В высших сферах Хейли Артур
А в зале суда звучала речь. Судья задал по нескольким пунктам вопросы, и теперь Э.Р. Батлер и Алан Мейтленд вежливо дискутировали по одному мелкому положению закона. «…Мой ученый друг говорит, что приказ составлен точно по тексту раздела тридцать шесть. Я заявляю, что добавление этих запятых может иметь важное значение. Это не вполне соответствует тексту раздела тридцать шесть…»
Эдгар Крамер терпеть не мог Алана Мейтленда. Его также потянуло отлить: любое волнение, в том числе и гнев, вызывало такую реакцию. И нельзя отрицать, что в последнее время эта его беда ухудшилась, боль стала сильнее. Он постарался отключиться… забыть… думать о чем-нибудь другом…
Он обратил взгляд на Анри Дюваля — безбилетник с ухмылкой, ничего не понимая, обозревал зал. Все инстинкты Крамера… годы опыта… говорили ему, что из этого человека никогда не получится оседлого иммигранта. Ему помешает происхождение. Какую бы помощь ему ни оказали, такой человек никогда не адаптируется и не приспособится к жизни в стране, которую он не понимает. Существует схема поведения для людей такого типа: недолгое занятие чем-то, затем ничегонеделание; усиленные поиски легкой наживы; слабость; разложение; беда… постоянное скольжение вниз. Таких дел в папках департамента было много — жестокая реальность, игнорируемая идеалистами с несбыточными мечтами.
— Конечно, милорд, единственной проблемой, возникающей при возвращении к Habeas corpus, является обоснованность содержания…
Тяга отлить, почти физическая боль… невозможность сдерживаться.
Эдгар Крамер ерзал на стуле. Но он не уйдет.
Все, что угодно, только не привлекать к себе внимания.
И, закрыв глаза, он стал молиться о передышке.
Это не будет легковыигрываемое дело, понял Алан Мейтленд. Королевский адвокат Э.Р. Батлер сражался вовсю, опротестовывая каждый аргумент, ссылался на прецеденты, когда опровергалось решение по делу «Королева против Ахмеда Синга». Судья тоже, казалось, был настроен крайне вздорно, поминутно задавая вопросы по одному ему известным причинам, — он хотел вывернуть наизнанку представление, сделанное Аланом.
В данный момент Э.Р. Батлер защищал действия департамента по иммиграции.
— Ничья индивидуальная свобода не была ликвидирована, — заявил он. — Дювалю, когда дело разбирали адвокаты, были предоставлены все права, а теперь они исчерпаны.
Бывалый адвокат, подумал Алан, выступает, как всегда, впечатляюще.
А низкий голос вежливо продолжал:
— Я заявляю, милорд, что если мы примем такого индивидуума при описанных обстоятельствах, то мы неизбежно откроем ворота Канады для потока иммигрантов. Это не будут иммигранты, каких мы знаем. Это будут те, кто просит принять их потому лишь, что они не могут припомнить, где родились, не имеют дорожных документов или говорят односложно.
Алан тотчас вскочил.
— Милорд, я возражаю против замечаний защитника. Вопрос о том, как человек разговаривает…
Судья Уиллис жестом приказал ему сесть.
— Мистер Батлер, — мягко произнес судья, — не думаю, чтобы вы или я помнили, когда мы родились.
— Я хотел сказать, милорд…
— Далее, — решительно заявил судья, — я полагаю, что некоторые наши наиболее уважаемые местные семьи произошли от тех, кто сошел с корабля без дорожных документов. Я знаю несколько таких.
— Если ваша милость позволит…
— Что же до манеры говорить односложно, то и я так говорю в моей собственной стране — например когда посещаю провинцию Квебек. — Судья согласно кивнул. — Прошу, продолжайте, мистер Батлер.
Лицо адвоката на секунду залилось краской. Затем он продолжил свое выступление:
— Я хотел подчеркнуть, милорд, — по всей вероятности, неудачно, как ваша милость имела щедрость указать, — что народ Канады имеет право на защиту согласно Акту об иммиграции…
Внешне слова были найдены и произнесены с той же легкостью и уверенностью. Но Алан понял, что теперь уже Э.Р. Батлер хватается за соломинки.
После того как слушание началось, некоторое время Алан Мейтленд находился во власти опасений. Он боялся, что, несмотря ни на что, может проиграть; что даже на столь поздней стадии Анри Дюваль будет приговорен находиться на «Вастервике», когда тот будет отплывать сегодня вечером; что сенатор Деверо ошибочно сможет поверить, будто его уговоры сработали… Но сейчас к Алану вернулась уверенность.
В ожидании, когда закончится поток аргументов, Алан размышлял об Анри Дювале. Хотя Алан был убежден, что молодой безбилетник — потенциально хороший иммигрант, то, что произошло сегодня утром в отеле, вывело его из состояния покоя. Не без смущения он вспомнил сомнения Тома Льюиса: «Где-то есть трещина, слабина… возможно, в этом не его вина; возможно, это в нем заложено».
«Это не может быть так, — стал убеждать себя Алан. — Что бы ни было в человеке заложено, требуется время, чтобы он привык к новому окружению. Кроме того, главное — это принцип: свобода личности, свобода индивидуума». В какой-то момент, окидывая взглядом зал, он обнаружил, что Эдгар Крамер смотрит на него. Что ж, он покажет этому самодовольному чиновнику, что следование закону сильнее произвольных постановлений администрации.
Центр аргументации в суде переместился. Э.Р. Батлер временно вернулся на свое место, и теперь Алан попытался вернуться на старую почву — к вопросу об апелляции департамента по иммиграции после специального расследования. Э.Р. Батлер тотчас выступил с возражением, но судья постановил, что эта тема может быть поднята, и как бы между прочим добавил:
— Когда защитнику будет удобно, мы можем устроить краткий перерыв.
Алан уже готов был вежливо согласиться с предложением судьи, как увидел, какое облегчение появилось на лице Эдгара Крамера. Он заметил также, что последние несколько минут чиновник ерзал на своем стуле с высокой спинкой, словно ему было неудобно сидеть. И внезапное воспоминание… инстинкт… заставили Алана не спешить.
И он заявил:
— С позволения вашей милости, я хотел бы закончить эту часть моей аргументации до перерыва.
Судья Уиллис кивнул.
И Алан продолжил свое обращение к суду. Он рассмотрел процедуру апелляции, раскритиковав состав совета по апелляции, в котором было трое, в том числе Эдгар Крамер и сотрудники Джорджа Тэмкинхила, занимающегося специальными расследованиями.
Он задал риторический вопрос:
— Можно ли предположить, чтобы подобная группа ликвидировала решение, к которому пришел их близкий по работе коллега? Более того: могла ли такая группа перекроить решение, уже объявленное в палате общин самим министром по иммиграции?
Э.Р. Батлер возбужденно вставил:
— Мой друг намеренно неверно все истолковывает. Совет был создан для пересмотра…
Судья наклонился вперед. Судей всегда раздражают трибуналы из администрации — это Алан знал. И сейчас, взглянув на Эдгара Крамера, он понял, почему решил затянуть заседание. В нем пробудился порочный импульс — злой умысел, в котором до данного момента он не признавался себе. Да и не было в этом необходимости — он знал, что дело выиграно. И с чувством неловкости стал ждать.
Эдгар Крамер, ничего не соображавший, словно сидел под пыткой, слышал этот обмен репликами. И ждал, умоляя про себя о скором окончании, молясь о перерыве, который обещал судья.
Судья Уиллис язвительно заметил:
— Насколько я понимаю, эта так называемая апелляция о проведении специального расследования всего лишь проштемпелеванная департаментом бумажка. В таком случае — ради всего святого — почему надо называть это апелляцией? — И, устремив взгляд на Крамера, судья сурово продолжил: — Я вот что скажу представителю департамента по делам гражданства и иммиграции: у суда есть серьезные сомнения…
Но Эдгар Крамер уже не слышал его. Физическая боль… возникшая ранее и сейчас усилившаяся потребность отлить поглотили его. Его мозг, его тело ничего больше не воспринимали. Невероятно страдая, он отодвинул стул и выбежал из зала.
— Стойте! — резко скомандовал судья.
Крамер не обратил на это внимания. Уже в коридоре, продолжая бежать, он слышал, как судья Уиллис ядовито обратился к Э.Р. Батлеру:
— …предупредите этого чиновника… за неуважение… любая дальнейшая попытка презреть суд… — И потом вдруг: — Объявляется перерыв на пятнадцать минут.
Крамер мог представить себе, как через минуту-другую пресса нетерпеливо, с блеском будет излагать по телефону или письменно эту историю: «Эдгару С. Крамеру, ответственному чиновнику департамента по иммиграции, сегодня пригрозили обвинением в неуважении к суду на слушании дела Анри Дюваля в Верховном суде Британской Колумбии. Крамер, не слушая критического замечания судьи Уиллиса и игнорируя приказ судьи остаться, спешно покинул зал…»
Это появится везде. Об этом прочтут публика, коллеги, подчиненные, начальство, министр, премьер-министр…
А он никогда не сможет объяснить.
Он понял, что карьере конец. Последуют взыскания, и он останется чиновником, но уже без продвижения. Ответственности станет меньше, уважения поубавится. Такое случалось с другими. Возможно, в его случае будет проведена медицинская экспертиза, последует ранний уход на пенсию…
Он пригнулся, прижавшись головой к холодной стене туалета, сдерживая желание пролить горькие слезы.
4
Том Льюис спросил:
— А дальше что?
— Если хочешь знать, — ответил Алан Мейтленд, — я сам об этом думал.
Они стояли на ступенях здания Верховного суда. Было начало дня — теплого, не по сезону солнечного. Пятнадцать минут назад был вынесен благоприятный приговор. Судья Уиллис постановил, что Анри Дюваля нельзя депортировать на корабль. Следовательно, сегодня вечером Дюваль не уплывет на «Вастервике». Зал суда огласили аплодисменты, которые судья сурово оборвал.
Алан задумчиво произнес:
— Анри еще не принятый на берег иммигрант, и я полагаю, его со временем можно будет отправить прямо в Ливан, где он сел на корабль. Но я не думаю, чтобы правительство так поступило.
— Полагаю, что нет, — согласился с ним Том. — Во всяком случае, не скажешь, что он волнуется.
Они посмотрели со ступеней туда, где в окружении репортеров, фотографов и почитателей стоял Анри Дюваль. Было там и несколько женщин. Бывший безбилетник позировал для фотографов, ухмыляясь во весь рот, выпятив грудь.
— Кто эта дешевка в пальто из верблюжьей шерсти? — спросил Том.
Он смотрел на краснощекого мужчину с острыми чертами лица в оспинах и напомаженными волосами. Он обхватил Анри Дюваля за плечи и явно хотел попасть в объектив.
— Насколько я понимаю, какой-нибудь агент из ночного клуба. Он появился несколько минут назад — говорит, что хочет взять Анри в шоу. Я против этого, а Анри нравится идея. — И Алан медленно добавил: — Не вижу, что я могу тут сделать.
— Ты говорил Дювалю о предложениях работы, которые мы получили? Работа на буксире выглядит неплохо.
Алан кивнул.
— Он сказал мне, что хотел бы несколько дней отдохнуть.
Брови Тома вздернулись вверх.
— Становится немного независимым, да?
Алан коротко ответил:
— Да.
Он уже понял, что ответственность за своего протеже может неожиданно оказаться тяжким бременем.
Они помолчали, затем Том заметил:
— Я полагаю, тебе известно, почему Крамер выбежал из зала суда.
Алан медленно кивнул:
— Я вспомнил то, что ты говорил мне в другое время.
Том спокойно произнес:
— Ты подстроил это, верно?
— Я не был уверен, что может произойти, — признал Алан. — Но я видел, что он готов взорваться. — И с несчастным видом добавил: — Я жалею, что так поступил.
— Я думаю, Крамер тоже, — сказал Том. — Ты расправился с ним, но по-хорошему. Я потом разговаривал с Э.Р. Батлером. Кстати, Батлер, неплохой мужик, когда его узнаешь. Он сказал мне, что Крамер — хороший чиновник, трудолюбивый, честный. Если позволишь мне процитировать моего ученого друга: «Если учесть, сколько мы платим нашим чиновникам, Крамеры в нашей стране куда лучше, чем мы того заслуживаем».
Алан молчал.
А Том Льюис продолжал:
— По словам Батлера, Крамер уже получил одну выволочку по этому делу — от премьер-министра, не меньше Я полагаю, произошедшее явится поводом еще для одной, так что ты, очевидно, понимаешь, что ты сумел его сломать.
Алан медленно произнес:
— Мне стыдно за это.
Том кивнул:
— По крайней мере нас таких двое.
Дэн Орлифф отошел от группы вокруг Анри Дюваля и приблизился к ним. Под мышкой он держал сложенную газету.
— Мы направляемся к Анри в номер, — объявил он. — У кого-то нашлась бутылка, и, похоже, есть желание начать праздновать. Пошли?
— Нет, спасибо, — сказал Алан.
Том помотал головой.
— О’кей. — Репортер уже повернулся было, потом протянул Алану газету. — Это дневной выпуск. Тут есть немного о вас, будет больше.
На глазах у Тома и Алана группа с Анри Дювалем стала удаляться. Энергетическим центром ее был человек в пальто из верблюжьей шерсти. Одна из женщин подцепила Анри под руку. Бывший безбилетник радостно улыбался, наслаждаясь вниманием. Он даже не обернулся.
— Сейчас я позволю ему покомандовать, — сказал Алан. — А позже сегодня я с ним разберусь. Не могу же я его бросить — дать ему полную свободу.
Том иронически усмехнулся:
— Желаю удачи.
— Он может быть вполне нормальным парнем, — утверждал Алан. — Из него может выйти хороший человек. Но заранее ничего нельзя сказать.
— Нет, — сказал Том. — И не надо гадать.
— Даже если из него и не выйдет толку, — настаивал Алан, — принцип важнее человека.
— Угу. — Том вслед за Аланом стал спускаться с лестницы. — Я полагаю, это всегда так.
В итальянском ресторане близ их конторы за горячими спагетти Алан сообщил про их гонорар. Как ни удивительно, Тома, казалось, это не взволновало.
— Я, наверное, тоже поступил бы так, — сказал он. — Не беспокойся — проживем.
На Алана накатилось теплое чувство благодарности. Желая скрыть волнение, Алан раскрыл газету, которую дал ему Дэн Орлифф.
На первой странице был рассказ о слушании дела Дюваля, но его написали до вердикта и катастрофы с Эдгаром Крамером. В телеграмме из Оттавы говорилось, что премьер-министр выступит «сегодня днем в палате общин с серьезным и важным сообщением»; о характере сообщения ничего не говорилось, но, по слухам, оно связано с ухудшением дел в мире. В разделе последних известий сообщались результаты гонок и было еще всего одно сообщение:
«Сегодня утром внезапно скончался сенатор Ричард Деверо в своем доме в Ванкувере, по слухам, от инфаркта. Ему было 74 года».
Дверь в дом была открыта. Алан вошел.
Он обнаружил Шэрон в гостиной, одну.
— Ох, Алан! — Она подошла к нему. Глаза ее были красны от слез.
Он мягко произнес:
— Я примчался, как только узнал.
Он осторожно взял ее за руку и подвел к дивану. Они сели рядом.
— Не говори ничего, — сказал он ей. — Только если тебе хочется.
Через некоторое время Шэрон сказала:
— Это случилось… приблизительно через час после твоего ухода.
Чувствуя себя виноватым, он заговорил:
— Это произошло не из-за…
— Нет. — Она говорила тихо, но твердо. — У него уже было два инфаркта. Мы уже год как знали, что, случись еще один…
— Печально, — сказал он. — Я хочу высказать свое сожаление.
— Я любила его, Алан. Он заботился обо мне с младенческих лет. Он был добрый и щедрый. — Голос Шэрон дрогнул, и через мгновение она продолжила: — О, я все знаю про политику — в ней есть мерзости, но есть и хорошее. Иногда мне казалось, что он не в состоянии с собой справиться.
Алан мягко произнес:
— Все мы такие. Наверное, так уж мы скроены. — Он думал о себе и об Эдгаре Крамере.
Шэрон подняла глаза.
— При всем остальном… я не слышала… Ты выиграл дело?
Он медленно кивнул:
— Да, мы выиграли. — Хотя самому было непонятно, что он выиграл и что проиграл.
— После того как ты утром ушел, — осторожно начала Шэрон, — дедушка рассказал мне, что произошло. Он понимал, что не следовало ему просить тебя о том, о чем он попросил. И он собирался это тебе сказать.
— Теперь это не имеет значения, — стремясь ее успокоить, сказал он. И пожалел, что утром не был мягче.
— Он хотел бы, чтобы ты об этом знал. — Глаза ее наполнились слезами, голос звучал нетвердо. — Он сказал мне… что ты самый замечательный молодой человек… какого он когда-либо знал… и что если я не сцапаю тебя и не выйду за тебя замуж…
Голос ее совсем оборвался. И она очутилась в его объятиях.
Глава девятнадцатая
Акт о союзе
1
Оставалось сорок минут до того момента, когда в Оттаве и Вашингтоне будет одновременно объявлено о заключении Акта о союзе.
В палате общин нарастало напряжение. Сегодня утром кабинет премьер-министра довел до сведения, что будет сделано «серьезное и важное сообщение общенационального значения». Никаких подробностей дано не было, но на Парламентском холме с каждым часов множились предположения.
А в палате общин занимались обычным делом, но в воздухе чувствовалось ожидание. Галереи для публики были уже забиты, а пришедшие позже подпирали стены в коридорах. На галерее для дипломатов сидело несколько послов. На соседней галерее появились жены членов парламента, озабоченные тем, чтобы занять места получше.
За стенами палаты, в холлах, коридорах и комнатах для прессы, стоял гул от разговоров. Известие о расколе в кабинете министров широко обсуждалось, но, насколько было известно Хоудену, о причине раскола утечки не произошло. Минуту назад разговоры в правительственном холле стихли при появлении премьер-министра, который тут же прошел к своему месту в палате общин.
Усевшись, он окинул взглядом палату, затем открыл принесенную с собой папку. Отключившись от очередного оратора — парламентария с задних скамей, наслаждавшегося необычным вниманием, — Хоуден снова прочел согласованное совместное заявление и затем текст собственного выступления.
Уже несколько дней он работал над выступлением между другими делами и только сегодня рано утром, вернувшись из Монреаля, завершил работу. Он мало спал, но возбуждение и сознание, что речь идет о судьбоносном решении, поддерживали его.
Речь, которую он произнесет сегодня в палате общин — в противоположность тем, что он произносил в последние несколько дней, — была целиком написана им самим. Никто, кроме Милли Фридман, печатавшей черновики, не видел ее и не работал над ней. Хоуден сознавал: все, что он написал, и все, что скажет, соответствует его убеждениям. То, что он предлагает, изменит ход истории. Что касается Канады, то она на какое-то время станет в меньшей мере независимой страной. Но он был убежден, что в конечном счете выгода от союза перевесит отдельные опасные моменты. Требовалось мужество, чтобы посмотреть фактам в лицо, — пожалуй, большее, чем когда речь шла о пустопорожних бунтах, которыми изобиловало прошлое.
Но поймут ли это другие?
Некоторые, он знал, поймут. Но многие просто поверят ему, как было до сих пор. Других убедят доводы, некоторые согласятся из страха. Значительную часть населения по образу мыслей уже можно было считать американцами — таким людям заключение Акта о союзе покажется логичным и правильным.
Но ведь будет и оппозиция, и жестокая битва. Собственно, она уже началась.
Сегодня рано утром он побеседовал в отдельности с восемью диссидентствующими членами кабинета, которые поддерживали Эдриена Несбитсона. Путем усиленного убеждения и личного обращения ему удалось перетянуть к себе троих, но пятеро упорно держались своего. Вместе с генералом Несбитсоном они подадут в отставку и будут противиться Акту о союзе в качестве независимой оппозиционной группы. По крайней мере несколько членов парламента, несомненно, присоединятся к ним, образовав в палате «охвостье».
Это был серьезный удар, но отнюдь не непредсказуемый. Хоуден был бы больше уверен в том, что выживет, если бы популярность правительства в последние недели не упала. Вот если б не было этого инцидента с безбилетником…
Боясь разжечь сидевший в нем гнев, Хоуден решительно переключился мыслью на другое. Он, правда, заметил, что Харви Уоррендер еще не появился в палате. Как не было и Бонара Дейца, лидера оппозиции.
Кто-то дотронулся до его плеча. Обернувшись, он увидел черные кудри и торчащие усы Люсьена Перро. По обыкновению небрежно, французский канадец поклонился спикеру и опустился на место Стюарта Каустона, который ненадолго вышел из зала.
Перегнувшись к премьер-министру, Перро прошептал:
— Это правда, я слышал, что нам предстоит борьба.
— Боюсь, что да, — шепотом ответил ему Хоуден. И тепло добавил: — Я и сказать вам не могу, как много для меня значит ваша поддержка.
Перро по-гальски передернул плечами, в глазах его была смешинка.
— Что ж, будем стоять вместе, а если упадем, то звук будет громоподобный. — И, улыбнувшись, пересел на свое место.
Рассыльный положил на пюпитр перед премьер-министром конверт. Вскрыв его, Хоуден прочел записку Милли Фридман, написанную от руки:
«Президент готовится выехать из Белого дома в Капитолий».
Милли сидела в приемной премьер-министра на телефоне, связывавшем ее напрямую с Вашингтоном. Он существовал для чрезвычайных ситуаций. До сих пор таких не было.
На противоположной стороне палаты появился лидер оппозиции. Хоуден подумал, что Бонар Дейц выглядел бледнее обычного и был явно озадачен. Он прошел прямо к своему месту в переднем ряду и щелкнул пальцами, подзывая рассыльного. Рассыльный подождал, пока Дейц нацарапал записку и сложил бумагу. К удивлению Хоудена, записка была доставлена ему. Он прочел:
«Необходимо срочно обсудить личную проблему, касающуюся вас и Харви Уоррендера. Прошу немедленно встретиться со мной в комнате 16. Б. Д.».
Встревоженный и напуганный, Хоуден поднял голову. Но лидера оппозиции на месте уже не было.
2
В то время, когда Бонар Дейц появился в палате общин, Брайан Ричардсон вошел в приемную в номере премьер-министра, где его ждала Милли Фридман. Лицо лидера партии было мрачно. В руке он держал бумагу, оторванную от телетайпа. Без всякого вступления он сказал Милли:
— Где бы ни был шеф, мне он нужен — срочно.
Милли указала на трубку, которую держала в руке, беззвучно произнесла одно слово: «Вашингтон», — и подняла глаза на висевшие на стене часы.
— Еще есть время, — сказал Ричардсон. — Если он в палате, вызови его. — Он положил перед ней листок из телетайпа. — Пришло из Ванкувера. Сейчас это прежде всего.
Милли быстро прочитала и, отложив телефонную трубку, поспешно написала записку. Сложив вместе записку и лист из телетайпа, она запечатала их в конверт и нажала на кнопку зуммера. Почти тотчас в дверь постучал рассыльный и вошел. Милли сказала ему:
— Пожалуйста, отнесите это побыстрее и тотчас вернитесь.
Когда рассыльный ушел, она снова взяла телефонную трубку и стала слушать. Через минуту, прикрыв рукой трубку, Милли спросила:
— Все очень плохо, да, — то, как дело обернулось в суде?
Ричардсон с горечью ответил:
— Если есть другой способ сделать так, чтобы правительство выглядело одновременно тупым, жестоким и неумелым, то я его не знаю.
— А можно тут что-то сделать… хоть что-нибудь?
— При удаче — если шеф согласится со мной — мы сможем спасти процента два из потерянного. — Глава партии упал в кресло. И мрачно добавил: — При том, как обстоят дела, даже два процента стоит спасти.
А Милли в этот момент слушала, что ей говорили по телефону.
— Да, — сказала она. — Я записала. — И свободной рукой написала вторую записку. Снова прикрыв трубку рукой, она сказала Ричардсону: — Президент выехал из Белого дома и едет в Капитолий.
Он мрачно ответил:
— Поприветствуем его. Надеюсь, он знает туда дорогу.
Милли заметила время: 15.30.
Брайан Ричардсон встал и подошел к ней.
— Милли, — сказал он, — да черт с ним со всем. Давай поженимся. — Помолчал и добавил: — Я уже начал оформлять развод. Элоиза помогает.
— Ох, Брайан! — На глаза ее вдруг набежали слезы. — Ты выбираешь самое неподходящее время. — Рука ее по-прежнему прикрывала телефонную трубку.
— Подходящего времени не бывает… никогда. — И грубовато заметил: — Приходится брать то, что можешь добыть.
— Хотела бы я иметь твою уверенность, — сказала она. — Я думала об этом, думала много.
— Послушай, — не отступался он, — будет война — все так говорят — и что угодно может произойти. Давай же возьмем от жизни то, что остается, и максимально это используем.
— Если бы только это было так просто. — Милли вздохнула.
Он с вызовом произнес:
— Мы можем сделать все так, чтобы было просто.
Она с несчастным видом сказала:
— Брайан, дорогой, я не знаю. Честно говорю — не знаю.
«А может быть, знаю? — подумала она. — Потому что хочу слишком многого: независимости и брака, и чтобы то и другое было самым лучшим и ни от чего не надо было отказываться?» А такого, она знала, быть не могло. Возможно, слишком долго она была независима.
— Я люблю тебя, Милли, — неуклюже произнес он. — Я, по-моему, уже говорил тебе, и тут ничего не изменилось. — Ему хотелось выразить всю глубину того, что он чувствовал. Но для некоторых вещей трудно найти слова.
Милли взмолилась:
— Не можем мы еще какое-то время жить как жили?
«Еще какое-то время. Так оно всегда было, — подумал он, — и так всегда будет. Еще какое-то время, и рано или поздно один из нас решит, что пора кончать».
— Наверное, — сказал он. И почувствовал, что теряет что-то, чем никогда не обладал.
3
В комнате 16 — большом, роскошно обставленном святилище, примыкавшем к кабинету спикера, которым пользовались все партии, премьер-министр встретился с Бонаром Дейцем. В комнате, кроме них, никого не было.
Дейц спокойно произнес:
— Спасибо, что так быстро пришли.
Хоуден кивнул. Предчувствие, возникшее ранее, не покидало его. Он неуверенно спросил:
— Что это вы хотите сообщить мне про Харви Уоррендера?
Вместо ответа Дейц произнес:
— Вам известно, что мы живем рядом в Рокклиффе?
Читать бесплатно другие книги:
