Книга Пыли. Тайное содружество Пулман Филип

– Отличная работа, – заметил Кейпс. – Какая у нас версия, о чем мы с вами тут беседуем?

– Но кто они такие? – в ужасе воскликнула директор. – Неужели действительно Дисциплинарный суд консистории? Что им нужно?

– Сохраняйте спокойствие, – велел Малкольм. – Ничто из того, что вы сделали, или того, что мы делаем сейчас, не противозаконно и не касается Дисциплинарного суда. Мы скажем, что я принес вам сумку и зашел еще раз, узнать, нет ли новостей о докторе Хассале. Я никак не связывал его с телом в реке, пока вы мне только что об этом не сказали. Чарльз здесь, потому что я и сам собирался с ним повидаться по поводу Лобнора и рассказал ему про сумку Хассаля, а он упомянул, что знал его. Вот мы и решили прийти вместе.

– А почему вы стали расспрашивать меня про Лобнор? – уточнил Кейпс. Выглядел он совершенно спокойным и собранным.

– Как ни странно, я хотел спросить как раз о том, о чем вы и так рассказали бы на этом собрании, если бы нас не прервали. Кстати, о чем вы собирались говорить?

– В основном, о местном фольклоре. Шаманам давно известно о тех розах.

– Правда? Что же именно они знают?

– Эти розы из самого сердца пустыни Карамакан и нигде больше не растут – так гласит легенда. Если капнуть их масло в глаз, вас посетят видения, но для этого нужна большая решимость, потому что масло адски жжется. Это все, что я знаю.

– Вы сами пробовали это делать?

– Конечно, нет. Особенность пустыни в том, что в нее невозможно войти, не отделившись от своего деймона. Это одно из тех странных мест (есть, насколько я помню, еще одно, в Сибири и, кажется, еще в Атласских горах), где деймонам неприятно и даже больно находиться. За розы, как видите, приходится дорого платить. И не только деньгами.

– Я думала, человек умирает, если пытается сделать что-то подобное, – заметила Люси Арнольд.

– Судя по всему, не всегда. Но это действительно причиняет ужасные страдания.

– Это и собирался выяснить Хассаль? – спросил у Люси Малкольм, уже зная ответ. Но он хотел понять, знает ли она… и готова ли в этом признаться.

Но не успела она ответить, как снова раздался стук в дверь, на этот раз гораздо громче, и посетители вошли, не дожидаясь приглашения.

– Профессор Арнольд?

Говорил мужчина в темном пальто и шляпе-трильби. За ним стояли еще двое, одетые точно так же.

– Да, – ответила она ровным и спокойным голосом. – Кто вы и что вам нужно?

– Мне сказали, что вы в комнате Гумбольдта.

– Как видите, мы не там, а здесь. Я повторю свой вопрос.

– Несколько вопросов зададим вам мы.

Он шагнул в комнату. Остальные двое последовали за ним.

– Минуточку, – вмешался Малкольм. – Вы не ответили профессору Арнольд. Кто вы такие?

Первый вынул бумажник, открыл и показал карточку. Синие буквы «ДСК» на фоне цвета охры.

– Меня зовут Хартланд, – представился он. – Капитан Хартланд.

– И чем же я могу вам помочь? – холодно осведомилась Люси Арнольд.

– О чем вы здесь говорили?

– О фольклоре, – ответил Чарльз Кейпс.

– А вас кто спрашивал? – огрызнулся капитан.

– Мне показалось, вы.

– Я обращался к ней.

– Мы говорили о фольклоре, – очень ровно сказала директор.

– Почему?

– Потому что мы ученые. Я интересуюсь народными сказаниями о цветах и растениях, профессор Кейпс – в том числе специалист по фольклору, а доктор Полстед – историк и тоже интересуется этой областью знаний.

– Что вам известно о человеке по имени Родерик Хассаль?

Люси на мгновение закрыла глаза.

– Он был моим коллегой. И другом. Сегодня утром мне пришлось опознать его тело в полиции.

– Вы его знали? – Хартланд обращался к Кейпсу.

– Да.

– А вы? – к Малкольму.

– Нет.

– Почему тогда вы вчера принесли его вещи именно сюда?

– Потому что он работал здесь.

– Почему не в полицию?

– Потому что я не знал, что он мертв. Да и откуда мне было знать? Я решил, что он забыл сумку на остановке по ошибке, и самым простым решением было отнести ее к нему на работу.

– Где эти вещи сейчас?

– В Лондоне.

Люси Арнольд моргнула. Тише, не шевелитесь, подумал Малкольм. Один из незваных гостей наклонился вперед и оперся руками о край стола.

– Где в Лондоне? У кого?

– После того, как мы с профессором Арнольд осмотрели вещи и я узнал, что доктор Хассаль пропал без вести, мы решили, что неплохо было бы получить мнение эксперта из Королевского этнологического института. Там было много материалов по фольклору, о котором мои знания прискорбно скудны, вот я и передал их другу, чтобы он отвез в Лондон. Это было вчера.

– Как зовут вашего друга? Он может это подтвердить?

– Мог бы, если бы был здесь. Но сейчас он направляется в Париж.

– А этот эксперт из… как там это называется?

– Королевский этнологический институт.

– Как его имя?

– Ричардс. Возможно, Ричардсон… я с ним лично не знаком.

– Вы поступили с важными уликами крайне небрежно. Особенно учитывая, что они имеют отношение к убийству.

– Как я уже говорил, вчера мы понятия не имели, что они связаны с убийством. Если бы знали, то, конечно, сразу бы отнесли в полицию. Но профессор Арнольд сказала, что упомянула про вещи в полиции, и там этой информацией никто не заинтересовался.

– А вас почему это интересует? – осведомился Чарльз Кейпс.

– Работа у меня такая – интересоваться, – отрезал Хартланд. – Что Хассаль делал в Центральной Азии?

– Вел исследования в области ботаники, – сказала Люси Арнольд.

В дверь снова постучали, на этот раз очень робко, и в комнату заглянул привратник.

– Прошу прощения, профессор, – смущенно пробормотал он. – Я думал, что вы в Гумбольдте. Все здание обыскал. Но, вижу, эти джентльмены вас уже нашли.

– Да, благодарю вас, Джон. Мы уже закончили. Вы их не проводите?

Бросив испытующий взгляд на Малкольма, Хартланд кивнул и вышел. Двое других последовали за ним, не потрудившись закрыть за собой дверь.

Доктор Полстед приложил палец к губам: тихо! Он досчитал про себя до десяти, закрыл дверь и молча подошел к тому концу стола, где стоял, опираясь на его край, один из агентов ДСК, и поманил Люси и Чарльза. Присев на корточки, он заглянул под столешницу: к ее нижней поверхности прилепился матовый черный предмет размером с сустав его большого пальца.

Люси Арнольд едва слышно ахнула, но Малкольм снова приложил палец к губам. Он потыкал в странную штуку концом карандаша, и она засеменила прочь и спряталась за ножкой стола. Малкольм развернул носовой платок, подставил его снизу, карандашом сковырнул в него тварь и плотно завернул. Из платка раздалось глухое возмущенное жужжание.

– Что это такое? – прошептала Люси.

Малкольм положил узел на стол, снял ботинок и каблуком сильно ударил по платку.

– Это мухослушка, – спокойно объяснил он. – Они их выводят все меньшего размера и с лучшей памятью. Она бы подслушала, о чем мы стали говорить дальше, а потом полетела бы к ним и все повторила.

– Это самая маленькая из всех, что я видел, – заметил Чарльз Кейпс.

Малкольм убедился, что его добыча мертва, и вытряхнул ее в окно.

– Хотел ее оставить, и пусть себе тратят время зря на прослушивание, – сказал он. – Но тогда вам все время пришлось бы следить за тем, что люди тут у вас говорят, а это та еще морока. К тому же они умеют летать, и никогда не знаешь, где эта дрянь сейчас сидит. Пусть лучше думают, что она сломалась.

– Кстати, я впервые слышал про Королевский этнологический институт, – сказал Чарльз. – Так что там с бумагами? Где они на самом деле?

– У меня в кабинете, – отозвалась Люси Арнольд. – Еще там есть образцы и семена…

– Нельзя их там оставлять. Когда эти люди вернутся, у них будет ордер на обыск. Может, я их заберу?

– Почему не я? – возразил Чарльз Кейпс. – Мне было бы очень любопытно с ними ознакомиться. У нас, в уикемских подвалах, полно мест, где можно это спрятать.

– Да, – сказала Люси. – Спасибо. Я даже не представляю, что нам теперь делать.

– Если не возражаете, я бы забрал томик таджикской поэзии, – сказал Малкольм. – Хочу кое-что проверить. Вам известна поэма «Джахан и Рухсана»? – обратился он к Кейпсу.

– У Хассаля был экземпляр? Как странно…

– Да, и я хочу выяснить почему. Что касается Суда консистории – как только они разберутся, что никакого этнологического института не существует, они тут же явятся ко мне. Но к тому времени я придумаю что-нибудь еще. Давайте разойдемся и сделаем все, что задумали.

После обеда Лира шла вдоль реки. Пан мрачно трусил следом. Время от времени он, кажется, порывался что-то сказать, но Лира угрюмо погрузилась в свои мысли, и ему оставалось держаться поодаль, но не слишком далеко, чтобы не вызывать подозрений, – и молчать.

Под деревьями сгущались сумерки; в воздухе висел не то туман, не то мелкий дождь. Хорошо бы Малкольм был в «Форели», когда она туда вернется… Поймав себя на этой мысли, Лира удивилась. Надо спросить его о… И не смогла вспомнить, о чем. Наверное, само вспомнится. И надо посмотреть, как себя ведет с ним Полина… Неужели дурацкое замечание Пана – правда?

Но Малкольм в «Форель» не пришел, а спрашивать, где его носит, ей не хотелось – просто потому что… А кто его знает почему. Разочарованная, охваченная меланхолией, не в силах даже решить, что бы такое почитать, Лира отправилась в постель. Взяв «Гиперхоразмийцев», она раскрыла книгу наугад, на первой попавшейся странице, но героический пафос повествования, еще совсем недавно столь пьянящий, сегодня на нее не действовал.

К тому же Пан никак не мог успокоиться. Он бродил по комнатке, вспрыгивал на подоконник, слушал под дверью, обнюхивал платяной шкаф – пока Лира, наконец, не взорвалась:

– Ради бога, иди уже спать, а?

– Не хочу я спать, – пробурчал он в ответ. – И ты, между прочим, тоже.

– Тогда перестать шнырять по комнате.

– Лира, ну почему с тобой так трудно?

– Это со мной трудно?!

– Мне нужно тебе кое-что сказать, а ты только все усложняешь.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Нет, не слушаешь. Ты неправильно слушаешь.

– Понятия не имею, что я должна сделать, чтобы слушать тебя правильно. Воспользоваться воображением, которого у меня нет?

– Я не это имел в виду. В любом случае…

– Именно это ты и имел в виду. Ты достаточно ясно выразился.

– С тех пор я много думал. Когда я пошел гулять вчера ночью…

– Ничего не желаю об этом слышать. Я знаю, что ты уходил, и знаю, что ты с кем-то разговаривал. И мне не интересно.

– Лира, это важно. Пожалуйста, послушай меня.

Он вспрыгнул на прикроватный столик. Лира промолчала, откинулась на подушку и некоторое время пристально разглядывала потолок.

– Ну? – сказала она наконец.

– Не могу я с тобой разговаривать, когда ты в таком настроении.

– О, нет… это ни в какие ворота не лезет!

– Я просто пытаюсь найти подходящий способ донести…

– Просто скажи!

Молчание. Наконец Пан вздохнул и заговорил.

– Помнишь все те вещи, которые мы нашли в рюкзаке…

– Ну?

– Там еще была записная книжка с именами и адресами.

– И что с ней?

– Ты не заметила в ней одно имя. А я заметил.

– Какое еще имя?

– Себастьян Мейкпис.

Лира села в кровати.

– Где оно было?

– В той записной книжке, я уже говорил. Единственный адрес в Оксфорде.

– Когда ты его увидел?

– Когда ты ее листала.

– Почему мне не сказал?

– Думал, что ты наверняка увидела сама. И вообще тебе сейчас не так-то просто что-либо сказать.

– Не глупи, а? Вполне можно было сказать. Где она сейчас? У Малкольма?

– Нет, я ее спрятал.

– Почему? Куда?

– Потому что решил выяснить, откуда там взялось имя мистера Майкписа. И вчера ночью я пошел и отнес книжку ему.

Лира чуть не задохнулась от гнева. На мгновение у нее и правда перехватило дыхание, она задрожала всем телом. Пан перескочил со столика на кресло.

– Лира, если ты не намерена слушать, как же я тебе расскажу…

– Ах ты грязный крысеныш! – Лира почти плакала. Она не узнавала собственного голоса, не могла взять себя в руки и прекратить говорить такие гадкие вещи. И даже не понимала, почему она вообще их говорит. – Ты мошенник, ты вор, ты предал меня тогда ночью, когда позволил тому деймону увидеть себя… Увидеть с тем бумажником, а теперь еще и это, да еще у меня за спиной!..

– Потому что ты не хотела меня слушать! И сейчас не слушаешь!

– Нет! Это оттого, что я тебе больше не доверяю! Ты мне чужой, Пан, черт тебя возьми! Передать не могу, как отвратительно то, что ты сделал…

– Если бы я его не спросил, я бы никогда…

– А ведь я тебе… Как я тебе доверяла когда-то! Ты же был для меня всем, как скала в бурном море… И так меня предать!

– Предать?! Только послушай себя! Думаешь, я смогу когда-нибудь забыть, как ты предала меня в мире мертвых?!

Лиру словно ударили кулаком в грудь. Она упала обратно на подушку.

– Не смей! – прошептала она едва слышно.

– Это было худшее, что ты со мной сделала, за всю нашу жизнь!

О, она прекрасно знала, о чем он говорит. Перед ней тут же встал речной берег в царстве смерти и тот страшный миг, когда она оставила Пана позади и отправилась одна искать призрак своего друга Роджера.

– Да, – сказала она, почти не слыша собственного голоса за стуком сердца. – Я помню. А ты помнишь, почему я это сделала.

– Ты знала, что собираешься это сделать, и ничего мне не сказала.

– Я не знала! Как я могла знать? Мы услышали, что тебе с нами нельзя, в самую последнюю минуту. Мы всегда были вместе и всегда будем – вот что я думала и чего хотела, всегда быть вместе до самого конца. А потом тот старик сказал, что тебе дальше нельзя. А Уилл даже не знал, что у него есть деймон, но ему все равно пришлось сделать такую же ужасную вещь, оставить часть себя позади… Ох, Пан, ну не думаешь же, что я это планировала! Ты считаешь меня настолько жестокой?

– Тогда почему ты меня никогда об этом не спрашивала? О том, каково все это было для меня?

– Но мы же говорили об этом!

– Только потому, что я начал! Ты ничего не хотела знать…

– Пан, это нечестно…

– Ты ничего не хотела знать, не хотела посмотреть правде в лицо!

– Мне было стыдно. Я должна была так поступить… Мне было стыдно сделать это и стыдно не сделать. С тех пор я всегда чувствовала себя виноватой, и если ты этого не знал…

– Когда старик увез тебя на лодке во тьму, мне как будто живот распороли, – тихо сказал Пан дрожащим голосом. – Я почти умер. Но хуже всего – даже хуже боли – было одиночество. Меня бросили. Ты бросила меня одного. Ты хоть понимаешь, что я смотрел и смотрел в темноту, и плакал, и звал тебя, и старался не терять тебя из виду, пока… А ты уплывала от меня в ночь. Последними исчезли твои волосы – это было последнее, что я видел, пока тьма не поглотила тебя. Мне бы и этого хватило – проблеска волос, лоскутка света, которым ты была… если бы только он остался и я мог на него смотреть. Я бы смог ждать, я бы ждал сколько угодно, только бы знать, что ты там и мне можно тебя видеть. Я бы и шагу прочь не ступил, если бы только… видел…

Он замолчал. Лира тихо всхлипывала.

– Ты думаешь, что я… – попыталась сказать она, но голос не слушался. – Роджер…

И слезы окончательно задушили ее.

Несколько мгновений Пан сидел на столе и смотрел на нее, а потом отвернулся и вздрогнул, как будто тоже заплакал, но ни один не проронил ни слова и не потянулся к другому…

Лира лежала, свернувшись в тугой комок, спрятав голову в руки, и плакала, пока не кончились слезы.

Через некоторое время она смогла сесть и вытереть глаза. Пан лежал к ней спиной, напряженный, дрожа всем телом.

– Пан, – произнесла она невнятно. – Пан, я все понимаю и понимала. Я ненавидела себя за это и всегда буду ненавидеть, пока жива. Я ненавижу каждую частицу себя, которая не ты, и мне придется с этим жить. Иногда я думаю, как бы так исхитриться и убить себя, не убив при этом и тебя, – я так несчастна, что правда могла бы это сделать. Счастья я не заслуживаю, я сама это знаю. Мир мертвых… то, что я сделала, было ужасно, но оставить Роджера там было нельзя, и я… Хуже этого в моей жизни не было ничего. Ты прав, совершенно прав, и я прошу простить меня… И сожалею, всем сердцем сожалею.

Он не шелохнулся. В ночной тишине она слышала, как он тоже негромко плачет.

– Дело не только в том, что ты сделала тогда, – пробормотал он наконец. – Дело и в том, что ты делаешь сейчас. Я тебе уже говорил: ты убиваешь себя – и меня – этим твоим новым образом мыслей. Кругом мир, полный красок, а ты пытаешься сделать его черно-белым. Словно этот твой Готфрид Бранде – какой-то колдун… Он заставил тебя забыть все, что ты раньше любила, все таинственное, все места, где собираются тени… Неужели ты не видишь, какие пустые миры они описывают – он и Талбот? Ты же не думаешь, что вселенная настолько суха и бесплодна! Ты не можешь так думать! Тебя будто заколдовали.

– Нет никакого колдовства, Пан, – проговорила Лира так тихо, словно надеялась, что он не услышит.

– Никакого мира мертвых, надо полагать, не существует, – продолжал он. – Это все незрелые детские фантазии – иные миры, волшебный нож, ведьмы… Всему этому нет места в той вселенной, в которую ты пытаешься верить. Как, по-твоему, работает алетиометр? У символов так много всяких значений, им можно приписать что угодно, что только захочешь. Сами по себе они ничего не значат. А я… Я вообще просто игра ума. Свист ветра в пустом черепе. Лира, я правда думаю, что с меня хватит.

– О чем ты говоришь?

– И прекрати на меня дышать. От тебя воняет чесноком.

Она отвернулась, униженная и уязвленная. Двое лежали в темноте и тихо всхлипывали. Когда утром Лира проснулась, Пана рядом не было.