Коснуться мира твоего Алексеева Оксана

Глава 21

Кханника

Теперь я хорошо понимала, почему верхние люди так ненавидят зиму. Зима – это смерть, весна – надежда. А эта зима оказалась началом еще и новой темной эпохи вражды с неизвестной доселе разумной, но кровожадной цивилизацией. Но жизнь вернулась в привычную колею быстро и почти незаметно, заворачивая глобальную проблему в сотни бытовых. Выживание – это не эпичные битвы и грандиозные победы. Выживание – это что-то менее заметное, каждодневное: мостить дорожку, печь хлеб, вычищать загон, бороться с грызунами или готовить обеды. Любое такое действие – это маленькая петелька в общей паутине, которая потом, издалека и по прошествии времени, окажется тем самым выживанием. Занимаясь этой рутиной, я чувствовала себя и частью мира, и в большей степени ощущала связь с Отцом, чем когда бы то ни было.

Одной из петелек моего личного выживания неожиданно стал Сай – младший сын Кирка, усыновленный Тарой и названный в честь ее погибшего мужчины. Ему исполнилось всего три месяца, но я не уставала удивляться его серьезности. В этом выражении лица, когда он хмурит светлые брови, было сокрыто нечто настолько значимое, словно он понимает больше, чем все мы, вместе взятые. Наверное, что-то об этом самом выживании, когда он еще не разделяет части общей паутины, но уже видит всю ее. В его задачи входит пока только есть, спать и донимать всех своим криком – и он справляется с ними так, как будто перед самим Отцом отчитывается за каждый свой поступок. Улыбается Таре и хватает меня за отросшие пряди, чтобы дернуть до боли – все предельно естественно. Дети – существа полностью интуитивные, но и гармонично вплетающиеся в само существование без анализа со стороны разума. Сай познает нас, пока без малейшей оценки, а я познаю его. И еще большой вопрос, кто из нас кого изучает больше.

На фоне моих наблюдений за Лили, Тарой и другими женщинами оставалось только удивляться, как их дети умудряются при таком воспитании вырасти ответственными и неизбалованными. Ведь с Кирком, наверное, в детстве так же бесконечно сюсюкали, но нет же, вырос все-таки настоящим мужчиной. Я посмотрела ему в спину – он направился на кухню, чтобы перекусить, только вскользь поприветствовав присутствующих. Что же так тревожит его в последнее время? Кирк никогда не отличался многословностью, но теперь он вообще будто замкнулся в себе. Может, его эта рутина изматывает? Может, он устал от постоянного присутствия в доме гостей и ребенка – у обезьян отцы крайне редко жили в доме с новорожденными. Конечно, я пыталась найти причину его состояния, но мысли поворачивались в неприятном для меня направлении.

– Привет. – Я прошла в кухню и села напротив. – Как водопровод? Отремонтировали?

– Завтра закончим. – Он посмотрел на Сая, лежавшего на моих руках. – Я думал, ты ненавидишь детей. Или ты возишься с ним через силу?

Это мне уж совсем не понравилось – не в его духе говорить таким тоном.

– Это твой сын. Я не могу ненавидеть твоего сына, – я пыталась не выдать вдруг появившегося раздражения, которое в последние дни почти и не унималось. – Тара прилегла отдохнуть, поэтому я взяла его. Она заметно устает, – я попыталась отвлечь и себя, и его этими пустыми разговорами. – Говорит, мол, даже в паучьем гнезде выспаться проще, чем с Саем! Уверена, что она любит его все больше и больше.

Он так и не ответил на мою улыбку:

– А ты? Тоже любишь его?

Я посмотрела на него внимательнее, пытаясь понять, что у него на уме. Может быть, он мечтает о том, чтобы мы с ним взяли Сая к себе? Ведь я сама ему рассказывала о наших нестандартных семьях, где дети живут вместе с родителями. Или он все же начал мучиться тем, что я неспособна зачать? Но как же спросить об этом прямо – ведь видно же, что он на взводе и взорвется от любого неосторожного слова. Лучше отложить этот разговор до лучших времен. Поэтому я встала и перед уходом повторила только:

– Он твой сын.

И пусть думает, что хочет. Пусть думает, что я люблю его, а значит, люблю его сына. Или пусть решит, что я терплю его сына, потому что у меня нет другого выхода. Или… да пусть делает, что хочет! Что-то идет не так, и наши отношения трещат по швам, а я даже причины не знаю.

Но до ночи у меня было достаточно времени, чтобы перемусолить в голове эту мысль. Поэтому когда он лег рядом, решилась спросить прямо:

– Кирк… я тебе надоела?

Даже в темноте ощутила, как он напрягся, но ни слова не ответил.

– Кирк, – я уже приняла для себя все решения, осталось их озвучить: – Если ты попросишь меня уйти из дома, то я уйду.

Он вдруг грустно усмехнулся:

– А я думал, у нас с тобой семья… Разве от семьи так легко отказываются?

– Нет, – ответила я более уверенно. – Но мы с тобой можем по-разному понимать это слово. Мия бросила Закари в такой момент, когда он просто не ожидал! И хоть он пытается не показать этого, все видят, как он расстроен… Вы привыкли жить иначе, и это нам надо приспосабливаться…

– Хани, – он быстро повернулся, обхватил меня и прижал к себе. – Не надо приспосабливаться. И… ты не надоела мне. И я ни за что не отпущу тебя из своего дома.

Наверное, я уже настроила себя на самое худшее, поэтому сейчас была готова расплакаться от неожиданного облегчения. Обняла его в ответ, сама прижалась еще ближе, вслушиваясь в биение его сердца.

– Тогда скажи, что тревожит тебя. Это происходит уже не первый день.

– Знаю. – Он вздохнул и долго думал прежде, чем ответить. – Хани, я хочу переехать в Город Неба. Как ты к этому относишься?

Я уже слышала о том, что там будут восстанавливать население. И хоть место это сейчас считалось самым опасным для жизни, но желающих было уже много. Я даже удивлялась, почему Кирк до сих пор не поднимает эту тему – ведь его всегда тянет туда, где жарче. Но сейчас я ему сказала только:

– Нет, тебя тревожит совсем не это. Ты отлично знаешь меня… И должен бы уже понимать, что я с тобой поехала бы куда угодно. Это не то, о чем ты волнуешься.

В этом я была уверена. Кирк сел и зажег светильник. Потер пальцами глаза, как почти постоянно делал все последнее время.

– Я никогда не говорил тебе этого, но я люблю тебя. Давно.

– А я это давно знаю. – Мне было приятно услышать это слово, но сердце сжималось от плохого предчувствия, не позволяя себе радоваться. – Что случилось, Кирк?

Он отвел глаза.

– Уверен, Мия тоже любит твоего Закари… Не могу говорить за нее, но мне так кажется.

– Что? – Я попыталась поймать его взгляд, на самом деле не понимая, к чему он ведет. – Почему же она тогда ушла из его дома?

– Потому что оказалось, что предавать тех, кого любишь, невыносимо. – Теперь Кирк посмотрел мне в глаза. – Я расскажу тебе обо всем, Хани… Но сначала поклянись Отцом, что не станешь пороть горячку и все хорошенько обдумаешь.

А вот и тень моего предчувствия. Что-то встало между нами – непроницаемое, способное разрушить наши отношения, но если мы не проговорим это вслух, то мы точно обречены. Я собралась с духом:

– Клянусь Отцом.

И тогда он мне рассказал. О планируемом военном походе, о том, что уже все Города без исключения поддержали эту идею, о том, что другого выбора у них нет… о том, что уже к осени они планируют убить каждого крысоеда, чтобы зимой Сай и другие могли найти себе безопасное убежище. Мне даже не пришлось вспоминать о своем обещании, потому что сил не нашлось даже на то, чтобы громко спорить или пытаться куда-то бежать. Я просто рухнула на свою подушку и сжалась. Кирк осторожно обнял меня сзади, словно боялся, что я его оттолкну, но мне и мысли такой не пришло в голову.

Надо все обдумать, взвесить. Я сама видела этих мух, а по прогнозам уже в следующем году атака может быть многократно мощнее. Если бы не случайность, то Сай сейчас бы не донимал по ночам Тару своими криками. Как и многие другие – взрослые и только что родившиеся люди. Конечно, отчетливо вспомнились лица отца и матери – они… по крайней мере, эти двое точно не враги обезьянам. Они просто стоят на их пути.

– Хани… – через длительное время позвал Кирк. – Я ожидал, что ты хотя бы закатишь истерику… а теперь меня пугает твое спокойствие.

Я решительно повернулась к нему и положила ладонь ему на щеку.

– Ты моя семья, Кирк. И они моя семья. Понимаешь?

– Конечно. Но, кажется, пришло время определиться со стороной, потому что ты не можешь быть сразу и с ними, и со мной.

Дурак. Вот верно говорит его матушка – дурость он от своего отца, наверное, унаследовал. Или мужчины все так непроходимо глупы?

– Мне нужно поговорить с Главой Совета! – Я поднялась и начала натягивать на себя уличную одежду.

Он пришел в полное недоумение:

– Что? Прямо сейчас?

– А у тебя есть более важные дела, обезьяна? – я не сдержала сарказма.

– Да нет, крысоедка, – он просто рефлекторно отреагировал на выпад, но, к счастью, не стал спорить.

Меня вовсе не интересовал тот факт, что матушка Кирка уже видела третий сон. Позвала для приличия пару раз громко из прихожей, а потом наплевала на все приличия. Она удосужилась хотя бы с кровати подскочить. Женщина эта была крайне здравомыслящей, в чем мне уже не раз приходилось убеждаться, поэтому сразу все поняла:

– Зря, сын, ты ей сейчас рассказал. Нужно было подготовить почву.

Меня их семейные разборки волновали меньше всего:

– Вы в курсе, что там тоже есть дети? Их не так много, но они есть! И женщины, и мужчины, которые лично вам ничего не сделали?

Она обреченно кивнула:

– Да, Хани. Только по этой причине мы до сих пор активно не атаковали. А сейчас выбор между их детьми и нашими.

– Нет, Глава Совета, сейчас выбор между тем, оставаться ли вам людьми или перестать быть ими.

Она опустила глаза и покачала головой, а я говорила все громче:

– Разве не в этом вы обвиняете моих предков? Разве не за это нас так ненавидите? За то, что они когда-то поступили бесчеловечно. А разве ваши дети потом не скажут о вас того же?

Глава Совета подняла голову и сосредоточилась, вероятно, уловив, что я к чему-то веду:

– И что ты предлагаешь?

Я обнаглела до такой степени, чтобы подвинуть к себе один из стульев и усесться на него. Дождалась, когда и женщина сядет на кровать напротив меня. Кирк продолжал стоять в стороне.

– Для начала слушайте. Всех нижних людей десять тысяч или около того. – Ее глаза расширились от удивления – нам с Закари даже вопросов об этом не задавали, зная, что такая информация является стратегически важной. – Оружия и боеприпасов недостаточно, чтобы остановить вас всех, но погибнут многие из вас. – Она кивнула, вслушиваясь в каждое слово. – Наши лаборатории помогут вашим знахарям, но гораздо продуктивнее оставить там наших ученых – вы сэкономите кучу времени и ресурсов.

Конечно, она это все уже обдумывала и не раз. Но сейчас просто повторила вопрос, выделяя каждое слово:

– Что ты предлагаешь?

– Я вернусь к своим. – Кирк нервно шагнул ко мне, но замер. – Я попытаюсь их убедить в том, что мы можем выжить только сообща.

Глава Совета невесело рассмеялась:

– Не глупи, Хани. Что ты им скажешь? Освободите свои дома, идите на поверхность, где вас поджидает куча опасностей? Производите для обезьян лекарства и делитесь медицинскими разработками? И они, конечно же, согласятся на такие заманчивые условия.

Не согласятся. Я хорошо это понимала и во время разговора с Тайкененом, и тем более – теперь.

– Нет. Но они пойдут на это от безысходности.

– Безысходности? – переспросила она, почувствовав затянувшуюся паузу.

А вот теперь самое сложное. Наверное, я сначала должна была обсудить это с Закари, а не принимать такое решение самостоятельно. Но если жизнь моих близких можно выторговать, то я пойду на это.

– Да. Я обозначу вам положение всех вентиляционных шахт. Вы сможете построить деревянные лестницы, добраться до них… и перекрыть.

А кто сказал, что на войне бывают простые решения? Этот мир не может себе позволить подождать еще пару поколений, пока две единственные ветви единой цивилизации согласуют между собой интересы. Как еще дать шанс на жизнь и Зельмине, и Саю одновременно?

Кирку не нравился этот план, но я отвела от него взгляд. Зато Глава Совета уже шагала по комнате туда-сюда, соображая:

– Допустим. Сначала ты попытаешься договориться миром – и они на это не пойдут, мы обе это знаем. Тогда мы перекроем кислород, не оставив им другого выбора, кроме как самим открыть двери. Они возненавидят нас за это. А дальше? Что будет дальше, Хани?

Я была вынуждена признать:

– Совсем без жертв не обойдется, но давайте попытаемся их сократить до минимума. Вы можете принять всех, кто захочет, как приняли когда-то меня и Закари. И эта вражда забудется уже через пару десятилетий – потому что нельзя бесконечно ненавидеть своих соседей.

– Ошибаешься, девочка, – она меня перебила. – Вы с Закари прижились, потому что вас всего двое. А если мы выпустим десять тысяч, то эти десять тысяч будут держаться друг за друга. Понимаешь? Они организуют поселение. Возможно, они даже выживут. И через пару десятилетий уже они пойдут на нас войной… – Она задумалась. – И вы с Закари молоды – учти это. Молодость – лучший фактор адаптации. Большинство из твоих соплеменников не примет новый уклад даже под страхом смерти. Запомни, Хани – никогда не оставляй за своей спиной раненного паука!

Она, наверное, права. Если моих соплеменников силой вышвырнут из их уютной жизни, то они этого не забудут. И отомстят, когда у них появится такая возможность. Она не согласна пойти на такой риск, а у меня нет иных вариантов:

– Значит, у меня есть пять месяцев, чтобы их убедить. А у вас есть пять месяцев, чтобы придумать план расселения или другие альтернативы.

Теперь и она растерялась, а такое ей было несвойственно. Взглянула на сына:

– А ты что думаешь, Кирк?

Кирк хмурился, но смотрел прямо:

– Я думаю, что они вырвут ей язык, чтобы она ничего не смогла сказать. А потом покажут ее ноги остальным для демонстрации, что с ней «сделали обезьяны». Они сделают из Хани знамя, под которым будут сражаться против нас до последней капли крови, и после этого все предпочтут скорее задохнуться, чем выйти на поверхность.

У меня побежали мурашки от его слов… и в большей степени от осознания, что они и могут оказаться истиной. Ведь я уже успела узнать настроение нашего Государства – они, действительно, скорее сделают из меня «знамя», чем допустят мысль о том, что обезьяны – тоже люди. Но, возможно, именно жизнь в этом сообществе изменила меня настолько, чтобы поставить на карту все ради будущего:

– И все равно я попытаюсь.

Он кивнул – спокойный, как и всегда прежде.

– Ладно. Но я пойду туда с тобой.

– Нет, Кирк, – я была уверена в своем решении. – Ты останешься здесь, потому что ты – моя единственная гарантия того, что и с вашей стороны будут вестись поиски мира, а не более простых вариантов.

Мы обменялись с Главой Совета многозначительными взглядами, но, к моей радости, она хотя бы не стала возмущаться моим озвученным недоверием.

Закари не сильно разозлился. Покричал, конечно, для порядка, пару раз кулаком в стену долбанул, но согласился с тем, что мой вариант куда перспективнее, чем любой другой. Его я с собой брать не хотела – его казнь уж никак общему делу не поможет. Странно, но как только все это было предано огласке среди горожан, Мия вернулась в его дом, со слезами умоляя простить ее и принять обратно. По-моему, из них получится отличная семья.

Меня провожал отряд, потому что в начале весны в пустыне тоже очень опасно. Оказалось, что сложнее всего было прощаться с Саем. Все взрослые обнимали, желали удачи или отшучивались, как Тара, чтобы скрыть свои слезы. Но он смотрел на меня так внимательно, словно знал все ответы на каждый незаданный вопрос. Не удивлюсь, если только он знал наверняка, увидит ли меня снова, но предпочел ни с кем этим знанием не делиться. И молодец.

За километр до убежища я порывисто обняла Кирка, и на этот раз он уже не стал меня переубеждать. Остальных мужчин тоже обняла – всех по порядку, потому что… потому что иногда очень важно обнять человека, пути с которым расходятся.

На этот раз разговор с Тайкененом и его помощниками был гораздо более предсказуемым. Они очень внимательно выслушали все, на этот раз не пытаясь давить, поблагодарили за то, что я смогла сбежать и предупредить их и попросили пока не наводить панику. Я с легким сердцем пообещала им это и была отпущена к своим родным. Тот факт, что меня не стали держать взаперти, пока не будет разработана общая стратегия, очень обнадеживал. Вероятно, нависшая угроза их впечатлила на самом деле. Тайкенен даже сказал мне напоследок:

– Кханника, а ведь ты можешь вернуться к ним… И выжить, раз они тебя приняли.

– Я останусь там, где моя семья.

Он только улыбнулся.

И до того, как направиться в квадрат своей матери или отца, я зашла в храм. И только там поняла, что все это время дом ассоциировался у меня, в первую очередь, именно с этим местом – с его тишиной, с его расписанными стенами, с его старыми деревянными лавками… с его бесконечной оправданностью. Спасибо, Отец, что подарил мне этот день. Дай мне силы встретить следующий. Вложи мудрость в каждое мое слово, сделай твердым каждый мой шаг. Спасибо, Отец, что подарил человечеству этот день. Будь милостив – подари ему следующий.

– Кханника?

И с этого момента я закрутилась в водовороте долгожданных встреч, слез радости и приветствий. И как только схлынула первая волна, я начала говорить – нет, не о том, что в июле сюда придет сто пятьдесят тысяч обезьян, а о своей жизни среди них. Я рассказывала о мухах, о Советах, о Матерях и детях, о Большой Реке и Большой Пустыне, о карликах и вымирающих пауках. Я не делала никаких выводов, а просто, как в молитве перед Отцом, выкладывала все, что успела увидеть и узнать. Многие не хотели верить, но любопытство заставляло их оставаться рядом. Прекрасно понимая, что Государству моя болтливость не придется по душе, я спешила рассказать, как можно больше.

Моя мать до сих пор была одинока и постоянно повторяла, что чувствовала сердцем, что я жива. Мой отец плакал, как ребенок, стыдился этого, но не мог отойти от меня даже на шаг. Зельмина совсем недавно обзавелась семьей – она представила мне свою красавицу Ашатти, но взглядом будто извинялась за то, что это произошло так быстро после моего исчезновения за воротами. Как же я их всех люблю! Как же мне хочется, чтобы все они дожили до осени.

Меня арестовали через шесть дней, но я уже была к этому внутренне готова. Зато на этот раз не заставили себя долго ждать:

– Ты разочаровала меня, Кханника. – Тайкенен был бледен – видимо, это означало крайнюю степень взвинченности. – Вот чего ты добивалась? Положительное отношение к врагам – это совсем не то, что нам скоро понадобится!

– Я хочу, чтобы мы вышли на поверхность. Я хочу, чтобы мы перестали себя делить на «обезьян» и «крысоедов».

– На… поверхность? – Советник по науке даже наклонился ко мне от удивления. – Ты в своем уме?

И Советник по защите был того же мнения:

– У нас мало шансов устоять… Но лучше умереть, сражаясь, чем сдаться на милость этим монстрам!

– Нет! – Я вскочила на ноги. – Умереть – это не лучше! Они все равно захватят бункер, потому что их в десятки раз больше! Но мы успеем убить тысячи из них, а они убьют нас всех! Как же вы не понимаете…

– Предатель, – закончил разговор Эдуардо.

Тут он прав. Но он даже не представляет, насколько – они не в курсе, что по нашему плану обезьяны не потеряют своих людей. Они просто перекроют воздух – и если все предпочтут умереть тут, то умрут, но это будет уже их добровольный выбор. Я приняла это решение в интересах всего человечества – так совокупный проигрыш окажется гораздо меньше, чем в случае открытой схватки с огнестрельным оружием. Но я все равно надеялась… и моя надежда рухнула от тихого:

– Тебя казнят сегодня же. Семье твоей скажем, что ты снова ушла к обезьянам по нашему приказу. Скажи спасибо, что мы избавим твоих родных от мысли, что они вырастили предателя.

– Спасибо.

Получилось хрипло. Я зачем-то еще несколько раз произнесла это слово в пустоту, когда уже осталась в камере одна. Спасибо. Спасибо. Я не хочу умирать. Да, я предатель, но всем пора пересмотреть свое отношение, помимо прочего, и к предательству. Спасибо… Спасибо.

Конечно, я готовилась к такому исходу, набиралась решимости, потому-то и спешила рассказать как можно больше – узнавшие поведают это другим, а те передадут еще дальше. И если повезет, то когда придут обезьяны, многие из наших уже не захотят умирать так просто – возможно, кто-то из них сначала решит самостоятельно убедиться в лживости или правдивости моих слов. Я к этому готовилась, но почему-то оказалась не готова. Повторяла это свое «спасибо» – уже бесцельно, никого не благодаря, а просто чтобы что-то звучало в воздухе вместо моих мыслей. Спасибо. Зачем я плачу, ведь это бессмысленно? Мне страшно умирать? Страшно. До чего же я жалкая… С какой стати я вообще решила строить из себя героя? Тае было не страшно умирать, а мне – страшно. Хотя и у меня, как и у нее – есть, за что.

Кирк. На этом имени я перестала бормотать бесконечное «спасибо» и упала на пол. Я не герой, Кирк! Я даже не мать. Я – жалкая тряпка, которая трясется от собственной ничтожности. Если бы на моем месте был Закари, то он бы не плакал. Если бы на моем месте был ты, то еще бы и усмехнулся. Каким же образом именно я оказалась расплющенной между двумя мирами?

Но именно мысли о Кирке и Закари заставили меня сосредоточиться. Отец смотрит на мою слабость! Взяв себя в руки, я села и начала соображать, стараясь на этот раз думать не о себе. Правда, мысли все равно были тревожными – а если Государство просто казнит всех моих родных, чтобы остановить утечку? Достаточно ли я сделала для того, чтобы люди хотя бы начали анализировать другие варианты, кроме бессмысленной гибели?

Дверь скрипнула, заставив на мгновение мое сердце остановиться, но внутрь вошел старый знакомый солдат, друг моего отца. Он плюхнул передо мной чашку с кашей и развернулся, чтобы уйти.

– Подождите! – Я вскочила на ноги, удивляясь, откуда у меня нашлись на это силы. – Моя семья в порядке?

– Ты ешь… предатель, – ответил он хмуро.

– Мне сказали, что сегодня меня казнят…

– Ничего не знаю. – Он уже открыл дверь, чтобы снова оставить меня в безнадежной тишине.

– Пожалуйста, подождите! Я не предатель! Выслушайте меня!

– Тот, кто говорит с предателем, сам является предателем.

Я тут же умолкла. Ну а какого еще я ждала ответа от сержанта зоновой охраны? Он, конечно, не рад меня тут видеть. Вряд ли он вообще в восторге, когда приходится носить еду преступникам… а уж когда преступником является та, которую он отлично знает с детства – вообще должно быть невыносимо. Он строгий и справедливый человек, но он будет следовать приказам, потому что все наше общество держится на приказах.

Здесь не было холодно, даже на полу, но теперь мне не хватало уже ставшего привычным одеяла. Больше ко мне никто не зашел, а я устала отслеживать внутренние часы. Меня разбудил очередной скрип двери – и на это раз я снова увидела лицо Тайкенена. Попрощаться никак пришел со своей любимой подопечной?

– Почему я до сих пор жива? – этот вопрос меня на самом деле занимал все время… сколько бы этого самого времени ни прошло.

– Твою казнь мы отложили. Меня убедил Советник по защите… – Теперь он сам уселся на единственный стул и выглядел уставшим, но я не собиралась ему сочувствовать. Даже нашлись силы удивиться, что именно по просьбе Эдуардо в моей голове до сих пор нет пули. – Ты можешь оказаться ценным источником сведений, а мы пока даже не знаем, какие вопросы задавать. В любом случае, сидя тут, ты больше вреда не принесешь.

– И вы лично пришли для того, чтобы мне это сказать?

Он посмотрел на меня, и кажется, только в этот момент я отметила, насколько он стар.

– Не надо выставлять меня злодеем, Кханника. Я не злодей. Но я лидер, на плечах которого лежат жизни всего нашего народа.

Во мне затеплилась надежда.

– Я это понимаю. И призываю вас принять единственно верное решение – выжить. Всем вместе выжить!

Он почесал седые волосы.

– Ты молода и наивна… В Государстве всего двенадцать человек. Прошла неделя с тех пор, как ты вернулась, а мы уже чуть не поубивали друг друга… Двенадцать человек, которые не могут договориться! А теперь представь, что будет, когда в курс дела войдут десять тысяч.

Пришлось вздохнуть и сесть на пол.

– Десять тысяч, которые привыкли, чтобы ими управляли, – заметила я. – И они примут то решение, которое вы озвучите. Даже если будут недовольные… это как с программой сокращения населения.

– Точно. Как с программой…

Он замолчал, поэтому снова заговорила я:

– А вы сами? У вас какое мнение?

Тайкенен закрыл глаза:

– Я считаю, как и большинство, что мы должны сражаться. И если Отец решит, что наш час пришел, то так тому и быть.

– Отец? – меня почему-то озадачила его покорность. Вера в Отца – это не слабость, как в его случае. Это сила! – А может, Отец ждет от нас самостоятельного выбора? Разве Отец нас создал для того, чтобы мы жили под землей? Вы не допускаете мысль о том, что и этот шанс дает нам Отец и смотрит, что мы сами выберем – жить во имя его или умереть с его именем на устах?

– Ого! – в его глазах даже мелькнул огонек. – А ты никогда не думала о том, чтобы стать священником? Ах да, девочек же не берут в храм… И меня ты не убедила. Мудрость, милая Кханника, она – в смирении.

Он встал и направился к двери, напоследок сообщив:

– Не надейся, что ты когда-нибудь покинешь эту комнату, тебя будут кормить и поить. Пока ты нам нужна… И мы не злодеи.

Не знаю, как насчет всего остального, но надеяться он мне теперь не запретит.

Дни проходили за днями, но я продолжала молиться Отцу и верить в то, что грядет какой-то благополучный исход. Со мной изредка приходили говорить представители Государства – в основном, задавали вопросы об оружии обезьян и их медицине. Я отвечала честно, но так и не раскрыла до конца обговоренный план. Я скажу это перед самой казнью, а до тех пор постараюсь настроить их таким образом, чтобы до перекрытия воздуха вообще дело не дошло. Им лучше не знать, что у них уже нет выбора – лучше считать, что они сами приняли решение выйти на поверхность. Это гораздо полезнее для будущего соединения наших цивилизаций.

Почти все остальное время я находилась в полудреме, оживая только на период «кормежки» – наверное, так себя чувствует Шо, когда долгое время Кирк не берет его с собой в поход. Скука – это такая вещь, разрушительное влияние которой не сразу замечаешь. Только потом, уже по факту, признаешь, что и думать становится труднее, и даже потянуться за миской тяжело. Когда солдат принес мне первую книгу и тут же сбежал, не выслушав благодарностей, я постаралась сосредоточиться хотя бы на чтении. А через месяц и он сам начал задерживаться в этом квадрате – наверное, его доброе сердце просто не выдерживало. Он рассказал, что мою семью не тронули, но они очень обеспокоены тем, что мне снова пришлось уйти. Он же поведал и о том, что среди молодежи идут разговоры о том, чтобы попытать свои силы на поверхности – раз я выжила, и они смогут. Я чуть было не запрыгала от радости, но он добавил, что ходят и другие слухи – якобы я перешла на сторону обезьян, даже семью с одним из них создала – а это подтвердили двое охотников. И поэтому решила предать своих, убедить их открыть двери, чтобы впустить сюда этих безбожников. Есть и такие, кто утверждает, что я вообще не в своем уме, но меня нужно простить – я свихнулась от бесчеловечных пыток, которые мне пришлось пережить. В общем, много чего говорят люди…

Со временем он и сам начал задавать вопросы. Приходил всегда поздно ночью, чтобы никто не смог засечь его общение с предателем. А я отвечала – потому что другого выхода все равно не видела. Может быть, меня так и не казнят – я просто сгнию тут. Или доживу все-таки до того момента, когда обезьяны перекроют воздух. Теперь мне отчаянно хотелось, чтобы Кирк не пошел в этот поход – пусть его не будет среди тех, кто убьет в том числе и меня.

Кажется, я совсем отчаялась к тому моменту, когда из-за двери показалось новое лицо.

– Хоакин! – я радостно вскрикнула, но мое тело уже не желало так активно демонстрировать душевные порывы.

Но я была счастлива его видеть. Охотник, который не смог убить Кирка, – у меня о нем сформировалось самое лучшее мнение. Для меня он навсегда останется символом прощения – а теперь еще и моей надежды. Так оно и случилось. Он говорил быстро, постоянно оглядываясь на дверь. Мне тоже не хотелось бы, чтобы он рисковал, но каждое его слово возвращало меня к жизни:

– Кластер охотников выступает за выход на поверхность – мы давно предлагали попытаться основать небольшое поселение рядом с шестым выходом, но Государство на это не шло, потому что тогда пришлось бы делить оружие. А недавно пошли слухи о нападении обезьян летом – просочилось от кого-то из Государства, да и охотники подтверждают, что у них там что-то намечается… И только после этого я усомнился в том, что ты действительно снова ушла к обезьянам. Так тебя и нашел. И если ты не лгала о них… а ты не производишь впечатление сумасшедшей, то, как нам кажется, именно в тебе наш шанс.

– Во мне?

– Именно! У нас есть последняя возможность решить дело миром, но нужно успеть до того, как они придут на нас войной. Возможно, пришла пора сотрудничать с обезьянами, но наш народ не должен попасть в зависимость от них! Поклянись мне, что если мы выйдем на поверхность, то они отнесутся к нам, как к людям… что не станут убивать или унижать… Это очень рискованный выбор, Кханника! Они могли обмануть и тебя – мы откроем ворота, а после этого нас всех вырежут, как лысей! А что станет с теми, кто не захочет уходить? Позволят ли им остаться?

Я не могла сейчас ответить на все эти вопросы, но в одном была уверена:

– Я клянусь Отцом, что сделаю все возможное, чтобы наши интересы были соблюдены.

Он встал, наклонился ко мне и прошептал так тихо, чтобы даже стены не могли расслышать:

– Тогда тебе нужно бежать. А дальше – дело за нами. Договорись с ними и приведи сюда их главного… а мы к тому времени сделаем все возможное, чтобы двери открылись. Только пусть приходят с миром – тогда и мы ответим миром. Еще несколько дней, Кханника, еще несколько дней… Но возвращайся только в том случае, если будешь твердо уверена, что они примут наши условия. Ты ведь не предашь нас?

Я не предам, Хоакин. Я не предам ни одного из людей. Ближе всего Город Лета, и мне придется идти одной – без провожатых и надежного Шо. А там мне предстоит очень серьезный разговор с Главой Совета, но надеюсь, что матушка Кирка уже подготовила почву. Я воспрянула духом. Я чувствовала в себе уверенность, что смогу все это выполнить! Потому что теперь весь мир ждет от меня решимости и действий. Я сделаю это ради него, ради каждого, кого я знаю и не знаю, ради того, чтобы обнять любимого, ради того, чтобы попытаться прочитать в лице Сая те мысли, которые он так тщательно ото всех скрывает.

Но моей надежде не суждено было осуществиться.

Глава 22

Кирк

Оказалось, это довольно легко, если вовремя вспоминать, что иного варианта и быть не могло. Хани не смогла бы простить нас, не смогла бы относиться к нам, как прежде, если бы мы хотя бы не дали ей шанса решить дело миром. А когда дорога одна, то проще простого идти именно по ней. Можно переживать или надеяться, смириться или негодовать на каждом шагу, но кроме как вперед, идти больше и некуда. Даже если они все-таки убьют Хани, и тогда дорога для меня останется единственной – мстить, уже не оглядываясь на мелочи.

При зачистке в Городе Неба нас ожидало несколько новостей – во-первых, часть мух, действительно, успела расселиться в тамошних подвалах, обустраиваясь до новой зимы. Во-вторых, они вполне в состоянии накапливать запасы пищи… до сих пор накатывает тошнота от воспоминания, какой именно пищи запасы они накапливали. В-третьих, та часть особей, которой удалось сбежать, сразу направилась к Большой Пустыне. Весеннее солнце еще не настолько жаркое, чтобы у нас оставалась надежда, что они не доберутся до своих скал. А это значит, что в следующем году вся их община будет знать не только о том, как мы защищаемся, но и о том, как нападаем. Но сейчас мы свою задачу выполнили… Правда, вид целых, но пустующих домов навевал непроходимую тоску. Оставалось успокаивать себя только той мыслью, что новым жителям не придется обустраивать быт, а все силы они могут бросить на усиление обороны.

Ближе к лету вернулись и к теме крысоедов. Мы не зря когда-то позволили женщинам управлять нами. Матери всегда выбирают такой путь, чтобы снизить количество пострадавших. Именно по этой причине Главы с легким сердцем согласились с тем, что надо Хани дать шанс, а уже потом идти в лобовую атаку. Ведь если нам удастся договориться с ее народом, то мы получим десятки дополнительных бонусов. А если мы их всех убьем, то получим только подземелье. Нельзя сказать, что среди населения было такое же однозначное мнение, ведь многие, в отличие от нас, не взаимодействовали прежде с крысоедами и не жили с ними бок о бок. У них было стойкое предубеждение, которое, уверен, еще принесет свои гнилые плоды даже в случае самого лучшего разрешения конфликта. В больших Городах, например, в Городе Травы, вообще провели референдумы – это такая штука, когда читатели обходят все дома и спрашивают мнение буквально каждого жителя старше пятнадцати лет. Но и там большинство высказалось за сотрудничество, поэтому Глава Города Травы тоже оказалась на нашей стороне. Некоторых же приходилось долго убеждать… но на эти случаи у нас есть моя матушка, которая в этом деле ас. В итоге все верхние люди так или иначе вынуждены были принять одно решение – сначала у главного входа в подземелье собирается тридцать тысяч человек. Даже такое сравнительно небольшое количество находящихся в одном месте людей пустыня вряд ли сможет прокормить. Остальная же армия придет только к оговоренной дате – и если крысоеды до того времени не решатся на мир с нами, то мы начнем атаку. Благодаря Хани и Закари мы снизим количество жертв хотя бы с нашей стороны… Я не настолько наивен, чтобы не понимать – если их Государство примет решение за всех, то каждому уже не дадут свободы выбора. А это значит… это значит, что высока вероятность того, что в итоге мы убьем всех, включая Хани и тех, кто был готов к сотрудничеству или хотя бы к сохранению собственной жизни. Это очень непростое решение, но мухи все наши решения сделали непростыми.

В пустыне нам удалось отловить только двух охотников – и на их примере мы смогли убедиться, что Хани взяла на себя непосильную задачу. Охотники – самые мобильные из них, самые смелые и знающие, что на поверхности выжить можно. Но даже на убеждение этих двоих у матушки ушло несколько дней. Или их особенно напрягало то, что мы удерживаем их силой, не позволяя вернуться домой? В конечном счете матушка в переговорах с ними преуспела настолько, что эти двое даже осмелились торговаться – очень хороший знак. Там, где появляется торговля интересами – все меньше места для войны.

Но ворота так и не открывались. К приближению срока наш и без того большой отряд начал увеличиваться – из дальних Городов приходили бойцы. Настроение у всех было скорее пессимистическим, а я все чаще общался с Закари, пытаясь найти еще хоть какие-то уловки. Но больше ничего на ум не приходило. Матушка запретила самому Закари уходить в подземелье – если Хани уже нет в живых, то его смерть ничем не поможет общему делу. Она, вероятно, до сих пор верила, что мир еще возможен – а для его установления очень не помешает козырь в виде крысоеда, который уже стал отцом одной из обезьян – в конце весны Двадцатая Мать Города Солнца родила дочь – здоровую, крепкую, да еще и с черными волосами. Судя по всему, девочка пойдет в отца – и пусть не станет изящной красавицей, но всегда будет яркой и привлекательной. Он, вопреки нашим традициям, тут же выхватил девчушку из рук одной из умиляющихся женщин, поцеловал в малюсенький лобик, а счастливой матери объяснил, что у них заведено, чтобы отец был рядом с ребенком, поэтому она не имеет права запрещать ему и приходить в любое время, и принимать участие в воспитании. Счастливая женщина даже не собиралась спорить. Нет, Закари уже не сможет ненавидеть ее или Мию, а значит – и всех нас.

Я заставлял себя надеяться на то, что Хани жива, просто ей требуется чуть больше времени… Но кто же знал, что она организует там целую революцию? Это слово подсказал Нал уже после того, как крысоеды вышли на поверхность, и мы смогли узнать детали. Революция – это что-то типа государственного переворота, начало которому положила моя с виду безобидная Хани, но провернуть это смогли за счет кластера охотников и части солдат, которых удалось убедить.

Хани держали в каком-то квадрате месяцами, но, к счастью для меня, оказались настолько глупы, что не казнили ее сразу. Решив, что они изолировали червоточину, не учли того факта, что семена, которые она успела посадить, уже дали свои ростки. Сам раскол внутри Государства тоже сыграл нам на руку – те его представители, которые не захотели вооружиться одной лишь верой в Отца, допустили утечку информации среди населения. Когда началась паника, то Хани уже стала важным элементом, чтобы урегулировать конфликт. Охотники освободили ее, охраняли – для них она стала таким же козырем, как для нас Закари. И все равно кровопролития не избежали – их и без того немногочисленное население в итоге разделилось на два непримиримых лагеря. Но и тут они умудрились пришпандорить свою религию, провозглашая друг друга отступниками и еретиками. Эта мысль мне показалась самой смешной – все они верили в одного и того же Отца, но теперь трактовали его Слово по-разному. Сторонники Хани вопили, что Отец даровал им шанс проявить себя – не как кучка эгоистов, а как часть всего человечества, даже подтверждения в его Учении нашли. А их противники так же яростно голосили, что Отец предлагает им выбор – умереть праведниками или перейти на сторону развратных и грешных обезьян. И тоже парочка цитат в придачу. Крысоеды умудрились истребить часть и тех, и других в доказательство каждой из этих мыслей. Если бы их Отец существовал, то он должен был ухахатываться от такого мракобесия. К счастью, в борьбе идеологий победили те, у кого в руках было оружие. Поэтому двери и открылись изнутри.

Когда это произошло, я сначала замер, не поверив в то, что долгожданный скрип окажется таким тихим и скромным, словно не он оповещал о начале новой эпохи. Я сидел на Шо, с одной стороны от которого стояла моя матушка, а с другой – Закари. И первым к нам вышел мой старый знакомый – охотник по имени Хоакин. Позже выяснилось, что именно он и стоял во главе восстания, он и будет выражать интересы своего народа. Гораздо позже я этому очень обрадовался, опасаясь, что они изберут своим Главой мою Хани – и тогда у нее может не остаться времени на меня.

А вслед за Хоакином начали выходить все остальные – сначала охотники, потом солдаты внешней заставы, за ними и остальные, кому посчастливилось дожить до этого дня. Они держали в руках оружие, но, чего уж греха таить, мы тоже держали. Мирных жителей можно было сразу заметить по тому, как они щурятся от летнего солнца и вздрагивают от любого порыва ветерка.

Закари неожиданно бросился вперед и судорожно сжал в своих могучих объятиях мужчину и женщину. Та самая нестандартная семья, о которой я много наслышан, и которые теперь не могли сдержать слез от встречи с сыном. Отец его, едва отойдя от первой радости, вспомнил и о своем волнении:

– Закари… Мы не уверены… Да и никто из нас до сих пор не уверен в том, что мы поступили верно. Обезьяны… они ведь отрезали тебе пальцы!

Закари повернулся ко мне и произнес отчетливо:

– Ага. Вот он и отрезал.

Я просто пожал плечами. Справедливости ради, на моем счету только один его палец. Да и когда это было, чего теперь вспоминать?

Эти трое сами разберутся, а я вглядывался в лица всех, кто выходил дальше, надеясь отыскать то единственное, которое меня интересовало. Вперед выступил мужчина – очень импозантный, но в каком-то длинном черном платье, которое здорово уменьшало степень его импозантности. Он вел себя смело и уверенно, огласив округу сочным басом:

– Обезьяны, вам проще убить меня, чем надеяться, что я когда-то приму вашу сторону.

Я поднял арбалет – ну раз человек просит, как же не подсобить? Но матушка остановила меня жестом и покачала головой. Возможно, она и права – вряд ли убийство одного из них, причем заметно значимого, поспособствует хорошему настроению. Его придется оставить в живых, а потом столкнуться с тем, что именно он станет во главе тех, кого принудили к этому решению. Но пожинать плоды нам придется после того, как эти самые плоды появятся.

А вот и… Я соскочил с Шо и бросился ей навстречу. Бледная – такая же, как когда она впервые вышла из подземелья, хромает гораздо сильнее, чем раньше… Она сразу же увидела меня и замерла, позволив наконец-то прижать ее к себе.

– Разве я тебя так надолго отпускал, а?

– А разве я должна у тебя отпрашиваться, чтобы навестить свою семью… на каких-то там пять месяцев?

– В следующий раз пойдем навещать твою семью вместе. А то мне в последние дни затосковалось без твоей пересоленной похлебки.

– Я тоже по тебе скучала.

За ее спиной стояли две молодые девушки, держащиеся за руки. Они так сильно тряслись, что я мог бы начать беспокоиться об их нервной системе. Но пусть они лучше беспокоятся друг за друга… Присмотрелся – и непонятно с чего тут же уверился в том, что одна из них – та, что пониже ростом и с широким носом – и есть Зельмина. Та самая, которая хотела когда-то создать семью с моей Хани! Я зыркнул в ее сторону, чтобы четко обозначить свою территорию, но она от этого только затряслась еще сильнее.

Конечно, все подробности того, что там происходило, мы узнали значительно позже. В подземелье осталось почти три тысячи человек, которые наотрез отказались выходить на поверхность. Наши Советы решили, что мы можем им это позволить – пусть продолжают жить там и занимаются тем, чем привыкли. Но и мы оставим тут часть своих, чтобы они не заперли снова двери. Сюда придут только зимой Матери с маленькими детьми, а им хватит места. Кажется, не Город Неба становится самой напряженной точкой нашей цивилизации…

И каждый пункт наталкивался на сопротивление с обеих сторон. Главы Советов без возражений только приняли строительство храмов и непосягательство на их веру – для нас вообще эти вопросы были в диковинку. Возможно, потом мы и увидим в этом отрицательные последствия, но пока крысоедов точно нельзя загонять в угол – пусть верят за нас всех. А может, их Отец подсобит и нам заодно в борьбе с мухами. Поскольку создание отдельного Города до зимы невозможно, то все наши Города могут принять их, но в количестве не больше тысячи человек каждый – никто не хотел рисковать и селить у себя армию бывших врагов. Хоакин был вынужден с этим согласиться, понимая, что строительство отдельного поселения за несколько месяцев невозможно. Ему – я уверен, специально – никто не сказал о том, что если бы взялись вместе, то общими усилиями вполне могли бы справиться. Нет, им нельзя дать шанс изолироваться от нас в самом начале, и только тогда ассимиляция пройдет быстрее и безболезненнее. Впереди еще недели споров по самым основным вопросам, а по мелким – они затянутся на года. Все понимают, что нерешенные проблемы будут всплывать еще очень длительное время, но сейчас стоит радоваться единственной мысли – человечество приросло на восемь с половиной тысяч жизней. Правда, многие из них, как и Хани, даже не допускают мысли о том, чтобы продолжать род. Уверен, на этой почве дело может дойти и до гражданской войны… Хотя почему я так настроен? Ведь меня же никто не трогает, уже даже матушка признала мою семью и не пытается убедить в том, что мы оба сейчас ошибаемся.

А сейчас мы, оставив в стороне эти бесконечные политические дискуссии, направляемся в Город Неба. В составе нашей группы и Закари, и Зельмина с ее подружкой, и родители Хани, и еще сотни крысоедов – тех, которые не побоялись пойти не просто в неизвестность, но еще и в неизвестность, стоящую на пути у мух. Если мы переживем следующую зиму, то уже весной туда переедут и Мия, и Тара с Саем, чему Хани очень радуется.

– Кирк, ты постоянно оглядываешься на Ашатти. Она красивая…

Хани сидит передо мной на Шо, хотя у нас нет необходимости ехать – из-за медлительных крысоедов мы вынуждены передвигаться со скоростью пьяного и трижды раненного червяка. Мне просто нравится держать ее в своих руках и принюхиваться к запаху то ли травы, то ли каких-то пряностей.

– Да, красивая… – соглашаюсь я с очевидным. – Но я не на нее оглядываюсь, а на Зельмину.

Хани смеется – она довольна моей реакцией:

– Ты ревнуешь, что ли?

В нашем обиходе раньше не было слова «ревность». Крысоеды учат нас всему самому худшему!

– Тц! Не городи чушь! С чего мне ревновать? Я-то красавчик!

Она почему-то смеется еще громче:

– Это тебе твоя матушка сказала?

Вообще-то, далеко не только матушка, но дальнейшие оправдания действительно могут выглядеть как ревность…