Блюстители Гришэм Джон

Глава 17

На данный момент в Сибруке работают двадцать три юриста, и на каждого из них у нас есть небольшое досье. Примерно половина из них находилась в городе, когда был убит Руссо. Самый старший — джентльмен в возрасте девяноста одного года, который все еще сам каждый день приезжает в свой офис на машине. Двое молодых юристов появились в Сибруке в прошлом году и тоже решили заняться частной практикой. Все местные адвокаты белые, шестеро из них — женщины. Самыми процветающими, похоже, можно считать двоих братьев, которые вот уже двадцать лет занимаются банкротствами. Большинство же юристов, судя по всему, едва сводят концы с концами — обычная ситуация для таких городков.

Раньше Гленн Колакурчи занимал пост в сенате Флориды. Его округ включал в себя Руис и еще два других. В момент убийства Руссо он сидел в сенаторском кресле уже третий срок. Кит Руссо являлся его дальним родственником. В молодые годы Колакурчи возглавлял самую крупную в городе юридическую фирму и нанял Руссо сразу после того, как тот окончил юридический колледж. Руссо приехал в город вместе с женой, но для нее должности у Колакурчи не нашлось. В фирме Гленна Колакурчи Кит Руссо проработал недолго. Уже через год он создал свою фирму, она обосновалась в офисном здании без лифта на Мэйн-стрит, прямо над пекарней.

Я выбрал именно Колакурчи, потому что его досье чуть толще остальных, а также по той причине, что он, возможно, больше других знает о Ките. И потом, из всех юристов, работающих в городе, Колакурчи, скорее всего, помнит больше деталей, связанных с убийством Руссо, чем кто бы то ни было другой. По телефону он сообщает, что может уделить мне полчаса.

Когда я впервые проезжаю по улицам Сибрука, у меня возникает ощущение, будто я не так уж плохо знаю этот городок. Интересных для меня мест здесь немного: офисное здание, когда-то принадлежавшее Киту и Диане, где, собственно, и было совершено убийство; улочка позади строения, где Кэрри якобы видела убегающего чернокожего мужчину; и, наконец, здание суда. Я паркуюсь напротив него на Мэйн-стрит и сижу в машине, наблюдая за неспешно текущим по тротуарам потоком пешеходов. Размышляю о том, сколько из проходящих мимо меня людей помнят об убийстве Кита Руссо, а также гадаю, был ли кто-нибудь из них знаком с Руссо и Куинси Миллером. И еще думаю о том, известно ли им о судебной ошибке, в результате которой в тюрьму отправили невиновного. И прихожу к выводу, что, конечно же, нет.

Выждав необходимое время, я присоединяюсь к прохожим, идущим по тротуару, и прохожу пешком полквартала до нужного мне офиса. Надпись на окне, сделанная черной, частично облупившейся краской, гласит: «Юридическая фирма Колакурчи». Когда я шагаю через порог, слышится звон старомодного дверного колокольчика. С дивана в приемной, подняв облачко пыли, спрыгивает полосатая кошка. Справа от себя я вижу стол со сдвижной крышкой, на нем стоит ручная пишущая машинка. Кажется, в помещении вот-вот появится пожилая седая секретарша, которая незадолго до этого вышла куда-то на минутку, и снова примется барабанить пальцами по клавишам. В приемной витает запах старой кожи и застоявшегося табачного дыма. Его нельзя назвать неприятным, но очевидно, что в помещении давно пора сделать уборку.

Однако, изрядно меня удивив, вместо пожилой седовласой секретарши, которая была бы уместна в такой приемной в середине прошлого века, появляется сногсшибательная молодая женщина азиатской наружности в короткой юбке. Обращаясь ко мне, она с улыбкой говорит:

— Доброе утро. Я могу вам чем-то помочь?

Я улыбаюсь в ответ и отвечаю:

— Да. Меня зовут Каллен Пост. Вчера я беседовал с мистером Колакурчи, и мы договорились встретиться сегодня утром.

Женщина умудряется одновременно снова улыбнуться и нахмуриться. Она подходит к другому столу, чуть более современному, чем тот, который привлек мое внимание.

— Он мне ничего не сказал. Извините. Меня зовут Беа.

— Но он на месте?

— Конечно. Сейчас я его позову. Он не так уж занят.

Женщина вновь улыбается и, двигаясь плавными, словно плывущими шагами, исчезает. Однако в следующий момент она появляется снова и делает приглашающий жест рукой. Я вхожу в большой кабинет, где вот уже несколько десятилетий правит бал Гленн Колакурчи. Он встает из-за стола, притворяясь, будто рад посетителю. Мы представляемся друг другу — церемония знакомства совершается быстро. Затем хозяин кабинета указывает мне на кожаный диван и, обращаясь к секретарше, говорит:

— Принесите нам кофе, пожалуйста.

Опираясь на трость, Колакурчи отходит к большому креслу, которое вместило бы и двоих, и опускается в него. Ему почти восемьдесят лет, и он, без всякого сомнения, на этот возраст и выглядит — лишний вес, седая борода и такая же седая, пышная, спутанная шевелюра слишком длинных волос, которые не мешало бы подстричь. В то же время розовый галстук-бабочка и красные подтяжки придают ему несколько щеголеватый вид.

— Вы священник или что-то в этом роде? — спрашивает Колакурчи, глядя на мой стоячий воротничок.

— Да, методистской церкви, — отвечаю я и вкратце описываю ему характер деятельности фонда «Блюститель».

Пока я говорю, он внимательно слушает, опираясь подбородком на рукоять трости и не сводя с меня проницательного взгляда ярко-зеленых глаз, в белках которых, увы, отчетливо видны красные прожилки. Беа приносит кофе. Я делаю глоток из своей чашки. Кофе чуть теплый и, скорее всего, растворимый. Когда секретарша выходит и закрывает за собой дверь, Колакурчи спрашивает:

— С какой стати священник сует нос в такое старое дело, как кейс Куинси Миллера?

— Прекрасный вопрос. Меня бы не было здесь, если бы я не был уверен, что он невиновен.

Мое заявление, судя по всему, кажется Колакурчи забавным.

— Интересно, — бормочет он себе под нос. — У меня решение, принятое по его делу, никогда не вызывало сомнений. Насколько я помню, там был очевидец.

— Там не было ни очевидцев, ни нормальных свидетелей. Молодая женщина Кэрри Холланд заявила, будто видела чернокожего мужчину, который убегал с места преступления, держа в руках некий предмет, предположительно дробовик. Но женщина солгала. Она была наркоманкой и заключила сделку с властями, чтобы избежать тюрьмы. Теперь Кэрри Холланд призналась, что тогда дала ложные показания. И она была не единственной лжесвидетельницей во время процесса.

Колакурчи отбрасывает со лба длинные седые пряди, сальные и плохо вымытые.

— Интересно, — произносит он.

— Вы были близко знакомы с Китом Руссо?

Колакурчи издает раздраженное ворчание и растягивает губы в подобии улыбки.

— Чего вы от меня хотите?

— Чтобы вы рассказали некоторые детали. Вы следили за процессом?

— Нет. Вообще-то я хотел, но они решили провести суд чуть ли не в округе Батлер или где-то на границе с ним. Я тогда занимал пост в сенате Флориды и был весьма занятым человеком. У меня здесь работали семеро адвокатов — моя фирма самая крупная в этих местах. Так что я не имел возможности проводить время, сидя в зале суда и наблюдая за действиями других юристов.

— Кит был вашим родственником, верно?

— Вроде того. Очень дальним. Я знал его родителей еще в Тампе. Он постоянно просил меня дать ему работу, и я помог, устроил Кита к себе. Однако он у меня так и не прижился. Еще Кит хотел, чтобы я нанял его жену, но на это я не согласился. Кит потерся в моей фирме примерно год, а потом основал свою компанию. Мне это не понравилось. Вообще-то у итальянцев принято придавать большое значение таким понятиям, как личная преданность и родственные связи.

— А он был хорошим юристом?

— Какое это теперь имеет значение?

— Просто любопытно. Куинси Миллер утверждает, что Кит плохо проявил себя как специалист, когда занимался делом о его разводе, и судебные протоколы это скорее подтверждают. Впоследствии прокурор обыграл данный момент, представив дело так, будто для Миллера мотивом убийства Кита Руссо являлась месть. Это было явной натяжкой. Вряд ли найдется много бывших клиентов, которые настолько недовольны своими адвокатами, что готовы отстрелить им голову, не правда ли?

— Со мной такого не случалось, — отвечает Колакурчи и разражается хохотом. Я, подыгрывая ему, тоже смеюсь. Наконец, успокоившись, он продолжает: — Но вообще-то у меня тоже были сумасшедшие клиенты. Один парень, например, как-то раз заявился ко мне в контору с пистолетом. Это было много лет назад. Он, видите ли, тоже был расстроен исходом дела о разводе. Но этот тип, по крайней мере, предупредил, что вооружен. У всех юристов, работавших в этом здании, было оружие, так что дело могло закончиться чем угодно. Моего клиента успокоила маленькая находчивая секретарша. Я всегда верил в находчивых секретарш.

Я знал, что старые юристы обожают рассказывать всевозможные истории из своей жизни, а мне как раз было нужно, чтобы мой собеседник в этом смысле, что называется, «завелся». Поэтому я сказал:

— Значит, у вас тогда была большая юридическая фирма.

— Большая для этой части штата. Семь, восемь, иногда десять адвокатов, десяток секретарш, офисы наверху, клиенты, выстроившиеся в очередь у входной двери. В те времена я работал как сумасшедший, но в какой-то момент меня это стало утомлять. Половину своего времени приходилось тратить на урегулирование трений между моими служащими, которые постоянно конфликтовали друг с другом. Вы когда-нибудь занимались юридической практикой?

— Я занимаюсь ею сейчас, только у меня другая специализация, нежели у вас. Много лет назад я работал на должности государственного защитника, но быстро выгорел. Затем открыл для себя дорогу к Богу, и она привела меня в духовную семинарию. Я стал священником. Однажды, работая в рамках программы по оказанию помощи тем, кто в ней нуждается, я встретился в одной из тюрем с невинно осужденным человеком. Это изменило мою жизнь.

— Вы что, вытащили его из камеры?

— Да, вытащил. А потом еще семерых. Сейчас у меня в работе шесть дел, в том числе дело Куинси Миллера.

— Я читал, что примерно десять процентов осужденных, отбывающих наказание, невиновны. Вы верите в это?

— Десять процентов — это, пожалуй, все же многовато. Но в тюрьмах действительно сидят тысячи невиновных.

— Мне трудно в это поверить.

— В это не верит большинство белых людей. Но поговорите с чернокожими — и вы услышите, что среди них тех, кто так считает, очень много.

Проработав восемнадцать лет в сенате штата, Колакурчи часто и последовательно голосовал за меры, укрепляющие закон и порядок. За смертную казнь, за право на ношение оружия. Он был ярым сторонником войны с наркобизнесом и выступал за утверждение тех ассигнований на нужды правоохранительных органов, которые считали необходимыми представители полиции и прокуратуры.

— У меня душа никогда не лежала к уголовным делам, — признается Колакурчи. — На них денег не заработаешь.

— Но Кит все же делал на них деньги, не так ли?

Колакурчи хмурится и бросает на меня сердитый взгляд, словно я нарушил некую договоренность и вышел за рамки дозволенного. Затем, поколебавшись немного, говорит:

— Кит мертв уже более двадцати лет. Почему вас так интересует, чем он занимался как юрист?

— Потому что мой клиент его не убивал. Это сделал кто-то другой, исходя из совершенно иного мотива. Мы знаем, что Кит и Диана в конце восьмидесятых годов как адвокаты представляли интересы наркоторговцев, у них были клиенты такого рода в районе Тампы. Эти парни прекрасно подходят на роль подозреваемых.

— Возможно. Но я сомневаюсь, что теперь, после стольких лет, они будут готовы заговорить.

— Вы близко знали шерифа Фицнера?

Колакурчи снова пронзает меня рассерженным взглядом. Только что я связал имя Фицнера с наркодилерами, и он прекрасно понимает, на что я намекаю. Колакурчи делает глубокий вдох, шумно выдыхает и произносит:

— Мы с Брэдли никогда не были близки. У него были свои дела, у меня свои. Мы с ним охотились за головами одних и тех же людей, но как-то умудрялись не мешать друг другу. Я не лез в криминальные проблемы, поэтому наши дорожки редко пересекались.

— А где Фицнер сейчас?

— Наверное, умер. Он покинул эти места много лет назад.

На самом деле Фицнер не умер — он безбедно живет во Флориде-Киз. Проработав в должности шерифа тридцать два года, Фицнер отошел от дел и уехал. Его дом с тремя спальнями в Маратоне оценивается в 1,6 миллиона долларов. Неплохо для ушедшего на покой слуги народа, который официально никогда не зарабатывал больше 60 тысяч в год.

— Вы считаете, что Фицнер мог быть каким-то образом замешан в убийстве Кита? — уточняет Колакурчи.

— Нет. Я вовсе не хотел этого сказать.

На самом деле я намекал именно на это. Колакурчи мой ответ явно не убеждает.

— Значит, эта свидетельница утверждает, будто Фицнер уговорил ее во время суда дать под присягой ложные показания? — спрашивает он, прищурившись.

Если Кэрри Холланд все-таки решится опровергнуть собственную ложь, то, когда она это сделает, все будет зафиксировано в протоколах судебного заседания, с которыми сможет ознакомиться любой желающий. Однако я не готов сейчас раскрывать все карты своему собеседнику.

— Послушайте, мистер Колакурчи, это конфиденциальная информация, понимаете?

— Конечно, конечно, — кивает он.

Пятнадцать минут назад мы с ним были совершенно незнакомыми людьми. Но я полагаю, что Колакурчи снимет телефонную трубку раньше, чем я успею дойти до своей машины.

— Она не назвала Фицнера, а просто сказала, что ее заставили солгать полицейские и прокурор. У меня нет оснований в чем-либо подозревать Фицнера.

— Это хорошо. То убийство было раскрыто двадцать лет назад. Похоже, вы буксуете на месте, мистер Пост.

— Возможно. Насколько хорошо вы были знакомы с Дианой Руссо?

Колакурчи закатывает глаза с таким видом, словно личность супруги убитого Кита Руссо — последняя тема, которую он хотел бы обсуждать.

— Я знал ее мало. С самого начала я старался держаться от нее подальше. Она хотела получить должность в моей фирме, но тогда мы не нанимали сотрудников женского пола. Диана восприняла мой отказ как оскорбление и с тех пор меня недолюбливала. Она настраивала Кита против меня, и мы с ним никогда не ладили. Когда он ушел из фирмы, я вздохнул с облегчением, но, как оказалось, проблемы с ним не закончились и после этого. Кит стал настоящей занозой в заднице.

— Каким образом?

Колакурчи бросает взгляд на потолок, словно размышляя, нужно ли сообщать мне подробности. Но, будучи пожилым юристом, в конце концов не выдерживает.

— В общем, произошло следующее, — начинает он и садится поудобнее, готовясь к рассказу. — В те времена я занимался практически всеми видами гражданских исков о возмещении ущерба, подаваемых в округе Руис. Всем, что касалось автомобильных аварий с участием дорогих машин, недоброкачественной продукции, злоупотреблений в сфере медицины, случаев обмана доверия клиентов… Если человек получал травму, он появлялся здесь или же я навещал его в больнице. Кит тоже хотел участвовать в этом бизнесе, потому что ни для кого не секрет, что дела о компенсации за нанесение физического и морального ущерба — единственный способ для юриста заработать хорошие деньги на гражданских делах. Парни из крупных юридических фирм в Тампе тоже заколачивают неплохо, но даже им далеко до известных юристов, которые специализируются на гражданских делах о нанесении физического, материального и морального ущерба. Уходя из моей фирмы, Кит похитил одно такое дело. Просто прихватил материалы с собой, и у нас из-за этого была целая схватка. Он был на грани банкротства и нуждался в деньгах, однако дело принадлежало моей компании. Я пригрозил, что подам на него в суд, и мы с ним воевали целых два года. В конце концов Кит согласился отдать мне половину гонорара, но осадок после этой истории остался неприятный. Диана тоже во всем этом участвовала в полной мере.

Мне было известно, что юридические фирмы часто взрываются изнутри, и это почти всегда связано с деньгами.

— Вы с Китом потом помирились?

— Да, но это заняло годы. Это маленький городок, и местным юристам приходится как-то уживаться друг с другом. За неделю до того, как Кита убили, у нас с ним был совместный ланч, во время которого мы даже пару раз чему-то посмеялись. В принципе, Кит был хорошим парнем, много работал. Пожалуй, ему мешала разве что чрезмерная амбициозность. Однако мое отношение к Диане теплее так и не стало. Впрочем, бедняжку следует пожалеть, ведь она обнаружила своего мужа мертвым, да еще практически без лица. А он, кстати, был хорош собой. Диана очень тяжело все это переживала и, похоже, так и не оправилась. Она продала здание и уехала из города.

— После этого вы с ней не общались?

— Нет.

Колакурчи смотрит на часы, ясно давая понять, что ему предстоит очередной тяжелый, суматошный, полный забот день. Намек очевиден. Мы с ним завершаем беседу, и еще через тридцать минут я благодарю его и ухожу.

Глава 18

Перед тем как отойти от дел, Брэдли Фицнер правил в округе твердой рукой в течение тридцати двух лет. За время своей долгой карьеры он сумел избежать громких скандалов и вел дела, не допуская утечек информации. Каждые четыре года на очередных выборах оказывалось, что у него или нет конкурентов, или есть, но не слишком серьезные. На должности шерифа в итоге его сменил один из заместителей — он прослужил семь лет, после чего был вынужден уйти со своего поста из-за проблем со здоровьем.

Сейчас шерифом является Уинк Касл. Его офис находится в современном здании из металлических конструкций. Оно приютило не только шерифа и его сотрудников, но и, по сути, всю местную правоохранительную систему — городскую полицию и даже тюрьму. Перед зданием, расположенным на окраине городка, припаркована дюжина ярко раскрашенных патрульных машин. В холле полно полицейских, гражданских служащих и родственников заключенных, пришедших повидаться со своими близкими, оказавшимися в камере.

Меня провожают в кабинет Касла, и он встречает меня улыбкой и крепким рукопожатием. Ему около сорока лет, у него непринужденные манеры, которые зачастую являются отличительной чертой политиков, родившихся и выросших в сельской местности. Когда убили Руссо, он не проживал на территории округа, так что есть основания надеяться, что у него нет давних тесных связей и контактов с местными жителями.

После нескольких минут ни к чему не обязывающего разговора о погоде и прочих подобных вещах Касл говорит:

— Значит, Куинси Миллер? Я просмотрел его дело, чтобы понять, о чем идет речь. Вы что же, священник или кто-то в этом роде?

— И юрист, и священник, — поясняю я и вкратце рассказываю о деятельности фонда «Блюститель». — Я занимаюсь старыми делами, по которым были осуждены невиновные.

— Что ж, удачи вам с этим случаем.

— Все подобные дела очень трудные, шериф.

— Разумеется. Как вы планируете доказать, что ваш клиент не убивал Кита Руссо?

— Ну, обычно я отправляюсь на место преступления и начинаю копать. Мне известно, что большинство свидетелей обвинения на суде дали ложные показания. Улики против моего клиента по меньшей мере шаткие.

— Вы имеете в виду Зеке Хаффи?

— Он типичный тюремный осведомитель. Я нашел его в одном из исправительных заведений штата Арканзас и надеюсь, что он откажется от своих показаний, данных во время процесса. Всю свою жизнь Зеке Хаффи построил на ложных показаниях и отказе от них. Для таких, как он, это обычная история. Кэрри Холланд уже сообщила мне правду: она солгала под давлением, которое оказывали на нее Фицнер и прокурор Бэркхед. Они предложили ей выгодную сделку — в обмен на ложные показания пообещали снять с нее обвинение, связанное с наркотиками. После суда Фицнер дал ей тысячу долларов и велел убираться из города. Больше она в Сибрук не возвращалась. Джун Уокер, бывшая жена Куинси Миллера, живет в Таллахасси, но от сотрудничества со мной пока отказалась. В свое время она тоже дала ложные показания против Куинси, потому что была зла на него из-за развода. В этом деле очень много лжи, шериф.

Все, о чем я говорю, для Уинка Касла новость, и он слушает меня с интересом. Затем, покачав головой, произносит:

— И все-таки здесь еще много работы. Орудие убийства отсутствует.

— Верно. У Куинси никогда не было дробовика. Совершенно очевидно, что ключевой уликой является небольшой фонарик с крошечными пятнышками крови на нем, тот самый, который таинственно исчез вскоре после убийства.

— Что же с ним случилось? — спрашивает Касл. Но ведь он шериф, а не я, так что мне следует задавать ему подобные вопросы.

— Это вы мне скажите. Согласно официальной версии следствия, озвученной Фицнером, фонарик сгорел при пожаре, который возник в помещении, где хранились вещественные доказательства.

— А вы в этом сомневаетесь?

— Я во всем сомневаюсь, шериф. Эксперт, привлеченный обвинением, некий мистер Норвуд, фонарика и в глаза не видел. Его показания были просто чудовищными. — Я открываю свой чемоданчик, достаю оттуда бумаги и кладу на стол перед Каслом. — Это экспертная оценка выводов, сделанных Норвудом. Перед вами доклад доктора Кайла Бендершмидта, известного криминалиста. Он высказывает серьезные сомнения относительно справедливости показаний Норвуда. Вы уже взглянули на фотографии фонарика?

— Да.

— Доктор Бендершмидт считает, что крохотные пятнышки на линзе фонарика, скорее всего, вообще не человеческая кровь. К тому же фонарика на месте преступления не было. Откуда он взялся, мы не знаем, но Куинси клянется, что никогда его не видел.

Шериф берет в руки доклад Бендершмидта и внимательно читает его, перелистывая страницы. Наконец это занятие ему надоедает, и он, бросив бумаги на стол, заявляет:

— Я еще просмотрю это сегодня вечером. Чего именно вы от меня хотите?

— Помогите мне. Я подам ходатайство об отмене приговора и освобождении заключенного на основании новых улик. К ходатайству будут приобщены доклады наших экспертов и заявления от участвовавших в процессе свидетелей, которые признают, что дали ложные показания. Мне нужно, чтобы вы снова открыли дело и начали повторное расследование убийства. Если на слушаниях в суде будет известно, что, по мнению местных правоохранителей, по данному делу был осужден невиновный, это станет для нас огромной, неоценимой помощью.

— Да бросьте, мистер Пост! Дело было закрыто более двадцати лет назад, еще до того, как я приехал в этот город.

— Все дела, которыми мы занимаемся, старые, шериф, старые и «остывшие». Такая уж у меня работа. Большинство участников спектакля так или иначе сошли со сцены — Фицнер, Бэркхед. А судья вообще умер. Вы можете посмотреть на это дело свежим взглядом и помочь вытащить из тюрьмы невинного человека.

Уинк Касл с сомнением качает головой:

— Я так не считаю. Не хочу в это ввязываться. Черт возьми, ни разу в жизни я даже не думал об этом деле, пока вчера вы мне не позвонили.

— Тем более вам есть смысл в это вмешаться. Никто не может обвинить вас в том, что двадцать лет назад что-то пошло не так. Вы будете выглядеть как хороший парень, который пытается все сделать правильно.

— А для того, чтобы вытащить Миллера, вам нужно найти настоящего убийцу?

— Нет. Я должен доказать невиновность своего клиента, и все. Нам удается разоблачить настоящего преступника примерно в половине случаев, но далеко не всегда.

Касл снова качает головой. На его лице больше нет улыбки.

— Все равно я плохо это представляю, мистер Пост. Получается, вы хотите, чтобы я снял кого-то из моих и так перегруженных работой детективов с текущих дел и потребовал, чтобы он начал копаться в деле об убийстве двадцатилетней давности, о котором местные жители уже давным-давно забыли. Да ладно вам, перестаньте.

— Самое трудное выполню я, шериф. В этом заключается моя работа.

— А в чем будет состоять моя?

— Сотрудничать со мной. В том числе не мешать.

Откинувшись на спинку кресла, шериф сцепляет ладони на затылке и несколько минут молча смотрит в потолок. Затем интересуется:

— А когда вы занимаетесь другими своими делами, местные власти обычно что делают?

— Не дают встречаться со свидетелями. Прячут улики. Вставляют палки в колеса всеми мыслимыми способами. Оспаривают все мои ходатайства, которые я подаю в суд. Понимаете, шериф, в подобных делах ставки слишком высоки, а совершенные в прошлом ошибки чересчур чудовищны, чтобы можно было позволить себе сознаться в них. Невинные мужчины и женщины десятилетиями сидят в тюрьмах, а настоящие убийцы разгуливают на свободе и порой убивают снова. Все это страшная несправедливость, и мне еще не приходилось встречать полицейского или прокурора, у которого хватило бы духу признаться в том, что он допустил подобное. Данное дело несколько отличается от остальных, потому что ответственных за несправедливое осуждение Куинси Миллера либо уже нет на свете, либо они отошли от дел. Вы можете стать героем.

— Меня вовсе не привлекает перспектива стать героем. Я просто не смогу оправдать время, потраченное на ковыряние в давно забытом деле. Поверьте, у меня и без того забот хватает.

— Не сомневаюсь, шериф. Но если бы вы согласились сотрудничать со мной, это облегчило бы мою работу. Я ведь всего лишь добиваюсь справедливости.

— Ну, не знаю. Дайте мне подумать.

— Это все, о чем я прошу, по крайней мере пока.

Касл глубоко вздыхает — мне определенно не удалось убедить его встать на мою сторону, и он не готов помогать мне.

— Что-нибудь еще?

— Ну, есть одна тема. Речь идет о важном фрагменте головоломки. Вы слышали про смерть Кенни Тафта? Он погиб примерно через два года после убийства Руссо.

— Да, конечно. Он последний из офицеров, погибших при исполнении служебных обязанностей. Его фото висит на стене в этом здании.

— Мне бы хотелось покопаться в этом деле, неофициально, так сказать, без применения положений закона о свободном доступе к информации и прочей ерунды.

— А вы считаете, что это дело было как-то связано с делом Куинси Миллера?

— Сомневаюсь, но я просто копаю, шериф. В этом и заключается в основном моя работа, и подобное занятие почти всегда приносит сюрпризы.

— Дайте мне подумать.

— Спасибо.

Начальник местной пожарной команды, некто лейтенант Джордан — пузатый седой ветеран, в нем, в отличие от шерифа Касла, нет ни капли дружелюбия. Жизнь в здании, где расквартированы его подчиненные и он сам и которое находится в двух кварталах от Мэйн-стрит, прямо скажем, не кипит. На подъездной дорожке к гаражу двое пожарных неторопливо надраивают и без того сияющий гидрант. В приемной древняя секретарша, сидя за столом, возится с какими-то бумагами. Наконец появляется Джордан. Натянутым тоном произнеся несколько дежурных любезностей, он ведет меня в тесный кабинет, заставленный ящиками картотеки в стиле 40-х годов. Окинув взглядом эту своеобразную летопись местных событий, Джордан находит ящик с надписью «1988», выдвигает его, смотрит пыльные файловые папки, берет нужную мне и вынимает ее.

— Пожар, помню, там был так себе, — говорит лейтенант Джордан и кладет папку на стол. — Вот, пожалуйста. — И он выходит из кабинета.

В то время, когда был убит Кит Руссо, пожарная команда базировалась в нескольких кварталах от своего нынешнего здания, в старом строении, которое теперь уже снесли. В округе Руис, как и во множестве других мест, считалось нормальным держать вещественные доказательства, изъятые с мест преступлений, где попало — там, где найдется для этого хоть немного свободного пространства. В свое время в их поисках мне нередко приходилось, задыхаясь от пыли, ползать по чердачным помещениям здания суда.

В борьбе с дефицитом площадей для хранения вещдоков Фицнер использовал даже разборный ангар, расположенный позади его офиса. Я нашел в файле черно-белую фотографию этого сооружения, сделанную до пожара. На его единственной двери хорошо виден большой висячий замок. Окна в ангаре отсутствовали. По моим подсчетам, его длина составляла тридцать футов, ширина — двенадцать, а высота — футов восемь. На фото, сделанном после пожара, можно разглядеть только обугленные обломки.

Первый сигнал тревоги поступил в 3.10 утра. Прибыв на место, пожарные обнаружили, что ангар полностью объят пламенем. Огонь потушили буквально за несколько минут. Сооружение сгорело полностью. По поводу причины возгорания в документах было помечено: «Не установлена».

Как справедливо заметил Джордан, пожар был так себе. Фонарик, обнаруженный в багажнике машины Куинси, совершенно очевидно, был уничтожен — так, что от него не осталось никаких следов. Остальные улики и доказательства по делу об убийстве Кита Руссо — протоколы вскрытия, свидетельские показания, диаграммы, фотографии — были надежно заперты в столе у Фицнера. У него имелось все, что ему было нужно, чтобы добиться признания Куинси Миллера виновным.

Нет, на данный момент пожар на складе вещдоков — это тупик.

Глава 19

Я позваниваю Кэрри и Баку раз в неделю, чтобы выяснить, каковы их настроения. Они понимают, что я не отступлюсь от своей цели, и постепенно привыкают к мысли о том, что им предстоит. Раз за разом я уверяю Кэрри, что, пойдя на сотрудничество со мной, она ничем не рискует, и между нами понемногу устанавливается определенная степень доверия.

Я встречаюсь с супругами неподалеку от Кингспорта. Мы трое заказываем омлет. Кэрри читает текст аффидевита, который подготовила Мэйзи, затем его медленно и внимательно изучает Бак. Я отвечаю на те же вопросы по поводу того, что будет происходить потом и тому подобное, и еще через час, потраченный на осторожные уговоры, Кэрри подписывает документ.

На парковке я обнимаю ее, а затем и Бака — скорее по его инициативе. Что ж, почему нет — мы ведь теперь вроде как друзья-приятели. Я благодарю супругов за то, что они нашли в себе мужество помочь Куинси Миллеру. Кэрри сквозь слезы просит меня поговорить с ним, чтобы он простил ее. «Куинси уже это сделал», — отвечаю я.

Моей матери досталась по наследству семейная ферма неподалеку от моего родного города Дайерсберга, штат Теннесси. Ей семьдесят три года. После того как два года назад умер ее муж, мой отец, она живет одна. Я беспокоюсь за мать из-за ее возраста, хотя здоровье у нее крепче моего и она вовсе не одинока. Мать, в свою очередь, переживает за меня — из-за моего неупорядоченного образа жизни и отсутствия серьезных романтических отношений с кем бы то ни было. Ей стоило больших усилий смириться с фактом, что создание семьи не является одним из моих жизненных приоритетов и из-за меня у нее, скорее всего, не появятся еще внуки (моя сестра подарила ей троих, но они живут далеко).

Моя мать не ест мяса и питается исключительно продуктами земледелия. Ее сад — настоящая легенда, он способен прокормить сотни человек, и, собственно, так и происходит. Она целыми корзинами отправляет свежие фрукты и овощи в местную благотворительную организацию. На обед у нас помидоры, фаршированные рисом и грибами, и вкуснейшее пюре из кабачков. Несмотря на обилие всевозможной снеди, сама мать ест, как птичка, и не пьет ничего, кроме чая и воды. Она бодра, пребывает в хорошей физической форме и отказывается принимать таблетки. Мать то и дело предлагает подложить мне еще еды. Ее беспокоит моя худоба, и я постоянно слышу от нее, как, впрочем, и от других, разговоры на эту тему. Однако я отвергаю попытки матери впихнуть в меня как можно больше.

После обеда мы сидим на главном крыльце и пьем чай с мятой. Оно почти не изменилось с тех пор, когда много лет назад я восстанавливался на ферме после нервного срыва. Мы с матерью беседуем о тех тяжелых днях и о Брук, моей бывшей жене. Они с матерью тепло относились друг к другу и в течение многих лет поддерживали связь после нашего с Брук развода. Поначалу мать сердилась на нее за то, что она бросила меня в трудный для меня период, когда я был не в себе. Однако позднее мне удалось убедить ее, что наш с Брук разрыв был неизбежен уже в день нашей свадьбы. Впоследствии Брук вышла замуж за успешного предпринимателя. У них четверо детей, чудесных подростков, и моя мать невольно грустит при мысли, как все могло бы сложиться у нас. Как только у меня появляется такая возможность, я меняю тему разговора и направляю нашу беседу в другое русло.

Несмотря на мой необычный образ жизни, мать гордится тем, что я делаю, хотя и слабо представляет систему уголовного правосудия. Ее угнетает то, что в мире совершается много преступлений, столько людей сидят в тюрьмах и из-за этого разрушается много семей. У меня ушли годы на то, чтобы убедить мать, что тысячи людей отбывают сроки в камерах безвинно. У нас с ней впервые появляется возможность поговорить о Куинси Миллере, и она рада узнать детали дела. Убитый юрист, замешанный в криминале шериф, наркокартель, невинный человек, которого подставили и отправили в тюрьму, — поначалу мать просто не может во все это поверить, но тем не менее наслаждается моим рассказом. Я не боюсь рассказать ей слишком много. В конце концов, мы с ней находимся на неосвещенном крыльце дома в сельской местности штата Теннесси, далеко от штата Флорида, да и кому она может передать мои слова? В общем, я верю в способность своей матери хранить секреты.

Мы говорим обо всех моих клиентах. О Шасте Брили, которая сидит в камере смертников в Северной Каролине, осужденная за поджог, в результате которого погибли трое ее дочерей. О Билли Рэйберне, отбывающем срок в Теннесси и осужденном на основании сомнительной научной теории, получившей название «посткоммоционный синдром», или «синдром встряхнутого ребенка», — за то, что он споткнулся и упал, держа на руках малыша своей подружки. О Дьюке Расселе, ожидающем исполнения смертного приговора в Алабаме. О Кертисе Уоллесе, которого в Миссисипи признали виновным в похищении, изнасиловании и убийстве молодой женщины, а он на самом деле никогда ее не видел. И об умственно отсталом Малыше Джимми Флаглере, ему было семнадцать лет, когда власти штата Джорджия приговорили его к пожизненому заключению.

Эти дела сейчас — вся моя жизнь и вся моя карьера. Каждый свой день я проживаю, думая и говоря о них, и часто устаю от того, что постоянно размышляю о работе. Постепенно я отдаю инициативу в разговоре матери и начинаю расспрашивать ее об увлечении покером. Она играет раз в неделю в компании своих пожилых подруг, и хотя ставки у них невысокие, страсти за столом кипят нешуточные. На данный момент мать в плюсе — за ней числится выигрыш в 11 долларов 50 центов. Итоги подводятся раз в год на Рождество, во время вечеринки, на которой пожилые дамы пускаются во все тяжкие и даже употребляют алкоголь — дешевое шампанское. С другой группой женщин мать дважды в месяц играет в бридж, однако ей все же больше нравится покер. Она также состоит в двух клубах любителей книг. В одном из них собираются в основном женщины, вместе с ними мать ходит в местную церковь — их увлекают теологические тексты. Во втором клубе собраны менее близкие знакомые матери, те предпочитают художественную литературу, подчас не гнушаясь самой низкопробной книжной продукцией. Помимо прочего, моя мать преподает в одном из классов воскресной школы, читает вслух самым пожилым постояльцам дома престарелых и подвизается в качестве добровольца еще во многих некоммерческих организациях, которые, по-моему, не сумела бы даже перечислить. Недавно она приобрела электромобиль и любит во всех деталях объяснять, каким образом он приводится в движение.

Несколько раз в год к ней заезжает пообедать Фрэнки Татум. Они с моей матерью дружат, и она обожает для него готовить. Он побывал у нее в гостях на прошлой неделе, и мать с удовольствием рассказывает мне о его визите. Мать гордится тем, что, если бы не я, Фрэнки все еще сидел бы в тюрьме. Когда речь в очередной раз заходит об этом, разговор сам собой снова возвращается к моей работе. Раньше мать хотела, чтобы я перестал заниматься тем, чем занимаюсь, и более серьезно взялся за построение своей карьеры, возможно, в какой-нибудь юридической фирме. Сейчас она больше не упоминает об этом. Пенсия позволяет ей жить вполне комфортно, у нее нет никаких долгов, и каждый месяц она отправляет фонду «Блюститель» чек на небольшую сумму.

В постель мать отправляется всегда ровно в десять вечера и безмятежно спит, не просыпаясь, восемь часов подряд. Вот и на сей раз, когда наступает время ложиться, она, поцеловав меня в лоб, оставляет на крыльце одного. А я еще долго сижу на ступеньках в прохладной темноте ночи и думаю о моих клиентах, спящих на узких и жестких тюремных койках.

О невиновных людях, оказавшихся за решеткой.

Глава 20

Месяц назад, действуя по чьей-то наводке, охранники обыскали камеру Зеке Хаффи и обнаружили заточку — самодельный нож. Когда во время таких мероприятий у заключенных находят наркотики, к этому относятся снисходительно. Но наличие оружия — серьезный проступок, поскольку заточка представляет угрозу жизни и здоровью сотрудников охраны. Зеке поместили в карцер — «Пещеру», помещение в подземной части тюрьмы, в котором нарушителей внутреннего распорядка наказывают, подвергая их одиночному заключению. Все надежды Хаффи на условно-досрочное освобождение идут прахом. Мало того, теперь ему добавят срок.

В одном из помещений тюремной администрации меня встречает мужчина в костюме — какой-то заместитель местного начальника. Он и охранник быстро проводят меня через все кордоны в здание, расположенное в отдалении от тюремных блоков, где находятся заключенные. Войдя в него, мы останавливаемся перед одной из дверей. Заместитель начальника, нахмурившись, кивает, и дверь немедленно открывается. Видимо, он подергал за нужные ниточки. Я спускаюсь по бетонным ступенькам в квадратную комнату без окон, в ней сильно пахнет сыростью. В комнате меня ждет Зеке. Он сидит на металлическом стуле, ножки которого привинчены к полу. На сей раз между нами нет никакой перегородки. Руки у Зеке свободны, и после того, как у него проходит секундный шок, вызванный моим появлением, он вяло пожимает мне руку.

Когда охранник захлопывает за собой дверь, Зеке спрашивает:

— Что вы здесь делаете?

— Я здесь с визитом, Зеке. Соскучились?

Мой собеседник усмехается, но не находит, что ответить. К тем, кто сидит в карцере, посетителей не пускают. Я вытаскиваю пачку сигарет и спрашиваю:

— Курить хотите?

— Черт, еще как! — восклицает Хаффи, словно вспомнив, что он заядлый курильщик.

Я вручаю ему сигарету и замечаю, что руки у него дрожат. Чиркнув спичкой о коробок, даю ему прикурить. Зеке, закрыв глаза, вдыхает дым с такой силой, будто хочет прикончить всю сигарету одной могучей затяжкой. Затем выдыхает вверх целое сизое облако и затягивается еще раз и еще. Потом стряхивает пепел на пол и выдавливает улыбку:

— Как вы сюда пробрались, Пост? Эта дыра закрыта для доступа.

— Знаю. У меня есть друг в Литтл-Рок.

Докурив сигарету до фильтра, Зеке гасит окурок о стену и произносит:

— Как насчет еще одной?

Я достаю другую сигарету. Лицо у Зеке бледное, он выглядит еще более худым и тщедушным, чем во время нашей с ним предыдущей встречи, а на горле у него появилась новая татуировка. Никотин успокаивает его, и руки у него теперь почти не трясутся.

— К вашему сроку собираются добавить несколько месяцев, Зеке, — сообщаю я. — Это было глупо — спрятать в камере заточку.

— Большую часть того, что я делаю, можно назвать глупым, Пост. Вы это знаете. Умные люди не живут так, как я.