Грязная работа Мур Кристофер

Хэйт – Мекка движения Свободной Любви в шестидесятые, где бит-поколение родило детей цветов, ку-да со всей страны малышня стекалась, дабы настроиться, включиться и отпасть[60]. Собирались они здесь и позже – когда район претерпевал перемежающиеся волны обновления и упадка. Теперь, когда Чарли ехал по улице Хэйт среди мозговых лавок, вегетарианских ресторанов, хипповских бутиков, музыкальных магазинов и битницких кофеен, ему попадались хиппи в возрасте от пятнадцати до семидесяти. И седое старичье, что побиралось или раздавало брошюрки, и одредованные подростки, белые растафары в ниспадающих юбках или пеньковых штанах на завязках, с сияющими пирсингами и пустыми взглядами травяного блаженства. Он ехал мимо бурозубых крэковых торчков, гавкающих на машины, тут и там возникали шипастые реликты панковского движения, деды в беретиках и странники, точно забредшие сюда из – джазового – клуба 1953 года. Время тут не столько остановилось, сколько всплеснуло стрелками и объявило: “Нафиг! Я пошло отсюда”.

Дом Эстер Джонсон был совсем недалеко от Хэйт, и Чарли повезло – он нашел место для парковки в двадцатиминутной “зеленой” зоне поблизости. (Если когда-нибудь настанет час разговаривать с властями предержащими, он попросит об особых привилегиях для Торговцев Смертью: приятно, что тебя никто не видит, когда изымаешь сосуд, но клевые номерные таблички или “черные” зоны для парковки были б еще лучше.)

Дом оказался небольшим бунгало, что необычно для этого района, где дома строили в основном трехэтажные и красили так, чтобы лучше контрастировали с соседями. Здесь Чарли учил Софи цветам, беря за образчики роскошные викторианские особняки.

– Беленький, папа. Беленький.

– Да, солнышко, дядя очень побледнел. А посмотри на этот домик, Софи, это лиловый.

Кварталу от бродяг досталось порядочно, и Чарли знал наверняка, что двери хозяева запирают. “Позвонить и просочиться внутрь или ждать?” Но ждать он не мог: сточные гарпии уже пошипели на него из-под сливной решетки, пока он шел к дому. Он позвонил и быстро шагнул в сторону.

Дверь открыла хорошенькая темноволосая женщина лет тридцати, в джинсах и крестьянской блузке. Осмотрелась и сказала:

– Здравствуйте. Что вам угодно?

Покачнувшись, Чарли едва не ввалился в окно. Оглянулся, затем перевел взгляд на женщину. Нет, она смотрела прямо на него.

– Это же вы звонили?

– Э, я? Да, – ответил Чарли. – Я, э-э… вы же меня имеете в виду, верно?

Женщина отступила в дом.

– Что вам нужно? – спросила она уже строже.

– Ох, простите. Чарли Ашер – у меня лавка подержанных вещей на Северном пляже. Я же с вами, – кажется, только что по телефону говорил.

– Да. Но я вам сказала, что это не к спеху.

– Ну да, ну да, ну да. Говорили, но я был тут поблизости и вот решил заехать.

– У меня сложилось впечатление, что вы звонили из своей лавки. Вы проехали весь город за пять минут?

– А, ну да… фургон у меня – как передвижная лавка, видите ли.

– Так человек, который выиграл в лото, сейчас с вами?

– Ну да, нет, он уволился. Я его выгнал. Новые деньги, понимаете? Начал дерзить. Сейчас, наверное, купит себе целый булыжник кокаина и полдюжины шлюх и к концу недели обанкротится. Туда ему и дорога, я вот что скажу.

Женщина сделала еще один шаг вглубь дома и потянула за собой дверь.

– Ну, если одежда у вас с собой, я бы могла, наверное, на нее взглянуть.

– Одежда? – Чарли поверить не мог, что она видит его. Похоже, ему настали кранты. Он не добудет сосуд, и тогда… ему не хотелось думать, что будет тогда.

– Одежда – вы же сами сказали, что у вас есть какая-то одежда якобы моей тетки. Я могу ее посмотреть.

– О, одежды у меня при себе нет.

Теперь она закрыла дверь уже до того, что в щель были видны только один голубой глаз, вышивка у выреза блузки, пуговица на джинсах и два пальца на ногах. (Женщина вышла к нему босиком.)

– Может, вам тогда лучше заехать в другой раз. Я пытаюсь разобрать теткины вещи, и приходится все делать самой, а тут немножко беспорядок. Она прожила в этом доме сорок два года. Я окончательно запуталась.

– Вот поэтому я и здесь, – сказал Чарли, сам при этом думая: “Что это я такое несу?” – Я этим постоянно занимаюсь, э-э, мисс…

– Вообще-то миссис. Миссис Элизабет Саркофф.

– Так вот, миссис Саркофф, я много этим занимаюсь, и зачастую с сортировкой имущества близких можно и впрямь сильно запутаться, особенно если они прожили на одном месте так долго, как ваша тетушка. Иногда помогает разобраться тот, у кого нет никаких эмоциональных привязок. Кроме того, у меня наметан глаз на то, что ценно, а что нет.

Чарли хотелось хлопнуть себя по плечу за то, что – сочинил такое в один миг.

– И вы берете плату за эту услугу?

– Нет-нет-нет, но я могу сделать вам предложение – купить у вас те предметы, от которых вам захочется – избавиться, либо вы можете отдать их мне в лавку на комиссию, если пожелаете.

Элизабет Саркофф тяжело вздохнула и опустила голову.

– Вы уверены? Мне бы не хотелось злоупотреблять вашей добротой.

– Я буду только рад, – ответил он.

Миссис Саркофф распахнула дверь пошире.

– Слава богу, что вы появились, мистер Ашер. Я только что полчаса прикидывала, какой комплект слоников для соли и перца выбросить, а какой оставить. У нее их было десять пар! Десять! Входите, прошу вас.

Чарли впорхнул, весьма гордый собой. Шесть часов спустя, по пояс в фарфоровых статуэтках коров, он еще не отыскал сосуд, и вся гордость его испарилась.

– У нее была какая-то особая привязанность к голштинкам? – крикнул он миссис Саркофф, которая в соседней комнате закопалась в чулан, перебирая еще одну гору сувенирной дряни.

– Нет, не думаю. Всю жизнь не выезжала из города. Я даже не уверена, что она видела живую корову, за исключением говорящих, в рекламе сыра.

– Шикарно, – сказал Чарли. Он осмотрел уже весь дом – кроме того чулана, где рылась Элизабет Саркофф. Сосуда нигде не было. Пару раз он заглядывал в чулан и быстро озирал содержимое, но красным ничего не светилось. Он уже заподозрил, что либо слишком опоздал и сосуд захапали Преисподники, либо душу Эстер Джонсон похоронили с нею вместе.

Он снова направлялся в цокольный этаж, когда зазвонил его телефон.

– Телефон Чарли Ашера, – ответил Чарли Ашер.

– Чарли, это Кэсси. Софи спрашивает, успеешь ли ты домой, чтобы рассказать ей сказку перед сном и укрыть. Я ее покормила и выкупала.

Чарли взбежал вверх по лестнице и выглянул в окно. Уже стемнело, а он и не заметил.

– Ч-черт, Кэсси, извини. Я не понял, что уже так поздно. Я с клиентом. Скажи Софи, что я скоро.

– Хорошо, передам. – Судя по голосу, Кассандра была выжата как губка. – И еще, Чарли, тебе придется убрать в ванной. Надо что-то делать с этими собаками, они лезут к ней мыться. У тебя по всей квартире хлопья от – “Мистера Пузырика”.

– Да, купаться они любят.

– Это мило, Чарли. Если бы я плохо относилась к твоей сестре, я б наняла кого-нибудь, чтобы переломал тебе ноги.

– Кэсси, у меня мама только что умерла.

– Ты разыгрываешь карту с мертвой мамой? Теперь? Чарли Ашер, ты…

– Пора бежать, – сказал Чарли. – Скоро буду. – Он нажал кнопку отбоя четыре раза, потом еще один, чтоб уж наверняка. Всего несколько дней назад Кассандра была такой милой женщиной. Что с людьми творится?

Чарли заскочил в спальню.

– Миссис Саркофф?

– Да, я еще здесь, – донесся голос из чулана.

– Боюсь, мне надо ехать. Я нужен дочери.

– Надеюсь, все в порядке?

– Да, ничего ужасного. Меня просто не было дома несколько дней. Послушайте, если вам еще будет нужна помощь…

– Ну что вы, на это я и рассчитывать не могу. Дайте мне день-другой, я все рассортирую и что-нибудь завезу вам в лавку.

– Это было бы мило. – Глупо, конечно, орать собеседнику в чулан, но что тут поделаешь.

– Нет, честно – я появлюсь.

Чарли не сумел придумать, как разрулить ситуацию на месте, – к тому же ему пора было домой.

– Тогда ладно. Я пошел.

– Спасибо вам, мистер Ашер. Вы меня просто спасли.

– На здоровье. До свидания. – Чарли сам вышел из дома, и дверь щелкнула у него за спиной. Направляясь к фургону, Чарли слышал копошение под улицей – шорох перьев, глухой вороний грай. А дойдя до места, обнаружил, что фургон, разумеется, уволокли на арестплощадку.

Услышав щелчок замка, Одри вошла поглубже в чулан и отодвинула огромный картонный ящик от гардероба. За ним на садовом раскладном табурете спокойно сидела пожилая женщина. Она вязала.

– Он ушел, Эстер. Можно выходить.

– Так помоги мне, дорогуша, – я тут, по-моему, застряла, – ответила Эстер.

– Извините, – сказала Одри. – Я и понятия не имела, что он проторчит здесь так долго.

– Я вообще не понимаю, зачем ты его впустила. – Со скрипом, но Эстер уже поднялась на ноги.

– Чтобы он удовлетворил любопытство. Сам все – увидел.

– И откуда ты выкопала это имя – Элизабет Саркофф?

– Моя учительница в начальной школе. Первое, что пришло в голову.

– Ну, надеюсь, ты его одурачила. Даже не знаю, как тебя благодарить.

– Он вернется. Вы же понимаете, правда? – сказала Одри.

– Надеюсь, что не сию минуту, – ответила Эстер. – Мне очень нужно припудрить носик.

– Где он, любовничек? – шипела Морриган из ливнестока на Хэйт, где Чарли ловил такси.

– Лажаешь, Мясо, – вторил ей адский хор.

Чарли огляделся, не слышит ли кто еще, но все прохожие вроде бы сосредоточились на своих беседах, а если кто шел один, глаза его были устремлены в точку шагах в двенадцати впереди на тротуаре. Обе стратегии позволяли не встречаться взглядом с попрошайками и полоумными, что выстроились вдоль улицы. Но даже чокнутые, похоже, ничего не замечали.

– Отъебитесь, – свирепо шепнул Чарли бордюру. – Блядские гарпии.

– Ох, любовничек, ты так аппетитно дразнишься. А кровь у малютки такая вкусная!

Молодой бездомный, сидевший чуть дальше на тротуаре, посмотрел на Чарли:

– Чувак, скажи у себя в клинике, чтоб дозу лития увеличили, и они уйдут. Мне помогло.

Чарли кивнул и дал парню доллар.

– Спасибо за совет, я подумаю.

Утром придется звонить Джейн в Аризону и выяснять, как далеко продвинулась тень на столовой горе, – если она вообще движется. Чего ради то, что он сделал или не сделал в Сан-Франциско, должно влиять на то, что происходит в Седоне? Все время он старался убедить себя, что это его не касается, а тут раз – и касается очень даже. “Люминатус придет к власти в Городе Двух Мостов”, – сказал Верн. Насколько вообще надежны пророчества человека по имени Верн? (“Заходите в «Дисконтные Пророчества Верна – Нострадамуса с Недорогими Перспективами»”.) Нелепость. Надо идти вперед, делать свое дело и стараться изо всех сил собирать те сосуды, какие ему попадаются. А если он этого делать не будет, Силы Тьмы восстанут и начнут править миром. Что с того? Давайте, валите, сточное блядво! Подумаешь!

Однако раздался голосок внутреннего бета-самца – того гена, благодаря которому его сородичи не вымерли за три миллиона лет: “Силы Тьмы правят миром? Вот это будет фигово”, – произнес голосок.

– Она так любила запах хвойного очистителя, – сказала уже третья женщина, которая в тот день уверяла, будто она ближайшая подруга матери Чарли.

Похороны прошли не очень скверно, только теперь в клубе дома престарелых, где Бадди жил до того, как переехал к Лоис, организовали поминки вскладчину. Пара частенько приезжала сюда поиграть в карты и пообщаться с прежней компанией Бадди.

– А вы попробовали “неряху Джо”?[61] – осведомилась лучшая подруга номер три. Несмотря на стоградусную жару, на ней был розовый тренировочный костюм, расшитый стразовыми пудельками, и с собой она таскала под мышкой еще одного пуделька, черного и нервного. Пока она отвлеклась на беседу с Чарли, песик лизал ее картофельный салат. – Не знаю, ела ли когда-нибудь “неряху Джо” ваша матушка. Я видела, что она только “старомодные” пьет. Вот коктейли она очень любила.

– Это уж точно, – ответил Чарли. – И мне кажется, я сейчас тоже готов их полюбить.

Чарли вылетел в Седону утром. Накануне в Сан-Франциско он всю ночь пытался отыскать два просроченных сосуда. Хотя извещения о похоронах Эстер Джонсон он не нашел, симпатичная брюнетка в доме на Хэйт сказала, что тетушку предали земле за день до того, как появился Чарли, и он предположил, что сосуд опять погребли вместе с хозяйкой. (Брюнетку звали Элизабет? Ну конечно, Элизабет, – он обманывал себя, даже притворяясь, что забыл. Бета-самцы никогда не забывают имен хорошеньких женщин. Чарли помнил, как звали модель с центрального разворота первого “Плейбоя”, который он свистнул с полок отцовской лавки. Он даже не забыл, что ее отвращают дурной запах изо рта, гадкие люди и геноцид, ибо тогда же дал клятву никогда не разводить, не любить и не совершать ничего подобного, – просто на всякий случай, если вдруг столкнется с ней, когда она будет ненавязчиво подставлять солнцу груди на капоте машины.) И ни следа второй женщины, Ирэны Посокованович, которая должна была скончаться уже давно. Ни извещения, ни записей в больницах, и в ее доме никто не жил. Она как будто испарилась и забрала сосуд души с собой. До срока третьего имени в ежедневнике у Чарли еще оставалась неделя-другая, но он даже не был уверен, с чем тогда ему придется вступить в бой. Тьма нагличала.

Кто-то рядом сказал:

– Светская болтовня отнюдь не просветляет, когда потеряешь близкого человека, а?

Чарли развернулся на голос и с изумлением увидел Верна Гловера – малорослого Торговца Смертью: тот жевал капустный салатик с фасолью.

– Спасибо, что пришли, – на автомате ответил Чарли.

Верн отмахнулся от благодарностей пластмассовой вилкой.

– Тень видели?

Чарли кивнул. Доехав утром до материного дома, он увидел, что тень со столовой горы уже доползла до переднего двора, и вопли падальщиков, что вились стаями по ее краям, уже просто оглушали.

– Вы не говорили, что ее больше никто не видит. Из Сан-Франциско я звонил сестре проверить, как она движется, но Джейн ничего не заметила.

– Простите, но они ее не видят – по крайней мере, насколько я могу судить. Ее не было пять дней. Вернулась утром.

– Когда я прилетел?

– Наверное. Это все из-за нас? Кофе с пончиками – и уже конец света?

– Дома я пропустил две души, – ответил Чарли, улыбнувшись господину в винного цвета костюме для гольфа: мужчина в знак сочувствия, проходя мимо, прижал руку к сердцу.

– Пропустили? И они достались этим – как вы их назвали? – сточным гарпиям?

– Возможно. Как бы там ни было, оно, похоже, от меня не отстает.

– Извините, – сказал Верн. – Но я все равно рад, что мы поговорили. Мне теперь не так одиноко.

– Ну да, – сказал Чарли.

– И мои соболезнования, – торопливо прибавил Верн. – Вы как вообще?

– До меня, наверное, еще не дошло, – ответил Чарли. – Но, кажется, я теперь сирота.

– Я прослежу, кому достанется ожерелье, – сказал Верн. – И буду с ним бережно.

– Спасибо. Думаете, мы в силах контролировать, кому следующему достается душа? В смысле – по-на-стоящему? В “Большущей-пребольшущей книге” сказано, что они перемещаются, как им надлежит.

– Надо полагать, – ответил Верн. – Всякий раз, когда я что-нибудь продавал, свет в них тут же гас. Если человек не тот, этого бы, наверное, не было?

– Ну, видимо, – сказал Чарли. – Хоть тут какой-то порядок.

– Вы знаток, – сказал Верн – и выронил вилку. – Кто это? Ух какая классная.

– Это моя сестра, – ответил Чарли. К ним направлялась Джейн. В темно-сером двубортном костюме Чарли от “Армани” и черных туфлях с завязочками. Ее платиновые волосы были уложены и залакированы волнами перманента тридцатых годов в палец толщиной и виднелись из-под черной шляпки с вуалью, которая закрывала все лицо до губ, сиявших, точно красные “феррари”. На взгляд Чарли, она, как обычно, смахивала на помесь робота-убийцы и персонажа Доктора Зойсса[62], но если попробовать сощуриться и не обратить внимания на тот факт, что она его сестра… и лесбиянка… и его сестра, то можно было, наверное, постичь, как ее волосам, губам и чистой линейности удается поразить кого-нибудь “классом”. Особенно таких, как Верн, кому для покорения женщин ее роста потребуется альпинистское снаряжение и баллон кислорода.

– Верн, позвольте представить вам мою неописуемо классную сестру Джейн. Джейн, это Верн.

– Здрасьте, Верн. – Джейн протянула ему руку, и Торговец Смертью поморщился от хватки.

– Примите мои соболезнования, – сказал он.

– Спасибо. Вы знали нашу маму?

– Верн ее очень хорошо знал, – сказал Чарли. – Вообще-то мама перед самой смертью очень хотела, чтобы ты позволила Верну угостить тебя пончиком. Не правда ли, Верн?

Тот закивал с такой силой, что Чарли послышалось, как щелкают его позвонки.

– Ее предсмертное желание, – сказал Верн.

Джейн не шелохнулась и ничего не ответила. Поскольку глаза ее прятались под вуалью, Чарли не видел, какое у нее лицо, но догадывался, что она своим лазерным взором пытается прожечь спаренные дырки в его аорте.

– Знаете, Верн, это было бы очень мило, но не могли бы мы отложить приглашение? Мы только что похоронили маму, и мне нужно кое-что обсудить с братом.

– Это ничего, – сказал Верн. – И пончиком угощать необязательно, если вы следите за фигурой. Знаете, можно кофе, салатик, что угодно.

– Запросто, – сказала Джейн. – Раз так хотелось маме. Я вам позвоню. Однако Чарли сообщил вам, что я лесбиянка, правда?

– О боже мой, – произнес Верн. Он чуть не сделал стойку на руках от возбуждения, но тут вспомнил, что он на поминках, где открыто воображать себе mnage troi[63] с дочерью усопшей как-то неприлично. – Простите, – пискнул он.

– Увидимся, Верн, – успел сказать Чарли, когда сестра повлекла его за собой к клубной кухоньке. – Я напишу вам про остальное.

Едва они свернули за угол, Джейн двинула брата в солнечное сплетение, вышибив дух.

– О чем ты себе думал? – прошипела она, откинув вуаль, чтобы ему лучше было видно, как она рассвирепела, – вдруг через пузо до брата не дошло.

Чарли ловил ртом воздух и хохотал.

– Этого хотела мама.

– Моя мама только что умерла, Чарли.

– Ага, – сказал он. – Но ты себе даже не представляешь, что ты сделала для этого мужика.

– Вот как? – Джейн подняла бровь.

– Он навсегда запомнит этот день. У него больше не случится ни одной сексуальной фантазии, в которой к не-му не будешь подходить ты, – притом, вероятно, в чужих туфлях.

– И тебе не кажется, что это извращение?

– Ну-у… да, ты моя сестра, но для Верна это главный миг в жизни.

Джейн кивнула:

– Ты довольно неплохой человек, Чарли, раз так заботишься о постороннем недомерке…

– Ну… да, знаешь…

– Хотя и жопа с ручкой! – закончила Джейн и снова утопила кулак в солнечном сплетении Чарли.

Странное дело – хватая губами воздух, Чарли свято верил: где бы мама сейчас ни была, она им довольна.

“Пока, мамуля”, – подумал он.