Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов Харченко Вячеслав

Стенгазеты

Прохор Прохорович Стербец до поступления в Суриковку очень плохо учился в школе, но руки у него были золотые, и уже в двенадцать лет он вырезал из рябины фигурку Геракла так правдоподобно, что все подходили и подолгу разглядывали. Опускали головы вниз и смотрели вверх. Поднимали головы вверх и смотрели вниз.

Но этот творческий акт никак Прошку не спас, потому что двойки и тройки по русскому языку и математике весили больше, чем движение к искусству.

Его строго вызывала в учительскую классная руководительница и рядом с поставленным на постаментик в учительской Гераклом отчитывала за плохую успеваемость и, как она считала, леность и неорганизованность, потому что Прохор не участвовал ни в какой внеклассной работе. В конце концов Прошка тяжело вздохнул и согласился рисовать школьные стенгазеты, и после этого школа вышла в районе по ним на первое место, хотя оставалось сложное противоречие.

Стенгазеты подписывались, а в них распекались двоечники и прогульщики, и Прошке не раз приходилось рисовать самого себя – то в позе взлохмаченного и неряшливого разгильдяя, то в виде неотесанного и вздорного драчуна.

Позже, в старости, добившись не только всесоюзного, но и мирового признания как модернистский живописец, он не раз перед журналистами признавался, что первые свои автопортреты писал в столь юном возрасте, что они не сохранились.

Журналисты и знатоки громко охали, качали головами и прицокивали языками, как бы давая понять, что очень плохо, искусство лишилось первоклассных шедевров и это жаль.

Прохор Прохорович ехидно улыбался, а я если присутствовал с сыном Павликом, то ему незаметно подмигивал, понимая, что Прохор Прохорович имеет в виду.

Кстати, когда я был на родине Прошки в М-ске по делам, то заходил в школу, в которой он учился, и рассказывал директору о его судьбе, просил показать Геракла и искал эти стенгазеты. Одна случайно сохранилась. В ней Прохор Прохорович ехал на двойке, любовно обнимая ей шею, и именно по этому характерному обниманию чувствовалась рука мастера. Он с детства писал с любовью. Даже двойки.

Земляки

Бандит Алешка приехал в Москву из Тамбова откуда бежал из под следствия, выйдя под залог из тюрьмы. Так как в девяностых не было единой милицейской базы, с его паспортом ему ничего не угрожало, потому что, даже будучи объявлен в федеральный розыск, он проходил лишь по Тамбовской области, а не по столичным сводкам.

Несмотря на полную отмороженность и диковатость он все-таки усвоил, что теперь откровенным гоп-стопом лучше не заниматься, ибо слишком велик риск попасться заново. Поэтому решил развить бизнес по покупке и продаже квартир, трактуя его по-своему.

Найдя еще таких же четверых друзей, он обращался к алкоголикам, бабушкам и старикам – и выгонял их из квартир на улицу, подделывая документы через Манурика, закончившего юридический МГУ. Манурик являлся мозговым центром и бегал по БТИ, Москомзему и комиссиям по опеке, резво раздавая взятки направо и налево и полагая, что в эпоху первоначального накопления капитала отвечать ни за что не придется и рано или поздно примут закон об амнистии.

Все шло хорошо, и бизнес процветал, если бы не тяга Алешки к женскому полу, причем тяга уголовная. Он любил разогнаться на «мерине» и въехать незнакомым красоткам прямо в юбки. Красотки пищали, а Алешка широко открывал дверь, хватал их за бедра и тащил на заднее сиденье, ничего не страшась.

Так он закадрил Лену – оказалась землячка, – студентку Текстильного института. И хотя Лена отдалась не без сопротивления, ей понравилось. В голодное и суровое время Алешка с подельниками подъезжал на джипах и «меринах» к общаге и раздавал еду и шмотки, а Ленка с подругами визжала.

Летом она вклеила его фотографию в кошелек и поехала показывать родителям, как жениха, но отец – тамбовский опер со стажем – узнал сбежавшего из под следствия Леху и посадил его вместе с друганами, дав каждому по пятнахе.

Как ни странно, уцелел только Манурик, наверное потому, что никого с использованием бицепсов не укокошивал, голову под пули не подставлял и, обладая хоть какими-то мозгами, успел скрыться в неизвестном направлении.

Троллейбусы

По Люблинской улице пустили новые троллейбусы с турникетами. Пустые и унылые, они ползут к Волгоградскому проспекту, шевеля усами, словно загадочные весенние жуки.

У них открывается только передняя дверь, и все входящие упираются в железные метрополитеновые штыри, куда надо воткнуть проездной или посадочный талон, и тогда через железяки можно пройти.

Если ты вбежал по ошибке и застрял на передней подножке, то надо быстро выпрыгнуть обратно, а не то водитель, заметив твое смущение, закроет дверь. После этого уже невозможно выйти и пересесть в автобус или троллейбус без автоматического контроля. Так и едешь толпой в тамбуре вместе с бабушками и дедушками.

Иногда находится смелый человек, и он покупает вполторадорога талон у водителя. Все расступаются и с интересом наблюдают, как бедняга заходит в салон, садится на пустые места и с гордым победоносным видом едет куда надо.

«Во это да, вот это да», – все качают головами.

«А вы что думали, а вы что думали», – ответно задирает нос счастливчик.

На следующей остановке все выходят с передней площадки, молчат и следят, как в троллейбус заходят очередные жертвы, чтобы все началось по новой. Некоторые им машут вслед руками и громко, горестно вздыхают, словно происходит последнее расставание.

Не Р. Г, а Ч. А

В наш образцовый аул часто приезжали знаменитые писатели малых народов, и, чтобы их встретить, мы собирали длинные-предлинные столы, заставляя их едой и закусками.

Сначала все выходили вперед и долго кланялись, потом подносили хлеб с солью на болтающихся полотенцах и целовались три раза, а иногда воздевали руки к небу, сложив их плотно ладошками.

Если писатель был особенно велик, то читали ему стихи или пели песни, а если областного значения, то просто маленькие девочки в коротеньких платьицах его облепляли и превозносили громко-громко, чтобы ему было лестно.

В этот раз, судя по всему, приезжал очень большой и известный архитектор человеческих душ, потому что директор два раза прикрикнул и сильно суетился. Он делал круглые глаза, вытягивал лицо и, махая вытянутым указательным пальцем перед нашими глазами, повторял: «Только запомните, не Расул Гамзатов, а Чингиз Айтматов, только запомните не Расул Гамзатов, а Чингиз Айтматов. Иначе если опять все перепутаете, то разукрашу вам физиономии, и пойдете искать другую показательную школу для своего продвижения по службе».

Мы горько вздыхали и мучились, а некоторые записывали имя-отчество приезжающего писателя на запястьях.

Давайте мы их спишем

Когда Иван Степанович работал электриком на Люблинском литейно-механическом заводе, его каптерка располагалась в полуподвальном помещении, форточка которого выходила на полметра от земли так, что снизу были видны только ноги и машущие руки проходивших снаружи.

В годы социализма работа электрика на большом предприятии – это работа лежачего. Ты спишь в конуре на диванчике и ждешь, когда в цеху произойдет сбой и что-нибудь станет и не будет работать. Тогда выходишь, как лекарь, в белом халате и наводишь порядок: дергаешь за большие рычаги, проверяешь вышибленные пробки, нюхаешь перегоревшие провода и все такое. Еще раз в месяц получаешь по накладной лампочки, изоленту и детали и проходишь по предприятию и меняешь, если это необходимо. Если же ничего не сломалось, то ничего не делаешь, просто спишь в каптерке.

Один раз к Ивану Степановичу, когда он был на ежемесячном обходе, залезли воры. Они вынесли поддоны с лапочками, гайками и шайбами, забрали инструменты и станочки (всего шесть или семь больших ящиков), перелопатили все и навели беспорядок. Иван Степанович вызвал милиционеров. Те пришли серьезные, в кожаных куртках и методично переписали весь урон, а позже уехали на мигающей машине.

Через четыре недели его вызвали в участковое отделение, где строго заявили, что по документам у Ивана Степановича из неописанных вещей проходят лишь пассатижи и крестовая отвертка, а всех остальных быть не могло. При социализме, когда тебе что-либо выдавали как электрику по накладной, сразу списывали. Монтер должен пойти и употребить выданную вещь, а если не сделал этого или сэкономил, то это его сложности. Можешь домой отнести, на дачу или поменяться с кем-нибудь. Если же тебя ограбили, то вроде ничего и не украли. Все уже списано.

Иван Степанович долго не мог понять, как это вещей нет, их украли, но по документам вроде и не украли или сперли только пассатижи и крестовую отвертку.

Особенно его разозлила просьба стражей порядка отозвать заявление. «Степаныч, – басили они, вытягивая руки в разные стороны, – ну к чему тебе эти пассатижи и крестовая отвертка? Давай их тоже спишем, зачем нам висяк?»

Я прекрасен

Старый кандидат Матвеич был низкоросл, плешив, кривоног и краснорож. Каждое утро он открывал рывком дверь лаборатории нашего военного ящика и нараспев произносил: «Я прекрасен! Я прекрасен!»

Секретарша Идочка вскакивала из-за стола, хлопала в ладоши и кричала: «Это ария! Это ария!»

Мы оборачивались и широко улыбались. Белокурая бестия Идочка смотрелась библейским ангелом на фоне адова создания, а противоположности всегда завораживают.

«Идочка, – вопили мы, – идите за Матвеича замуж, потешьте старика».

Идочка скромно улыбалась, а Матвеич насупленно кряхтел.

Парфюмерный магазин

«А.П» – самый большой в Москве магазин косметики. В нем тусуются все женщины города и нюхают духи, пробуют лаки, втирают кремы и наносят губную помаду. Час за часом проходит время, а они, как наркоманы, переходят от одного стенда к другому и утоляют скопившуюся за долгие годы дефицита жажду до престижной косметики.

Первый раз попав туда с двумя сестренками, я чуть не задохнулся. Сестры развели меня как лоха – и сказали, что забегут на минутку, а я еще тогда не знал, что мужчина не должен ходить в такой парфюмерный магазин, потому что в нем все построено против мужчин.

Там нет скамеечек, не разложены автомобильные журналы и нет бара с пивом. Когда есть бар с пивом, можно перетерпеть. Сидишь, цедишь, думаешь о вечном, куришь табачок. А так я проходил с ними шесть часов, и они же еще обижались, когда я не отвечал, какая помада лучше и какой аромат эффективнее.

В конце концов я вышел на улицу и пошел смотреть футбол через дорогу.

Западная цивилизация

Вся западная цивилизация – это харассмент, трэспасс и сталкинг. Харассмент – это сексуальные посягательства, трэспасс – посягательства на частную собственность, а сталкинг – назойливые преследования.

Чтобы понять их культуру, надо знать, почему при посягательстве на частную собственность сразу палят из огнестрельного оружия, а если убьют, то любой судья убийцу оправдает, так как он защищал частную собственность от посягательств.

Если же он таким образом не защитит собственность, то по их законам через какое-то время вообще ее может лишиться, так как действует прецедентное право.

Например, сосед любит болтать с вами через забор и в это время облокачивается на вашу калитку. Если он это будет делать семь лет, а на восьмой вы ему запретите облокачиваться на калитку, то суд посчитает ваше требование несправедливым, так как до этого он семь лет облокачивался. Поэтому все и стреляют сразу. Вдруг через семь лет потеряешь?

Мы же видим кровь, насилие, сцены убийства в кино, а для любого человека на Западе это обычная вещь. Восходит чуть ли не к Средним векам и в своем роде отражает право человека на вооруженный поединок по отстаиванию своей чести и имущества.

У нас же в случае чего ехали к монгольскому хану в Орду. Потом стали посылать челобитные царю, а теперь сначала долго терпят, а потом вызывают милицию.

Милиция приезжает: «Это не наше дело, чего нас по пустякам беспокоите, пока мы тут с калитками возимся, там семь покушений случилось».

Рыболов

На чай

Очень люблю есть в ресторанах, но не люблю оставлять на чай, поэтому нашел кафе с бизнес-ланчем за сто пятьдесят, где девочки в фартучках разносят на подносах еду.

Теперь после кролика или после цветной капусты сижу ковыряюсь в зубах и мучаюсь вопросом, что делать. Стоит ли сунуть десятку или не стоит. С одной стороны, все вроде бы по-большому, с криками: «Столовой!», а с другой стороны – обычный комплексный обед, только называется громко.

Обычно лезу в карман за хрустящей купюрой, но в последний момент руку одергиваю, вспоминая, что я бедный, малооплачиваемый писатель и подобные фокусы мне не к лицу.

Это в царское время можно было по кабакам гулять, а тут только и думаешь, как бы заказ стрясти или с чего заплатить за мобильник, но все-таки форсить хочется, и я оставляю через раз.

Бахырки

Байкал – удивительное место. Если его заморозить, то лед обложит экватор, а если всю тюльку вытащить наружу, то она будет весить сто двадцать тысяч тонн. Нефигово.

На Байкале живут буряты и Г. Иногда Г. высылает стихи про бурятов, обычно очень смешные. В них постоянно участвуют внуки, бабушки и какие-то Бахырки.

То Бахырка идет за водой, то смотрит на солнце, то достает из-за пазухи омуля. В общем, развлекается как хочет, и поэтому для меня Байкал связан не с источником пресной воды, а с Бахырками.

Иногда я сижу возле окна, смотрю наружу и их представляю. Кажутся они мне какими-то замухрышками, но хитрыми и незловредными.

Кризис

Перед дефолтом я работал генеральным директором брокерской конторы ценных бумаг и приобрел долгов на двенадцать миллионов долларов. Когда вся биржа грохнулась, ко мне приехали стриженые парни из банка выяснить, где бабки.

Бабла, конечно, не было, потому что кредиты брались под залог бумаг, которые обесценились раз в десять, но я сидел и думал, что мне ничего не сделают, ибо всем хреново, лишь бы квартиру оставили.

Они походили кругами, повращали кулаками, пару раз ткнули под дых, но, похоже, верили, что я, лох, ничего не спер, поэтому обчистили до нитки и взяли на работу отрабатывать долги, когда кругом всех увольняли.

Два юных мальчика ходили со мной даже в туалет и сверяли подписи. Три божьи старушки бегали за мной по пятам и промывали мозги.

За тысячу рублей в месяц я сувался во всякие авантюры, залазил в лопнувшие тресты и прыгал через костер, но через полгода меня отпустили, хотя хватали за грудки и предупреждали.

Я не скажу, что это отбило у меня охоту заниматься финансами, но, наверное, каждый должен делать свое дело.

Институт Склифосовского

Я ехал к другу в Институт Склифосовского, но перепутал бюро ритуальных услуг с приемным отделением и его не нашел. Огромные горбатые врачи склонились над столами и не отвечали на вопросы.

Так в мире всегда – ищешь повод для радости, а находишь разочарования. Я долго смотрел на руки в резиновых перчатках, пока не развернулся и не ушел.

У друга в палате мы ели яблоки и разговаривали о тайнах бытия. Когда наступил вечер, я отправился домой в полной уверенности, что все будет в порядке.

Рыболов

Я очень люблю рыбалку, потому что в душе провинциал, но с московской пропиской. Поэтому я лежу на диване и смотрю, как по телевизору бородатые дородные дядьки в фуфайках таскают из лунок щуку под музыку ту-дын, ту-дын, ту-дын, ту-дын.

Они схватывают хищника за жабры и тыкают мордой в камеру, а я говорю: «Ух, ты!» – и медленно переворачиваюсь с левого бока на правый. А потом выступает ведущий, такой толстый и веселый мужик. Он с ихтиологом Цесарским рассказывает о повадках рыб. Как они живут, как плавают, как мечут икру и почему в одно время клюют, а в другое ни в какую не берут наживку.

В последнее время я стал писать к ним письма и задавать разные вопросы: как подкармливать карася, какая блесна лучше для тайменя и почему сиг водится в акватории Северного моря, а в средней полосе не встречается?

Ихтиолог Цесарский улыбается, распечатывая конверт, и говорит, что нас снова беспокоит Славик, а я представляю, как иду, упакованный, в резиновых сапогах, в пять утра на зорьку и кузнечики перепрыгивают через мои руки, как лягушки.

«Э-ге-гей!» – кричу я и переворачиваюсь с правого бока на левый, а ихтиолог Цесарский подробно отвечает на мои вопросы.

Политика чистого стола

У нас на фирме политика чистого стола. Ходит завхоз и смотрит, у кого какие листочки лежат на рабочих местах, располагаются ли они кучей или разбросаны повсеместно. Еще иногда вбегает управляющий и если видит, что беспорядок, то сразу идет навстречу и широко вращает круглыми глазами. Политика чистого стола!

Если пошел покурить – все в тумбочку, а тумбочку на ключ, а ключ в карман. Если идешь домой – забери его с собой, а не то придут уборщицы с ведрами и все ссыплют в мусор и закричат: «Политика чистого стола, политика чистого стола!»

Контракт

Я подписал с работодателем новый контракт, где было описано, как я должен здороваться с людьми, как смотреть на клиентов, как отвечать по телефону, как заходить в лифт, как слушать сообщения по интеркому, как получать электронную почту, какие носить ботинки, какого цвета надевать костюм, как завязывать галстук, в каком районе Москвы жить, в каких магазинах покупать еду и курево, в какой парикмахерской должна стричься моя жена, кошку какой породы я должен завести, в какой детский сад надо водить моего Павлика, с кем мне проводить вечернее время, как украшать елку, как переходить улицу на красный свет, какие мне читать газеты, какие смотреть телепередачи, как голосовать на выборах и какую мазь использовать от геморроя.

Утром я пришел на работу совсем убитый и стал пить кофе, а кружку решил не мыть. Тогда начальник прибежал и сказал, чтобы я вымыл, а я ответил, что этого в контракте нет. Начальник удивился, поблагодарил за рационализаторское предложение и наутро у меня на столе лежал новый вариант контракта с внесенным туда мытьем кружек после кофе. Так я понял, что здесь не шутят.

Православная вера

Пингвины

Когда самолет летит над Антарктикой, пингвины собираются в колонии, разводят крылья в разные стороны и поднимают кверху головы и ведут ими за стальной птицей. Потом они говорят: «Ух ты» – и падают на спину. Так и остается непонятным, могут ли они поворачивать шею и отчего падают.

Государство пингвинов

Антарктика никому не принадлежит, и там можно основать свое государство. Государство пингвинов и полярников. Седые полярники с заиндевелыми усами сидели бы в кругу пингвинов и пили чай, а пингвины бы задирали вверх головы, когда прилетали самолеты. Если в Антарктике основать свое государство, то можно придумать свой герб и свой гимн. Можно даже придумать свой флаг и ходить с ним гордо по центру Антарктики и размахивать во все стороны. Но все же до сих пор непонятно, как там существуют полярные станции, если там нет государства. У кого они арендуют землю и как обходятся с пингвинами? Если пингвины – коренные жители, то почему у них нет своей Думы и своего президента, чтобы встречать самолеты и петь приветственные песни?

Я уже представил, как стоит хор молоденьких пингвинов в пуху и поет приветственную песню седым полярникам, а они улыбаются и проводят мирные опыты по изучению климатических условий.

Ночные игрища

Полярникам по ночам не спится, потому что пингвины устраивают ночные игрища. Они забираются колонией на айсберг и по очереди скатываются с него на спинах, а когда на подходе к земле дергаются – ударяются затылками об лед и гулкий тревожный звук заполняет антарктическое безмолвие. Полярники на это злобно переругиваются и переворачиваются с боку на бок, цедя сквозь зубы: «Подонки», а пингвины радостно хлопают крыльями, словно мстя за отсутствие у них пингвиньей государственности.

Православная вера

Егорка пришел к отцу Викентию и стал спрашивать, грешно ли играть на деньги на футбольном тотализаторе, тем более в преддверии чемпионата Европы по футболу.

Отец Викентий немного помялся, поводил во все стороны головой, но потом сказал, что играть, конечно, грешно, но если поставить на православных и не более пятисот долларов, то Бог это простит или, по крайней мере, отмолить возможно, на что Егорка взял состав участников и стал его изучать.

Наши отметались сразу, потому что – потому что. Оставались болгары и греки, что, понятное дело, в компании Франции, Англии и Германии выглядело смешно. Но с верой ничего не попишешь, а болгары хуже наших, поэтому поставил Егорка на греков.

Поначалу греки котировались один к тремстам пятидесяти, а, например, португальцы – один к трем, но постепенно шансы Егоркиных фаворитов выросли, потому что им везло и помогала православная вера.

Они каким-то чудом выиграли у французов, англичан, немцев, испанцев и португальцев и стали чемпионами Европы, а Егорка выиграл восемнадцать тысяч долларов.

Наутро после чемпионства ему позвонил отец Викентий и попросил десятину, говоря, что православная вера всегда торжествует.

Пить пиво

Врачи запретили мне пить пиво, и я иду по парку и смотрю, как люди на лавочках сидят, разговаривают, переливают янтарный напиток из бутылок в животы и наслаждаются жизнью. Так долго продолжаться не может, и в конце концов я, взбодрясь, покупаю кока-колу и тоже иду в парк на скамеечку «пить пиво».

Я сижу и представляю, как янтарный напиток переливается мне в живот, как он бередит мою кровь, как в мозгу начинают шевелиться разные бредовые мысли и конструкции, как я бузю и задираю проходящих курсисток.

Вот так я сижу и представляю, а на самом деле переливается в живот черная-пречерная кока-кола. Она не бередит кровь и оставляет в спокойствии мой рассудок, и я не пристаю к молоденьким пэтэушницам.

День рождения

Я с ужасом жду дня своего рождения, потому что на работе всех с ним поздравляют. Соберутся в кружок отделом, каждый пожмет руку имениннику, потом начальник подарит конверт с деньгами, а напоследок девочки из секретариата зачтут пламенный стиш:

Будь любим и здоров,

Много счастья и слов

О любви от детей,

От надежных друзей,

Уваженья коллег ,

В каждом деле – успех,

Взять в подруги удачу

И надежду в придачу .

Я все стерплю: и похлопывания коллег по плечу, и радостные физиономии секретарш, но с ужасом жду, что же такое они зачтут мне. И тут даже конверт с деньгами не поможет.

Негры

Все знают, что детективные книги пишут литературные негры. Они собираются компанией в издательстве, разбирают сценарий будущего шедевра по сюжетным линиям, а потом за пятьсот баксов наяривают по ночам килотонны книгопродукции. Получается славное детище, но пипл хавает.

Вчера ночью мне позвонил старый знакомый и предложил написать роман в качестве негра. Я отказался. Во-первых, у меня есть принципы – на халтуру я пишу техническую литературу; во-вторых, мне кажется это как-то нечестным, что ли. Сразу представляется, как Пушкин заходит к Достоевскому и Паустовскому, – и они вместе с Гаршиным пишут «Войну и мир», которую из-за разбившего его геморроя не в состоянии написать Толстой.

По-моему, омерзительное зрелище, и я сказал об этом Гусейну.

Тогда он меня разбудил снова через два часа, потому что срочно требовалось уже два негра.

«Что там у вас, вакханалия? – воскликнул я. – Никак совесть не поделите? Вы уж определитесь, сколько вам необходимо продавцов литературного таланта!»

«Понимаешь, Славик, всем славы хочется. Никто не собирается работать за деньги, кругом одни бездельники», – ответил Гусейн.

И я ему посочувствовал.

Кино

Я работаю в банке всего второй месяц, поэтому меня поймали вместе с пятьюдесятью шестью такими же бедолагами и послали после работы на специализированный семинар повышения корпоративной культуры.

Выстроившись в колонну по двое, мы из нашего офиса двинулись по Садовому кольцу в сторону кинотеатра «Зарядье», где нас аккуратно рассадили в красном бархатном зале так, чтобы было хорошо видно сцену и не возникало никакого желания покинуть помещение.

Сначала вышел завхоз и долго говорил, как какой-нибудь Стивен Спилберг, про то, что нам сейчас покажут и почему существует такая традиция, и я уже стал ерзать на стуле, но тут погас свет. На экране возникло лицо нашего президента, которое на фоне развевающегося знамени банка стало постепенно надвигаться на зрителя, пока не заняло все пространство. Лицо сменил хор распевающих бравурные марши пламенных юношей в белых воротничках и зеленых галстучках. Перед ними отплясывали и делали книксены девочки в белых прозрачных трико.

Потом показали громадные помещения с бесконечными рядами столов. За ними работали и суетились пчелиной семьей сотрудники, и казалось, что еще немного, и они выпорхнут в окна вместе с папками и отчетами. Но тут на зрителя поехали машины инкассации, и веселые белозубые грузчики под задорное уханье и звон стали укладывать ящики с наличностью на блестящие подъемники, смеясь и гримасничая.

Эти картины сопровождались утробным закадровым голосом, который вкрадчиво объяснял все преимущества работы в банке, чтобы каждый сотрудник понял, что он попал в единую могучую семью, дающую ему защиту, процветание и благополучие.

На сороковой минуте такой экзекуции мне захотелось подпрыгнуть и закричать: «Я понял, я понял, пустите меня, пожалуйста», – но проповедь все продолжалась и продолжалась, и стало казаться, что конца и края нет этим стенам с плакатами, этим доскам почета с фотографиями, этим восторженным человекам в гладенькой и чистенькой форме с логотипами и бейджиками.

Вечером дома жена махала на меня полотенцем, ставила градусник и приговаривала: «Как ты выжил, милый?! Как ты выжил, милый?!»

Почему экватор называют экватором

Здравствуйте, дорогие друзья

Китайцы очень гордятся своим экономическим чудом. Показывая туристам джипы, они отказываются признавать, что все идеи ворованные, даже если мотор от «Тойоты» или от «Дженерал моторе».

Свою космическую ракету «Великий поход» они тоже никак не связывают с советскими «Восходами», и когда я напомнил об этом Ху, он вытянул свои и без того узкие глаза в строчку и замахал на меня руками.

Вообще, когда едешь по Шанхаю, поражаешься: стройка здесь, котлован там, здесь шуршат рабочие в спецовках, там топорщатся небоскребы. И думаешь, почему же это возможно и как так случилось, что у нас ничего не получается.

Еще и Ху эти грустные мысли поддерживает своим великолепным русским, словно он учился где-то в Патрисе Лумумбе, а не в Пекине.

Это нас, говорит, русские монархисты натаскали. Собрали в большую аудиторию сто человек, зашли и всем: «Здравствуйте, дорогие друзья!» На это сразу половина зала встала и вышла наружу, потому что в китайском языке нет звука «р». «А я выдержал, я сильны», – улыбается во все лицо Ху и дальше разводит руками то налево, то направо, чтобы мы не пропустили очередную фабрику или завод.

Значок Ким Ир Сена

Кореец Ли учился с нами на первом курсе университета и носил значок Ким Ир Сена на левом лацкане темно-синего пиджака, возле сердца. Он говорил с очень комичным акцентом, и когда находил новое слово, не встречающееся в словаре, громко произносил его вслух, чтобы ему объяснили, но это чаще всего приводило к конфузу, и приходилось растолковывать в узкой компании в общежитии.

В первом семестре Ли принес в аудиторию журнал «Северная Корея», где в рост стояли высотные гранитные статуи вождей, а мы уже хлебнули свободы и поэтому тыкали в глянцевые сверкающие страницы жирными пальцами и ржали – громко и радостно. Ли, как ни странно, не возражал, но значок с пиджака не снимал, и это со стороны выглядело мужественно.

Потом наступила сессия и много исторических событий, съезд показывали по телевизору, выступала Демократическая платформа и хотелось на все смотреть вытаращенными глазами. Каждую вновь открытую идею мы переносили на Ли, и в конце концов перед летом он сдался и стал носить значок Ким Ир Сена на внутренней стороне лацкана пиджака.

В июне Ли уехал в Пхеньян, и больше мы его не видели. Кто говорил, что его не выпустили обратно на учебу, а кто-то встречал его на Измайловском рынке торгующим французской косметикой у тифлиского грузина Дато.

Лихорадка Эбола

Даже цивилизованные европейцы из Организации Объединенных Наций для лихорадки Эбола написали очень простую инструкцию: селение окружить и всех расстрелять. Это происходит, так что ни одного из вирусоносителей не удалось доставить к врачам для выявления бактерии. А если нет бактерии, то вакцины никак не получишь. Тела быстро разлагаются, и никакой медицины – только старый добрый автомат Калашникова или М-16.

Вот и сидят посольские миссии в разных столицах Африки по каменным неприступным бетонным норам и дрожат, как бы их не заразила лихорадка Эбола.

Только изредка поглядывают наружу сквозь блестящие стекла и москитные сетки.

Неизвестная муха

Виталий Алексеевич Полунцев был послан Родиной служить в Центрально-Африканскую Республику, а это бесперспективная командировка для советского мидовца, даже если ты зеленый выпускник МГИМО и едешь в ранге посла.

ЦАР – самая бедная страна в мире. Здесь даже зэки ночуют дома, чтобы поесть, и возвращаются утром в камеры, для ежедневной поверки.

Поэтому смотреть абсолютно не на что, а природа – что в ней найдешь: тропический ливень и пятидесятиградусная жара. Но переводчик Ватара говорил, что мир джунглей до сих пор ждет новых Ливингстонов для описания открытий.

В кондиционированной консервной банке из десяти комнат на двух этажах можно прожить год, продержаться два, вытянуть пять, но десять лет уже многовато, и Виталий, несмотря на энергичные предупреждения из центра, решил выбраться наружу и поехал в уазике на открытие начальной школы в селение Тгомбого, которое находилось на расстоянии десяти километров.

По столице машина продвигалась легко, а когда вышла за окраину, через сто метров в переднее стекло ударилась полуметровая муха породы, неизвестной как Виталию Алексеевичу, так и переводчику Ватаре с научными энциклопедиями.

И если Ватара такую встречу пережил легко, так как привык к неведомому, то Виталий со страху чуть не задохнулся и потребовал развернуть автомобиль обратно, и остались школьники без присутствия знатного гостя.

Бразильский карнавал

Меня всегда интересовало, почему все мировые кадры бразильского карнавала показывают с одного ракурса. Идут увешанные цветами толпы в перьях вдоль длиннющей трибуны, на которой расположились зрители. И только попав в Рио-де-Жанейро, я нашел разгадку.

С другой стороны снимать стыдно – тянется ряд жалких глинобитных лачуг, втиснутых в землю знойным южноамериканским воздухом.

Хотя скажу честно: возможно, мое мнение ошибочно, так как на карнавал я не успел, а приехал через месяц после окончания. Походил с грустью в толпе по грязным улочкам, но тут предложили сделать карнавал и для меня, и я согласился.

Влажным утром еще с десятком таких же горемык меня отвели в ржавый продуваемый ангар, похожий на заброшенный склад, и перед нами под зажигательную музыку промаршировали школы самбо и всякие полуголые бразильские девушки.

Мы глазели полчаса, а потом скинулись по две штуки баксов и разъехались по своим странам – в Россию, на Украину, в Арабские Эмираты и в Сингапур.

Но я люблю вспоминать Бразилию. Где еще бедные, но гордые люди работают в сутки по два часа, а все остальное время играют в футбол, волейбол, купаются и танцуют под звуки барабанов и бубнов?..

Парагвай

Приехав в Парагвай, я скотчем привязал к груди заграничный паспорт, чтобы его не потерять. Терпел даже то, что привязанный документ мешал ходить в душ и в ванну, – соображения безопасности брали верх.

В Парагвае нет российского посольства, и вообще нет никакого посольства, кроме французского, и поэтому если тебя ограбят или ты утратишь удостоверения личности, то задержишься в этом жестоком захолустье на много-много месяцев или лет. А смотреть здесь не на что, кроме единственной на всю страну ГЭС, которая продает электроэнергию в Бразилию и Аргентину.

ГЭС в семидесятые годы построил военный диктатор Стреснер, выплатив внешний долг и накопив два миллиарда для американских специалистов, а так сидели все в темноте и без радио, потому что на красной земле ничего не растет и валовой продукт низкий.

Когда Стреснер пришел к власти, тридцать процентов населения отправил по тюрьмам, но ему после свержения все простили – тихо доживает свой век за границей, предпочитая не высовываться и не попадаться на глаза парламентским фракциям.

А вообще, маленькая страна, а люди суровые, как у нас, – наверное, потому что гоняли.

Когда идешь по столице, видишь: вот здесь президентский дворец, а здесь трусы на веревочке сушатся.

Почему экватор называют экватором

Давным-давно, когда буряты были мореплавателями, два племени – Сагдыгбей и Торгдунбей – отправили свои корабли мерить землю с разных сторон, а так как вышли они одновременно, то встретились в Мировом океане по центру Земли и стали на палубах биться.

Бились они двенадцать дней и двенадцать ночей, пока не вышли их предводители с саблями и не погибли, пронзив друг друга наповал.

После этого все проезжающие мимо стали называть это место «экври батыр», «экватор» – «два батыра».

Ира

Я стоял в лондонском аэропорту Хитроу на регистрации, а жена Ирина пошла багаж упаковывать в целлофан в другой конец зала.

Когда уже стал подходить к стойке, я закричал на весь зал ей: «И-ра, И-ра», – и тут от меня все шарахнулись в разные углы, а навстречу побежали полицейские с автоматами, и то, как я оказался прижат к полу скрученным, уже не помню, потому что все очень быстро произошло.

Я, как настоящий русский человек, английского не знаю. Зачем мне его знать? Но тут об этом пожалел, так как, пока нашли переводчика, я от гранитной напольной плитки замерз.

Переводчик долго спрашивал про склады оружия, шифровальные коды, базы обучения и секретные пароли Ирландской республиканской армии. Интересовался, как меня и мою семью, обеспеченных и добропорядочных граждан, могли завлечь такие террористические идеи. Потом выложил на стол фотографии, чтобы я признался, с кем знаком, а с кем нет, хотя люди попадались мне неизвестные. Особо его занимало, какую поддержку борцы за отделение Ирландии получают из России, так как это был факт новый и требовавший тщательного расследования.

Потом привели мою жену. С нее зачем-то сняли серьги и другие украшения – наверное, думали, что в них передатчики. Жену рассматривали другие женщины и требовали все рассказать и не таиться.

Этот беспредел мог продолжаться еще долго, но кто-то додумался заглянуть в паспорт моей суженой, из которого выяснилось, что зовут ее IRA и что мы не виноваты.

Когда нас отпустили, я раздухарился и потребовал адвоката для защиты прав в ЕС и в ПАСЕ.