Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике Акунин Борис
© Борис Акунин, 2021
© ООО «Альпина Паблишер», 2022
Введение
Перед вами нечто вроде кулинарной книги. Шеф в белом колпаке будет открывать вам тайны дуршлага и поварешки, накопленные за долгую жизнь у плиты. Причем это кулинарный курс с дегустацией. Я буду не просто объяснять теорию, но и варить-жарить-мариновать сам, у вас на глазах, а потом кормить вас тем, что получилось, то есть вы будете находиться не в ресторанном зале, куда подают на подносе готовые блюда, а на кухне. Можете просто «слушать и кушать», а можете попробовать собственные силы в гастрономическом искусстве и сравнить: вдруг у вас получится вкуснее? И, если кто-то подумывает, не стать ли писателем, может быть, этот опыт приблизит вас к цели.
Дисклеймер. Я использую слово «писатель», но в нашем языке этим термином обозначаются два разных занятия, внешне схожие, но сущностно очень разные и даже противоположные. Это разделение существует уже минимум сто лет, со времен Кафки, Джойса и Пруста, когда художественная литература разделилась на Прозу и прозу (вторую еще называют «беллетристикой»). Та проза, что с заглавной буквы, занимается чистым Искусством, то есть поиском новых форм – пытается создать литературу, какой еще не бывало. Этой работой занимаются Писатели, которым, в сущности, нет дела до публики. Она редко способна сразу оценить эти эксперименты. Но Писателя, настоящего Писателя, одиночеством не напугаешь. Он пишет не для читателей, а для себя. Как известно, Кафка вообще завещал сжечь все его рукописи.
Большинство Писателей – графоманы и пишут дребедень, но иногда, очень редко, попадаются гении. Они раздвигают рамки возможного в литературе, и на вновь открытую территорию устремляются писатели-беллетристы, осваивающие эти угодья и выращивающие там художественные тексты, пригодные для массового употребления. Мало кто из Писателей добивается признательности при жизни. Зато потом им ставят памятники – чаще, чем беллетристам.
Если вы хотите стать Писателем, моя книга вам ничем не поможет. Тот, кто пишет Прозу (поменяем метафору с кулинарной на романтическую), подобен кораблю в еще не открытом океане – плывет не по карте, а по звездам. Я же учу строить железные дороги – класть рельсы и потом ездить по ним из точки А в точку Б.
Как автор, пишущий и Прозу, и прозу (такое тоже возможно), скажу, что первая приносит больше радости автору, потому что это нужно самому тебе; вторая радует читателей, потому что иначе они бы не тратили денег на твои книжки. Но массовые тиражи, на которые надеется всякий беллетрист, приносят нечто гораздо большее, чем ройялтиз. Ты пишешь о том, что тебя занимает и волнует. Это может быть нечто очень индивидуальное, мало кому или вообще никому не интересное. Допустим, уже немолодому беллетристу Джорджу Мартину нравилось выдумывать фантасмагорические истории про несуществующие миры и драконов. И он сочинял эту свою чепуху так аппетитно, что через какое-то время миллионы людей заразились его страстью.
Когда очень многим людям становится интересно то же, что раньше было интересно только тебе, это главная награда для писателя-беллетриста. Ты принадлежишь, вероятно, к самой одинокой и самой клаустрофобичной профессии на свете – производственный цех сжат до размеров твоей черепной коробки, но если повезет, ты можешь превратиться в чирлидера большого праздничного шествия, и праздник этот будет посвящен лично тебе.
Реклама
Честно говоря, я не понимаю, почему все люди не мечтают стать писателями. Это лучшая профессия на свете.
У тебя нет никакого начальства – кроме Господа Бога, да и то, если ты в Него веришь. Ты – царь, живешь один, абсолютно свободный и ограниченный лишь пределами своей фантазии.
Не печатают издательства – начинаешь публиковаться в интернете. Сами придут и сами предложат. А нет – все равно получишь удовольствие.
Если же окажется, что твои сочинения востребованы, начинается вообще сказка. Занимаешься любимым делом, а тебе за это еще и платят. Совершенно незнакомые люди тобой интересуются и может быть даже тебя любят.
Есть и еще два большущих бонуса.
Во-первых, необязательно рано вставать – муза не любит писк будильника.
А во-вторых, не так обидно помирать. Твои книжки останутся в библиотеках и на полках, они продолжат разговаривать с людьми, и ты продолжишь жить после жизни, шелестя страницами. Плохо ли?
ВСЕ В ПИСАТЕЛИ![1]
На самом деле, конечно, не все, далеко не все. А только те, у кого в голове спрятана одна маленькая кнопочка. И первое, что нужно про себя понять, есть ли она и работает ли.
С этого и начнем.
Маленькая кнопочка
Обычно на стартовом занятии по «творческому письму» (Creative Writing) преподаватель говорит примерно следующее: «Писатель – это человек, которому, во-первых, есть что рассказать, а во-вторых, который умеет рассказывать».
Первая позиция тут неверная и может ввести в заблуждение.
На самом деле каждому человеку есть что рассказать. Потому что всякая жизнь уникальна. Если вы абсолютно честно, со всей откровенностью поведаете миру о своем личном опыте, о том, как вы терпели пращи и стрелы яростного рока или душою грешной возносились до пламенеющих небес, получится ценная книга. Я, например, очень люблю читать личные дневники неизвестных людей, проживших так называемую обычную жизнь (как будто жизнь когда-нибудь бывает обычной!). А уж если в судьбе человека происходили какие-то интересные широкой публике события, повествование о них практически обречено на успех. Даже умение рассказывать необязательно – почитайте, например, один из главных мировых лонгселлеров «История Галльской войны» автора Г. Ю. Цезаря.
Правильная формулировка, на мой взгляд, должна звучать так: «Писатель – человек, способный мысленно перевоплощаться в других людей». Это, я полагаю, врожденное качество. Научить ему нельзя. Я во всяком случае не взялся бы.
Устройство кнопки, которая поначалу включается и выключается непроизвольно, мне неизвестно. Но я очень хорошо помню, что в раннем детстве она уже работала и ужасно меня занимала. Вдруг щелкнет что-то, и загорается странный свет, и ты отчетливо видишь то, чего на самом деле нет.
Со временем я научился включать кнопку сам. Смотришь на какого-нибудь приятеля по детскому саду и пытаешься представить: а каково это – быть Вовкой Ивановым [все имена подлинные. Прим авт.] и каждый день любоваться в зеркало на свои оттопыренные уши? И вдруг видишь себя в зеркале, ты – Вовка. Потом, усложняя задачу, я представлял себя конопатой Танькой (не помню фамилию, только лицо), и это был первый опыт сочинения хоррора, потому что жизнь девочки показалась мне ужасным ужасом. Помню я и первую творческую неудачу: попробовал представить себя воспитательницей Дарьей Михайловной, и ничего не вышло – не хватило информации. (Я тогда еще не знал, что всякая книга начинается со сбора материалов).
Моя увлекательная игра была тайной от всех. Мне никогда не было скучно наедине с собой. Я придумывал приключения – сначала свои собственные, потом каких-нибудь вымышленных персонажей. Иногда разворачивающаяся в воображении история могла растягиваться на месяцы. Эта секретная жизнь была захватывающей, но я никому о ней не рассказывал. Не из скрытности. Просто я был уверен, что никому кроме меня это не интересно.
Я становился старше, понемногу узнавал жизнь и людей. Истории становились сложней, но сериал всё не заканчивался – ни когда я учился в школе, ни в университете, ни во взрослой жизни. У меня и сейчас одно из любимых развлечений – посмотреть на какого-нибудь человека, скажем, в метро, нажать кнопочку и вдруг оказаться в другом теле, в другой жизни.
Художественная литература – она вообще про это: про то, чтобы, читая книгу, на время стать другим человеком. Никакие иные виды искусства вам такой возможности не дадут. Смотря фильм «Война и мир», вы видите актеров, играющих роль Пьера Безухова или Наташи Ростовой. Читая роман, вы сами на время в них превращаетесь.
Если вам хочется узнать, каково это – быть не собой, а кем-то другим, значит, кнопочка у вас есть.
О сюжете не беспокойтесь. Во-первых, достаточно стать другим человеком, и у него сразу начнется собственная жизнь. А во-вторых, движением этой жизни можно – в определенных пределах – управлять. Построение фабулы имеет свои законы, и им-то как раз научить нетрудно: экспозиция, завязка, кульминация, развязка, финальный удар. В длинном произведении необходимо следить за чередованием вдохов и выдохов – чтобы читатель не заскучал, но и не захлебнулся от перебора событий. Этим премудростям учат на всех писательских курсах. За исключением, может быть, «финального туше», которому я посвящу одно из занятий.
Чему мы будем учиться
Второй теоретический тезис «творческого письма» совершенно верен. Да, умение рассказывать необходимо. Есть самородки, обладающие этим даром с рождения. Но искусству наррации, как всякой технологии, можно научиться.
Я, например, совсем не самородок. В двадцать лет с небольшим мне впервые пришло в голову записать на бумаге одну из своих «внутренних историй» – очень уж она получилась причудливая.
К тому возрасту мне уже мало было воображать себя другим человеком. Однажды у меня на окне сидел, поглядывал круглым глазом ворон, что-то такое выстукивал в стекло своим впечатляющим клювом. Нормальный человек напугался бы, вспомнил Эдгара По или бодро запел бы «Ты добычи не дождешься». Я же стал воображать себя вороном, заглядывающим в однокомнатную квартиру, где обитает несуразное существо со странными ногами, уродливыми крыльями и вообще, то есть буквально без перьев.
Кнопка щелкнула, зажегся свет, закрутилось кино. Оно меня увлекло.
Кино было про столетнего мудрого ворона, живущего в коммунальной квартире со старой-престарой хозяйкой, которую он помнит еще гимназисткой. И вот она умирает, а на самом деле это убийство, и правду подозревает только ворон. Короче говоря, это был детектив, сыщиком в котором являлась птица. Мне показалось, что это повесть, которую можно записать и кому-то показать.
Но сюжет, даже интересный, это совсем еще не повесть, в чем я очень скоро убедился. Одно дело – картинки, возникающие в воображении. И совсем другое – текст введение на бумаге. Для него нужны слова. И не какие-то, а правильные. Потому что история, рассказанная неправильными словами, никогда не оживет. Она будет похожа на музей восковых фигур мадам Тюссо.
Я не понимал, какие это должны быть слова и как их составлять вместе, чтобы текст ожил. Но почувствовал, что у меня не получилось, и в следующий раз взялся за писательство, когда стал почти вдвое старше.
Всё это время, двадцать лет, я учился работать со словами – в самой лучшей школе: литературного перевода.
Плохих писателей по понятным причинам на другие языки обычно не переводят. Поэтому учителя у меня были отменные. Я смотрел и сравнивал, как они выстраивают фабулу, как при помощи всего лишь букв создают живых людей, как сталкивают их друг с другом и производят эмоциональную вибрацию, воспринимаемую читателем.
Не подумайте, что я специально стал литературным переводчиком, дабы со временем превратиться в прозаика. Вовсе нет. Мне просто доставляло удовольствие перебирать слова, пока не найдется самое точное. И нравилось на время превращаться не просто в другого человека, а в другого человека-писателя. Для того, чтобы перевод, скажем, Юкио Мисимы получился хорошим, нужно сначала ощутить себя Юкио Мисимой. (Поверьте, не самое приятное состояние – живот начинает просить харакири).
Этому мы, собственно, и поучимся – в смысле, не тому, как делать харакири, а тому, как перевоплотиться в другого писателя. В разных писателей. Не для того, чтобы им потом подражать, а для того, чтобы разобраться в их технике.
Как мы будем учиться
Рекламируя профессию писателя, я не упомянул, что на этой розе есть свои тернии.
Вам скорее всего будет очень трудно первый раз напечататься. Еще труднее – добиться того, чтобы сочинительство вас материально обеспечивало.
А когда и если вы этого добьетесь, обнаружится, что у вас нет ни выходных, ни отпуска, ни даже гарантированной профсоюзом максимальной продолжительности рабочего дня. Вы даже не представляете, до какой степени это full-time job. Писатель работает писателем всегда, даже во сне.
Вы будете все время сомневаться, не шарлатан ли вы. Даже если ваши книжки окажутся бестселлерами.
И чем лучше вы будете писать, тем сильнее вас будет мучить страх, что выше вам уже не прыгнуть, – а зачем тогда вообще прыгать?
В общем, это профессия не для малодушных.
Поэтому учиться мы будем сурово – как учили плавать деревенских мальчишек. Я вас отведу на речку, коротко покажу, как двигать руками и ногами, а потом сразу спихну с обрыва. Кто не потонет, тот выплывет.
Структура урока
Каждый «урок» (или каждое «блюдо», если воспринимать этот трактат не как учебник, а как книгу о вкусной и здоровой беллетристике) состоит из нескольких частей.
Первая часть «теоретическая»: я коротко обозначаю предмет, изучаемый на данном этапе.
Во второй части дается фактический материал, который вам понадобится для выполнения домашнего задания – если вы захотите его выполнить. А не захотите – воспринимайте вторую часть просто как развлекательное чтение. Нам, беллетристам, от читателей этого вполне достаточно.
Фактический материал весь будет о русских людях, которые в разные эпохи жили или ненадолго оказались в Англии.
Почему такая экзотическая тематика, спросите вы. Где мы и где Англия?
Вот именно поэтому.
Начинающему писателю проще всего ухватиться за свой личный опыт, за ту фактуру и за те реалии, которые автору хорошо известны по собственной биографии.
Далеко на таком топливе не уедешь. Знаете сколько литераторов написали замечательную первую книгу, построенную на личном опыте, и потом никогда больше ничего путного не родили? Мы с вами учимся профессии. Беллетрист не должен быть ограничен рамками знакомого мира. Если чего-то нужного для будущей книги не знает – собирает необходимый материал.
Место и время действия будут от всех «равноудалены»: иная страна (Англия), иные времена (причем разные). Даже если вы бывали в Англии, то в шестнадцатом или восемнадцатом веках навряд ли.
Есть и другая причина.
«Русский в Англии» – это метафора, довольно точно передающая взаимоотношения писателя с окружающим миром. Разумеется, я имею в виду человека русской культуры. Если бы я писал для японцев, книга называлась бы «Японец в Англии».
«Русский» – это Я. «Англия» – Другие и Другое, это Не-Я.
Всякий писатель – кицунэ, лиса-оборотень, тайно прокрадывающаяся в чужие души. Можете назвать его шпионом, тайным инопланетянином или попаданцем. Суть в том, что писатель, оставаясь собой, в то же время покидает родину своего «я». На жизнь он смотрит, как экспат на Англию, на людей – как на англичан. Он про них много читал, видел в кинофильмах, каждодневно с ними общается, и все равно они – не он, они англичане. Чтобы понять и почувствовать, тем более описать других людей, нужно сделать некое кросс-культурное усилие, хорошо выучить чужой язык, узнать подробности неведомой жизни.
Наконец, имеется третья причина – уже моя собственная, личная. (Хорошее произведение без сугубо личной причины не напишешь – об этом мы поговорим на первом же занятии).
Книга, которую вы держите в руках, на самом деле не столько учебное пособие, сколько беллетристическое произведение. Я сам – русский в Англии, не в символическом, а в прямом смысле. Мне очень интересно, что происходило на этом острове с моими предшественниками. Я много о них думаю, меня волнуют оставленные ими следы, я все время пытаюсь проникнуть в их давно исчезнувшую жизнь, стать ими. Как я уже писал, самая главная награда для беллетриста – когда удается увлечь других людей тем, что его интересует. Это я, собственно, и делаю. Многие ли из вас раньше знали что-нибудь или хотели знать про русских в Англии? А теперь никуда не денетесь. Тем, кто решит воспользоваться книгой как самоучителем, еще и придется провести некоторые дополнительные изыскания (это тема самого последнего урока).
В третьей части занятия я буду ставить творческую задачу – попрошу написать новеллу, основанную на событиях, которые я вам перед этим расскажу. Но не какую угодно, а по определенным параметрам.
Все рассказы должны быть одного размера: один авторский лист, то есть 40 000 знаков (считая пробелы). Отклонение в ту или другую сторону допускается не больше, чем на двадцать процентов.
Заранее заданный формат сильно усложняет авторскую задачу, но хорошо учит закону необходимого и достаточного. Беллетристический текст обязан быть упругим, он не терпит дряблости и пустот. Будем учиться у японцев. Как известно, в пятистишии танка всегда тридцать один слог, в трехстишии хокку – семнадцать, что не мешает автору при желании нарисовать на этом рисовом зернышке целую вселенную.
Кроме того я буду задавать жанр, к которому должна относиться новелла. Возможно, вы для себя уже решили, что собираетесь писать романы про любовь, или триллеры, или фантастику. Это нормально, нужно работать в том жанре, к которому лежит душа. Но при этом необходимо хотя бы до некоторой степени уметь играть и на других музыкальных инструментах. Даже если вы собираетесь писать что-нибудь белое и пушистое, для деточек, вам все равно понадобится знание клавиатуры детектива или хоррора. Потому что маленького читателя нужно интриговать и пугать – иначе он у вас уснет раньше времени. (Помню, как в раннем детстве я сжимался, слушая про то, как из маминой из спальни выбегает кривоногий и хромой). Если же вы собираетесь писать какой-нибудь свирепый хард-кор, то без игры на лирической флейте или проникновенном дудуке у вас получится не литература, а техасская резня бензопилой.
Мы посмотрим, из каких элементов складываются введение разные жанры, и будем двигаться от относительно простых к более сложным.
Наконец – и это самое трудное – я каждый раз буду давать вам задание по стилю. Придется подражать нарративной манере определенного классического писателя, русского или английского. Это похоже на школу литературного перевода, которую в свое время проходил я. Начинающему беллетристу очень полезно представить себя другим писателем. Я буду давать образчики стиля, который вам нужно имитировать – чтобы вы могли пригубить его, ощутить букет и аромат. Если вам этого покажется недостаточно – займитесь внеклассным чтением.
Не бойтесь. Вашей авторской индивидуальности и интонации это упражнение не угрожает. Но настоящий беллетрист многолик и полифоничен. Может мышкой, может кошкой, может голубем лететь, может девицей-красавицей с парнями песни петь.
Четвертая часть каждого урока – новелла, написанная мной самим. Естественно, в соответствии с параметрами задания. Советую прочесть мою новеллу после того, как напишете свою. Знаю по опыту, что чужой текст на ту же тему иногда сбивает с собственного компаса.
Заканчивается каждое занятие пятой частью, где я коротко объясняю, почему написал новеллу именно так, а не иначе.
Поскольку мы начнем с подражания стилю Пушкина, а закончим подражанием стилю Булгакова, завершу предисловие двумя цитатами.
«Довольно с вас. У вас воображенье в минуту дорисует остальное».
А также: «За мной, мой читатель!».
Урок первый
Выбор темы
Aerial view of Westminster, London. Circa 1584. Engraving. iStock.com.
Как выбрать тему
С этого начинается всякое литературное произведение. Сначала возникает источник энергии – тот изначальный взрыв, в результате которого рождаются вселенные. Потому что любое литературное произведение, даже малоформатное – отдельный мир, в котором жизнь или зародится, или нет.
Генератор должен действовать прежде всего на самого автора. А он, если обладает талантом и умением, выполнит функцию усилителя – и чем сильнее изначальный импульс, тем шире разойдутся волны.
Всё дело в вас. Прежде чем проникать в чужие души, разберитесь в собственной.
Во времена, когда я впервые задумался, не написать ли мне повесть (ту самую, про ворона-детектива), я стал расспрашивать знакомых литераторов, с чего надо начинать.
Один мой тогдашний приятель, начинающий прозаик, мечтавший о большом успехе и даже разработавший целую теорию бестселлера, сказал: «Первое: определяешь, для кого собираешься писать. Второе: составляешь список тем, интересных этой аудитории. Третье: выбираешь из списка ту тему, которая тебе ближе всего. И вперед».
Бестселлеров мой приятель так и не создал. Потому что его посыл был неверен. Тот, кто в качестве двигателя выбирает интерес потенциальной аудитории, ничего живого не напишет.
Если вы беллетрист, игнорировать запросы аудитории, конечно, нельзя. Вы же не Писатель, пишущий Прозу. Для вас важно, чтобы книгу прочло много людей. Но последовательность должна быть обратной.
Сначала вы составляете список тем, которые интересны вам. Когда я говорю «интересны», я имею в виду проблемы, загадки и грани жизни, которые бередят вам душу, или вызывают жгучее любопытство, или порождают страх – в общем, нечто очень личное и очень сильное.
И лишь после этого вы пытаетесь вычислить, какая из ваших тем имеет больше шансов заинтересовать читателя (и издателя). Причем это актуально только на первом этапе, когда вы еще не имеете собственной аудитории, доверяющей вашему имени. Когда она появится, вообще руководствуйтесь только и исключительно вашим внутренним голодом. Жанр, в котором вы собираетесь писать, при выборе темы не имеет большого значения. Жанр – не более чем форма, сосуд, наряд.
При подобном отношении к письму успех вам гарантирован. Если не читательский, то по крайней мере личный. Время будет потрачено не впустую.
Тема, являющаяся генератором авторской энергии, может быть неочевидна и даже вовсе не видна читателям. Очень часто она вообще не имеет для аудитории значения. Мы все разные. У каждого внутри собственные ангелы и демоны. Но необходимо, чтобы ваши личные ангелы и демоны проникли в текст. Читатель услышит их пение и рычание, его душевные резонаторы откликнутся на живой голос. А если не откликнутся – значит, это не ваш читатель. Вы мирно расходитесь.
Попробую объяснить на примере своей самой первой книжки, где в ней спрятан реактор. Я имею в виду вполне легкомысленный роман «Азазель», который я писал «в стол», без уверенности в публикации.
По форме это такая история «плаща и шпаги», пора-пора-порадуемся на своем веку. Но центральный персонаж для меня там вовсе не Эраст Фандорин, а леди Эстер. И занимали меня не приключения, а неотвязная мысль о том, что мир населен непроснувшимися людьми и несостоявшимися жизнями. Потому что нас в детстве никто не учит самому главному: как расправить крылья и взлететь. А большинству даже не рассказывают, что у человека вообще есть крылья. Мне захотелось придумать систему воспитания, при которой полет неизбежен. И подвергнуть систему испытанию, превратив ее создателя в злодея.
Ну а теперь вообразите, что я, никому не известный сочинитель, просто написал бы очередную педагогическую поэму. Пишущий Прозу может себе это позволить. Беллетрист – нет. Но в процессе работы я нашел ответ на занимавший меня вопрос и пообещал себе когда-нибудь написать на эту тему небеллетристическую книгу. (Через двадцать с лишним лет написал).
Итак, ваша задача – прочитать фактический материал, который я для вас приготовил, и выбрать, какая из переплетенных там тематических линий может вас тронуть и зарядить творческой энергией.
В разделе «Задание» я назову несколько возможных вариантов, а потом, надеюсь, у вас включится собственный генератор.
Завидный жених
Эта обильная потенциальными сюжетами история произошла в конце шестнадцатого столетия. Русские тогда еще только знакомились с Англией и англичанами. Вообще-то отношения между двумя странами завязались много раньше, когда раннерусское государство со столицей в Киеве являлось частью Европы. В XI веке два зятя Ярослава Мудрого чуть было не стали английскими королями: сначала принц Эдуард Изгнанник, воспитывавшийся при дворе великого князя и, как считают некоторые историки, женившийся на его дочери Агафье, а затем Харальд Суровый, женатый на Елизавете Ярославне.
Но потом завоеванная монголами Русь надолго переместилась из Европы в Азию, и на британских островах забыли про существование далекой страны. На европейских картах «Русией» иногда обозначали великое княжество Литовское, в которое вошли основные территории бывшего Киевского государства. Восточнее располагали «Тартарию», «Сарматию» или в лучшем случае «Московию», представления о которой были весьма туманны.
Туда, в неведомый туман, в 1553 году из Лондона и отправилась в поисках новых торговых маршрутов экспедиция адмирала Уиллоугби – более или менее наугад. У каждого из капитанов трех кораблей было с собой письмо короля Эдуарда VI (того самого, который «Принц и нищий»), адресованное неким «северным и восточным владыкам». Плыли холодным и бурным морем, в огиб Скандинавии. Два экипажа, в том числе адмиральский, погибли. Третий, под командой капитана Ричарда Ченслера, добрался до Белого моря и встретил там русских. Холмогорский воевода донес в Москву «о приходе от аглицкого короля Едварта посла Рыцерта и с ним гостей [купцов]».
Найти Московию на этой карте начала XVII века не так просто. Какой-то маленький кусочек «Тартарии»[2]
Иван IV, в ту пору еще молодой и не особенно грозный, принял иностранцев ласково, торговать с Англией охотно согласился.
Ченслер вернулся домой, выпустил «Книгу о великом и могущественном царе-императоре Русском», разрекламировав нового торгового партнера. Возникло акционерное общество, «Московская торговая компания», которое начало активно импортировать русские товары. Главным из них, вроде нынешних нефти и газа, был мех. В ту эпоху климат в Западной Европе был гораздо суровее, чем сейчас. Зимой Лондон покрывался снегом, Темза намертво замерзала, и всякий мало-мальски зажиточный человек кутался в меха. Они были и необходимостью, и символом статуса.
Прилично одетые люди на картине Г. Гольбейна[3]
У царя Ивана тоже были свои резоны дружить с Англией. Во-первых, благодаря северному морскому маршруту эта страна, в отличие от остальной Европы, не была отрезана от России враждебным польско-литовским государством. Во-вторых, Англия не являлась соседом, а значит ссориться и воевать с ней было не из-за чего. В-третьих, по мере обострения паранойи Иван (к тому времени уже более чем Грозный) всерьез подумывал, не придется ли ему спасаться от своих врагов бегством за границу.
Государь даже начал строить близ Вологды «запасную столицу», чтобы в случае чего перевезти туда казну, а потом уплыть через Белое море в Англию. Королеве Елизавете, «любительной сестре», был отправлен запрос – согласится ли она принять у себя царя, буде он «по тайному ли заговору, по внешней ли вражде» окажется вынужден попросить убежища. Озадаченная такой необычной просьбой, королева затянула с ответом, и вспыльчивый царь разразился руганью: «Мы чаяли того, что ты на своем государьстве государыня и сама владеешь и своей государьской чести смотришь и своему государству прибытка…, а ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица».
Однако биполяры (диагноз, поставленный Ивану современными психиатрами) подвержены резкой смене настроений. Царь то обижался на «пошлую девицу», то предлагал ей руку и сердце, причем спорадические попытки сватовства длились больше двадцати лет.
Елизавета была не замужем и носила гордое, но не вполне лестное прозвание «Королевы-Девственницы». Существуют разные предположения, в том числе физиологические, отчего она не выходила замуж, но наиболее правдоподобной мне кажется совершенно непикантная и малоинтересная версия, согласно которой Елизавета слишком ревниво относилась к своей короне и не желала ее делить ни с каким мужем, даже консортом. Эта женщина очень хорошо понимала анатомию власти. (Впрочем, вы как беллетрист вправе выбрать любую мотивацию поведения королевы – если, конечно, решите построить сюжет вокруг этого обстоятельства).
Красотой Елизавета не блистала и в молодости, а во времена матримониальных апрошей московита это была, по понятиям той эпохи, уже весьма пожилая дама, но Ивана подобные пустяки занимали мало.
К тому же он и сам был не очень свежий кавалер – рано оплешивевший и обрюзгший, подверженный трясучке и припадкам неконтролируемого бешенства, да еще и с репутацией «Синей Бороды».
Если у Генриха VIII, отца Елизаветы, было шесть жен, то в точном числе супруг Ивана IV историки путаются. Первую из них, Анастасию Романовну, по слухам, отравили. Про вторую, Марию Темрюковну, царь тоже говорил, что она «злокозньством отравлена бысть». Третья, Марфа Собакина, таинственно умерла через две недели после свадьбы, и опять было объявлено, что «ближние люди» ей «отраву злую учиниша». Четвертую жену, Анну Колтовскую, через полгода постригли в монахини – девушке, можно сказать, повезло. Потом вроде бы (но это неточно) была Мария Долгорукая, которую наутро после свадьбы якобы посадили в карету и утопили в пруду. Не совсем понятно, венчанной ли супругой была Анна Васильчикова: свадьба была, но какая-то сомнительная, «не по царскому чину». В любом случае эта жена номер то ли пять, то ли шесть очень скоро отправилась под замок, в монастырь, где с подозрительной быстротой скончалась. Ко времени последнего сватовства у Ивана была уже новая супруга, Мария Нагая.
Невеста и жених. Слева – нельстивый прижизненный портрет, справа – реконструкция М. Герасимова по черепу[4]
Это не помешало государю отправить в Англию очередное настойчивое брачное предложение. Его доставили посланник Федор Писемский и подьячий Епифан Неудача. В посольском наказе говорилось (цитирую Карамзина): «Если спросят, как же это царь сватается, когда у него есть жена, то Писемский должен отвечать: „Она не царевна, не государского рода, неугодна ему, и он ее бросит“». Проблема в самом деле, как мы видели, была невеликая. Если б королева согласилась, царь запросто и овдовел бы.
В это время на Ивана накатил очередной приступ искейпизма. Дела в царстве-государстве шли из рук вон плохо. Страна вконец обнищала, разоренная опричниной. Ливонская война была проиграна. Грозный хворал и хандрил. Ему хотелось всё бросить и уехать далеко-далеко – так сказать, перебраться на жилплощадь невесты.
События, которые нам нужно описать, происходят в 1583 году. Московское посольство находится в Англии и нетерпеливо ждет ответа.
Елизавета, разумеется, и в мыслях не держит выходить замуж за какого-то восточного деспота, к тому же придерживающегося другой веры, но не говорит ни «да», ни «нет», поскольку дорожит торговлей. Множество вельмож и богатых коммерсантов вложили свои средства в «Московскую торговую компанию». Если царь разгневается, она обанкротится.
Возникает идея отрядить в невесты какую-нибудь особу королевской крови. (По другой версии, такой вариант был предложен Ивану английским послом еще в Москве, и Писемский с Неудачей с самого начала вели переговоры именно об этом).
Родственницу Елизавета выделила весьма и весьма дальнюю – Марию Хастингс, сестру графа Хантингтона, который приходился отцу ее величества троюродным братом. Для важности Марию назвали королевской племянницей, хотя на самом деле она получалась четвероюродной (есть такое слово?) сестрой.
Царь согласился на «княжну Хантинскую», но пожелал знать, хороша ли она собой. Ему честно ответили, что барышня «рожей не самое красна» и к тому же заболела оспой. Поэтому придется подождать, пока пройдут следы от болезни. В нынешнем же виде с девицы нельзя и портрета написать. Одним словом, королева тянула время.
В конце концов подгоняемые царем послы, протомившись восемь месяцев, потребовали предъявить товар, и состоялись смотрины.
Лорд-канцлер Томас Бромли устроил, как теперь сказали бы, гарден-парти. Мэри прогуливалась по саду в компании придворных дам, посол смотрел и запоминал. Потом в отчете доложил: невеста высока и стройна, лицом бела, с прямым носом (что, по-видимому, хорошо), тонка (что, по-видимому, плохо), глаза серые, а волосы русые (ничего особенного), пальцы на руках долгие (непонятно, хорошо это или плохо).
Смотрины царской невесты. Гравюра с картины С. Соломко[5]
У послов были полномочия говорить от царского имени. «Ты б им верила – то есть наши речи», сообщалось в сопроводительной грамоте. Должно быть, после аудиенции согласие московитов было получено. Во всяком случае девицу Мэри с этого момента при дворе начинают величать «императрицей Московской».
Теперь посланники наконец отбыли восвояси, получив долгожданный портрет. А вскоре русский монарх, к огромному облегчению англичан (и в особенности «княжны Хантинской»), умер.
Вот, собственно, основная фактура. Дальнейшее в ваших руках.
Задание
Начну со стилистической задачи.
Играть в язык эпохи мы не будем. Просто потому, что в конце шестнадцатого столетия хорошую прозу в Европе писал только один автор, и он был не русский и не англичанин, а испанец.
Если хотите поиграть в архаику, можете использовать ее в прямой речи персонажей. С англичанами тут будет легче – к вашим услугам Шекспир, Бен Джонсон и Кристофер Марло. С русским диалогом труднее. Образчиков живой речи той эпохи не сохранилось. Не берите за основу переписку Курбского с Грозным. Оба они были книжники и щеголяли друг перед другом витиеватостью. «Почто, о княже, аще мнишися благочестие имети, единородную свою душу отверг еси?». Люди между собой так не разговаривали. Возьмите лучше «Житие протопопа Аввакума». Оно написано почти на сто лет позже, зато живым, хорошо понятным русским языком. В беллетристике важна не историческая точность, а убедительная атмосферность. С этим Аввакум вам поможет.
Но архаизировать диалог имеет смысл лишь в том случае, если вы намерены эмоционально дистанцировать, деэмпатизировать читателя, чтобы он воспринимал персонажей не как живых людей, а как «тени забытых предков». Всё зависит от вашего замысла, оттого, что вы описываете – экзотическое время, которое ушло, или человеческую природу, которая остается неизменной.
В общем, устную речь оставляю на ваше усмотрение, но в авторском тексте, пожалуйста, соблюдайте совершенно определенный стиль: пишите языком «Капитанской дочки» и «Повестей Белкина». Представьте, что вы – Пушкин.
Это первый по времени пример взрослой русской прозы. Она очень проста, прозрачна, лишена всякой орнаментальности, минималистична и точна. Не увлекайтесь завитушками, не отвлекайтесь от прямого, как полет стрелы, повествования, не пускайтесь в психологические комментарии.
«Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый».
Учитесь: в двух коротких предложениях дано зримое, атмосферное описание дома – даже со вкусом и запахом. Да еще с лаконичностью хайку представлены главный герой и его родители. Совершенный шедевр литературного импрессионизма.
А вот презентация персонажа: «Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околотке».
Не нужно копировать пушкинские фразы и увлекаться устаревшими речевыми оборотами. Главное – создать тоже ощущение непростой простоты и сдержанной веселости (то, что у англичан называется tongue in cheek, «язык, оттопыривающий щеку»).
Каждый раз перед тем как написать следующий фрагмент, несколько минут читайте пушкинский текст. Этот стиль заразителен, он сам подхватит вас.
Никакого конкретного жанра на первом уроке я не задаю, потому что тему новеллы, а стало быть и ее жанр вы должны выбрать сами. Чем нужно руководствоваться, вы уже знаете – своей внутренней мотивацией.
История, которую я вам рассказал, хороша своей многовариантностью. Из нее можно вытянуть массу сюжетных и жанровых линий, очень разных. Трагедию, романтическую или сатирическую комедию, саспенс, психологическую драму, любовную историю, просто бытописательную зарисовку – как у того же Пушкина в «Сценах из рыцарских времен» – да что угодно. Конечно, вам придется, оттолкнувшись от базовых фактов, провести дополнительные изыскания в выбранном направлении. Без этого никуда.
В качестве примера дам три возможности, которые я исследовал прежде, чем сделал свой выбор.
1. Корону за коня!
Политический триллер
В центре повествования Елизавета и ее spymaster (глава шпионов) Уолсингэм. Можно назвать его Вальсингамом, чтобы перекинуть еще один ассоциативный мостик к Александру Сергеевичу. Помните председателя из «Пира во время чумы»: «Ты ль это, Вальсингам?».
У королевы в этот исторический момент действительно вокруг сплошная чума. И буквальная – в Лондоне моровая язва. И политическая: крах в Шотландии, мятеж в Ирландии, а только что открылся католический заговор чудовищных масштабов. Из Парижа получено донесение от агента по имени Джордано Бруно (да-да, того самого): испанцы готовят вторжение, одновременно с которым начнется мятеж в самой Англии. Посол дон Мендоса находится в тайной переписке с Марией Стюарт, заговорщики собираются возвести ее на престол вместо Елизаветы.
Секретарь советует королеве на всякий случай разработать план бегства. Может быть, действительно в Московию? Там враги не достанут.
Королева крутит глобус, выясняет, что это за страна такая. Расспрашивает эксперта, переводчика «Московской торговой компании». Оказывается, на Руси ее будут называть Lizaveta Andrevna. Рассказ о жестокостях царя Джона королеву особенно не пугает – она сама с врагами не миндальничает.
Тема: усталость от власти, борьба со слабостью и страхом. Аллюзии на монолог Бориса Годунова и прочие маленькие радости.
2. «Снегопад, снегопад,
если женщина просит».
Психологическая драма
Это сюжет совсем иного рода – о любовных переживаниях немолодой, феноменально одаренной, но в то же время бесконечно одинокой женщины.
Главные персонажи – королева Елизавета и ее многолетний фаворит граф Лестер. Им обоим уже пятьдесят. Их отношения длятся больше двадцати лет.
Это единственный мужчина, за которого Елизавета согласилась бы выйти – но не может, он ей не ровня. Вместо него, словно в насмешку, к ней сватаются всякие уроды.
Недавно королеве сообщили известие, разбившее ей сердце. Лестер втайне женился на близкой подруге Елизаветы, даме тоже не первой молодости. Это двойное предательство совершенно подкосило самую могущественную женщину Англии. Ею попеременно владеют то ревность, то жажда мести, то любовь, которая никуда не исчезла.
Елизавета с Лестером. Картина Уильяма Йимса[6]
Разлучница Летиция Ноллис. (Обратите внимание, что эта змея носит прическу а-ля Елизавета)[7]
Елизавета не может расстаться с Лестером, винит во всем не его, а коварную Летицию. Думает с завистью, что ее московитский жених в два счета решил бы эту проблему на свой свирепый лад, и мечтает, в какой карете она утопила бы новоиспеченную графиню Лестер. Ах, почему я не императрица московская!
3. Небедный Йорик
Комедия-буфф
Поскольку это шекспировская (точнее предшекспировская) эпоха, может возникнуть желание повеселиться в духе ранних комедий великого драматурга. И для этого имеются веские основания.
В шекспировской пьесе «Бесплодные усилия любви» витает призрак России. В одном из актов герои изображают московитское посольство.
Их спрашивают: «Чего вы здесь хотите?». Бирон, прикидывающийся московитом, отвечает: «Лишь мирно и любезно посетить вас». «Ответ вам: посетили – и ступайте», – отрезает вопрошающий под всеобщий смех.
Это безусловно резюме, подытоживающее воспоминания англичан о посольстве Писемского. Сточки зрения британцев, эпизод был комичным, и бедную Мэри Гастингс еще долго потом дразнили «императрицей Московской».
Описание диковинного сватовства молодой Шекспир скорее всего услышал от актеров собственного театра. А те – от своего коллеги Ричарда Тарлтона.
Тарлтон на рисунке конца XVIII века, то есть его помнили и двести лет спустя[8]
Это очень перспективный персонаж. Сам актер и автор популярных смешных стихов (в его честь они назывались «тарлтонами»), он был известным остроумцем, искусным фехтовальщиком и – внимание – любимым придворным шутом королевы Елизаветы как раз во время приезда русского посольства. Считается, что под Йориком в трагедии «Гамлет» Шекспир имеет в виду именно Тарлтона: «Я знал его, Горацио: это был человек с бесконечным юмором и дивною фантазиею».
Мне представляется некто вроде француза Шико, прославленного шута Генриха IV.
Может получиться отличная новелла про выходки веселого елизаветинского выдумщика.
В конце концов я выбрал другого протагониста и другой жанр. Что у меня получилось, вы увидите. Но сначала, если вы не просто читаете книгу, а учитесь, сочините свой собственный рассказ.
Императрица Московии
Рассказ
Рыжеволосая королева Елизавета и ее первый министр, по-английски лорд-канцлер, вели между собою спор. Сэр Томас Бромли был единственный во всем Альбионе человек, которому дозволялось перечить суровой и властной повелительнице. Препирательства иногда бывали ожесточенными и походили на своеобразную дуэль, разве что противники не стояли друг перед дружкой, а сидели по краям широкого палисандрового стола и вместо шпаг имели в руках абакусы: у королевы большой, с черными агатовыми и белыми алебастровыми костяшками, у министра маленький и затертый, обыкновенно носимый в кармане мантии. Собеседники оба любили арифметическую науку и наивысшим аргументом почитали цифирь. Диспуты под перестук счетов были всегдашним их ристалищем. Обсуждая какое-нибудь головоломное решение, довод pro они обозначали белой костяшкой, довод contra черной, а потом сводили свои бухгалтерии и глядели, что получится.
– Главное, что он – наследник французского престола, а его брат-король, будучи содомитом, не имеет потомства, – сказала королева и откинула вправо сразу два белых шарика.
Сэр Томас Бромли[9]
– От вашего величества в силу возраста тоже приплода ждать не приходится, – отвечал министр (он был человек неделикатный) и ограничился одним щелчком, но, немного поразмыслив, вернул белую костяшку обратно: – К тому же король Генрих здоровьем крепче своего худосочного брата и скорее всего переживет его.
Спорили – не в первый и не во второй раз – о герцоге Анжуйском, четверть часа назад бывшем у ее величества на аудиенции. Принц домогался Елизаветиной руки.
Происходила беседа в загородном королевском дворце Хэмптон-корт, что в полудне пути от Лондона. В столице недавно открылось оспяное поветрие, и осторожная королева отгородилась от города заставами.
– Французик так превосходно воспитан! Он говорит такие красивые комплименты! С ним я чувствую себя женщиной, не то что с моими неотесанными англичанами… – вздохнула Елизавета, прибавив вправо еще один камешек. (Лорд-канцлер лишь пожал плечами). – …И он на двадцать с лишним лет меня моложе. Вы видели, как свежа его кожа?
Сухой палец сдвинул четвертую белую костяшку. Бромли переместил черную, присовокупив:
– Вот именно. Вы умрете, а он останется. И что прикажете с ним делать?
Хэмптон-корт[10]
Королева печально молвила:
– Ах, сударь, вы не даете мне даже помечтать…
Ей сделалось себя жалко.
– Вы правы. Я лежалый товар. Какая из меня невеста?
Она смахнула все белые костяшки влево.
Но тут сэр Томас перестал изображать «адвоката диавола». Это тоже было всегдашним ритуалом: спорщики обменивались позициями, чтобы взглянуть на дело с противоположной стороны.
– Ценность товара определяется спросом. А на вашу руку спрос велик, – сказал канцлер. – Сейчас нам нужно помешать военному союзу Франции с Испанией, и этот брак поможет делу. – Белый камешек отлетел в правую сторону. К нему присоединился второй: – Принц – вертопрах и в государственные дела лезть не будет. Ну а ежели француз станет вам докучен и тем более, если он вас переживет и вздумает претендовать на престол, его всегда можно отравить.
Третий щелчок, похожий на звук взводимого курка, завершил безупречную аргументацию.
Елизавета бросила черный камешек:
– У него на переносице бородавка, из-за которой его прозвали Двухносым. Мне нынче пришлось сидеть в вуали, потому что на носу выскочил прыщ. Пара двухносых была бы уже чересчур.
Она сдернула с высокой прически брабантскую кисею, бросила на стол.
– Неужто он не понимает, как бородавка его портит? Я не выйду за него, пока он не срежет эту пакость!
– Нострадамус предсказал, что бородавка магическая, оберегает принца от бед. Если ее удалить, он умрет. Принц суеверен, – пожал плечами Бромли. – Но ему вечно недостает денег. Ежели мы предложим оплатить его долги в обмен на небольшую хирургическую операцию, маленькое препятствие будет устранено.
– Хорошо. Но как быть с большим препятствием? Я не могу взять в мужья католика, а переходить в протестантскую веру Анжу отказывается. Вы же слышали его решительное «нет».
Елизавета на аллегорическом портрете, рядом с нехорошим Женихом[11]