Без Царя… Панфилов Василий
Я далёк от мастерства подпольщиков и их антиподов, но бытие на Сухаревке накладывает свой отпечаток, да и преследователи мои, надо сказать, далеки от филеров Медникова[20]. Не вовсе уж сявки, а так… мелкие подручные на все руки, каких у любого теневого дельца хватает.
Вяло зафиксировав их присутствие, я продолжил идти в сторону Сокольников, а в голове заевшей пластинкой крутится только, что уступать нельзя. Снова, и снова, и снова…
При виде мороженщика я несколько оживился, и слопав возле тележки три порции пломбира, несколько пришёл в себя.
«Глюкоза!» — вяло трепыхнулся мозг, будто недавно не получил в кафе дозу сладкого. Но видимо, разговор дался мне так тяжело, что съеденное во время разговора мороженое, сгорело как в топке.
В себя я пришёл, уже подходя к Сокольникам, став соображать не то чтобы вовсе уж хорошо, но хотя бы — соображать!
— Два пломбира, — протягиваю мелочь чисто одетому старику, стоящему у тележки с мороженым возле входа в парк, и получаю заветное холодное лакомство, зажатое вафельными кружками.
В тени вековых деревьев, напоенной запахами леса, разогретой на солнце травы и цветов, насекомых и прогретых водоёмов, я окончательно оклемался. К этому времени преследователи окончательно отстали от меня. По-видимому, у них была инструкция убедиться, что я не начну делать глупости вот прямо сейчас… а я и не намерен. Вот только глупость в моём понимании — поддаться на шантаж!
Да, бывают случаи, когда шантажисты, добившись искомого, удовлетворяются этим и удаляются из жизни несчастного. Вот только в моём случае все прямо-таки криком кричит о том, что милейший и сострадательнейший Лев Ильич настроен на долговременное… хм, сотрудничество.
Неважно, организовал он эту ситуацию сам, или действительно только посредник, воспользовавшийся оказией… Совсем неважно!
Если бы речь пошла о деньгах и только о деньгах, то я бы, пожалуй… Да, мог бы и дрогнуть! Тот случай, когда проще откупиться и выиграть время, а уж затем что-то думать и решать…
Собственно, меня совершенно не проняла речь о «долгах Рода» и некоем метафизическом понимании Чести, которое настойчиво пытался навязать мне Лев Ильич. Вспомнить если, как прожигали состояние, куролесили и сумасбродствовали мои предки, так не отданный карточный долг папеньки на этом фоне — тьфу!
Да и прочие дворянские семьи не сильно отставали, грязненьких историй разного толка с избытком у большинства. Карточные и иные долги, совращённые девицы, нагулянные на стороне дети и прочее, прочее… Рецепт здесь простой — удалиться на несколько лет в провинцию и посидеть там, пока не затихнет.
В случае с действительными и мнимыми долгами папеньки — вообще ерунда! Если бы дело было только в деньгах и в другой ситуации… Да плевать!
Лев Ильич сам сказал, что папенька у меня в последние годы не вполне дееспособен, ну или как минимум не адекватен. Давайте, приходите требовать долги у такого человека… Долг чести, говорите? Ну-ну…
Проблема именно в том, что если я заартачусь и не захочу признавать долги папеньки, на что, собственно, имею полное право…
… обязательно всплывёт тема дееспособности дражайшего родителя. С непременным освидетельствованием у психиатра и прочим.
А я хоть и эмансипирован, но — частично, сугубо как обладатель гимназического Аттестата Зрелости. Совершеннолетие в Российской Империи с девятнадцати лет, да и то, с некоторыми ограничениями. Я могу работать и зарабатывать, откладывать заработанное на счёт в банке, снимать комнату в меблированном доходном доме.
Но вот снять полноценную квартиру я могу только с разрешения старшего дееспособного (!) родственника, или скажем, вытребовав по линии МВД справку о благонадёжности и о том, что причины, по которым я хочу снять именно квартиру, признаны достаточно вескими. А справки такого рода делаются ой как непросто…
С банком аналогично — могу класть деньги на счёт, а вот снимать — уже проблемы. В моих же интересах, разумеется…
Если папеньку признают недееспособным и нуждающимся в опеке, старшей в нашей семье остаётся Люба, а до её девятнадцатилетия остаётся ещё почти месяц…
— Свадьба может сорваться, — стоя на узкой тропке, поросшей по обеим сторонам густым кустарником, сообщаю бойкой малиновке, заинтересованно глядящей на меня с ветки орешника, — а точнее, свадьба непременно сорвётся!
Птаха согласно дёрнула хвостиком и склонила головку набок, заинтересованно вслушиваясь в человеческий голос.
— Сорвётся… — повторяю и замолкаю, погрузившись в раздумья. Лев Ильич рассчитал очень точно. После замужества Любы все эти разговоры были бы пустым колыханием воздухе. А сейчас…
В отсутствии дееспособного родственника, его психиатрическом освидетельствовании и несовершеннолетии невесты свадьба просто не может состояться. По закону!
Психиатры, юристы, МВД… нет, не обвенчают. И обойти это никак нельзя, ну или по крайней мере настолько сложно, что гипотетическую возможность можно признать несущественной.
А после… тоже не факт. В армии, а тем паче на флоте, старшее начальство не любит скандалов, да и офицерское собрание может высказать своё мнение, и оно обычно крайне консервативно!
Вспомнить хотя бы, как приезжали к нам в Москву представители Офицерского Собрания из Севастополя, знакомиться с семьёй невесты, так мурашки по коже. Целая спецоперация была провёрнута — с тем, чтобы перед визитом накачать папеньку смесью лауданума[21] и прочих аптечных препаратов, да не допустить его до спиртного.
Был тогда дражайший родитель благостный и тихий… а что изрядно заторможенный, так то ерунда! Благо, с Любой и прочими представителями Рода Пыжовых сослуживцы жениха давно знакомы, так что общение с Юрием Сергеевичем выглядело пустой формальностью. На грани проскочили, и второй раз Фортуна нам благоволить не будет!
— Что же делать… — шепчу я, пытаясь совладать с желанием впасть в ступор…
— Да чёрт бы с ней, со свадьбой этой! — пытаюсь уверить себя, но получается плохо. Каких усилий стоило мне впихнуть сестру в это блестящее военно-морское общество холостых офицеров… и все труды похерить?!
Это же не просто свадьба срывается, само будущее сестры летит под откос! Если будет скандал, ей откажут во многих домах… Может быть даже, искренне сочувствуя.
Флотские офицеры после скандала не посмеют даже смотреть в её сторону, да и… по совести, и так-то немного желающих было. А освидетельствование папеньки психиатром добавит дрожжей…
— Всё равно, — тщетно попытался убедить себя сам, — впереди Революция и вернее всего, эмиграция из Российской Империи! Но… да чёрт подери…
Я ускорил шаг и пошёл так быстро, как только мог, пытаясь движением выжечь упаднические мысли. Да как ни посмотри, всё равно хреново…
Даже в эмиграции, насколько я помню, такие вещи были важны! С её-то внешность и характером… вряд ли она найдёт столь же удачную партию!
Даже если «её» лейтенант решит остаться в Советской России, то насколько я помню, флотских специалистов как раз почти не трогали. Репрессии не слишком коснулись и семей флотских офицеров… вроде как.
Это не вам не «ать-два» в армии, и не конница Будённого с «даёшь!», здесь много лет учиться надо! На одной пролетарской сознательности и интуитивно понимаемой партизанской тактике ну никак не получиться выехать.
Да и на мои дела эта история может повлиять более чем серьёзно. Опять-таки, больше опосредовано, через скандал с несостоявшейся свадьбой… и тем не менее. Многие контракты зависнут просто потому, что дельцы в букинистическом и антикварном бизнесе любят тишину, как никто!
Соответственно, денежные поступления иссякнут, а вот трат, напротив, станет много больше, и как бы не на порядок! Не знаю пока точно. Не могу прикинуть даже приблизительный порядок трат и суммы, но по опыту знаю, что в таких вот непредвиденных случаях деньги начинают утекать, как вода через решето. Адвокаты, взятки… не знаю пока, но точно много!
— Да что я, в конце-то концов… — озлился я, резко остановившись, — решать надо быстро и…
— … жёстко. Это не просто летит под откос личная жизнь сестры! Милейший Лев Ильич походя пытается сломать её и мою жизни, залезть в кошелёк и испортить репутацию, если я не поддамся на шантаж! За такое во все времена было принято отвечать, а уж в преддверии надвигающегося Апокалипсиса нужно…
— Убивать… — проговорил я вслух то, что боялся признать, — Льва Ильича нужно убить! Это враг!
Внутри поселился холодок, но в голове, как ни странно, прояснилось. Поддаться… нет, нельзя! Я немного понимаю психологию таких дельцов и знаю, что при согласии, даже формальном, меня очень быстро замажут, и может быть, так, что никакая Революция не смоет эту грязь!
Да и что у меня, по большому счёту, есть, кроме репутации? Вначале — да, на лингвистике и редких для Российской Империи языках выезжал, на истории искусства да на обрывках почёрпнутых в интернете знаний, порой весьма сомнительного толка. Но это так… зацепиться.
А потом я до-олго себе имя нарабатывал! Ладно переводы, но вот букинистика и антикварный бизнес, они именно на репутации держатся. По крайней мере, в моём случае… не великий специалист, но все знают, что в делах я болезненно честен, даже себе во вред!
Дрогну, поддамся хоть раз, и можно навсегда будет забыть планы если не зарабатывать, то хотя бы подрабатывать в этих сферах, посредничая в Европе между эмигрантами из Российской Империи и местными дельцами. Да и переводы… это в Москве знание испанского или итальянского редкость, а в том же Париже или Берлине выходцами из этих стран можно дивизии укомплектовывать!
А изобретения, которые я хочу внедрить и заработать на этом? Патенты сами по себе значат немного, внедрить их и заработать на этом, вот сверхзадача! А для этого нужны не только пробивные способности, но и репутация…
— Убить, — повторил я одними губами, как бы свыкаясь с мыслью, и не почувствовал отторжение, — и быстро…
Я попытался было найти новые оправдания для убийства милейшего Льва Ильича, но очень быстро понял, что они мне не нужны. От этого стало легче и… как-то мерзко.
— Экая двойственность, — подивился я, усмехаясь уголком рта, да так и застыл с усмешкой. Приняв решение, я пошёл медленно, погрузившись в размышления и выбирая для прогулки самые отдалённые и узкие тропинки Сокольников. Не хочу никого видеть…
— Лев Ильич… — произношу вслух, пытаясь заставить мозг вспомнить как можно больше об этом человеке. Если покопаться в домашних архивах, которые я веду достаточно подробно, можно найти много пересечений с другими интересными мне людьми, и получить если не полноценное досье, то как минимум достаточно чёткую характеристику.
— Н-нет… — чуть поколебавшись, решаю я, — если засяду сейчас за бумаги, могу и остыть… нет, надо здесь и сейчас план составлять, а корректировать его можно будет и потом!
— Итак, — остановившись, срезал ветку орешника складным ножом и принялся превращать её в подобие тросточки, отмахиваясь иногда от настырных комаров, — что я знаю о нём?
… а знаю я хотя и не так много, но всё ж таки достаточно! Лев Ильич делец, имеющий интересы в самых разных сферах деятельности, иногда вполне законных.
Этакий паучок, раскинувший свою паутину по всей Москве, и ждущий неосторожных мошек. Впрочем, и демонизировать его не стоит, таких вот паучков в древней столице не меньше полусотни. Если бы не этот временной цейтнот, мы бы ещё посмотрели, кто кого! Я на Сухаревке человек не последний, и хотя моего авторитета не хватит, чтобы пободаться с ним на равных, деля, к примеру, сферы влияния, но вот отбиться в нормальной ситуации — на раз-два!
Но вот время, время…
— Сволочь, — констатировал я холодно, — подловил! А может…
Задумавшись о том, чтобы подключить к нейтрализации Льва Ильича свои контакты на Сухаревке, я не без сожаления расстался с этой мыслью. Контакты в этом мирке есть и у него… и быть того не может, чтобы этот паучок не поставил сторожки на этот случай!
— А всё-таки… — мысль разобраться с ним чужими руками была соблазнительной. Пачкаться самому… я хоть и принял решение убить его, но алиби, чёрт подери… как он там подстраховался, Бог весть!
— Хочешь сделать что-то хорошо, сделай сам, — подытожил я, но прозвучало как-то не очень убедительно. Продолжая вырезать узоры на палке, задумался над вариантами… хм, нейтрализации противника.
Не сказать, что я большой знаток уголовного мира, но всё ж таки сталкивался с ним и здесь, и ранее — как в Испании, так и в России. Да и детективы любил…
… но время, время!
У меня в загашнике есть даже несколько «идеальных» убийств на разные случаи. Этакая игра ума, совсем давняя, ещё из прошлой жизни, когда я «примерял» какие-то истории из детективов, подгоняя их «под себя». Но там всё больше многоходовки с длительной подготовкой, ну или какие-то «узкие» варианты, которые здесь и сейчас не подходят ну никак!
— Через полгодика… — я в остервенении резанул по палке слишком глубоко и на нервах доломал её, выкинув обломки в сторону, — революционный угар, анархисты и… Стоп! Анархисты, анархисты…
Я начал ловить ускользающие мысли, приводя к единому знаменателю революционный угар, анархистов, своё знание истории и революционный террор.
— Ай да Алексей Юрьевич! — сдавленно прошипел я, — Ай да сукин сын! Ну точно!
Идея, пусть и начерно, начала оформляться в моей голове, булькая и пузырясь. Какого чёрта… уголовники все эти, своими руками… зачем?! Анархисты, мать их! Анархисты! Ну или эсеры из радикалов, один чёрт!
Я через богему имею выходы на эту братию. Среди всех артистов, литераторов, художников и разного рода эстетствующей публики полным-полно тех, кто разделяет левые взгляды. Да и сам я имею репутацию пусть не ярого левака, но убеждённого социал-демократа.
Произносить пылкие речи на вечеринке где-нибудь в меблированных комнатах и тем паче в трактире я не любитель, да и с радикальными высказываниями осторожничаю, памятуя о провокаторах. Но… лезет моя сущность выходца из двадцать первого века! Избирательные права для женщин, право на образование, пенсии, страховки, профсоюзы… Само в разговоре лезет, как я ни стараюсь сдерживаться.
— Бомбисты… х-ха! — я засмеялся негромко и зло, щурясь так, будто смотрю на Льва Ильича через прицел, — Вот и поиграем, сударь! Вы решили, что я буду играть по вашим правилам? А вот хрен вам!
— Кстати… — прошипел под нос я, выходя из чащобы на аллею и раскланиваясь с малознакомыми немолодыми дамами, выгуливающими резвого фокстерьера, разогнавшего всех ящериц, жуков и бабочек в округе, — надо будет уничтожить не только Льва Ильича, но и этих… Ишь, выкупить они долги решили, бизнесмены чёртовы! Благодетели!
Фоксик, завидев меня, завилял хвостом, и подхватив какую-то увесистую палку, принёс, привставая на задние лапы и настойчиво тыкая её мне в руки.
— А, Алексей Юрьевич… — заметила меня хозяйка весёлой псинки, — не узнала, уж простите.
— Добрый день, Матильда Генриховна… Евгения Петровна… — приподнимаю кепку, — ничего страшного, мы здесь не на светском приёме и некоторая расслабленность более чем уместна.
— А ведь помнит вас Атос, — умилилась Матильда Генриховна, — хотя казалось бы… щенком ведь был, когда играл с вами, а до сих пор помнит и любит!
— Да и я его помню… — наклонившись, потрепал фокстерьера по холке и забрал палку, — вы позволите?
— Охотно! — засмеялась дама, чуть оперевшись на локоть подруги, — Я, признаться, не большая любительница подобной гимнастики, а Атосу только в радость!
Фокс, весело тявкая и мотыля огрызком хвоста, с радостью носится за палкой, успевая заодно хапнуть пастью пролетающую стрекозу и согнать нахальную ящерицу, решившую погреться на солнце, да на свою беду, попавшуюся собакену на пути.
«— Эксы[22]? — обдумывал я, кинув палку и ожидая, пока Атос принесёт её, — Натравить… хм, а не слишком ли сложно?»
— Экий резвунчик, — умилился пожилой господин, гуляющий с внучкой, кудрявой девчушкой лет семи. Остановившись, он разговорился с женщинами, и как это всегда бывает в Москве, нашлись общие знакомые и друзья, так что дальше шли в компании, уже по-приятельски.
«— Да пожалуй, что и не стоит. Эксы, это так… убьют или нет, бабушка надвое сказала, а мне нужно с гарантией…»
— С гарантией…
— Вы что-то сказали? — поинтересовалась Евгения Петровна.
— Я? Ах да… — и не заметил, как вслух начал разговаривать, — не обращайте внимания, мысли вслух.
Отвлёкся ненадолго от кровожадных мыслей, возясь с фокстерьером, и проветрившиеся мозги заработали с новой силой. Правда, как это часто бывает, пробуксовав на старте…
Полез в голову Азеф[23], а потом и вся когорта бесславных ублюдков, которых революционеры ненавидят больше жандармов, стремясь уничтожать любыми способами и как можно быстрее…
«Ах вот оно что! — я усмехнулся, снова кидая палку фокстерьеру, — А ведь действительно, хороша идея! Провокаторы, сотрудники охранки… хм, осталось за малым — уверить в том революционеров!»
Мозг сходу выдал несколько горячечных планов в стиле Монте-Кристо и Рен-ТВ, но хотя парочка из них показалась мне очень интересными, спешить развивать их я не стал. Такое всё это… сложное.
— Самый верный признак истины — простота и ясность, — невольно вспомнился мне Толстой, — Ложь всегда бывает сложна, вычурна и многословна.
— … а кто у нас хороший мальчик? — умилялась хозяйка, а фоксик прыгал вокруг, вилял хвостом и всячески радовался жизни, показывая, что вот он, вот Хороший Мальчик!
— Пожалуй… — я поймал наконец идею за хвост и поспешил раскланяться, — мне пора! Прошу извинить.
Книги, попавшие на Сухаревку, часто пахнут кровью и пожарами. Некоторые фолианты, стоит только покопаться в их истории, окутаны флёром детективных историй, человеческих страстей и мистических совпадений.
Гимназические учебники и «приключения» редко пыхнут дымами и страданиями, а вот старинные книги, рукописные дневники или скажем, тома Британской Энциклопедии, часто таят в себе какую-то Историю, а нередко и не одну! Это свидетели былого благополучия, разрушенных человеческих судеб и горького настоящего. Смерть близких, нищета, наследство дальнего родственника или может быть, остатки имущества, доставшегося после гибели постояльца владельцу меблированных комнат.
Не специально, но я собираю такие истории. Поначалу из обычного любопытства неофита, а после, пожалуй, уже с целью сохранить кусочки Истории для будущих архивов!
Попадаются необыкновенно интересные находки. Бывает даже, что книга сама по себе не имеет какой-то букинистической ценности, но вот вместе с сопутствующей историей…
… порой их и покупают у меня только из-за этого! Томик Шекспира, оставшийся после умершей от чахотки актрисы Большого Императорского Театра. Пробитая пулей книга Бакунина, с окрашенными кровью страницами, подобранная после приснопамятных мартовских событий…
… это всё — История! А ещё — заработок. О нет, я не продаю их… не так вот прямо, по крайней мере, это было бы слишком очевидно! Там, где есть финансовая составляющая, я щепетилен до болезненности!
А вот скажем, подарить кому-то… просто так подарить, от души! Зная, что человек любит такие вот вещички. Не нова идея, признаю… но ведь работает!
Бывают и очень необычные вещицы, например…
… томик Маркса в мягком, изрядно потрёпанном переплёте «Политической географии». Не ново… студенты, да и не только они, часто балуются подобным образом.
Словом, ничем не примечательная книга, кроме того факта, что на Сухаревку она попала после смерти владельца, убитого во время мартовских событий. Никаких неутешных родителей, жены и детей… если не считать за таковых владелицу дома, оставшейся без обещанной платы за жильё. От неё пожитки постояльца и попали на Сухаревку.
Достоверно известно, что убитый был каким-то образом причастен к революционному движению, и… на этом всё.
Зато в переплёте «Политической географии» нашёлся тайник. Ничего, в общем-то, интересного… тайники в обложках в этом времени тренд.
Ничего интересного ни в наличии тайника, ни в том, что там хранились какие-то маловажные бумажки… А вот то, что они там хранились, подтвердят как минимум несколько человек на Сухаревке! Никто эти бумаги, собственно, и не читал, да и не надо… Просто сам факт — бумаги были!
… а сделать нужные я сумею. Научился за три года всякому. Не списки полицейских провокаторов с нужными мне фамилиями… не так грубо. Но суть от этого не изменится!
Дальше дело за малым — пересечься в ближайшее время с одним из наиболее радикальных леваков и передать «наследство погибшего соратника». Ну а дальше…
… я займу место в партере и буду наблюдать.
Глава 6
Гложущая героя Совесть, Севастополь и закрытые гештальты старшей сестры
Под стук вагонных колёс я сижу в обморочной полудрёме, прислонив голову к прохладному оконному стеклу и безучастным взглядом провожая мелькающие за окном пейзажи. На стыках рельс голову едва уловимо встряхивает, и это странным образом дарит мне облегчение.
Очень хочется спать, но как назло, сна ни в одном глазу. Стоит только прикрыть веки дольше нескольких секунд, как начинает накатывать дурнотное состояние, разом похожее на симптомы сотрясения мозга, отравление и навалившиеся дурные предчувствия разом. Не сказать, чтобы это очень уж жёстко, но я вот так вот существую уже несколько дней, отчего невероятно устал.
Время от времени подступают воспоминания и запоздалые угрызения совести, вперемешку притом с «Да гори оно всё синим пламенем!» Подобная двойственность ещё сильнее давит на мозг и кажется, на саму душу.
Ощущение, будто вывалялся в яме с фекалиями, и такое вот состояние у меня вот уже несколько дней. Кажется, будто от меня воняет чем-то неуловимым, отчего тянет всё время помыться. До болезненности, до какой-то нелепейшей фобии, до желания драить руки и лицо при всяком случае жёсткой мочалкой. Справляюсь… почти.
Знаю, что это должно пройти… по крайней мере, надеюсь. В прошлой своей жизни психика у меня была куда как покрепче, а в этой пользуюсь тем, что досталось. Увы, но сознание у меня привязано к телу. Гормоны, биохимия и что там ещё… не знаю. Но что есть.
Слишком много событий скомкалось за эти несколько дней, и получился такой причудливый клубок интриг, преступлений и невообразимых событий, что я до сих пор не слишком верю, что всё это произошло со мной. А уж в то, что ситуацию я разрешил благополучно, поверить хочу, но не могу! Всё-то кажется, что где-то ошибся… и душевного здоровья это не прибавляет.
Чемпионат Москвы по боксу, на который у меня было завязано очень и очень многое, и сам по себе — сплошной стресс! Сколько бы я ни говорил сам себе о слабой технике здешних боксёров, об их неумении думать в бою и на ходу перестраивать тактику, это не отменяет их железного здоровья и готовности стоять до конца, снова и снова поднимаясь на ноги.
А когда завтра финальный бой, а вместо подготовки к нему приходится выслушивать сочувственные, полные отравленной патоки речи Льва Ильича и думать…
… а потом решать проблему, и очень быстро!
Я справился, но… что-то гложет. Совесть, наверное. Вот умом понимаю, что шантажистов, походя ломающих судьбы семьи ради наживы, и притом явно не в первый раз, нужно… пресекать.
Умом понимаю, а вот принять этой душой сложнее. Да ещё и гложущий душу червячок, а я всё ли я сделал правильно? Всё ли предусмотрел?!
Использовать профессиональных боевиков в своих целях, это…
… не то чтобы ново, но скажем так — чревато! Если ситуация вскроется каким-либо образом, навестить они могут уже меня, и сильно сомневаюсь, что последствия мне понравятся!
Вопросы, вопросы, вопросы… Я давно заготовил на них ответы, и судя по всему, первый бой я выиграл нокаутом!
Лев Ильич не рядовой обыватель, и всегда сторожился, на что я и сделал ставку. Показав в переданных бумагах, что счёт идёт буквально на дни, я не оставил революционерам выбора, а точнее — показал возможность такового между жёстким, силовым решением вопроса, и тяжёлыми проблемами у их товарищей, к которым и подбирался коварный полицейский провокатор.
Но это один только бой… Я не сомневаюсь, что у «товарищей» уже назрели, ну или может быть, назревают вопросы уже ко мне. А люди, которые взяли на себя право судить и выносить приговоры, основываясь не только на фактах, но и на косвенных данных, а то и вовсе на «интуиции», нередко параноидально недоверчивы. Порой буквально…
В общем, ситуацию я хоть и разрешил, но вот побочные эффекты от такого метода разрешения проблем могут оказаться хуже самой «болезни». Единственное, время я всё-таки выиграл, и нет того цейтнота, который так сильно давил на нервы.
Пытаюсь утешиться ещё тем, что «товарищи» если и придут, то ко мне лично. Очень вряд ли они захотят расстроить свадьбу Любы или как-то вмешаться в жизнь сестёр…
Пытаюсь, но получается плохо. Буквально уговариваю себя, что я хороший брат и должен радоваться! Должен, но как-то не радостно, именно что довлеющее чувство долга, идущее не от сердца, а от «Ну, родня же…»
В сон, больше похожий на обморок, провалился под самое утро, когда уже начало светать. Снилась всякая чёрно-белая дрянь, похожая на дурно склеенную киноплёнку, методом бросания костей составленную из скверных боевиков, ужастиков и тех назидательных христианских фильмов, долженствующих благотворно воздействовать на неокрепшие умы юношества, наркоманов и беженцев из стран Третьего Мира.
Проснувшись от толчка вагона, совершенно не выспавшийся и кажется, уставший ещё больше, побрёл умываться, поплескав в лицо несколько затхлой тепловатой водой и наскоро почистив зубы.
«Вот тебе и чрезвычайные меры! — непроизвольно лезет в голову, пока я полоскаю рот после мятного зубного порошка, дарующего вместе со свежестью дыхания довольно мерзкий привкус, — В мелочах уже видно, насколько наша страна больна. В затхлой воде на железной дороге, что ещё пару лет назад было бы немыслимым случаем и поводом дня нешуточного скандала и начальственного разноса на всей ветке. А сейчас — одна из многих мелочей, складывающихся в недвусмысленный паззл приближающегося Хаоса.»
Когда я возвращался в купе, погружённый в мысли о политике и бренности бытия, народ уже начал просыпаться, а по коридору прошёл деловитый проводник, деликатно стуча в запертые двери.
Купе моё оказалось закрытым, и спросонья не сразу даже сообразил, в чём дело. Благо, хватило ума не обращаться с этим вопросом к проводнику… Привалившись к стене вагона, принялся ждать, прокручивая в голове недавние события, возможную реакцию революционеров и властей, подельников Льва Ильича и варианты противодействия им.
— Доброго утречка, Алексей Юрьевич, — радушно поприветствовала меня вышедшая из купе Глафира, держа в руке на отлёте закрытый горшок.
— Доброе… — ответил я рассеянно, пропуская служанку с родительским говном и заходя к себе.
— Доброе утро, папенька… — несмотря на все положенные слова, тон мой изрядно сух, и есть за что.
— А, наследник! — бодро ответствовал мне дражайший родитель, и после короткой паузы выдал несколько довольно-таки бессмысленных, но очень трескучих фраз, будто надёрганных из книги по этикету и душещипательных романов.
Выдохнувшись, он отвлёкся, рассеянным взглядом прошёлся по купе и мельком глянул в окно. Но по-видимому, быстро мелькающий пейзаж оказался для него слишком утомительным.
Восседая на кресле с колёсиками, он опустил голову вниз, и принялся коротать время, разглядывая лежащую на коленях притащенную мной с Сухаревки книгу «про путешествия и приключения», славную разве что качественными рисунками и литографиями. Слог выспренний и пафосный, с избытком неправдоподобных приключений и очень картонным, но старательно раскрашенным Положительным Героем.
Юрий Сергеевич пахнет вежеталем, чисто выбрит и кажется, изо всех сил примеряет на себя роль бывалого путешественника из книги: воителя и приключенца, волею Судьбы претерпевающего ныне нелёгкие времена. В общем-то… получается, признал я не без удивления.
«Делать вид» он умеет замечательно — за что, собственно и держали на службе. Не только, разумеется… но в том числе. А сейчас, восседая в кресле на колёсиках, с прикрытыми пледом загипсованными ногами, он может показаться человеком если не значительным, то заслуженным. По крайней мере, пока молчит.
Снова кольнула совесть, и пришлось напоминать себе, что ситуация возникла по вине дражайшего родителя…
«А всё-таки ломать ему ноги было перебором» — вякнул внутренний голос, предлагая несколько остроумных альтернатив нейтрализации излишне резвого папеньки. Может быть… вот только повторюсь — цейтнот!
Да и папенька, проигравшись по крупному, не затих, как следовало ожидать от всякого хоть сколько-нибудь разумного человека, и не начал искать выход из ситуации, которую сам же и создал. Вместо этого он не нашёл ничего лучше, чем попытаться перевалить на меня ответственность за совершённые им поступки, причём в качестве аргументации было…
«… у тебя же есть средства, я точно знаю!» и «… как я потом буду смотреть им в глаза? Они же меня больше принимать не будут!»
А я как понял, что он желает вести прежний образ жизни, но теперь уже за мой счёт и за счёт будущего собственных дочерей, так и… Перемкнуло, короче говоря. В тот же час нанял… хм, исполнителей.
Потом уже, когда забирал его из больницы, в голову пришло несколько менее радикальных вариантов нейтрализации, но… что сделано. Это, по крайней мере, с гарантией!
… а всё равно — гложет. Родная кровь, как-никак! Пусть даже порченая.
— Доброе утро! — в приоткрытую дверь заглянула Люба, — Папенька… Алексей!
Она начала беседу, банальную до оскомины. Нет, ничего такого… мещанского, на самом-то деле! Обычная дорожная беседа, уместная в путешествии, просто настроение у меня нехорошее, под стать самочувствию.
Раздражает даже такая мелочь, а пуще того — необходимость «держать лицо» и ни словом, ни взглядом не выдавать как собственного настроения, так и того, насколько всё плохо. Во-первых, не хочу портить сестре свадьбу, а во-вторых…
… бессмысленно. В сложных ситуациях они просто впадают в ступор, и либо принимают наихудшие решения из возможных, либо пытаются переложить ответственность за собственные жизни на меня — того, кто собственно и озвучил проблему. Не забывая потом тыкнуть носом, что всё-то я сделал неправильно, да…
Здравый смысл, аргументация и логика? Слышали, проходили… не применяют.
Папенька тем временем, оторвавшись от просмотра литографии, поднял голову и вздёрнул бровь, рассматривая старшую дочь с некоторым недоумением.
«Не иначе, как вспоминает, кто она такая», — подумал я со смесью вины и злого веселья. Потом в купе заглянула вернулась Глафира, неся перед собой чисто вымытый (и кажется, даже опрысканный одеколоном!) горшок перед собой, захлопотала вокруг Любы, папеньки и подошедшей Нины…
… дальше воцарилась та хаотичная суета, в которой почти каждая женщина чувствует себя естественно и уверенно, а у мужчин начинают ныть зубы и портится настроение. Папенька, очевидным образом подтормаживая, несколько растерялся, но потом принял привычный, безмятежный вид патриарха родовитого семейства, восседая в кресле, как на троне, и воображая себя не иначе как владетельным князем.
— Пойду, проводника спрошу… — бросил я, поспешив удалиться прочь, не уточняя, о чём же, собственно, я хотел его спросить?
«С обезболивающими перебор», — подумал я, встав у окна и бездумно глядя на проплывающие пейзажи, всё менее пасторальные и всё более индустриальные. Состав потихонечку приближается к Севастополю, а меня аж колотит от нервного напряжения. Всё кажется…
— Не угостите папиросой? — поинтересовался я у вышедшего в коридор немолодого капитана по Адмиралтейству, как раз открывшего серебряный портсигар с различимой дарственной надписью.
— Извольте, — попутчик радушно угостил меня отравой и дал прикурить от «фронтовой» зажигалки, сделанной из гильзы, — В Севастополь направляетесь?
Не без труда удержавшись от закатывания глаз, затянулся осторожно, и табак, проникший в лёгкие и кровеносную систему, вскружил голову дурманом. Непривычно… и не сказать, что приятно, но сейчас мне очень нужно что-то этакое, а иначе, боюсь, могу сорваться.
— Да, — отвечаю спокойно, пытаясь унять головокружение, — сестра замуж выходит…
Начался пустой разговор, с теми ничего не значащими фразами, которые используют, когда не знают, что сказать. Несколько нелепый вопрос капитана прояснился достаточно быстро: оказалось, он после госпиталя получил новое назначение, и сейчас сильно нервничает.
— Господа! — зычным голосом объявил проводник, протискиваясь мимо нас по коридору, — Через полчаса наш состав подъедет к вокзалу…
— Алексей! — выглянула из купе Люба, стрельнув глазами в капитана и приветливо ему улыбнувшись, — Слышал? Севастополь скоро! Собираться нужно!
Выдохнув сквозь зубы, распрощался с со случайным собеседником и вернулся в купе, погрузившись в тот ненавидимый мужчинами хаос из женских сборов, многократно вопросов, которые в принципе не требуют ответов, тормошения и упрёков за всё… Да хотя бы за то, что не суечусь вместе со всеми и совершенно не переживаю! Как я могу?! В такой день!
Хотелось высказаться, но… во-первых, бесполезно, а во-вторых… я очень надеюсь, что через несколько дней Люба перестанет быть моей проблемой и станет проблемой мужа! К тому же, есть вполне нешуточная вероятность, что после медового месяца она заберёт к себе Нину. Во всяком случае, планы такого рода озвучивались, хотя и не слишком уверенно.
«Осталось потерпеть несколько дней» — повторяю как мантру, снова и снова отвечая на вопросы, перекладывая вещи с места на место и служа громоотводом нервничающим сёстрам. Гудок паровоза, здание вокзала и…
… на перрон ступили невозмутимые девушки, сделавшие бы честь даже выпускницам Смольного Института. С лёгкой полуулыбкой на чётко очерченных губах, полные сдержанного достоинства и грации, они были почти очаровательны.
Люба чуть порозовела от смущения при виде будущего супруга и подала ему руку, которую тот и поцеловал, не отрывая взгляда от глаз невесты. Сам Арчековский, затянутый в парадный мундир, с боевыми орденами и невозможно бравым видом, выглядел ожившей фотографией патриотического толка из тех, что печатают в газете «Русский Инвалид[24]» и журнале «Нива[25]».
Минута, наполненная многозначительными взглядами, жестами и теми прикосновениями, когда едва уловимое касание затянутой в перчатку женской руки кажется ужасно неприличным, тянулась бесконечно долго. Наверное, это и есть те минуты, ради которых живут женщины… но мне они дались очень тяжело.
«Будто позируют», — пришла в голову мысль, но почти тут же понял, что так оно и есть! Здесь и сейчас их оценивают товарищи жениха и подружки невесты, знакомые с обеих сторон и Бог весть кто ещё, оказавшийся в эти минуты на вокзале.
Можно даже не сомневаться, что позже каждый жест, взгляд и легчайшие колебания мимических мышц будут сочтены, взвешены и внесены в альбомы памяти, дабы потом разбирать на досуге, перемывать косточки и при случае говорить что-то вроде…
«А я всегда это знал (а)! Помнишь, они тогда…», и полный сдержанного (или не слишком сдержанного) торжества человек начинал вспоминать события многолетней давности.
Затем рамки этой движущейся фотографии треснули, и торжественный строй блестящих морских офицеров рассыпался, перемешавшись с подругами невесты, Сабуровыми и всеми теми знакомцами, друзьями семьи и почти случайными людьми, присутствие которых было сочтено в этот день уместным. Разом все заговорили, загомонили… но впрочем, очень и очень сдержанно, памятуя о том, что здесь и сейчас оценивают поведение не только жениха и невесты, но и всех присутствующих.
«Марлезонский балет[26], — промелькнуло у меня в голове, но оправив свой студенческий мундир, я принялся послушно исполнять свою роль, не отступая от прописанного сценария и позволяя лишь толику лёгкой импровизации, — Нужно немножко потерпеть».
- — По неровным дорогам Галиции,
- Поднимая июльскую пыль[27],
— неожиданно грянул духовой оркестр. Бог весть, кого уж там встречали или провожали, но музыканты играли слаженно, начищенная медь сияла на солнце, и даже мне показалось, будто военный оркестр ангажирован специально для нас.
- — Эскадроны идут вереницею,
- Приминая дорожный ковыль.
- Прощай, Россия-мать!
- Уходим завтра в бой.
- Идём мы защищать
- Твои границы и покой!
- Раскалённые жерла, фонтаны огня,
- В наступленье идёт эскадрон.
- По траншеям, позициям, вражьим тылам
- Раздаётся наш сабельный звон.
Оркестр играл, мы шли, а Глафира, сияя отражённым счастьем, катила отца вслед за женихом и невестой. Мы выходили с вокзала под звуки марша так, будто музыка играла для нас. Вот весь этот духовой оркестр, отражающийся от начищенной меди солнечный свет, и иссиня-синее небо Севастополя организовано специально для того, чтобы мы могли прошествовать через толпу в ожидавшие нас автомобили.
Юрий Сергеевич, проникшись моментом, восседал в кресле с такой необыкновенной важность и значимостью, что вольно или невольно оттягивал на себя внимания зевак. Уж на что я хорошо его знаю, и то… мелькают не мысли даже, а скорее образы, что человек он необыкновенно интересный, и не иначе как предводитель губернского дворянства. Никак не меньше!
Дражайшего родителя, памятуя о его сломанных ногах, устраивали с величайшей предусмотрительность, отчего он, кажется, окончательно уверился в том, что всё это — для него! Попытавшись собраться с мыслями, он выдавил только слово «Весьма» и милостивый кивок головой, после чего устроился с видом царственной особы, которой давно обрыдло земное.
Глафира, сияя прожектором, уселась рядом с Юрием Сергеевичем, поправляя юбки, и кажется, вознамерившись не мигать до самого конца поездки. А я…
… поймал взгляды, которыми обменивались Люба с будущим мужем, и взмолился, впервые за долгие годы:
«Господи, если ты есть! Пусть у них всё будет хорошо, ну или хотя бы — нормально! Я ж её никому больше не пристрою…»
Венчание запомнилось мне скверно, слившись в размазанный образ епитрахилей, камилавок, мерно покачивающихся кадил с дымящимся ладаном и шмелиным жужжанием священнослужителей. Вся эта золочёная разукрашенная пёстрая масса пела, говорила речитативом, спрашивала что-то у жениха с невестой, окуривала дымом и казалась единым организмом, наподобие улья или муравейника.
Немного пришёл в себя у выхода из храма, где бойкий фотограф уважительно, но непреклонно выстраивал «композицию». Гости, несмотря на возраст и чины охотно подчинялись именитому фотохудожнику, выписанному для таких целей родителями жениха из Петербурга, и чувствовали себя не иначе как участниками театрализованного представления.
Я же…
«… почти как тогда, в Амазонии, — шевельнулись неуместные воспоминания, — когда на шаманский обряд уговорили, с местными грибочками. Хорошо ещё, „приход“ не словил! Хотя…»
… краем глаза поглядываю по сторонам, но нет! Либо гости очень воспитанные, либо (на что я очень надеюсь!) я всё-таки не выкинул ничего из ряда вон и смотрелся на общем фоне если не браво, то хотя бы здраво. Впрочем, я за эти годы вынужденно присутствовал на таком количестве служб, что вся это обрядовость буквально записана на подкорку мозга!
Придя к закономерному выводу, что от усталости, длительного стресса и недосыпа я провалился в некое подобие транса, несколько успокоился и принялся наблюдать за присутствующими. В церковь проходили только по пригласительным билетам, разосланным заранее от имени жениха и невесты, а то бывают… прецеденты! Ладно ещё, часы из кармана шафера уведут, а бывало, и повенчанный туалет невесты, что уж вовсе ни в какие ворота!
Гости жениха сплошь почти морские офицеры, среди которых статские мундиры кажутся статистической погрешностью. Общество, без малейшего преувеличения, блестящее! Парадные мундиры, ордена… а имена, имена-то какие! Не каждый светский салон собирает столько представителей знатных родов.
Некоторые из гостей фигуры более чем одиозные. Например, командующий Черноморским флотом Колчак, по поводу которого историки ломают копья и в двадцать первом веке. Вот он… стоит подле жениха, позирует.
«Н-да… Если Арчековский примет решение остаться в Советской России, то ему такого гостя точно припомнят, а заодно и Любу рикошетом зацепит! Как там… ЧСИР[28], если память мне не изменяет.»
Потом вспоминаю (но это не точно!), что морских офицеров особо не трогали, не считая, кажется, Кронштада в частности и Балтики вообще, да и то — в первые месяцы после Революции. Но там совсем другая ситуация.
А здесь флот воюющий, а не запертый в «Финской луже». Так что и отношения между «белой» и «чёрной» костью совсем иные, пронизанные духом войны, общего дела, и какого-никакого, но товарищества. По идее, передача (ну или захват!) власти должны пройти здесь достаточно мягко. Кажется…
«Да и Колчак… — начинаю сомневаться я, — не такие уж будущие „Товарищи“ звери? Если репрессировать всех, кто когда-либо пересекался с Александром Васильевичем, то пожалуй, в Советской России вовсе не останется морских офицеров царского производства!»
С нашей стороны всё несколько… интересней. Ни одного военного мундира, редкое вкрапление статских и…
… персонажи, вроде Макса Волошина, известного в том числе своим «громким» письмом военному министру Сухомлинову, с отказом участвовать в «кровавой бойне» и сборником антивоенных стихов, выпущенных в пятнадцатом. Он, пожалуй, самый одиозный из гостей… благо, сегодня нормально одет, а не в хитоне и сандалиях, как обычно!
Здесь Ахматова, которую я не чаял видеть, но именитая поэтесса отдыхала с сыном в любимом Севастополе и приняла самовольное приглашение Волошина…
… и целый шлейф более или менее именитых поэтов, писателей, художников, переводчиков и профессуры, отдыхавших непосредственно в Севастополе или не слишком далеко от него.
«Лёд и Пламя!» — мелькает в голове при виде упорядоченных морских офицеров и хаотичных представителях мира искусства, ведущих себя настолько вольно, насколько это вообще позволяют приличия на таком мероприятии.
Читать бесплатно другие книги:
