Аленький цветочек Семенова Мария

И чтобы никто не ушёл обиженным…

Потенциальная мощь сильной грозы составляет (в эквиваленте) около ста тысяч тонн тринитротолуола. Это соответствует пяти атомным бомбам, уничтожившим Хиросиму. Степень разогрева канала молнии достигает тридцати миллионов градусов по Цельсию, что много выше температуры на поверхности Солнца. Ежедневно на нашей планете бушует сорок четыре тысячи гроз, и каждую секунду в землю вонзается сто молний.

Из учебника природоведения

Грозы в наших широтах происходят в основном летом. Это известно всем, даже клиническим двоечникам, в жизни не заглядывавшим в учебник какого-то там природоведения. В основном – но не исключительно. Одному из авторов этих строк довелось наблюдать великолепную грозу, возымевшую место… шестнадцатого декабря. Дело было в школьные годы, и так совпало, что как раз шёл урок физики. Учитель, мудрый человек, даже устроил небольшой перерыв, чтобы мы могли подойти к окнам и наблюдать редкое явление природы…

Так что конец сентября способен осчастливить питерцев грозой даже с большей вероятностью, чем декабрь. Вот он и осчастливил.

Здоровенная туча подвалила с востока… Коренные ленинградцы не позволят соврать: все необычные погоды в нашем городе являются из восточного сектора. Ведь господствующие ветра в Питере – юго-западные, порождаемые Гольфстримом и Атлантическим океаном; всё, что они приносят с собой, полностью соответствует каждодневному порядку вещей. Ветры восточных направлений задувают существенно реже. Но если уж задувают, то всякий раз начинается светопреставление.

Например, чудовищный снежный шквал в конце мая, когда на тополях уже вылезли листья размером с ладонь. Один из авторов очень хорошо его помнит, ибо как раз в тот момент бегал трусцой, был застигнут в километре от дома и, соответственно, вымок до нитки. Неплох был и июльский град размером с фасолину, от которого даже очень крепкой авторской «Ниве» пришлось срочно укрываться под ёлками.

А в год, о котором мы рассказываем, разразилась всего лишь гроза в сентябре…

Повторимся, но скажем: здания, составлявшие пресловутую «Семёрку», первоначально строились как гостинично-туристический комплекс. Причём в эпоху, когда жилые дома старались развернуть фасадами к солнцу. Поэтому большой лечебный корпус так называемого «Института проблем мозга» смотрел окнами палат на юго-восток. Как раз туда, откуда навалилась ночная гроза. Стёкла потрескивали и трепетали под напором шквального ветра, неизбежные при нашем строительстве щели сочились пронзительными сквозняками. Обитатели палат, по самой природе своих болезней очень чувствительные к необычным явлениям стихий, поголовно мучились кошмарами и бессонницей… Было четыре двадцать восемь утра, и чернота снаружи царила кромешная – если не считать всполохов молний. Раз от разу молнии били всё ближе, и от громовых ударов, раздиравших прямо над крышей ткань мироздания, весь корпус ощутимо подрагивал.

Эдика разбудила не гроза, а собственные ощущения. Он долго пытался найти комфортное положение и досмотреть прерванный сон, но так и не получилось. Естество требовало встать. Вставать не хотелось отчаянно. В голове переливалась из виска в висок противная боль, во рту был сушняк, приправленный вкусом меди.

«За что, папахен…» Сделав героическое усилие, Эдик всё же выбрался из-под казённого, пропитанного запахами больницы одеяла и, кое-как доковыляв до персонального санузла, справил нужду. Стало легче. Он вспомнил про заветный фолиант с Павкой Корчагиным и стал нашаривать выключатель.

Вспыхнувший свет больно резанул глаза, но Эдик взял пример с героя произведения и мужественно стерпел. Было ради чего. Облачившись в халат, он принялся нетерпеливо потрошить любимую книгу. Вот полетел на пол кустарный переплёт… Видел бы папахен и прочие, умилявшиеся Эдиковым желанием «почитать»!.. За переплетом таилась «дурмашина»182 с густым антрацитово-чёрным содержимым. Даже по виду – уматно-убойным в корягу. А как же! Если ширево183 варил сам легендарный Кирпатый с Правобережного рынка!.. Средство атомное, главное – не переборщить, чтобы хватило надолго… чтобы тащиться с толком, с чувством, с расстановкой…

Эдик потрепал Корчагина по будёновке, привычно нашел «дорогу»184 и вмазался по чуть-чуть – чтобы слегка развернулась душа. По телу сразу побежал живой огонь, настроение улучшилось до великолепного, самочувствие поправилось совершенно, ай да Кирпатый, ай да сукин сын! Захотелось громко заявить о себе, шумно выпендриться, пообщаться с народом. Особенно с бабами.

«Где у них тут, интересно, женское отделение?» Эдик отхлебнул томатного сока, сунул в рот пригоршню фисташек из оставленного папахеном запаса, оседлал череп наушниками плеера и – как ему казалось – пружинисто-мужественно вышагнул, а в действительности вывалился в коридор. Любимая рок-команда играла, казалось, прямо у него в мозжечке.

А за окном нескончаемо полыхали лиловые молнии, вонзавшиеся где-то совсем рядом в одну и ту же, чем-то для них намазанную точку. Хлестали по окнам водяные струи, дробила небо кувалда грома, неотличимая от громыханий из плеера… Прямо у Эдика на глазах красный огнетушитель на стене коридора начал превращаться в копилку. В зелёную фарфоровую свинью с прорезью на спине и большими оранжевыми глазами.

– Дай мильён, – потребовала наглая хавронья. Причём сказала не ртом, а прорезью для опускания денег. – Эй, ты, глиста в корсете! Давай, грю, мильён!

Эдик не дрогнул. Ему было не впервой.

– Хрен тебе поросячий, – ответил он с достоинством. – Изыди, парнокопытная. Заткни пасть.

Подействовало. Хрюшка заткнулась, покраснела – не иначе с досады – и начала снова превращаться в огнетушитель.

– То-то! У меня не забалуешь! – Эдик приосанился, победно повёл по сторонам взглядом… и вдруг заметил, как из стенной розетки выдавился жёлтый светящийся шарик. – А ты это куда без спроса? А ну давай взад!

Однако огненный колобок и не подумал слушаться. Он медленно поплыл мимо Эдика по коридору, распевая архиерейским басом:

– Я от дедушки ушел! Я от бабушки ушел! И от тебя, мудака, свинчу наверняка…

Это было уже слишком!

– Пасть закрой, гнида! – Победитель хрюшек-копилок перехватил шприц поудобнее и метко пырнул наглый шарик иглой: – Ки-и-я-а-а-а…

Эффект превзошёл все его ожидания (если какие и были). Эдик испытал нечто среднее между прикосновением электрошокера (с которым, слава Богу, он доселе не был знаком) и множественным оргазмом (до которого ему следовало бы ещё расти и расти). Боль и наслаждение слились во всеобъемлющей судороге, генеральский сын рухнул на пол и провалился в странное, ни на что не похожее забытьё. Он легко и свободно поплыл в прозрачной пузырящейся воде. Эдик то устремлялся к буро-малиновым водорослям на белом песке, то с проворством дельфина взмывал вверх, к солнцу, синевшему сквозь розовую волну. Было приятно и невесомо. Море было смешным, газированным и сладким на вкус…

Никто не обнаружил коматозного Эдика в коридоре, не оттащил его обратно в комнату, на кровать. Он очнулся сам, и гораздо раньше, чем ему бы хотелось. Было немного грустно оттого, что поистине внеземное блаженство так быстро закончилось. А впрочем… К чёрту грусть! Эдик чувствовал себя великолепно, так, как не чувствовал уже очень давно. Огненный колобок, как и сулился, слинял в неведомом направлении, а ширева в дурмашине оставалось ещё выше крыши. Приглядевшись, Эдик заметил, что оно претерпело некоторые изменения: из антрацитово-черного стало радужным и прозрачным. «Должно быть, – решил он радостно, – настоялось, облагородилось, силу набрало…»

От полноты чувств, от бьющей через край жизни Эдик восторженно запел и двинулся дальше по коридору. Правду сказать, все его предыдущие похождения имели место возле самой двери палаты. Пора было вырываться на оперативный простор, пора было делиться счастьем со всеми..

Однако делиться восторгом было особо не с кем. В длинном пустом коридоре царила тишина. Только гром буйствовал за окном да ветер потоками швырял в стёкла косой дождь.

– Эй, народы, вы где?..

Беспричинно расхохотавшись, Эдик заглянул в соседнюю палату… никого. Отворил дверь в следующую, присмотрелся… На специальной кровати, не дававшей появляться пролежням, неподвижно вытянулся какой-то чувак. Утыканный и обвешанный, вот умора, какими-то шлангами и гирляндами электрических проводов. Рядом подмигивал экранчиками и тихонько попискивал целый стеллаж всяких дурацких приборов… Эдику захотелось без особых затей растолкать мужика и вместе похохотать над уморительными, на его взгляд, надписями типа «NEHER electronics»… Он подошёл ближе и вдруг узнал в неподвижном человеке великана-спецназовца, не позволившего тогда, в Карелии, откромсать ему мужскую гордость. «Единственный был чувак путёвый из всех… Теперь вот в отрубе лежит, как пить дать ломается,185 и некому его раскумарить186… оно всегда так, хорошим людям не прёт…»

– Друг, друг… – От внезапно подхлынувшего сострадания у Эдика даже слезы выступили на глазах. Влекомый светлым порывом, он шагнул к кровати и, всадив иглу шприца в пластиковую капельницу, придавил шток до упора. Радужная жидкость завинтилась тоненькой струйкой, потом образовала размытый клубок и начала втягиваться в прозрачную трубочку. – Держись, брат, ща и тебе хорошо будет… Поплаваем в розовом море… Русалки там такие… каракатицы… Чур только, не брызгаться…

Глеб Буров никак на его старания не отреагировал. Даже глаз не открыл. А возле стены, на узенькой, притащенной откуда-то кушетке крепко спала под наброшенным пледом пожилая женщина. Его мать Ксения Ивановна. Спала – силы-то человеческие не беспредельны…

А ведь известно, что с ребёнком всё как раз и случается именно тогда, когда мать отвернётся. Даже в зорко охраняемой, от всех мыслимых и немыслимых напастей защищённой «Семёрке»…

– Ну что, брат? В кайф тебе? – прошептал Эдик. – Ну, торчи, торчи… мешать не буду…

Неслышно открыв дверь, он выбрался в коридор, сунул порожний шприц в мусорницу и вернулся к себе. Забрался под одеяло, свернулся калачиком… Его переполняло ощущение счастья. Огромного и всемирного. Оно пузырилось и играло всеми цветами, точно сладкое море из его сна. «Счастья… Всем… Сразу и даром… – всплыла в памяти окрошка из когда-то прочитанных строк. – И чтобы никто не ушёл обиженным…»

Чёрт не нашего Бога

На следующий день у Виринеи, Вени, Альберта и спевшихся с ними Гринберга с Капустиным была запланирована страшная месть в отношении Андрея Александровича Кадлеца. Разведав пять циферок на его кейсе, молодые учёные вознамерились подложить в серебристый чемоданчик несколько пришедших в негодность плат от компьютера. Ребята заранее предвкушали, как разразится истошными воплями чувствительная система сигнализации, после случая с трансформатором сменившая – радениями всё того же замдиректора – допотопные турникеты на вахте. Как вылетит во всеоружии доблестный спецназ и устроит показательное задержание. С жуткими криками, лязганьем затворов и – при малейшем намёке на уважительный повод – с непобедимыми приёмами рукопашного боя. А потом, что существенно хуже, тщательное, со вкусом организованное дознание и разбирательство, бесконечные объяснительные, подписки о невыезде (если повезёт) и прочие ужасти-прелести чекистского бумаготворчества. «Я мстю, и мстя моя страшна!» А нефиг было Глеба Бурова биомассой называть!..

Вышло, однако, как в байке про диссидента, который в годы застоя каким-то образом вырвался за рубеж. Хотел вывезти и жену, но сразу не получилось: она работала в «ящике» и была, естественно, сугубо невыездной, причём на годы вперёд. Рассказывают, диссидент тогда нанял сумасшедшего шведа, чтобы тот перелетел на маленьком самолёте через скудно охраняемую границу с Финляндией, сел на лёд определённого озера в северной части Ленобласти, забрал женщину и умотал с нею обратно. Сказано – сделано! Бесшабашный пилот прилетел куда следовало точно в назначенный срок. Опустился благополучно на лёд… Только вот жены диссидентской – нет как нет! Швед ждал, ждал… Наконец подкатил на своём аппарате к рыбакам, сидевшим над лунками, и на ломаном русском осведомился, не видели ли они поблизости такую-то даму. Приезжую из Ленинграда. «Не, не видели, – ответствовали рыбаки. – Да не ждите, не будет её: автобус сегодня не пришёл…»

Вот и у ребят планы страшной мести пошли прахом по столь же простой и изящной причине. В день «Икс» замдиректора по общим вопросам просто не явился на службу.

На самом деле ночью с ним произошло кое-что существенно хуже, чем всё спланированное заговорщиками. Но тот, кто это проделал, никого о своих планах не предупреждал.

Был поздний вечер предыдущего дня…

Андрей Александрович Кадлец отдыхал от трудов праведных, сидя в кресле перед телевизором у себя дома и ожидая сытного ужина (супруга на кухне доводила до кондиции корейку с картошкой и луком), и было ему глубоко обидно за родную державу. Почему обидно? А почему шведская чугунная латка для приготовления тушёных продуктов извлекается из нарядной коробочки и хрустящей бумажки вся благородно-бархатно-чёрная и полностью готовая к наполнению деликатесами и загрузке в духовку? Тогда как отечественный чугунок равного объёма и веса весь выпачкан солидолом и стоит в углу захудалого хозяйственного магазина, там, где печное литьё, кочерги и совки, стоит грязновато-ржавоватый и неприглядный, но зато снабжается инструкцией из двенадцати пунктов?.. «Перед первым использованием изделие тщательно вымыть… Прокалить с солью в течение 40 минут… Смазать растительным маслом и прокалить ещё раз… При появлении ржавчины два предыдущих пункта следует повторить…»

Потому что потому. Корейка, которую готовила жена, была французского происхождения. Латка, естественно, шведского. Картофель – голландского, ибо мыслимо ли у нас в сентябре месяце раздобыть хорошего своего?.. Телевизор перед Андреем Александровичем был японский. На суперплоском экране сновали по изумрудному полю яркие фигурки футболистов. Лучших спортсменов гигантской России разделывала под орех сборная крохотного – на карте без лупы не найдёшь – Люксембурга.

Вот и было Андрею Александровичу обидно, горько и больно за родную державу. Тем не менее запахи из кухни доносились умопомрачительные. Наконец замдиректора по общим вопросам не выдержал, покинул обжитое кресло и двинулся в сторону кухни с намерением поинтересоваться, когда же наконец ужин.

И вот тут-то и зазвонил телефон.

– Это со стоянки вас беспокоят, – сказал, а вернее, буркнул грубый мужской голос, который Андрей Александрович совершенно точно слышал первый раз в жизни. – «Девяносто девятая» цвета «валюта», номер такой-то, – ваша? Да нет, ничего особенного не случилось… Просто подошли бы вы, что ли, а то сигнализация у неё всё время срабатывает… Орёт и орёт, кабы таким макаром до утра аккумулятор не сел…

Аккумулятор на машине у Андрея Александровича был только что купленный, финский. Якобы специально разработанный для наших тяжёлых условий. А сигнализация – тот самый «Мангуст», который сейчас рекламируют на каждом шагу. Реклама утверждает, что обладатель «Мангуста» найдёт свою машину ровно там, где оставил. «Ну да… со сдохшим аккумулятором…»

– Ладно, – сказал Кадлец в трубку. – Сейчас подойду.

А про себя подумал, что ко времени его возвращения как раз и корейка поспеет. Проглотил невольную слюну – и устремился на улицу.

Стоянка была совсем недалеко от дома. Всего-то пробежать наискосок через сквер, мимо забора какого-то автохозяйства, по «народной тропе» сквозь заросли колючего боярышника, уже терявшего листву… Подняв воротник и рыся по газону, Кадлец не заметил бесшумной тени, материализовавшейся из потёмок между редкими фонарями. Он не успел даже испугаться. Перед глазами вспыхнул ярчайший свет и тут же сменился непроницаемой, ощутимо плотной темнотой. И замдиректора погрузился в трясину небытия…

Очнулся Андрей Александрович от холода и дурноты. И самым первым, что он осознал, была полная неестественность положения тела. Он испуганно открыл глаза, вернее, с трудом разлепил их. Он висел вниз головой, с руками, беспощадно скрученными за спиной, совершенно голый, привязанный за широко раскинутые ноги тонкими путами, больно врезавшимися в щиколотки. Едва он успел проморгаться, как в лицо ему упёрся луч сильного фонаря. Резко щелкнула пружина выкидного ножа, и из темноты прозвучал негромкий мужской голос:

– По душам поговорим?

Это было так страшно, что Андрей Александрович неконтролируемо описался. Тёплая струйка побежала по его животу, по груди, наконец по подбородку… закапала на высохшую листву…

Фонарный луч покинул его лицо и осветил слегка помятый бумажный лист – анонимную продукцию лазерного принтера.

– Это кто? – Кадлец увидел довольно скверную фотографию круглолицего, наголо стриженного мужика. Резко прозвучал приказ: – Отвечать!

Одновременно замдиректора ощутил холод стали на своих гениталиях. От ужаса и неожиданности он ахнул и простонал:

– Это… товарищ из Большого дома… фамилию не помню!

Что характерно – несмотря на поганое качество изображения и свою перевёрнутую позицию, рожу котообразного Кадлец вспомнил мгновенно. И все обстоятельства, с нею связанные.

– Из Большого дома? – усомнилась темнота. Острая колючая сталь жутко переместилась к анусу замдиректора. – Откуда ты его знаешь?

– Ай, ай… не надо… подождите… – Несчастный пленник дёрнулся и начал говорить очень быстро, понимая, что в случае промедления или запинки рука у его мучителя не дрогнет. – Он удостоверение показал… сказал, надо передать букет в лабораторию Звягинцева… Не знаю, почему сам не пошёл… Я человек подневольный… сделал, как приказали… Ай, ай, не надо!!!

– А почему попросили именно тебя? – В голосе послышалась зловещая ирония, зато нож не отодвинулся ни на миллиметр. – Значит, ты на связи?187 Давно? Кто с тобой работает?

Интонация явно не предвещала добра.

Ничего непоправимого с Андреем Александровичем по большому счёту пока не случилось, но от боли, ужаса и ощущения неотвратимости чего-то ещё более страшного он пребывал на грани обморока. Вот в таком состоянии люди плюют и на все подписки о неразглашении, и на клятвы покруче. Не все люди, конечно. Но многие.

– Давно… давно! Кныш мой псевдоним!.. Кныш!.. А тот, с букетом… сказал, что он от майора Уханова, куратора моего. Ай, ай!!! Не надо!!!

– Ладно, не буду. – Невидимый в темноте человек убрал наконец из промежности Кадлеца своё страшное лезвие. И слегка приласкал подвешенного коленом в челюсть: – Мы тебя по-простому…

Иван успел доехать до дому, загнать «девятку» в гараж и приступить к приготовлению пельменей, когда несчастный Кадлец очнулся. Было ужасно холодно и саднило буквально всё. Голова, интимные части, познакомившиеся с ножом, намятые верёвками щиколотки… а всего более, конечно, душа.

– Господи… Господи… – Замдиректора затрясся, заплакал, встал на четвереньки и принялся обшаривать себя в темноте. – Господи, да что же это такое?..

Никто ему не ответил. Лишь ветер завывал, срывая листву, – где-то далеко, южнее города, проходила стороной поздняя осенняя гроза. Отблески молний потревожили ночную птицу, она снялась с ветки и прокричала насмешливо, с издёвкой, с язвительным торжеством:

– Стукач-ч-ч-ч! Стукач-ч-ч-ч!

Кадлец тем временем обнаружил, что почти полностью одет. Почти. На нём снова была кожаная куртка, в которой он вышел из дому, старая шапочка-петушок, ботинки «Саламандра»… и более ничего. Ни брюк, ни трусов. Битых полчаса замдиректора крупного оборонного института ползал в темноте на четвереньках, обдирая замёрзшие коленки и щупая кругом себя мятую умирающую траву и кусты, но отсутствующих предметов одежды так и не обнаружил. Возможно, он вообще находился не там, где имел место допрос… Делать нечего, в конце концов Андрей Александрович поднялся на ноги и, ориентируясь на отсветы городских огней, пошёл стылым осенним парком, мимо мрачных равнодушных дубов. В довершение своих бед он понятия не имел, где оказался.

Судя по всему, это была какая-то окраина Питера. Парк скоро кончился, и дорожка вывела Андрея Александровича на шоссе. Какое счастье! Там были люди, там сновали автомобили… Он принялся отчаянно голосовать, однако, увы, тщетно – машины на полной скорости пролетали мимо. Некоторые, правда, замедляли ход, нагло освещали его фарами, но, налюбовавшись, весело взрёвывали моторами и уносились дальше по трассе. Страдальца удосужилась подобрать только ПМГ – передвижная милицейская группа – и на раздолбанном «уазе» доставила в оплот правопорядка.

– Ты кто, мужик? – спросил Андрея Александровича дежурный, средних лет капитан. – Онанист? Эксгибиционист? Гомосексуалист? Растлитель малолетних? Где трусы, где штаны? Документы где?

Внятного ответа он не дождался. От пережитого потрясения несчастный Кадлец впал в тихий ступор и мог лишь бессмысленно улыбаться, мелко дрожа.

– В молчанку будем играть? – обиделся дежурный и приказал помдежу-старшине: – Давай его в аквариум, Вася. Нехай опера разбираются.

И Андрея Александровича бросили в помещение с решётками вместо двери, кособокой лавкой, привинченной к стенке, и жёлтым, донельзя загаженным унитазом. Народу там хватало.

«Хорошо-то как… тепло…» – только и подумал исстрадавшийся Кадлец. Но и тут оказалось, что радовался он рано.

– Пшёл отсюда, пидор гнойный! – Народ, уловивший из милицейских разговоров что-то насчёт «растлителя малолетних», пинками согнал бедолагу со скамейки и, бросив к унитазу, на заплеванный грязный пол, посулил: – Ща менты харю задавят, мы тебе, блин, устроим акробатику…188

С ужасом стал Андрей Александрович ждать, когда заснёт родная милиция, но тут, слава Богу, пришёл дежурный опер, молодой лейтенант.

– Ну что? Будем запираться или признаваться? – Он завёл Кадлеца в свой кабинет, и тот наконец смог назвать имя, отчество и фамилию. Лейтенант прокинул его по ЦАБу189 и, сообразив наконец, что имеет дело с потерпевшим, подарил жертве преступников старые милицейские штаны. – На вот, надевай да отваливай. Только не вздумай мне заявы писать… Проголосуешь лампасом, автостопом довезут.

Как бы не так! Выбравшись всё на то же шоссе, Андрей Александрович принялся усердно демонстрировать милицейские штаны, но успеха это не возымело. Машины только газу поддавали, проносясь мимо. В отчаянии – будь что будет! – замдиректора бросился прямо на проезжую часть… И едва не угодил под накатившийся из темноты трактор «Беларусь» с выключенными, а может, вовсе не работающими ходовыми огнями.

– Ты что это, сволочь!!! – Наружу вылетел тракторист, в клешнястой руке он держал монтировку. – Ноги тебе из жопы выдернуть, гад?!! А, да ты ещё и мент… А ну, лезь в кабину! Будешь меня на КПП вашем отмазывать…

От него крепко пахло водкой, навозом и бедой. Пройдя в эту ночь большую жизненную школу, Андрей Александрович перечить не стал, безропотно полез на высокую подножку. Суровый тракторист, двигаясь по замысловатой спирали, привёз его в город и выпихнул у ближайшего перекрёстка, и спасённый Кадлец пошагал домой по ночным улицам. Пока он измерил заплетающимися ногами три длинных проспекта, успело наступить утро…

Скудин остаток ночи просидел на кухне, читая то немногое, что Капустин сумел нарыть про родственников так называемой мисс Айрин. Дед её, Ганс Людвиг фон Трауберг, после экспедиции с отцом Звягинцева на Кольский и успешного излечения от полученного там психического недуга быстро пошёл в гору. А и почему бы ему не пойти – вокруг Гитлера половина была точно таких же, излеченных успешно и не очень. К началу сороковых Ганс Людвиг уже в чине штандартенфюрера СС курировал в «Аненербе» одну из секретных программ. Называлась программа интересно – «Мяу-мяу»… (Тут Иван поневоле насторожился, вспомнив про котообразных.) Был близок к Вольфраму Сиверсу.190 Его сын Отто, папа «мисс Айрин», тоже выбрал шпионскую стезю и в настоящее время состоит в суперсекретной структуре американской АНБ.191 Согласно косвенным данным, эта самая структура была создана, чтобы осуществлять надзор над… ни больше ни меньше – над всеми акциями, связанными с инопланетным формами жизни. («Час от часу не легче…» – хмуро подумал Иван.) Вот такая семейка. Логово хищников. И не только в переносном смысле, но и в самом прямом. В рамках программы с милым названием «Мяу-мяу» дедуля фон Трауберг командовал каким-то до ужаса засекреченным «Отрядом 28», который комплектовался – только не падайте со стула – «людьми-кошками». И вот ещё что. Когда в сорок пятом году наши войска вступили в Берлин, то обнаружили тысячи убитых тибетского происхождения. В фашистских униформах без знаков различия. Это общеизвестный факт. А вот другой факт, так и не ставший общеизвестным. В том же Берлине были найдены и ещё более занятные трупы. А именно – сотни мертвецов странной котообразной наружности. И эта информация не была обнародована. Напротив, она сразу подпала под гриф особой секретности и никогда никем открыто не подтверждалась. Ни нашими, ни американцами, ни немцами. Не было, и всё тут. Ничего и никого. Не было…

«Значит, нету тебя, урод? В природе не существуешь? А кому я тогда яйца сплющивал?..» Скудин извлёк из кармана изрядно помятый компьютерный портрет котообразного, разгладил на столе, язвительно хмыкнул и принялся внимательно, в который уже раз, рассматривать его «морду лица». Так – ничего вроде особенного, мужик и мужик, встретишь такого в толпе, отвернешься и мимо пройдешь. Вот мы, стало быть, и встречаем… И мимо проходим… И не приглядываемся… А если приглядеться как следует – ой, мама, не нашенский кадр. Не отсюда товарищ. Не нашею Бога чёрт…

Что-то не то – и всё тут. Словами не объяснить. Наверное, так выглядел кот Бегемот у Булгакова, когда в очеловеченном виде являлся народу. Может, тоже чем-нибудь зрачки ненормативные прикрывал… Тёмными очками… Или контактными линзами…

– Ладно, Барсик. Поймаю, учёным на опыты не отдам. – вслух пообещал Кудеяр. – Сам кастрирую…

Вернул фотографию в папку, поставил на огонь чайник и, распахнув дверцу холодильника, критически оглядел «белое безмолвие» его почти пустых внутренних пространств. Еды сегодня купить Иван не удосужился – другими делами занят был. В холодильнике сиротливо валялись остатки сыра и початая пачка андреевских хлебцев, по слухам, охренительно полезных, но на вкус сильно напоминавших мацу. К ним бы деревенского масла. Или русской сметанки. Или копчёного домашнего сала…

Скудин тоскливо раскусил андреевский, незлым тихим словом помянул гринберговскую тётю Хаю и включил трёхпрограммник, рассчитывая на сон грядущий послушать сводку погоды. Однако малость промахнулся со временем – там ещё не кончили передавать новости. Новости Иван обычно терпеть не мог, но на сей раз они здорово подняли ему настроение. В разделе «О городском» прозвучало сообщение с полей криминальных разборок. А именно: неустановленный злоумышленник опорожнил у входа в казино «Монплезир» целый самосвал свеженьких нечистот. При этом он снайперски метко нацелил громадный зев кузова на роскошные стеклянные двери заведения, да ещё и проделано всё это было в час наибольшего наплыва посетителей… Последствия легко можно было додумать самостоятельно. Далее навостривший уши Иван с удовлетворением узнал, что злоумышленник благополучно скрылся в неизвестном направлении. Район оцеплен, объявлен план перехвата (к этому времени Иван хохотал уже так, что не расслышал точное название плана: кажется, «Вихрь-Экскремент»)… короче, негодяя ищут, но покамест очень безрезультатно. Установлено только, что самосвал принадлежит тепличной фирме «Лето», происхождение высококачественных фекальных масс уточняется. Задействованы лучшие силы ГУВД..

Кончив смеяться, Кудеяр посмотрел в окно и увидел, что начался новый день.

Первая трещина

Всё-таки Иван решил поспать хотя бы часок… И ему приснился всё тот же сон. Про Марину. Про взрыв и пожар в институтской лаборатории. И, как всегда в этом сне, вместо того чтобы мгновенно и безболезненно воспарить к потолку облачком невесомых чёрных пушинок, Маша продолжала мучительно жить, и вокруг бушевал ревущий огонь, и она отползала на четвереньках по опрокинутому железному шкафу, что есть сил отбиваясь от жадных языков пламени старым рабочим халатом. «Ваня, Ваня!.. – звала она, задыхаясь в дыму. – Ваня!..»

И, как всегда в этом сне, он сломя голову мчался ей на подмогу… Нескончаемыми лестницами и коридорами на седьмой этаж из пятнадцати… «Ваня!..» Ещё полуторасаженный прыжок… и ещё… и ещё…

…Чтобы, как всегда, в двух шагах от неё налететь на незримую стену. Иван с разбегу таранил неодолимый стеклянный пузырь… и его отшвыривало прочь. Опять и опять… Отчаянно, что есть мочи… Так, что воздух вышибало из лёгких… Господи, да никакая железная дверь не выдержала бы подобных ударов! Сон, не сон, а свои возможности Кудеяр привык оценивать трезво. Он должен был наконец прошибить эту чёртову стену. Должен был. Должен…

А внутри пузыря Маша слабела и пятилась от огня, и звала его на помощь, звала…

«Ваня!»

Он в очередной раз рванулся на приступ, яростно положив себе либо расшибиться насмерть и умереть вместе с Машей, либо…

И вдруг что-то изменилось. Стеклянная стена неожиданно дала первую трещину. Он не увидел её, но почувствовал совершенно отчётливо. Стена подалась. Ещё немного, и…

Маша подняла голову, размазывая по щекам жирную копоть, и посмотрела туда, где скорлупа пузыря начала уступать его бешеному напору.

«Ваня?..»

Она ещё не видела его, но ощутила присутствие, и оно дало ей надежду.

«Ваня? Где ты?..»

Кудеяра выдернул из сна звонок телефона. Иван, взмокший и далеко не понарошку измочаленный, рывком сел на диване и некоторое время с тихой ненавистью смотрел на чёртов аппарат. Потом снял трубку.

– Скудин слушает…

Ох. «Скудин слушается». Звонил адъютант генерала Кольцова. Машина будет через полчаса. Явиться экстренно и безотлагательно. Как всегда…

Генерал Кольцов был хмур, озабочен и отчасти загадочен.

– Подсаживайся, Ваня, к столу, пока время есть, – сказал он Скудину и распорядился по селектору насчет завтрака. – Это не я тебя выдернул, сам Владимир Зенонович дал распоряжение, звонил из Москвы, его туда вызвали вчера вечером сразу после совещания. У нас, брат, тут такие дела… – Он покрутил головой, разминая затёкшую шею. – Чудеса в решете. Пляши, Ваня. Парень твой, Глеб Буров, на поправку пошёл. Ни с того ни с сего. Моторчик заработал, тикает как часы, скоро, говорят, должен выйти из комы.

– Глебка. – Кудеяра никто не назвал бы чувствительной барышней, но тут у него натурально перехватило горло, он хотел что-то сказать, но только закашлялся.

– Ты дальше послушай. – усмехнулся Кольцов. – Меня, помню, мальчишкой однажды понос прохватил, так моя бабушка знаешь что сказала? Задумалась этак, а потом изрекла: «Гроза намедни была…» Эдик, сынок-то нашего Владимира Зеноновича, какой выкинул номер?.. Взяли у него анализ крови… Заметь, самый рядовой и очередной, сколько раз уже брали… начали смотреть, просто так, для проформы – а кровушка-то ни к одной из существующих групп не принадлежит! Изменилась в одночасье! Состав и свойства такие, что и аналогов на земле не имеют. Какой там «Юбола Икс»! Вирус СПИДа и тот в ней дохнет мгновенно, яд кобры распадается и становится питательным компонентом, цианистый калий нейтрализуется, как у Гришки Распутина… Не слабо? Так это цветочки. А ягодки… помнишь, Ваня, у него была… эта… ну, в общем, склонность к наркоте? Так вот… его мозг вдруг принялся вырабатывать столько собственных эндорфинов с энкефалинами,192 что никакие наркотики ему теперь не нужны. Своих выше крыши… Вот такое чудо природы. Живая сыворотка от всех болезней… Зато уж ору-то было, ору… – Кольцов тяжело вздохнул и, сунув окурок в пепельницу, ткнул пальцем в потолок. – Действительно, кому это понравится, исцеление святым духом на секретном объекте. Владимир Зенонович так и сказал, мол, лучше бы вся «Семёрка» во главе с Ильёй-пророком коллективно загнулась, только бы установилась полная ясность. «Чёрт с ней, с Австралией, но в полку должен быть порядок!» Скоро, кстати, прибудет… Из Москвы летит на перехватчике, вторым пилотом…

Пока Скудин переваривал новости, в дверь негромко постучали.

– Разрешите? – Улыбчивая подавальщица в белом фартучке вкатила сервировочный стол. – Завтрак, товарищ генерал.

Стандартный, для командного состава нынешнего МВД – колбаска, сырок, рубленые котлеты, пюре картофельное, кофейник огненного кофе средних кондиций. Без молока и сливок. Ах, где же вы, наркомовские пайки с янтарным балыком, зернистой икоркой и взбитыми айсбергами вологодского масла!.. Почему не взяли вас в демократию из тоталитарных времён?..

– Кушай, Ваня, кушай… – Отодвинув невкусные котлеты, Кольцов понюхал колбасу, мелко покрошил её в пюре и энергично зачерпнул вилкой получившуюся тюрю. – А то скоро нас с тобой начнут усиленно жизни учить, не до жратвы станет…

Скудина, со вчерашнего утра продовольствовавшегося почти по-монашески, хилым андреевским хлебцем, дважды упрашивать не пришлось. Едва он прикончил кофе и полновесный бутерброд, как забился в истерике телефон, и его вместе с Кольцовым вызвали наверх, к начальству.

Девятизвёздочный главнокомандующий был сумрачен, угрюм и зелен лицом. Полёт на перехватчике вторым пилотом – это вам не на второй этаж без лифта подняться. Подражание энергичному президенту обошлось Владимиру Зеноновичу дороговато, но он крепился, стараясь не показывать вида. Насколько это физически было возможно.

– Что, балбесы, дождались варягов? – Он всё-таки не удержался, принялся растирать складчатый, воистину генеральский затылок. – Наше дело взято на контроль Верховным! Так что надевайте штаны задом наперёд…

Кратко, но доходчиво (с каковой целью лексика применялась в основном непечатная) он обрисовал ситуацию. Судя по всему, дело действительно было дрянь. Пару недель тому назад американский спутник-шпион (это у нас соответствующие спутники – разведывательные, а у них – исключительно шпионские)… так вот, этот их спутник засек в районе Петербурга локальную зону со странными геомагнитными свойствами: теллурическое излучение, турбулентность атмосферы, нарушенный озоновый слой… И так далее, и тому подобное. Было произведено расследование, и на другой стороне планеты обнаружили район аналогичных аномалий, причём расположенный строго диаметрально – будто шарик извне прострелили насквозь чем-то неведомым. И вот штатовцы в простоте душевной предположили, что в Петербурге затаился центр по конструированию тектонического оружия. Последствия? В рамках программы по разоружению и конверсии к нам едет ревизор. То бишь комиссия. Инспекционная. И поди не пусти. Разговор будет короткий – отзовут все фонды, не дадут кредитов, в ООН дерьмом обольют… Высокая политика… Международный скандал…

– В Кремль меня вызвали, к Самому… – Закончив информативную часть, Владимир Зенонович несколько отошёл, принялся делиться впечатлениями. – Сказали, что прощение нужно заслужить, а ошибки, если понадобится, смыть кровью. Ещё сказали, что на меня надеются. – Он сделал паузу и по-отечески взглянул на Скудина и Кольцова. – А я, ребята, надеюсь на вас. Всю дорогу, пока летел, думал – лучше вас мне ведь не найти. Вы уж постарайтесь, дорогие мои. Разгребите дерьмо, а я чем могу помогу… Мы теперь одной веревочкой связаны, Москва ведь, если что… все ошибки будет нашей с вами кровью смывать. Так что по местам, гвардейцы. Да, вот ещё что… – Он выдержал довольно-таки театральную паузу, закурил и, глянув на Ивана, усмехнулся: – Самое-то интересное чуть не забыл. Комиссию ихнюю возглавляет какой-то полковник Браун… Полковник! Так что ты, Кудеяр, стало быть, давай срочно пришпиливай третью звезду. Приказ подгоним. Пусть знают, сволочи: наши таких, как они, на завтрак едят!..

Когда новоиспечённый полковник Скудин садился в машину, ожила его сотовая трубка. Это пришёл первый отклик на его рукописное объявление о крысятах. Звонили из медицинского центра. Всё Валькино потомство сулились забрать оптом.

– Вам конкретно зачем? – спросил Иван строго. Он не понаслышке знал, для каких опытов порою используют лабораторных животных, и собирался, насколько это было возможно, держать процесс под контролем.

Из трубки ответили, что у них занимались исследованием работоспособности организма в условиях разных климатических зон. Газообмен, потоотделение и всё такое прочее. Никакой вивисекции, никаких «острых»193 опытов по проверке новой косметики. Зато была актуальна наследственность – для чего и потребовался весь выводок целиком. Желательно бы вместе с мамашей…

– Нет, мамашу не отдам, – упёрся Иван. – А мелюзгу забирайте. Вам их куда привезти? Сами подъедете?..

Хорошо. Записывайте адрес…

Над городом, хмурым после сумрачной ночи, яркими красками разгорался поздний осенний рассвет.