плечи да с хрустом срезала литовка душистые сочные травы. И копны у него получались аккуратные, словно игрушки. Хорошее было сено, пахучее, не моченное летними дождями…

Георгий оказался мужиком рукастым, обязательным и злым до работы. Даром времени не тратя, быстро справился с покосом, сноровисто собрал копны и сметал три больших зарода. Ксения приносила еду, расстилала чистую утирку, краем глаза тайком наблюдала за Георгием… и впервые после гибели Ванечки от бесстыжих мыслей кружилась голова и тёплая волна подкатывала к сердцу.

Между тем познакомились как следует. Георгий оказался не просто так, – мужчина самостоятельный, с образованием, техник-геолог. И всё было у него в жизни хорошо… да вот раз подвернулся ему под руку очкарик один. Наглый, крикливый, в костюме габардиновом. К женщине приличной приставал… Георгий его в Москве-реке и выкупал. Бросил в воду, словно куль с дерьмом. Тот едва не потонул – с катера вытаскивали. Обиженная бабёшка, понятно, убежала, только её и видели. А очкарик оказался партийным, ажно из обкомовских секретарей. Так что Георгию на суде чего только не пришили. И политику, и хулиганство, и покушение на представителя власти… Дали четвертак. Засадили в зону. Под Челябинском…

Три года отмотал он, как в песок. А дней за десять перед тем, как с Ксенией встретиться, довелось ему вкалывать на выездных работах в хозяйской бригаде. Хозяйская – это от слова «хозяин»: так в зоне называли начальника. В тот день приключилось странное… Со стороны Челябинска вдруг полыхнул свет, как будто разом зажглась тысяча солнц. Невидимый огонь дохнул Георгию в лицо, а чуть позже раздался чудовищный, ни с чем не сравнимый гул, будто сама земля раскололась… Потом вздыбилась почва, пошла волнами, и поднялась такая буря, что бревенчатые дома опрокидывались точно игрушечные. Вековые кедры выворачивало с корнем, а вода в реке поднялась стеной, в небо взметнулась выше крыш… Крики, стоны, убитые, раненые, страшная паника… Вот тут Георгий и подался в бега, воспользовавшись суматохой. В тайге бывший геолог не бедствовал, пищи хватало. Попадалась прошлогодняя брусника и клюква, кедровая падалка, рыбу ловил на личинки короедов и ел её с растертой берёстой, как когда-то в старину – первопроходцы Сибири. А спал и вовсе по-царски, в кедровых и сосновых лапах, на прогоревшем кострище – мягко, тепло, а уж душисто… И со вшами и прочей зэковской нечистью Георгий расправился в два счёта, однажды всю одежду положив в муравейник, – лучшей дезинфекции не придумать…

Одно плохо. Донимала его слабость и тошнота, лицо взялось коростой и исходило сукровицей. Но он упрямо брёл вперёд, силён и вынослив был как гуран, забайкальский дикий козёл. И вот – дошёл…

Слушала Ксения Георгия, смотрела в лицо, казавшееся, несмотря на свежие шрамы, таким красивым и добрым… и кружилась от счастья голова, так сладко и хорошо было ей. Замечталась, затуманилась… едва успела, заметив подъехавшего председателя, выбежать навстречу. Чтобы нос свой поганый куда не надо не сунул.

– Добрый день, Абрам Зиновьич! Али по делу?

– Ты, Берестова, не егози, я тебе говорю, не егози. Здесь вопросы я задаю. – Начальство пригладило волосёнки, соскочило с телеги и, вдруг увидев смётанные зароды, аж рот раскрыло. – Вот за это я тебя люблю, Ксюха-попрыгуха, ишь ты, норму выполнила! По две палочки в день получишь. Так… Один зарод в колхоз оприходуем, другой махнём тебе на дрова, третий – твой кровный. Завтра зайдёшь в правление на расписку… – И председатель хитро сощурился. – А может, посидим потом, самогоночки выпьем, на ощупь познакомимся, а? И что ты всё ломаешься, Ксюха-попрыгуха? Смотри, осерчаю, слезами умоешься. Я вот тебе норму загну…

От него шёл запах нестиранных порток и застарелого пота.

– Давай, давай, загинай! Кабы я те тогда женилку-то не загнула! – Рассердившись не на шутку, Ксения упёрла руки в бока и решительно пошла на председателя. – Я те не кто-нибудь! Я вдова солдата геройского, а не секретарша-потаскушка из правления твоего! Вот только тронь, самому Хрущёву напишу, грамотные, чай! Пугать меня вздумал, кобель мохнорылый! Я те загну!

Чудо как хороша была Ксения в этот миг.

– Тьфу, вздорная баба! Чёрт в юбке!

Председатель боком запрыгнул на телегу, уже взявшись за вожжи, со злобой оглянулся.

– Ну и хрен с тобой, пропадай в одиночку. Только зайти в правление не забудь, расписаться надо!

Хлестнул по лошадёнке – и пропал в облаке пыли.

Знать бы ему, что пропадать в одиночку Ксения не собиралась. В тот же день, решившись, сама обняла Георгия – и обрела наконец-таки своё женское счастье. Стали они жить в согласии, тайно видеться в зимовье каждый Божий день. Была и надежда: у Ксении имелся родственник в Иркутске, работал на мясокомбинате гуртовщиком, гонял из Монголии сарлыков. Человек он бывалый, ушлый, придумает, как быть и что делать. Не подведёт, чай. Подмажет кого надо, достанет Георгию документы… Глядишь – они обвенчаются, вырвутся из колхоза да и махнут в Иркутск… а там – ищи ветра в поле. Ещё будут они жить счастливо. До подруженьки-берёзы, что сажают у изголовья могилы…

Только не пришлось. В конце осени, когда пожухли травы и потянулись на юг перелётные птицы, не стало Георгия. Сгорев в несколько страшных для Ксении дней – извела его кровавая рвота да мучительная, до потери зрения, головная боль… Молча умирал, не жаловался. На прощание только разлепил искусанные губы:

– Дитё сбереги. Будет мальчик – Глебушкой назови…

Обмыла его Ксения, одела во всё чистое и, взвалив на дроги, по первому снежку увезла на погост… да и схоронила тайно в сторонке у ограды. Жгучие слезы душили её, казалось, жизнь кончена – скорей бы тоже в мать сыру землю, рядом с Георгием… Однако жизнь продолжалась. Первыми днями лета Ксения родила мальчонку. Уж такого здоровенького, такого пригоженького. Назвала по завету и в сельсовете записала его с отчеством. Глебом, то есть, Георгиевичем. На редкость крупный был пацан. Голосистый. Да ещё и с Божьей отметинкой: на ножках у него росло по шесть пальцев. Как сказал местный батюшка, отец Апраксий, знак этот был благостный, ангельский, к добру.

Вопросы без ответов

После ухода Данилова экспедиционную деятельность удалось возобновить, только когда народу был продемонстрирован злой и невыспавшийся Гринберг. Тогда наконец позавтракали и приступили к своим прямым обязанностям. Виринея, Веня и Альберт под руководством Звягинцева начали раскупоривать и проверять хрупкую научную аппаратуру. Скудин и Глеб с Борисом принялись обустраивать лагерь. Кнопик хотя и налопался перловки от пуза (она, кроме него, мало у кого вызвала гастрономический энтузиазм), но от кухни далеко не отходил – из бака восхитительно несло говяжьей сахарной костью, томившейся в кипятке. Эдик завтрак проигнорировал и вообще не показывался на свет Божий. Так продолжалось до полудня, когда объявили получасовой перекур.

– Пойду-ка я взгляну, как там наш парень… – Скудин отложил кувалду, вытер рукавом лоб… и в тот же миг стало ясно, что с парнем всё в порядке. Эдик сам подал голос. При посредстве караоке. На всю мощность японской электроники.

Звонкое эхо подхватило песню, понесло на своих крылах, и со стороны озера донеслось: