Коснуться мира твоего Алексеева Оксана

Глава 17

Кханника

Конечно, я понимала, что решение не обдумано. Тогда, на корабле, я перепугалась до мельтешения перед глазами, а в критической ситуации человек мыслит иначе – наверное, мое подсознание решило для себя, что когда тебя ждет кто-то, кто может называться семьей, то и шансы на возвращение увеличиваются. Потому что уже не только ты внутреннее взываешь к Отцу, но и каждый твой близкий. Я не собиралась говорить с Кирком о семье и никогда бы не собралась, если бы не момент слабости.

В итоге получилось то, что я и не намеревалась планировать. А Кирк… Теперь, когда он так спонтанно стал моей семьей, я начала еще тщательнее обдумывать его отношение ко мне. Его всегда привлекала моя немного экзотическая для этих мест внешность – это никогда и не было для меня тайной. Кирк смотрел на меня всегда пристально, внимательно, не выражая особых эмоций, но сама пристальность этих взглядов и выдавала интерес. Когда мне обрезали волосы, сделав меня этим менее женственной, его взгляд не изменился. Когда мои ноги изуродовал крокодил – его взгляд не изменился. В нем даже жалости не появилось – нет, продолжал смотреть точно с тем же вниманием на мою хромоту, как и раньше смотрел на то, как я танцую или бегу рядом с Шо по тропе. Наверное, так чувствует себя подопытное животное под наблюдением ученого – интерес ко всем проявлениям или изменениям, но я отчего-то смутно радовалась тому, что больше он ни на кого так не смотрит.

Если его мысли мне были по большей части непонятны, то в своих я запуталась окончательно. Я любила, когда он меня целует, когда рассказывает о чем-то, когда подходит в любой ситуации, словно только рядом со мной его место, но вряд ли я любила его самого. Нельзя по-настоящему любить того, кого так плохо понимаешь. Но не может ли быть такого, что там, на корабле, в момент серьезного потрясения я была на самом деле честна? Вот именно так – неосознаваемо честна перед самой собой, когда любая рациональность и логика не учитываются, а остается только что-то, неподвластное разумным аргументам. Ответа на этот вопрос я не знала. Я просто была безотчетно счастлива, не предполагая, насколько сильно ошиблась. Что граница между нашими мирами – это не просто мелочи, которые можно преодолеть или к которым можно привыкнуть, а что она – нерушима. Как железные двери бункера, отделяющие мой и его миры.

Тогда я этого не понимала, поэтому думала о вещах насущных. Например, о том, что не стоит открыто рассказывать о нашей договоренности другим – это вызовет только агрессивные атаки. Я могу просто жить в доме Кирка – и если мы сами не передумаем, остальные со временем привыкнут. Некоторые войны выигрываются тем, что противник долгое время и не догадывается, что с ним воюют.

Только после того, как я создала семью с Кирком, я поняла, что именно с ним и следовало создавать семью. Вот такой парадокс. Он и раньше был нежным и внимательным, но теперь мне самой стало проще – говорить о чем угодно, открываться, спрашивать его… бросаться ему на шею в любой момент, когда мне этого захочется. Он скрывал свою реакцию на мои эмоциональные всплески, но я успевала заметить тень улыбки. Его поведение абсолютно не изменилось, зато когда изменилось мое, нам обоим стало легче. Я не думала о том, что любила его… но была уверена, что хочу провести рядом с ним всю жизнь – в гораздо большей степени, чем когда-то с Зельминой. Странное ощущение. Наверное, мне просто импонировала его извечная спокойная сосредоточенность – с таким человеком не надо прилагать усилий, чтобы ужиться.

Осень, по рассказам Лао и его женщины, выдалась особенно дождливой, поэтому я даже не удивилась, когда Кирк однажды вечером сказал:

– Нам нужно или прямо сейчас возвращаться в Город Солнца, или оставаться тут на зиму. Дорога уже уютной не покажется, но дальше будет только хуже.

Я уверенно выбрала «прямо сейчас», понимая, что он вряд ли мечтает оказаться вдали от дома так надолго. Да и матушка его вряд ли будет довольна. А сам он будто предоставил мне полную свободу выбора в этом вопросе. Идти пешком я не смогу, но у нас есть счастливый от начавшейся предпоходной суеты Шо.

– Давай останемся до весны, Хани. Погода совсем невеселая.

Я восприняла этот вопрос, как проверку моей уверенности, поэтому снова отказалась.

Мы отправлялись налегке, почти все теплые вещи надели на себя под защитные плащи. Дожди осенью оказались с изюминкой – в проливном ливне заодно и падали капли кислоты. Все такие же редкие и сильно разбавленные, но без плаща в такую погоду на улице делать нечего.

Несмотря на меховые штаны и жилет, я мерзла – как в самые первые дни, когда оказалась на поверхности, а потом еще сильнее. Мы оба ехали на Шо, чтобы сократить время, а близость Кирка уже стала совершенно привычной, даже уютной. Нам приходилось останавливаться, ставить палатку, но когда дождь вообще зарядил непрерывно, то у нас уже даже не получалось ни охотиться, ни развести костер. Кирк предложил вернуться – до Города Травы все еще было ближе, но я посчитала, что не могу стать для него такой обузой, из-за которой он даже домой не может попасть.

Я все могла вынести: вяленое мясо трижды в день и боль в ноге от бесконечной тряски – мы старались делать переходы максимально длинными, пока сам Шо не выбивался из сил. Я безропотно терпела все, но только не бесконечный холод. Кирк заставлял меня раздеваться в палатке до нижних рубахи и штанов, обнимал, прижимал к себе на ночь – в первые дни это помогало хотя бы выспаться в тепле. Но потом я вообще перестала согреваться – от влажного воздуха вся одежда словно пропиталась водой. Мороз пробирал до самых костей – и я больше ни о чем не могла думать. Кажется, я уже не тряслась или перестала это замечать. Мысли уносило в туман – такого же цвета, как все вокруг. Глаза закрывались сами собой, а из носа текло почти непрерывно.

– Просыпайся, Хани!

Самое худшее, что мне приходилось слышать от него.

– Что, уже утро? – Я кое-как продрала глаза.

– Нет. – Кирк хмурился. – Давай поедем пораньше сегодня. До Города дня два осталось. Ты простыла. Ничего страшного, но тебе просто надо отлежаться в тепле, – он обозначил то, что я и без него понимала.

– Но Шо и так слишком устает! – Я нашла в себе силы вспомнить и о бедном псе. Это была правда – он уже и бежал медленнее, и на ночлег приходилось останавливаться раньше. Тот ритм, к которому Кирк его принуждал, был слишком интенсивным даже для большого и сильного Шо.

– Да, но если запустить, то могут быть проблемы… Я как-то не учел, что у тебя иммунитет еще не восстановился, да и вообще ты к таким температурам не привыкла. Вот знал же, что не надо ехать! – он уже цедил сквозь зубы. – Зеленых ящериц мне…

– Не ругайся. – Я притянула его голову к себе и крепко обняла. Мне сильно не понравилось, что он ругает себя за мой выбор.

И тут только появилась мысль. Он ведь сказал – примерно два дня? Точно ведь! Мы как раз остановились за тем самым ручьем. В дожде сложно ориентироваться, но я могу попытаться.

– Кирк, я расскажу тебе кое-что, но ты должен обещать, что это останется между нами!

Он посмотрел на меня с некоторым удивлением, но ответил неожиданное:

– И что мне за это будет?

– Я согреюсь.

– Договорились.

Пришлось показать ему убежище охотников – то самое, в котором мы с Закари должны будем потом оставлять сообщения для своих. Советник по защите объяснил нам каждую мельчайшую примету, поэтому даже в этой грязево-водяной каше я обнаружила вход. Мы можем отсидеться тут, отдохнуть, согреться, а Шо дождей не боится – он-то за пару дней точно от воспаления легких не умрет.

Кирк открыл замаскированный искусственной травой люк, и я полезла первой по небольшой металлической лестнице. И еще до того, как мои ноги коснулись пола, поняла, что внизу кто-то есть – уловила слабый свет от фонаря. Возвращаться было поздно, потому что мое появление не могли не заметить.

– Не стреляйте! – Я подняла обе руки и повернулась.

Двое мужчин, которых я знала. Правда, не по именам, поскольку они жили в другой зоне.

– Ты?! – Тот, что пониже ростом, опустил нож. – Ты же та самая девчонка, которую убили обезьяны?

Интересная формулировка. И кстати, об обезьянах…

– Что за… – Второй тут же кинулся вперед, но размеры убежища не позволяли ему с легкостью миновать меня.

– Стойте, стойте! – Мне кое-как удалось их удержать. Резать меня явно не входило в их намерения, поэтому они не стали кидаться вперед с ножом.

Через полчаса мучительной беседы, состоящей, в основном, из междометий, мне удалось убедить их оставаться в разных частях небольшого помещения. Сама так и продолжала стоять в центре. Конечно, вкратце рассказала свою историю после того, как мы назвали друг другу свои имена. Кирк просто уселся на полу возле лестницы и не произнес ни слова.

– Откуда ты знаешь про это место, Кханника? – хмуро спросил Хоакин.

Я не могла рассказать о задании Тайкенена, поэтому пришлось соврать:

– Мне Закари сказал.

Весть о том, что Закари, которого они, конечно, отлично знали, жив, да еще и поселился в городе обезьян, потрясла их больше всего остального. Они долго качали головами, переспрашивали, а потом махнули приглашающе в сторону стола и протянули мне кусок хлеба:

– Голодная?

Я не удивилась – как бы там ни было, но для них я оставалась своей. С благодарностью приняла предложенное, но обернулась на Кирка – кажется, он вообще уснул сидя.

Орин старался говорить теперь спокойно, хотя до сих пор напоминал пороховую бочку:

– Говоришь, что он – твоя семья? – я в очередной раз кивнула. – Да как же ты могла, девочка… Если силой, так мы его сейчас…

Был риск, что он снова закипит, поэтому я затараторила:

– Нет, вы не понимаете! У нас настоящая семья… Послушайте, я вам расскажу о них, – я не спросила разрешения у Кирка на то, чтобы открывать своим тайны его народа, но посчитала, что момент оправдан. – Они очень странные, но люди. Со своими законами и правилами, которые поначалу трудно понять… В Городах у них есть Советы Матерей…

– Кханника, – Хоакин был более серьезным и менее вспыльчивым, поэтому я осеклась, когда он меня перебил: – Давай сначала я тебе кое-что расскажу.

Я, конечно, была готова слушать. Он вздохнул и говорил, глядя мимо меня в стену:

– Ты знала Константина из шестой зоны? – он даже не ждал моего ответа. – Мы всю школу просидели с ним за одной партой. О, Отец, в какие только неприятности мы не вляпывались… всегда вместе. Лучший друг – если ты на самом деле можешь представить, что это значит. Он был настолько умен, что без труда сдал экзамены в медицинскую школу, – я не понимала, к чему он ведет, но была впечатлена и услышанным, и какой-то появившейся легкостью в тоне его голоса. – А потом он передумал. Он вообще был… каждый день что-то новое! Мы вместе стали охотниками. Когда мы нашли его тело весной… у него были выжжены глаза, вырван язык… – голос дрогнул, – я даже описать тебе всего не могу… Константин был моей семьей, понимаешь? Моей единственной семьей на всю жизнь. Мы не приходим в их Города, в их дома, я за всю жизнь не убил ни одной обезьяны, как и большинство из нас – да и если такое случалось, то только защищаясь. А теперь расскажи мне, как живут эти люди? Мне страшно интересно.

Я отвела взгляд. Слишком большая пропасть между нами. И возможно, прямо сейчас отряд из какого-нибудь Города Лета идет по следу наших охотников, которые выходят на поверхность только за ресурсами. И кто из них прав? Вражда настолько непримирима, что не оставляет никаких надежд даже на диалог. Надо было сказать хоть что-то:

– Им нужны лекарства…

– Да, Кханника, им нужны лекарства, – ответил он совсем равнодушно.

И больше ничего не требовалось говорить – без того понятно, что у Константина и десятков других охотников забрали не только аптечку. Обезьяны отличались неоправданной жестокостью – и считали себя вправе делать это. Ненависть непреодолима, и с каждой стороны для нее заложен нерушимый фундамент. Раздавшийся за спиной голос обдал холодом:

– Надо заметить, что Константин твой умер довольно быстро. Похоже, сердечко слабое. А Шестнадцатая Мать мне до сих пор присылает пироги в знак благодарности.

Эта фраза даже меня заставила подскочить на ноги. Кирк был там? Одним из тех чудовищ? Да о чем это я – разве я раньше не знала, что он этим занимается?

Орин зарычал, отшвыривая меня в сторону. Хоакин стоял бледный, как полотно.

– Да что же ты делаешь, Кирк?! – орала я, пытаясь обхватить Орина.

Кирк тоже поднялся на ноги.

– И что, крысоед? – он скинул арбалет с плеча на пол и говорил таким ровным голосом, что даже Орин притормозил. – Вот он я – весь ваш. Хотели отомстить – получайте. Или вам сначала надо лекцию прочитать, как допрашивать, чтобы я не слишком быстро умер?

– Ублюдок… – Орин дышал тяжело. – Мы не такие звери, как вы! Но убить тебя у меня рука не дрогнет!

– Он… моя… семья… – стонала я. – Умоляю! Кирк, зачем ты это делаешь?!

– Отойди, Хани. А ты… Как там тебя? – он обратился к застывшему Хоакину. – Я отнял твою семью – почему же ты стоишь на месте? Бери нож – и завтра ты проснешься счастливее, чем сегодня.

Мужчину качало, он переводил растерянный взгляд с Кирка на меня, потом снова на Кирка. Взял нож, но рука его заметно дрожала. Он не был слабаком или трусом, но никогда не был готов встретиться с убийцей своего друга вот так неожиданно, в далеком убежище посреди пустыни. Поэтому он и не лелеял в себе жажду невозможной мести. Но теперь он собирался выполнить это, подтвердив свои намерения шагом вперед.

– Кирк! Хоакин! Почему все так? – я кричала сквозь слезы, отпустив плечи Орина – тот тоже понимал, что это не его месть, поэтому отступил. – Не делайте этого, никто не должен умирать!

Хоакин наконец-то разомкнул побелевшие губы:

– Отец учит прощению, но это не тот случай, когда можно простить. Прими это, Кханника, теперь моя очередь убивать твою семью, хоть ты и не виновата.

Меня отодвинули в сторону, и когда нож коснулся шеи Кирка, я зажмурилась. Видела, что он и не собирается защищаться – это была какая-то провокация, смысла в которой я не увидела. Мы могли разойтись, но он зачем-то вызвал эту бурю. К счастью, непонимание его поведения тревожило не только меня:

– Зачем ты это сделал, обезьяна? – Хоакин почти шептал. – Зачем признался?

– Потому что я был за Большой Рекой. Я видел, во что превратились другие люди, – удивленно распахнув глаза, я заметила, что из-под ножа сочится кровь, но Хоакин слушал. – Скорее всего, никого не осталось – кроме вас и нас. Мы и вы – все человечество, понимаете? Наши женщины не могут родить столько детей, сколько нас погибает. Большинство детей не переживает свою первую зиму. Вы, запертые в этом своем крематории, вообще только о себе и думаете. И ваши женщины тоже становятся бесплодны. Вы сдохнете со временем там, а мы – тут. И если мы не можем друг друга понять, то мир уже рухнул. Нет шансов – ни у кого. Тогда зачем мы стараемся?

Хоакин глянул на меня, словно ища подтверждение его словам. Я кивнула, вспоминая выводы читателей:

– Там они совсем уже не люди… Безмозглые уродливые каннибалы. Радиация. Если они и эволюционируют, то это будет уже совсем другая ветвь… А зомби приходят с другой стороны – оттуда, где были взрывы. Есть большая вероятность, что остались только мы и обезьяны.

– И что? – Хоакин снова вперился взглядом в Кирка. – После этой информации я должен простить тебя?

– Не должен. Режь, – ответил Кирк. Милосердный Отец, если он сегодня каким-то образом выкарабкается, то я ему сама шею сверну!

– Он хочет сказать, – внезапно заговорил Орин своим раскатистым басом, – что если мы не сможем преодолеть ненависть, то нам всем кирдык. Ну навроде того, что если ты не сможешь его простить, то это значит, что все наше сообщество никогда не сможет простить обезьян. Или тип того.

Ух ты! Не ожидала от него такой глубокой мысли. Но он тут же добавил, снова заставив напрячься:

– Режь, Хоакин. А завтра мы подумаем, что с этой информацией делать.

– Нет! – в очередной раз закричала я. – Сегодня все мы можем остаться живы! Все! Хоакин, он бросил свое оружие, хотя мог убить этим арбалетом вас обоих! Закари тоже их ненавидит, но он уже видит в них людей. И Отец смотрит на то, как ты поступишь!

Хоакин опустил руку, а взгляд его снова стал рассеянным.

– Отец… Кханника, я не прощаю его и всегда буду ненавидеть, но пусть идет. Пусть помнит об этом дне, когда встретит следующего охотника.

– Я буду помнить, не волнуйся, – сказал Кирк.

– …но воздухом одним дышать с ним не хочу. Убирайтесь.

Когда Шо затрусил вперед с нами на спине, я начала и уже не могла остановиться:

– Идиот! Тупица! Тварь! Зеленых ящериц тебе в зад!

– Не ругайся, хорошая моя. Мне не разрешаешь – а сама-то, только послушайте…

– Ублюдок! Скотина! Сукин сын!

– Я передам матушке привет от тебя.

– Сволочь! Выродок! Идиот!

– Ты повторяешься. Как, кстати, самочувствие? Хоть немного отогрелась?

– Подонок! Урод! Убийца!

– Убийца, но того мужика я не убивал. Меня даже не было в том отряде. Но я вполне мог в то время допрашивать другого охотника.

Это меня окончательно вывело из себя:

– То есть тебя чуть не убили за то, чего ты даже не делал?!

– Ага. Но я успокаивал себя мыслью, что за меня точно отомстят.

– Кто?! Я?!

– Вообще-то я имел в виду Шо – он же сразу караулить начал, когда шум услышал. Вряд ли бы живым кто-то ушел. Но рад, что ты предложила и свою кандидатуру.

– Мерзавец! Гад! Паучье отродье!

– Тебе стихи надо писать.

Вечером в палатке мне пришлось его немножечко простить, чтобы прижаться к тепленькому.

Среди встречающих в Городе был и Закари. Он уперся взглядом в мое кольцо, но, слава Отцу, не стал ничего комментировать – нам предстоит долгий разговор, но все позже. К тому моменту я уже вообще не могла стоять на ногах. Основные новости об экспедиции уже всем были известны, поэтому нас наконец-то отпустили восвояси. Несколько дней нас не потревожат – дадут время на восстановление и отдых.

Первые сутки мы просто проспали. Да и потом не было сил куда-то выходить, даже Шо выгнать было невозможно – тоже нагулялся надолго.

После настойки знахарей вперемешку с таблетками я чувствовала себя гораздо лучше, даже кашель быстро отпустил – Кирк был прав, мне просто нужно было согреться. Нога уже так сильно не болела, но передвигаться все равно было крайне сложно – скорее всего, изящной походкой я уже похвастаться никогда не смогу. Но стоит поблагодарить Отца за то, что я вообще жива и хожу. Кирк ходил в лавку за продуктами и тут же возвращался, сообщая новости, главной из которых стала беременность Двадцатой Матери от Закари. Я не могла подобрать слов, чтобы описать свои эмоции по этому поводу.

К ночи усталость все же сказывалась, но я ждала, когда и Кирк выйдет из ванной, чтобы привычно понежиться перед сном. Едва он лег рядом, я тут же устроилась на его плече. Его рубаха немного задралась, и я впервые заметила эти знаки. Мы никогда не переодевались в присутствии друг друга – я вообще не знаю, как к этому относятся в нестандартных семьях – поэтому даже его живота до сих пор не видела.

– Можно? – я взялась за край рубахи, собираясь приоткрыть и рассмотреть. Мужчины редко бывают настолько стеснительны, чтобы моя просьба выглядела как-то особенно неуместно.

Он почему-то улыбался, потом закусил на мгновение нижнюю губу и ответил после заметной паузы:

– Ни в чем себе не отказывай.

Я подняла ткань. В правой верхней части живота чернели три звезды.

– Что это значит? – Я провела пальцами, а он зачем-то напрягся.

– Дети. Мы делаем татуировки, если ребенок пережил одну зиму – вроде как знак гордости. Скоро, я надеюсь, появится и третья. Тая чувствует себя хорошо, как мне сказали.

Я все это понимала и раньше, но почему-то только в этом момент меня будто обухом по голове огрели. Кирк – отец троих детей, который гордится этим. И для его гордости в их обществе есть твердые основания. Конечно, я радовалась, что мне повезло быть бесплодной – картинки из учебника до сих пор вызывали у меня холодный пот, но теперь, оказавшись в этой ситуации, я почувствовала и собственную ответственность:

– Кирк… – Я продолжала водить пальцами по его животу. – Когда ты будешь уходить на ночь к какой-нибудь Матери Города – это не будет считаться изменой.

– Разве? – голос его был спокойным, как и обычно.

– Семья держится на уважении и доверии, а не на гормонах, Кирк, – я верила в каждое произнесенное слово всей душой. – Если ты будешь относиться ко мне так же, как сейчас, то это и есть верность. И я не считаю себя вправе требовать, чтобы ты нарушал ваши традиции. Клянусь, я никогда не упрекну тебя в том, что ты станешь отцом и других детей, – я подняла голову, чтобы взглядом подчеркнуть, насколько я серьезна. – Я буду радоваться, как буду радоваться любой твоей победе.

Он ничего мне на это не ответил – думаю, и сам понимал, что это единственно верное решение. Показалось, что во взгляде его промелькнуло сомнение, но я не поняла его природы, поэтому и не стала заострять внимания. Опустила голову ему на грудь и продолжила водить пальцами по татуировкам, по горизонтальным и вертикальным линиям, ощущая разбегающиеся мурашки. Только потом уловила, что дышит он быстрее, чем обычно.

– Хани, – его голос стал тихим и немного хриплым. – Я… я не хотел бы на тебя давить… Но ты или спи уже, или…

Он не закончил мысль, но я поняла. Мозг быстро собрал воедино все его реакции, не оставив и шанса усомниться. Я замерла.

Можно ли любить того, кого так плохо понимаешь? А если можно, то не хочешь ли разделить с ним все на свете, даже если это вызовет неприятные ощущения и боль? Стало жутковато и тревожно – в большей части от того, что я вдруг поняла, что окончательно на это решилась. Теперь и мое дыхание сбилось – от волнения и рывков страха. Я снова посмотрела на него – какой же он красивый. Я выбрала себе кольцо из белого камня с серыми прожилками – это почти цвет его волос. Мне раньше никогда и ни на кого не нравилось так смотреть, как на него.

– Кирк… я хочу…

Теперь и я не смогла закончить, но он уловил очевидное, не дал мне возможности передумать.

«Это» оказалось практически тем, что я и предполагала всегда – болезненно и неприятно. Единственный положительный момент, из-за которого я не пожалела об этом решении, заключался в самом Кирке. Он словно стал другим человеком – сумасшедшим, напористым, останавливающим себя, чтобы успокоить меня нежным шепотом – к сожалению, его шепот не сильно помогал. Я не могла отделаться от мысли, что делаю что-то извращенное – а от этого не могли отвлечь ни его поцелуи, ни ласки. Я смущалась своего обнаженного тела, возможно, поэтому внутри все сжималось, принося дополнительную боль. Кажется, я вздохнула от облегчения, когда все закончилось. Хотела побыстрее скрыться от него в ванной, но он не дал мне этого сделать – будто сам не видел, как мне стыдно перед самой собой и перед ним.

– Хани… Да послушай ты меня, Хани! – Он снова навалился сверху, чтобы поймать в ладони мое пылающее лицо. – Прости меня. Прости, слышишь?

Я не думала, что он скажет именно это.

– За что? Я ведь сама согласилась.

Он поморщился, словно теперь ему было больно:

– Я понимал, что ты еще не готова. Я должен был подождать.

Меня его реакция озадачила сильнее, чем собственная. В конце концов, ничего смертельного не произошло, да и боль была вполне сносной – если ему захочется, я смогу и потом вытерпеть. Погладила его по волосам, улыбнулась:

– Чего подождать, Кирк? Разве для тебя семья возможна была без «этого»?

Он покачал головой:

– Ты даже слово «это» до сих пор используешь. Понимаешь, Хани… Секс очень приятен для обеих сторон. – Я не поверила ему, и возможно, он это заметил в выражении моего лица. – Хани, да послушай ты меня! Не отворачивайся. Я никого и никогда не хотел так, как тебя. Но если ты не захочешь спать со мной – я все равно останусь рядом. Ты мне ничего не должна, понимаешь? – я кивнула неуверенно. – Но я хотел бы, чтобы ты дала мне шанс убедить тебя, что сейчас ты ошибаешься. Чтобы все было прекрасно, ты должна доверять мне полностью, не думать ни о чем другом, не закрываться, не стыдиться того, что ты делаешь, отпустить себя на волю, понимаешь?

Я не понимала. Но в его речи уловила кое-что очень важное – он хочет остаться рядом, даже несмотря на то, что сам иначе видит наши отношения. Он хочет остаться рядом, несмотря ни на что! Обезьяны не используют слово «любовь», но если это не она, тогда что вообще? От этой мысли внутри стало так тепло, что я заставила себя ответить:

– Хорошо. Я обещаю попытаться.

Кажется, он даже удивился такой легкой победе. Сразу улыбнулся, прикрыл на секунду глаза.

– Отлично. Тогда давай для начала пойдем в ванную вместе?

– Чего?! Ну уж нет! – Я подскочила и завернулась в одеяло. – Извращенец!

Уже в спину услышала усталое:

– М-да, будет непросто.

Глава 18

Кирк

Я попросту спятил.

Нет, я не о крысоедах, на которых мы наткнулись. Не знаю, почему Хани так перепугалась, но риск был минимальным. Уже по их разговорам я примерно понял, что это за люди, а когда один из них рассказал о своей семье, то убедился окончательно – в самой интонации, с которой он произнес это самое «семья» было заложено столько важного, что я понял – он не сможет убить. Он, наверное, мог бы сделать это в других обстоятельствах, но у него затряслись руки от необходимости убивать меня при Хани. Они вообще не убийцы. А это совсем непросто – перерезать человеку горло в первый раз, ну а на глазах у женщины, которая кричит, задыхаясь: «Он моя семья!» – практически невозможно. Для людей, которые так произносят это слово – уж точно.

Таким образом, практически ничем не рискуя, я выяснил сразу несколько полезных деталей, помимо той, что озвучил бугаек-недоросток. Во-первых, Хани вкладывает в это слово тот же смысл, что и он, что и все крысоеды – гораздо больший, чем я мог себе раньше вообразить. Теперь мне даже казалось, что это я недостоин такой ответственности, но гордился тем, что она так не посчитала. Во-вторых, они отличаются от нас принципиально. Если бы кто-то убил мою Хани, то я бы не мешкал ни секунды – жертва умирала бы так долго, что сам их Отец разрыдался бы от жалости. А он не смог – и разница лежала в какой-то сущностной нашей природе. Мы, ценящие человеческую жизнь превыше всего остального, убиваем крысоедов, не моргнув глазом. Они, ненавидящие нас за смерть своих близких, не научились ненавидеть достаточно сильно, чтобы их рука не дрожала. И в-третьих, крысоед был прав – сам я уже этот день не забуду. Следующий охотник, который попадется на моем пути, лишится аптечки, возможно, пары пальцев или лишней шкуры, но, скорее всего, уйдет живым. Потому что за его спиной я теперь буду видеть кого-то еще… вдруг для кого-то он – семья? Таких убивать можно только вместе – тогда это будет гуманнее. Я – эгоист, поэтому я бы предпочел умереть хотя бы за секунду до Хани, но никак не после.

Я попросту спятил. И я не о решении создать семью или пообещать ей то, за что мне еще придется поплатиться. Когда я видел это ужасное кольцо на ее пальце, я просто не мог заставить себя перестать улыбаться. Кажется, она даже выбирала специально такое – там были кольца и поизящнее, но она взяла это – грубоватое и слишком широкое, но подозрительно напоминающее цвет моих волос. Я не стал уточнять у нее этот вопрос, предпочитая продолжать заблуждаться. Она никогда не говорила, как относится ко мне, но это кольцо будто говорило вместо нее. О, если я уже к кольцам прислушиваюсь, то точно спятил.

Я ведь хорошо понимал ситуацию, успешно с ней справлялся, хотя счет уже шел не на дни, а на месяцы. Но когда она так неожиданно дала согласие – я попросту спятил. И этим самым только усугубил проблему. Хани не стала относиться ко мне хуже, но теперь она снова меня боялась, хоть и старалась это скрыть. Именно отсутствие в ней хоть какого-то раздражения угнетало меня больше остального. Женщины, когда им что-то не нравится, дуются, кричат, плачут или хотя бы еду пересаливают, чтобы привлечь к своему настроению внимание. Но это только в том случае, когда им нужно мое внимание. Хани же… Мне иногда стало казаться, что она просто терпит мое присутствие, потому что когда-то в нужный момент я оказался ближе к ней, чем другие. И тут же убеждал себя в том, что она не стала бы создавать со мной семью, если бы не хотела этого. А может, я заставил ее пожалеть об этом решении? Я костерил себя на чем свет стоит, но ничего не мог исправить. И скорее всего, если бы ситуация повторилась – я бы снова попросту спятил, потому что во мне так давно засел этот запах то ли травы, то ли каких-то пряностей. Потому что я обнаружил в себе новый первичный инстинкт, которого верхние люди никогда не проявляли – желание сделать свою женщину по-настоящему своей, свихнуться от счастья и несуразной мысли, что она не знала других мужчин, заполнить ее мир только собой.

Она уже могла ходить и по улице, только заметно прихрамывала. И хотя Нал принес ей работу домой, она все равно норовила каждый день убежать в башню. До обеда читатели там давали лекции для всех желающих слушать – а они всегда находились, особенно среди таких, как я – не обученных грамоте. Сама Хани пока с лекциями не выступала, но, уверен, со временем она и в это втянется. А потом она переписывала книги дома. Наиболее ценные издания читатели копировали, чтобы отправить в другие Города – так у нас сохранялось несколько вариантов, тем более, когда древние книги в любой момент рисковали просто развалиться от времени. Она сама взяла медицинский справочник для такой работы – издание крайне нужное для знахарей, но ее выбор меня озадачил. Мне казалось, что Хани слишком мнительна для того, чтобы с таким интересом вчитываться в медицинские описания и всматриваться в картинки. Она и мне по ходу дела задавала вопросы о каких-то ферментах и резистентности, но я посоветовал ей обратиться к знахарю, потому что все мои познания в этой науке ограничивались умениями остановить кровь, наложить повязку… и допросить крысоеда, но об этом лучше вообще не упоминать. В любом случае, я старался не отвлекать ее, предполагая, что интерес этот может быть обоснован ответственностью и желанием выполнить свою работу как можно качественнее.

Если не углубляться в анализ и мотивы ее поступков, то со стороны могло показаться, что она абсолютно счастлива и довольна. Единственное, что вызывало в ней негатив – поведение Закари. Кстати говоря, его дом общими усилиями скоро будет готов – он вообще уже настолько планомерно вписался в наше общество, что даже слово «крысоед» я слышал все реже и реже. Уверен, что через пару лет никто и не вспомнит, откуда он пришел. Хани никак не могла принять тот факт, что он сменил уже четырех женщин за такое короткое время. Говорила и ему, и мне о том, что это совершенно не соответствует его природе – он, по ее мнению, никогда не отличался легкомыслием, а тут его понесло от вседозволенности. Из ее рассуждений следовало, что это поведение представляет собой чрезмерную компенсацию неудовлетворенных желаний – и хотя это можно понять, но ему не стоит поддаваться порывам так беззастенчиво. Я же видел ситуацию совсем с другой точки зрения, которую ей так и не озвучил. Закари всегда был гетеросексуален – это факт, давно известный им обоим. Но сейчас он меняет женщин не по причине, описанной Хани, а потому что это его способ забыть о той единственной, которая ему на самом деле нужна. Кажется, только она одна не понимала сути его настоящих чувств к ней, а он так и не решился открыться. А я только радовался, что теперь уже поздно – надеялся, что поздно… Ведь по всем параметрам он подходил ей больше – и по возрасту, и по менталитету.

Хани собиралась задержаться в башне до вечера, после этого мы должны были встретиться с ней в пабе, где многие собирались, чтобы отдохнуть и обсудить дела. Никакого повода не было, просто я чувствовал, что Хани пора насильно выводить в общество – в отличие от Закари, к ней до сих пор многие относились настороженно. Поскольку я закончил раньше – решил заглянуть к матушке. Нам с ней после моего возвращения до сих пор не удалось поговорить наедине.

– Бить будешь? – поинтересовался я, едва переступив порог. Конечно, это была шутка – матушка никогда не наказывала своих детей более жестоко, чем строгим тоном голоса.

– Буду! – ответила она, откладывая книгу – она умела и любила читать, но ей и по должности полагалось. – Иди-ка сюда, сынок.

Последнее было произнесено уж совсем угрожающим голосом. Надо было как-то умаслить мою родительницу, поэтому я уселся на пол рядом с ее стулом, чтобы положить голову ей на колени и получить мягкий подзатыльник.

– Вот зачем ты ее брал, а? Теперь у девчонки еще и травма такая! Самому не стыдно?

– Стыдно.

Она потрепала меня по волосам – наверное, никогда не отучится от этой дурной привычки. И теперь говорила мягче:

– Кирк… Сколько она будет жить в твоем доме?

– Не знаю. Ты же понимаешь, что бессмысленно мне что-то объяснять?

– Понимаю, – она вздохнула. – Упертостью ты в отца своего пошел! Вот знала бы – ни за что бы не посмотрела на такого красавца… С тобой действительно бесполезно разговаривать! Тогда придется поговорить с ней.

Я встрепенулся, поднял голову, чтобы посмотреть в глаза, обрамленные сетью морщинок:

– О чем?

Матушка пожала плечами и изобразила полную невинность:

– Например, скажу ей, чтобы отпускала тебя иногда. Что она на это ответит? Она тоже собственница, как и ты теперь стал?

– Она отпустит. – Мне до сих пор не нравилась эта мысль, но я не мог для себя сформулировать, почему. – Уже отпустила.

– Но ты не пойдешь? – Матушка хмурилась.

– Не пойду.

– Тогда я скажу ей, что если она останется в Городе Солнца, то ее затравят, как чужую! Что она тут никому не нужна и никогда нужна не будет! Что она ответит?

– Ответит – травите на здоровье. Матушка, она к крокодилам пошла, а ты ее хочешь напугать какой-то там травлей? – Я снова положил голову ей на колени.

– Тогда я скажу ей, что тебе плохо от того, что она рядом. Что вся твоя жизнь пошла наперекосяк. Что она скажет?

– Уйдет. А я пойду за ней.

– Вот же идиот! Весь в отца!

– Сама такого выбрала! – Я улыбался, почувствовав, что в этом сражении победил. – Так и что ты ей скажешь?

Она снова погладила меня по волосам:

– Ничего не скажу, – подумала немного. – Знаешь, Кирк, если кто-то будет вам мешать быть вместе, вы только крепче вцепитесь друг в друга. Поэтому я отказываюсь вам мешать! Тогда вы и сами со временем разбежитесь, потому что природа есть природа.

– Спасибо.

– Но к Шестнадцатой Матери загляни!

– Обязательно.

– Завтра!

– Ага.

– Вот же маленький засранец!

Уходил я от нее в приподнятом настроении. Я всегда знал, что матушка любит меня настолько сильно, что просто не сможет заставить себя сделать мне что-то неприятное. Наверное, я только поэтому таким избалованным и получился.

В пабе сегодня было многолюдно. На импровизированной сцене пел Нал, а за столиками сидели и парочки, и большие компании. Двое танцевали прямо перед входом. Я кое-как нашел глазами Хани – она оказалась в центре самой шумной группы. Пак сидел перед ней со своими стаканчиками, а она не отрывала взгляда от его рук. Это был его извечный розыгрыш, работающий только на новеньких – в нашем Городе уже никто с ним не связывался. Он помещал металлическую пластинку под один из стаканов, а потом быстро вращал ими по столу, а игрок должен угадать, под каким стаканом в итоге окажется пластинка. Все уже давно знали, что следить за стаканами бесполезно – Пак умело перекидывал пластинку из одного в другой, и приноровился делать это так быстро, что у новичка не было ни единого шанса заметить. Вокруг смеялись и подначивали. Так, все предельно ясно. Завесой тайны покрыт только один вопрос – самогон или ягодная настойка?

– Еще раз давай! – решительно закричала Хани на Пака. Лидером в моих предположениях сразу оказалась ягодная настойка.

Но тот наконец-то заметил и мое появление, расхохотался. Сама Хани на меня даже не взглянула.

– Кирк, здорово, дружище! – Пак был в настоящем восторге, что ничего хорошего не сулило. – Твоя Хани уже проиграла мне свои сапоги, меховой жилет, Шо и дом! Причем она сказала, что имеет полное право ставить твой дом! Это так? А то я, может, зря тут мускулы напрягаю?

Я просто упал на предложенный табурет и начал рассматривать потолок. Нет, все-таки самогон. Все вокруг просто покатывались от смеха – среди них была и Лили, стоявшая в обнимку с Чиком. И даже Закари тут – судя по его счастливому виду, он тоже со всеми накатил. Наверное, я ошибался. Я раньше думал, что в подземелье алкоголь запрещен по самой очевидной причине – сложно остановить пьяных и довольных жизнью людей от желания размножаться. Но нет. Наверное, их породе алкоголь был противопоказан по другому поводу – у них же полностью отказывают мозги!