В высших сферах Хейли Артур

1

Молодой человек в очках с черепаховой оправой сказал «через пару дней».

Собственно, поскольку был еще конец недели, прошло четыре дня.

И сейчас в штаб-квартире партии на Спаркс-стрит он стоял перед Брайаном Ричардсоном там, где стоят посетители перед столом лидера партии.

В кабинете Ричардсона, не слишком заставленном мебелью, было, как всегда, душно и жарко. Паровые радиаторы у двух стен, включенные на всю мощность, булькали, как вода, кипящая в котлах. Хотя была середина дня, венецианские ставни были опущены, а жалкие занавески сдвинуты, предохраняя от тока воздуха, проникавшего в неплотно закрытые окна старого здания. К сожалению, они не пропускали и свежий воздух.

На улице, где поток арктического воздуха с утра воскресенья накрыл Оттаву и всю провинцию Онтарио, температура была минус пять градусов. А в кабинете, судя по термометру на столе, было двадцать восемь.

На лбу молодого человека появились капельки пота.

Ричардсон передвинул свое тяжелое широкоплечее тело в обитом кожей вращающемся кресле.

— Ну что? — спросил он.

— Я принес то, что вы просили, — тихо произнес молодой человек и положил на середину стола большой конверт из оберточной бумаги. На нем стоял штамп «Департамент национальной обороны».

— Хорошая работа.

Брайан Ричардсон почувствовал нарастающее возбуждение. Неужели его догадка, смелое предположение оправдались? Неужели он верно вспомнил случайное замечание, всего лишь вскользь высказанный намек, оброненный давным-давно на коктейле совершенно неизвестным ему человеком? Ведь это было лет пятнадцать назад, а то, возможно, и двадцать… задолго до его какой-либо связи с партией… задолго до того, как Джеймс Хоуден и Харви Уоррендер стали для него не просто именами в газетах. В таком далеком прошлом, что люди, места, намерения — все исказилось. А если этого и не произошло, тогдашние утверждения могли ведь быть и неверны. И он подумал, что вполне мог быть не прав.

— Отдохните немного, — предложил Ричардсон. — Курите, если хотите.

Молодой человек достал тонкий золотой портсигар, постучал по нему обеими концами сигареты и закурил, поднеся ее к тоненькому огоньку, выскочившему из угла портсигара. Спохватившись, он снова открыл портсигар и предложил сигарету лидеру партии.

— Нет, спасибо.

Ричардсон уже достал из нижнего ящика стола банку с табаком. Он набил свою трубку и раскурил ее, а потом вскрыл конверт и достал тоненькую зеленую папку. Когда трубка задымила, он стал читать.

Он молча читал минут пятнадцать. Через десять минут он уже знал, что получил то, что требовалось. Догадка оказалась верной, смелое предположение оправдалось.

Закрыв папку, он сказал молодому человеку в очках с черепаховой оправой:

— Мне это понадобится на двадцать четыре часа.

Тот молча, поджав губы, кивнул.

Ричардсон коснулся закрытой папки.

— Я полагаю, вы знаете, что тут.

— Да, я прочел. — Два ярких пятна появились на щеках молодого человека. — И я хочу сказать, что если вы хоть что-то из этого каким-либо образом используете, то станете еще более низким и грязным мерзавцем, чем я вас считал.

На секунду и без того красные щеки лидера партии стали багровыми. В голубых глазах появился стальной блеск. Затем гнев явно миновал. И он спокойно сказал:

— Мне нравится ваше настроение. Но я могу лишь сказать вам, что время от времени становится необходимым кому-то сойти в грязь, как бы это ни было ему неприятно.

Ответом было молчание.

— А теперь, — сказал Ричардсон, — настало время поговорить о вас. — Он протянул руку к подносу с документами, перебрал несколько бумаг и вынул два скрепленных вместе листа. — Вы знаете, где находится Фоллингбрук?

— Да, на северо-западе Онтарио.

Ричардсон кивнул.

— Советую вам начать узнавать об этом месте все, что можно: площадь, местное население — в этом я вам помогу, — экономика, история и все остальное. Этот райдинг двадцать лет представлял Хэл Тедеско. На следующих выборах он уходит в отставку, хотя об этом еще не объявлено. Фоллингбрук — хорошее надежное место в парламенте, и премьер-министр рекомендует вас в качестве кандидата от нашей партии.

— Что ж, — пробурчал молодой человек, — вы явно не теряете зря время.

Ричардсон сухо произнес:

— Мы же заключили сделку. Вы выполнили свою долю, теперь дело за мной. — И, указав на лежавшую на столе папку, добавил: — Я верну вам это завтра.

А молодой человек медлил.

— Я, право, не знаю, что и сказать.

— Ане говорите ничего, — посоветовал Ричардсон. И впервые за время их встречи улыбнулся. — Беда в политике то, что слишком много людей слишком много говорят.

Полчаса спустя, перечитав папку — на этот раз более тщательно, — он снял трубку одного из двух телефонов, стоявших на его столе. Это была прямая внешняя линия, и, набрав коммутатор правительства, он попросил соединить его с департаментом по иммиграции. Пройдя еще через одну телефонистку и двух секретарей, он достиг министра.

Голос Харви Уоррендера загремел по телефону:

— Чем могу быть вам полезен?

— Я хотел бы встретиться с вами, господин министр.

С большинством членов кабинета министров Брайан Ричардсон был на ты. Уоррендер был одним из немногих исключений.

— Я свободен в течение часа, — сказал Харви Уоррендер, — так что, если хотите, приходите.

Ричардсон отреагировал не сразу.

— Я, пожалуй, не стану этого делать, если не возражаете. То, о чем я хочу с вами поговорить, весьма личное. Я подумал, не мог бы я зайти сегодня вечером к вам домой. Скажем, в восемь часов.

Министр заколебался.

— Мы можем поговорить наедине и в моем кабинете.

Лидер партии терпеливо повторил:

— Я все же предпочел бы прийти к вам домой.

Было ясно, что Харви Уоррендер не любит, когда ему перечат. И он пробурчал:

— Не могу сказать, чтобы мне нравилась такая таинственность. В чем дело-то?

— Как я уже сказал, дело весьма личное. Я думаю, вечером вы согласитесь со мной, что нам не следовало обсуждать это по телефону.

— Послушайте, если речь идет об этом чертовом безбилетнике…

— Не о нем, — перебил его Ричардсон. Во всяком случае, не непосредственно, подумал он. Лишь косвенно, благодаря злонамеренному двуличию, которое неосознанно вызвал к жизни безбилетник.

— В таком случае ладно уж, — соизволил безо всякого желания согласиться министр по иммиграции. — Если вам так надо, приходите ко мне домой. Буду ждать вас в восемь часов.

И в телефоне щелкнуло — он повесил трубку.

2

Достопочтенный Харви Уоррендер жил во внушительном двухэтажном особняке в деревне Рокклифф-Парк, что на северо-востоке от Оттавы. Через две-три минуты после восьми лидер партии увидел, как в свете фар его «ягуара» появились извилистые, обсаженные деревьями бульвары деревни, когда-то прозаично называвшейся Чащобой Маккея, а ныне ставшей элегантным эксклюзивным поселением столичной элиты.

Дом Уоррендера, к которому Ричардсон подъехал еще через несколько минут, стоял среди большого благоустроенного лесистого участка — к нему вела длинная, проложенная полумесяцем подъездная дорога. Двойные белые двери с белыми колоннами по бокам вели в дом, фронтон которого был красиво выложен тесаным камнем. На западе и на востоке, за примыкающими к нему лужайками, как было известно Ричардсону, стояли дома французского посла и судьи Верховного суда, а через дорогу жил лидер оппозиции Бонар Дейц.

Оставив «ягуар» на подъездной дороге, Ричардсон прошел между колоннами и нажал на горевшую кнопку звонка. В доме тихонько зазвонил колокольчик.

Министр по делам гражданства и иммиграции в домашней куртке и красных кожаных туфлях открыл одну из двойных белых дверей и выглянул наружу.

— А-а, — сказал он, — это вы. Что ж, входите.

И тон, и манера говорить были нелюбезны. Да и язык у него слегка заплетался — видимо, решил Ричардсон, вследствие выпитого виски, стакан с которым Харви Уоррендер держал в руке и которому, по всей вероятности, предшествовало несколько других. В такой ситуации, подумал он, едва ли удастся проделать то, ради чего он приехал. А может быть, и удастся: влияние алкоголя порой непредсказуемо.

Лидер партии вошел в дом, ступив на толстый персидский ковер, лежавший на середине широкого вестибюля с дубовым полом. Харви Уоррендер жестом указал на стул времен королевы Анны с прямой спинкой.

— Оставьте здесь ваше пальто, — приказал он и, не дожидаясь Ричардсона, пошел по коридору к открытой двери.

Ричардсон сбросил пальто и последовал за ним.

Уоррендер кивком указал на комнату, куда вела дверь, и Ричардсон вошел в квадратный просторный кабинет. Три стены — от пола до потолка — были уставлены книгами, многие из которых, как заметил Ричардсон, были в дорогих тисненых переплетах. В центре четвертой стены, выложенной панелями красного дерева, был массивный каменный камин. Раньше в нем горел огонь, а сейчас дымились лишь два-три обугленных полена. В стороне стоял письменный стол полированного темного красного дерева, а по комнате были расставлены группами кожаные кресла.

Но главное было над камином.

В панелях стены была сделана выемка, и в выемке, умело освещенный скрытыми лампами, висел портрет молодого человека в форме военно-воздушных сил. Это был такой же — лишь более крупный — портрет, как и тот, что висел в рабочем кабинете Харви Уоррендера.

В основании выемки, как увидел Ричардсон, была полка, и на ней лежало три предмета: маленькая модель бомбардировщика «Москит» времен Второй мировой войны, сложенная карта в пластиковом пакете карманного размера, а между ними пилотка офицера военно-воздушных сил с выцветшей материей и эмблемой. Внутренне вздрогнув, лидер партии вспомнил слова Милли: «этакий храм».

Харви Уоррендер подошел к нему сзади.

— Вы смотрите на моего сына — Хоуарда, — сказал он.

Это было произнесено более любезным тоном, чем все предыдущее. При этом на Ричардсона пахнуло виски.

— Да, — сказал Ричардсон, — я предполагал, что это он.

У него было такое чувство, что его проводят по ритуалу, какому подвергают всех посетителей. И ему хотелось поскорее с этим покончить. Но Харви Уоррендера было не сбить с пути.

— Вы, наверное, думаете, почему эти вещи лежат под портретом, — сказал он. — Это все вещи Хоуарда. Я попросил прислать их мне — все, что у него было, когда он погиб в бою. У меня их целый ящик, и я меняю их тут через каждые несколько дней. Завтра я уберу отсюда маленький самолет и положу на его место карманный компас. На будущей неделе я на место карты положу бумажник Хоуарда. Пилотку большую часть времени я держу тут. Мне иногда кажется, что он войдет в эту комнату и наденет ее.

«Что тут можно сказать?» — подумал Ричардсон. Интересно, сколько людей страдали здесь от смущения. Если слухи верны, то немало.

— Он отличный был малый, — сказал Уоррендер. Язык по-прежнему не очень слушался его. — С отличным характером, и умер он как герой. Я думаю, вы об этом слышали. — И резко добавил: — Должны были слышать.

— Ну… — начал было Ричардсон и умолк. У него было такое чувство, что поток слов ничем не остановить.

— Был воздушный рейд над Францией, — возвестил министр по иммиграции. Голос его потеплел, словно он привык рассказывать эту историю. — Они летели на «Москитах» — двухместных бомбардировщиках, как эта маленькая модель. Хоуард не был обязан лететь. Он уже выполнил положенное число операций, но он добровольно вызвался. Он был командиром эскадрильи.

— Послушайте, — перебил его Ричардсон, — вам не кажется, что нам следует… — Ему хотелось прекратить это — прекратить раз и навсегда.

А Уоррендер даже не услышал его. Он продолжал греметь:

— Благодаря Хоуарду рейд прошел успешно. Цель была хорошо защищена, но они расколошматили ее. Так они обычно говорили: «расколошматить цель».

Чувствуя свою полную беспомощность, лидер партии слушал.

— А потом, на обратном пути, самолет Хоуарда подбили, и он был смертельно ранен. Но он продолжал вести самолет… борясь за каждую милю к дому, желая спасти своего штурмана… хотя сам умирал… — Голос Уоррендера прервался; казалось, он подавил пьяный всхлип.

«О Господи! — подумал Ричардсон. — Да прекрати же, ради Бога!»

— Он добрался до родной страны… и посадил самолет. Штурман был спасен… а Хоуард умер. — Теперь голос изменился и зазвучал вздорно. — Его должны были наградить посмертно Крестом Виктории. Или по крайней мере Крестом за летные заслуги. Иногда даже теперь я думаю, что должен этого добиться… ради Хоуарда.

— Не надо! — Лидер партии повысил голос, чтобы быть услышанным. — Прошлое умерло. Оставьте его в покое.

Министр по иммиграции приподнял стакан, выпил содержимое до дна и предложил Ричардсону:

— Если хотите выпить, смешайте себе сами.

— Спасибо.

Брайан Ричардсон повернулся к столу, на котором стоял поднос со стаканами, льдом и бутылками. «Мне необходимо выпить», — подумал он. И щедро налил себе виски, добавив льда и имбирного эля.

Повернувшись, он обнаружил, что Харви Уоррендер пристально смотрит на него.

— Вы никогда мне не нравились, — сказал министр по иммиграции. — Не нравились с самого начала.

Брайан Ричардсон пожал плечами:

— Ну, я полагаю, вы в этом отношении не единственный.

— Вы всегда были человеком Джима Хоудена, а не моим, — держался своего Уоррендер. — Когда Джим захотел сделать вас главой партии, я выступил против. Джим, наверно, рассказал вам об этом, пытаясь настроить против меня.

— Нет, он никогда мне этого не говорил. — Ричардсон отрицательно покачал головой. — И не думаю, чтобы он хотел настроить меня против вас. Для этого нет никаких оснований.

Внезапно Уоррендер спросил:

— А что вы делали во время войны?

— Какое-то время был в армии. Ничего выдающегося не совершил. — Он не стал упоминать, что три года провел в пустыне — в Северной Африке, потом была Италия, где он прошел через жестокие бои. Бывший сержант Ричардсон редко говорил теперь об этом, даже с близкими друзьями. Воспоминания о войне, череда пустых побед утомляли его.

— В этом вся беда тех, кто вытащил легкий билет. Вы все выжили… А вот те, кто сыграл наибольшую роль… — Глаза Харви Уоррендера снова вернулись к портрету. — Многие из них не выжили.

— Господин министр, — сказал глава партии, — не могли бы мы сесть? Я хочу кое о чем с вами поговорить.

Ему хотелось побыстрее с этим покончить и уйти из дома. Впервые он задумался о том, в своем ли Харви Уоррендер уме.

— Что ж, пошли туда. — И министр по иммиграции указал на два стоявших напротив друг друга кресла.

Ричардсон опустился в одно из них, а Уоррендер подошел к столу и плеснул в стакан виски.

— Ладно, — сказал он, садясь, — приступайте.

Что ж, решил Ричардсон, можно прямо и приступить.

И он спокойно произнес:

— Я знаю о соглашении между вами и премьер-министром — о руководстве, о лицензии на телевидение и обо всем остальном.

Наступило молчание. Затем, сузив глаза, Харви Уоррендер прорычал:

— Это Джим Хоуден сказал вам. Он все врет…

— Нет. — Ричардсон категорически покачал головой. — Шеф ничего мне не говорил, и он не знает, что мне это известно. Я думаю, он был бы в шоке, если бы узнал.

— Ах ты, чертов врун! — Уоррендер вскочил пошатываясь.

— Можете так думать, если вам угодно, — спокойно произнес Ричардсон. — Но зачем мне лгать? В любом случае, как я об этом узнал, не имеет значения. Факт тот, что я знаю.

— Отлично, — забушевал Уоррендер, — значит, вы приехали шантажировать меня. Так разрешите сказать вам, господин Модник, Лидер партии, что мне плевать, если об этой договоренности стало известно. Вы грозите мне раскрыть это, а посмеюсь-то я. Я вас переплюну! Созову репортеров и сообщу им — вот здесь, сегодня!

— Сядьте, пожалуйста, — уговаривал его Брайан Ричардсон, — и не надо ли нам понизить голос? А то мы можем потревожить вашу супругу.

— Ее тут нет, — отрезал Харви Уоррендер. — В доме вообще никого больше нет. — Тем не менее он сел на свое место.

— Я приехал сюда не угрожать, — сказал лидер партии. — Я приехал просить. — Он попробует сначала пойти само собой разумеющимся путем, решил Ричардсон. Надежда на то, что ему удастся преуспеть, была слабой. Но к альтернативному ходу надо прибегать лишь в том случае, если ничего не получится.

— Просить? — переспросил Уоррендер. — Что вы под этим подразумеваете?

— Именно это. Я прошу вас прекратить влияние на шефа, подвести черту под прошлым, отказаться от подписанного вами соглашения…

— О да, — саркастически произнес Уоррендер, — я так и думал, что вы до этого дойдете.

Ричардсон постарался говорить как можно убедительнее: