Грязная работа Мур Кристофер
Оба отвернулись друг от друга – обоим стало не-ловко. Лили сделала вид, что тасует чеки за день, а Чарли – что роется в своем так называемом прогулочном саквояже, который Джейн звала “мужским ридикюлем”.
– Извини, – произнесла Лили, не отрывая взгляда от чеков.
– Нормально, – ответил Чарли. – Ты меня тоже.
По-прежнему не поднимая головы, Лили спросила:
– Но честно – надо мне обо всем этом рассказывать?
– Видимо, нет, – ответил Чарли. – Это как бы тяжкое бремя. Как бы…
– Грязная работа? – усмехнулась Лили.
– Ну. – Чарли тоже улыбнулся – ему полегчало. – Я больше не буду эту тему поднимать.
– Ничего. Клево, наверно.
– Честно? – Чарли не припоминал, чтобы кто-то считал его клевым. Он был тронут.
– Да не ты. Вся эта лабуда со Смертью.
– А, ну да, – опомнился Чарли. Есть! По-прежнему тысяча очков по шкале от нуля до клевизны. – Но ты права, это опасно. Больше никаких разговоров о моем э-э… хобби.
– И я больше не буду звать тебя Чарли, – сказала Лили. – Никогда.
– Это ничего, – ответил Чарли. – Сделаем вид, что этого не было. Отлично. Душевно поговорили. Возвращайся к своему плохо скрываемому презрению.
– Ашер, отъебись.
– Умница.
Наутро, когда он опять вышел на прогулку, его уже поджидали. Чарли на это рассчитывал и не разочаровался. Он заглянул в лавку – забрал итальянский костюм, который недавно к нему поступил, а также сигарную зажигалку, два года протомившуюся в витрине с антиквариатом, и пылающего фарфорового медведя – сосуд души какого-то очень давнего покойника. Затем выдвинулся на улицу и остановился прямо над ливнестоком. Помахал туристам на канатной дороге – вагончик как раз дребезжал мимо.
– Доброе утро, – бодро сказал он. Любой посторонний решил бы, что Чарли приветствует новый день, поскольку рядом никого больше не было.
– Мы выклюем ей глаза, как спелые сливы, – прошипел из стока женский голос. – Вытащи нас наверхи, Мясо. Вытащи нас, чтобы мы лакали кровь из зияющей раны, когда разорвем тебе грудь.
– И твои косточки захрустят у нас на зубах, как леденцы, – добавил другой голос, равно женский.
– Ага, – согласился первый. – Как леденцы.
– Ага, – вступил третий голос.
У Чарли по всему телу побежали мурашки, но он стряхнул их и постарался, чтобы голос не дрожал.
– Что ж, сегодня как раз недурственный денек, – сказал он. – Я хорошо отдохнул и выспался на удобной кровати под пуховым одеялом. Ночевать в канализации не пришлось.
– Сволочь! – прошипел женский хор.
– Поговорим за перекрестком.
Углубившись в Китайский квартал, Чарли шагал по тротуару беспечно, помахивая тростью, костюм болтался в легком чехле у него через плечо. Пробовал насвистывать, но решил, что это слишком банально. Когда он добрался до следующего перекрестка, под мостовой уже сидели.
– Я высосу душу младенца через ее родничок прямо у тебя на глазах, Мясо.
– О, прекрасно! – сказал Чарли, стиснув зубы и стараясь не выказать ужаса. – Она уже неплохо ползает, не пропустите завтрак – как только она доползет до своей резиновой ложечки, надает вам по задницам.
Из канализации донесся визг ненависти, за ним – шершавый шорох переговоров:
– Он не может так говорить? Он разве может так говорить? Он знает, кто мы?
– Сворачиваю налево, увидимся через квартал.
Молодой китаец в хип-хоповом прикиде посмотрел на Чарли и быстро шагнул вбок, чтобы не подцепить заразу безумия, которую наверняка нес в себе этот прилично одетый “ло пак”[44]. Чарли похлопал себя по уху:
– Извините, беспроводная гарнитура.
Китайский хип-хопер отрывисто кивнул, будто и сам догадался: как бы это ни выглядело, он не поехал, а вовсе даже отвисает, как бомбический мерзавец, так что не жми на газ, пидарас. Он перешел дорогу на красный свет, прихрамывая под бременем подтекста.
Чарли зашел в химчистку “Золотой дракон”, и человек за стойкой – мистер Ху, которого Чарли знал с восьми лет, – приветствовал его широкой и теплой судорогой левой брови. Таково было обычное приветствие старика, а для Чарли – недурной показатель, что старик еще жив. В длинном черном мундштуке, зажатом в деснах Ху, дымилась сигарета.
– Доброе утро, мистер Ху, – сказал Чарли. – Прекрасный день, не так ли?
– Костюм? – ответил мистер Ху, глядя на костюм, который Чарли скинул с плеча.
– Да, сегодня только один. – Весь свой товар получше Чарли носил в “Золотой дракон”, и в последние месяцы дела у химчистки шли неплохо – Чарли доставались кучи одежды от наследников. Он также заказывал здесь перелицовку и подгонку: мистер Ху считался лучшим трехпалым портным на всем Западном побережье, а то и в мире. В Китайском квартале его так и звали – Трехпалый Ху, однако, сказать правду, на самом деле он обладал восемью пальцами: не хватало всего двух поменьше на правой руке.
– Портной? – спросил Ху.
– Нет, спасибо, – ответил Чарли. – Это на перепродажу, не для меня.
Ху выхватил костюм из руки Чарли, пришпилил бирку и крикнул по-мандарински:
– Один костюм для Белого Беса! – после чего из зад-них комнат выскочила какая-то внучка, цапнула костюм и снова унеслась за шторку, не успел Чарли разглядеть ее лица.
– Один костюм для Белого Беса, – повторила она кому-то в недрах химчистки.
– Среда, – сказал Трехпалый Ху и сунул Чарли квитанцию.
– И вот еще что… – начал было Чарли.
– Ладно, вторник, – сказал Ху. – Но скидка нет.
– Нет, мистер Ху. Я знаю, мне давно не требовалось, но скажите – у вас еще сохранилось ваше другое предприятие?
Мистер Ху закрыл один глаз и смотрел на Чали, должно быть, целую минуту. И только потом сказал:
– Пойдем, – и исчез за шторкой, оставив за собой тучку сигаретного дыма.
Чарли шагнул следом за ним в мастерскую – шумный, влажный ад чистящих жидкостей, отжимных утюгов и деловито суетящихся работников – и вступил в отгороженный фанерой крохотный кабинет в недрах. Ху закрыл за ним дверь и запер – точно так же они осуществляли свою сделку двадцать с лишним лет назад.
Когда Трехпалый Ху впервые провел Чарли Ашера через стигийскую химчистку “Золотой дракон”, десятилетний бета-самец был уверен, что сейчас его похитят и продадут в химчисточное рабство, зарежут и превратят в дим сум либо заставят курить опий и драться сразу с полусотней кунгфуистов в одной пижаме (в десять лет у Чарли имелось крайне слабое представление о культуре соседей), однако, несмотря на ужас, его подхлестывала страсть, заложенная в генах миллион лет назад, – тяга к огню. Да-да, именно хитроумный бета-самец впервые обнаружил огонь, и это правда – огонь у него тотчас же отобрал альфа-самец. (Альфы прощелкали открытие огня, но, поскольку ни шиша не понимали про хватание горячего оранжевого конца палки, им приписывается изобретение ожога третьей степени.) И все равно первоначальная искра лучилась в венах бет. Альфа-пацаны со временем переключались на девчонок и спорт, а беты по-прежнему занимались пиротехникой – вплоть до половозрелости, а то и дольше. Может, альфы и ведут за собой армии мира, но всякую срань все равно взрывают беты.
А что выдает поставщика фейерверков нагляднее всего, как не отсутствие важных пальцев? Трехпалый Ху. Когда Ху разложил на столе свой пухлый киот с товаром, юный Чарли почувствовал, что прошел сквозь адский огонь и прибыл наконец в рай, – и восторженно разжал кулак с комком потных долларов. Пока длинные столбики серебристого пепла с сигареты Ху осыпались на фитили смертельным снегом, Чарли наслаждался выбором. Он так разволновался, что чуть не напрудил в штаны.
И сейчас Чарли, в своей смертельной ипостаси вышедший тем утром из “Золотого дракона” с компактным свертком под мышкой, ощущал тот же восторг: как бы ни противоречило это его натуре, он снова кидался в брешь. Он направился к ближайшему ливнестоку и прокричал, помахав извлеченным из мешка светящимся фарфоровым медведем:
– Один квартал вбок и четыре вверх по улице. Вы со мной, курвы?
– Белый Бес совсем слетел с катушек, – сказала одиннадцатая внучка Трехпалого Ху Синди-Лу Ху, стоявшая за прилавком рядом со своим почтенным и перстуально обездоленным предком.
– Его деньги слетают к нам, – ответил Трехпалый.
Чарли засек этот переулок на прогулках в финансовый район. Переулок соединял улицы Монтгомери и Кирни и располагал всем, что потребно хорошему переулку: пожарными лестницами, мусорными контейнерами, разнообразными стальными дверями, размеченными граффити, крысой, двумя чайками, ассортиментом грязи, мужиком в отключке под картонкой и полудюжиной знаков “Парковка запрещена”, три из них – с пулевыми дырками. То был платонический идеал переулка, но от прочих в округе его отличало наличие двух отверстий сточно-канализационной системы, расположенных менее чем в полусотне ярдов друг от друга, один в начале, другой почти в середине; таились они между мусорными контейнерами. Не так давно наметав глаз на ливнестоки, Чарли не мог этого обстоятельства не учесть.
Он выбрал то отверстие, которого не было видно с улицы, присел шагах в четырех и развернул пакет Трехпалого Ху. Вытащил восемь “М-80” и где-то до полудюйма подрезал двухдюймовые запалы щипчиками для ногтей, которые носил на кольце с ключами. (“М-80” – это очень большая шутиха; утверждают, что сила взрыва у нее равняется четверти динамитной шашки. Сельские ребятишки разносят такими почтовые ящики или школьные уборные, а в городе эти шутихи, как любимое орудие веселых проказ, по большей части заменились 9-миллиметровыми “глоками”.)
– Детки! – крикнул Чарли в ливнесток. – Вы со мной? Извините, не уловил, как вас зовут. – Он извлек из трости шпагу, положил у колена, затем выкопал из саквояжа фарфорового медведя и разместил его у другого колена. – Ну, поехали! – крикнул он.
Из стока донеслось злобное шипение, и хоть Чарли считал, что внутри темно, там стало еще темнее. В черноте перемещались какие-то серебряные диски, словно в темном океане кувыркались монетки, только эти двигались парами: глаза.
– Отдавай, Мясо. Отдай, – прошептал женский голос.
– Приди и возьми, – ответил Чарли, стараясь обороть в себе худший за всю жизнь мандраж. Будто позвоночник натирали сухим льдом, поэтому не дрожать у Чарли не получалось.
Тень из ливнестока начала растекаться по мостовой – где-то на дюйм, но Чарли заметил: сам свет как-то изменился. Только ничего не менялось. Тень обрела форму женской руки и еще дюймов на шесть подползла к медведю. Тут-то Чарли и рубанул ее шпагой. Лезвие не ударилось о мостовую, но соприкоснулось с чем-то мягче – и раздался оглушительный визг.
– Говна кусок! – То был вопль не боли – то был вопль ярости. – Никчемный, маленький… ты…
– Быстрый и мертвые[45], дамочки, – сказал Чарли. – Быстрый и мертвые. Давайте попробуем еще разок.
Из отверстия вызмеилась новая рука слева, за ней другая – справа. Чарли оттолкнул медведя подальше от стока и выхватил из кармана зажигалку. Поджег запалы четырех “М-80” и швырнул их в дыру, пока тени еще тянулись по мостовой.
– Что это было?
– Что он кинул?
– Подвинься, не видно.
Чарли заткнул уши пальцами. “М-80” рванули, и он – ухмыльнулся. Сунул шпагу в ножны, собрал вещи и побежал ко второму отверстию. В закрытом со всех сторон ливнестоке это будет сурово – жестоко даже. Ухмылка не сползала с лица Чарли.
Он слышал хор воплей и проклятий на полудюжине мертвых языков, и одни перекрывали другие, словно кто-то вертел ручку настройки коротковолнового приемника, ловившего как пространство, так и время. Чарли упал на колени и прислушался, стараясь держаться от ливнестока на расстоянии вытянутой руки. Слышно было, как они надвигаются под переулком, – он подманивал их собой. Чарли надеялся, что прав и наружу они вылезти не могут, но если б даже и вылезли, у него с собой шпага, а драться при свете солнца – это играть на его поле. Он поджег еще четыре “М-80” – фитили у них были подлиннее – и метнул одну в ливнесток.
– Так кто у нас Новое Мясо? – спросил он.
– Что? Что он сказал? – послышался голос из стока.
– Нихера не слышу.
Чарли помахал фарфоровым медведем у дыры.
– Вам этого надо? – И кинул еще одну “М-80”. – Нравится? – крикнул он, швыряя третью шутиху. – Будете знать, как об мою руку точить клювы, трепаные вы гарпии!
– Мистер Ашер, – раздался голос у него за спиной.
Чарли обернулся: над ним стоял Альфонс Ривера, полицейский инспектор.
– О, здрасьте, – сказал Чарли и сообразил, что держит в руке зажженную “М-80”. – Простите, я секундочку, – сказал он и метнул шутиху в отверстие. Тут все и взорвалось.
Ривера отошел на несколько шагов и сунул руку в карман – предположительно за пистолетом. Чарли запихал фарфорового медведя в саквояж и поднялся. Он слышал, как его снизу костерят и проклинают.
– Ебаный недотепа, – визжали темные силы. – Я сплету корзинку из твоих кишок и понесу в ней твою голову.
– Ага, – вторил этому голосу другой. – Корзинку.
– Мне кажется, этим ты уже грозила, – произнес третий.
– А вот и нет, – ответил первый.
– Заткнитесь нахуй! – завопил Чарли ливнестоку и посмотрел на Риверу, который уже вытащил табельный пистолет, хоть пока и не навел.
– Что, – спросил инспектор, – в канализации… э-э… кто-то не прав?
Чарли ухмыльнулся.
– Вы же ничего не слышите, правда? – Ругань не прекращалась, но сейчас орали на каком-то языке, где для правильного произношения, очевидно, требовалось много соплей. На гэльском, немецком или еще каком.
– Я отчетливо слышу звон в ушах, мистер Ашер, от взрывов ваших отчетливо незаконных фейерверков, но помимо этого – нет, ничего.
– Крысы, – сказал Чарли, бессознательно вздергивая бровь, словно имея в виду: “Ну что, ваши уши выдержат такую гору дурно пахнущей лапши?” – Терпеть не могу крыс.
– Угу, – ровно ответил Ривера. – Крысы точили клювы об вашу руку, и вы, очевидно, полагаете, что к дешевым антикварным безделушкам в форме животных тайную тягу испытывают тоже крысы?
– Так это вы слышали? – уточнил Чарли.
– Да-с.
– И вам, значит, непонятно?
– Да, – ответил полицейский. – Но костюмчик славный. “Армани”?
– Вообще-то “Канали”, – сказал Чарли. – Но спасибо.
– Для бомбежки канализации я б надевать не стал, но каждому свое. – Ривера не двигался с места. Стоял он у самого бордюра, шагах в десяти от Чарли, оружия не прятал. Мимо протрусил бегун – и по такому случаю наддал скорости. Чарли и Ривера вежливо ему кивнули.
– Так что? – сказал Чарли. – Вот вы профессионал, куда вы с этим обратитесь?
Ривера пожал плечами:
– Вы же не слишком много рецептурных медикаментов принимали в последнее время, а?
– Хорошо бы, – ответил Чарли.
– Всю ночь пили, вас из дому выставила жена, рассудок ваш помутился от угрызений совести?
– Моя жена скончалась.
– Простите. Давно?
– Скоро год.
– Нет, это не поможет, – сказал Ривера. – Душевные заболевания в роду имелись?
– Не-а.
– Теперь имеются. Поздравляю, мистер Ашер. В следующий раз можете воспользоваться.
– Будете меня скручивать? – спросил Чарли, думая о том, как объяснит это детским службам соцобеспечения. Бедняжечка Софи, у нее папа – и зэка, и Смерть, в школе ей придется туго. – Костюм на заказ, его непросто будет накидывать на голову, если вы меня скрутите. Я сяду в тюрьму?
– Со мной не сядете. Думаете, мне легче это объяснять? Я инспектор, я не арестовываю за то, что человек швыряет фейерверки и орет в канализационные люки.
– Тогда почему вы не прячете оружие?
– Мне так надежнее.
– Понимаю, – сказал Чарли. – Вероятно, я вам показался отчасти неуравновешенным.
– Думаете?
– Так на чем мы остановились?
– Это весь ваш боезапас? – Ривера повел подбородком на бумажный кулек у Чарли под мышкой.
Чарли кивнул.
– Давайте-ка вы швырнете все это в канализацию, и мы с этим покончим.
– Не выйдет. Я понятия не имею, что они сделают, если к ним в руки попадут фейерверки.
Теперь настал черед Риверы воздеть бровь.
– Крысы?
Чарли швырнул кулек в отверстие. Снизу донесся шепот, но торговец постарался не показать Ривере, что прислушивается.
Тот уложил пистолет в кобуру и оправил лацканы пиджака.
– Так вы часто получаете такие костюмы? – спросил он.
– Раньше было реже. Сейчас много работы с наследствами, – ответил Чарли.
– Моя карточка у вас есть – позвоните, если будет что-нибудь длиной сорок, итальянское, шерсть от средней до тонкой, э-э… или шелк-сырец, тоже пойдет.
– Ага, шелк идеален для нашей погоды. Конечно, рад буду помочь вам немножко сэкономить. Кстати, инспектор, а как вы оказались в глухом переулке, в стороне от больших улиц, утром во вторник?
– Этого я вам сообщать не обязан, – с улыбкой ответил Ривера.
– Не обязаны?
– Нет. Всего хорошего, мистер Ашер.
– И вам того же, – сказал Чарли. Значит, теперь за ним следят и под улицами, и на улицах. Иначе что тут делать инспектору отдела убийств? Ни “Большущая-пребольшущая книга Смерти”, ни Мятник Свеж ничего не говорили про легавых. И как, по-вашему, все эти смертельные дела хранить в секрете, если у вас на – хвосте фараон? Ликование Чарли от того, что он дал бой врагу – пошел наперекор своей природе, – улетучилось. Он не очень понимал, что здесь не так, но чутье подсказывало: он только что крупно облажался.
Под улицей Морриган переглядывались в изумлении.
– Он не знает, – сказала Маха, изучая свои когти, блестевшие нержавейкой в тусклом свете, что сочился Сверху. На ее теле тоже начали проступать выпуклые перья с пушечным отливом, а глаза были уже не просто серебряными монетами – теперь в них читался ум хищной птицы. Некогда она серой вороной летала над северными полями сражений, опускалась на тех солдат, что умирали от ран, выклевывала из них души. Кельты называли отсеченные головы врагов Желудями Махи, но и понятия не имели, что ей наплевать как на их дань, так и на данайцев, ее подносящих, – ей нужны только кровь и души. В последний раз она видела у себя такие женские когти тысячу лет назад.
– Я по-прежнему не слышу, – пожаловалась сестра ее Немайн, оправляя иссиня-черные перья и шипя от наслаждения, когда острыми кинжалами когтей проводила себе по грудям. У нее появились еще и клыки, что раздвигали теперь нежные черные губы. Ее работа была капать ядом на тех, кому суждено умереть. И не бывало воина яростнее, чем тот, кого коснулась капля яда Немайн, ибо ему нечего терять, он выходит на битву без страха, в таком неистовстве, что силою может помериться с десятерыми – и всех утащить с собою навстречу их року.
Бабд новообретенными когтями провела по стене стока, оставив в бетоне глубокие борозды.
– Обожаю. Я и забыла, что они у меня есть. Мы ведь запросто можем выйти, а? Хотите побыть Сверху? Я хочу побыть Сверху. Сегодня ночью мы все побудем Сверху. Вырвем Мясу ноги и станем смотреть, как он ползает в луже своей крови. Будет весело. – Бабд из них была крикуньей – говорили, что вопли ее на полях сражений обращают в бегство целые армии и солдаты сотнями шеренг умирают от страха. Она олицетворяла все яростное, неистовое и не очень сообразительное.
– Мясо не знает, – повторила Маха. – Зачем нам терять преимущество и идти в атаку до срока?
– Потому что весело, – ответила Бабд. – Сверху, а? Весело же? Я знаю, из его кишок можно сплести не корзинку, а шляпку.
Немайн брызнула ядом с когтей, и он зашипел, пенясь на бетоне.
– Надо сказать Оркусу. У него будет план.
– Насчет шляпки? – уточнила Бабд. – Скажете, что придумала я. Шляпки он любит.
– Надо ему сказать, что Мясо не знает.
И троица дымом поползла по трубам к огромному кораблю – делиться новостями о том, что их новейший враг не знает, среди всего прочего, что он такое и что именно он навязал этому миру.
12. Книга мертвых в Заливном Городе
Морских свинок Чарли назвал Пармезан и Романо (если короче – Парм и Роми), потому что, когда настало время крещения, ему случилось читать этикетку на – соусе “Альфредо”. Вот и все мысленные усилия – и хватит с этих поросят. На самом деле Чарли даже подумал, что перестарался, если учесть, что когда он в тот день вернулся домой после великого сточно-шутейного фиаско, дочь его с немалым ликованием колотила по столику своего детского стула окоченелой свинкой.
Колотилкой выступал Романо – Чарли сумел его опознать, потому что сам капнул лаком для ногтей между крохотных ушек, чтобы отличать свина от его сотоварища. Пармезан, равно окоченелый, валялся в своем плексигласовом убежище. На самом донышке тренировочного колеса, если точнее. Смертельная была гонка.
– Миссис Лин! – позвал Чарли. Он выковырял из-дохшего грызуна из хватки своей дорогой дочурки и бросил в ящик.
– Тут Владлена, мистер Ашер, – громыхнуло из ванной. Нажали на слив, и миссис Корьева явилась в дверях, оправляя застежки на своем домашнем комбинезоне. – Проститеся, у меня кака, как медведь. Софи в стульчике хорошо.
– Она играла с мертвой морской свинкой, миссис Корьева.
Та посмотрела на два свинячьих трупика на дне прозрачного ящика, пристукнула по стенке, покачала хабитат взад-вперед.
– Они сплют.
– Они не спят, они сдохли.
– Хорошие были, когда я в ванну пошла. Играли, бегали по колесе, смеяли.
– Им не смешно. Они умерли. И одна была у Софи в руке. – Чарли присмотрелся к той свинке, из которой Софи делала отбивную. Голова грызуна была подозрительно мокрой. – Во рту. Она совала ее в рот. – Он оторвал от рулона на кухонной стойке бумажное полотенце и принялся вытирать Софи рот изнутри. Та закурлыкала, стараясь съесть полотенце, – решила, что это такая игра. – А где вообще миссис Лин?
– Ей надо лекарство с рецептой, я коротко смотрела Софи. И медвежатки счастливили, я в ванну ходила.
– Морские свинки, миссис Корьева, не медвежата. Сколько вы там просидели?
– Может, пять минуты. Я уже думала, кишка лопнула, так тужила.
– Аййииии, – раздался клич от дверей. То вернулась миссис Лин – и тут же заковыляла к Софи. – Уже давно пора спай, – рявкнула она миссис Корьевой.
– Я сам ею займусь, – сказал Чарли. – Присмотрите пока за ней, я только вынесу МОРСКИХ СВИНОК.
– Это он про медвежаток, – пояснила миссис Корьева.
– Я, мистер Ашер, выносяй, – сказала миссис Лин. – Не проблема. Что делай?
– Сплют, – ответила миссис Корьева.
– Дамы, идите. Прошу вас. С кем-нибудь из вас увидимся утром.
– Моя очередь, – грустно вымолвила миссис Корьева. – Меня в ссылку? Нет Софи для Владлены, да?
– Нет. Э-э, да. Все хорошо, миссис Корьева. До утра.
Миссис Лин тем временем трясла плексигласовый хабитат. Ну и здоровы же спать эти свиньи. Свинину она любила.
– Я берай, – сказала она. Сунула ящик под мышку и попятилась к двери, маша на ходу рукой. – Пока, Софи. – По-ка.
– Пока, бубеле, – сказала миссис Корьева.
– Па-ка, – ответила Софи и младенчески помахала им в ответ.
– Ты когда успела этому “па-ка” научиться? – спросил Чарли у дочери. – Ни на секунду тебя нельзя оставить.
Но оставил он ее на следующий же день, потому что отправился искать замену свинкам. На сей раз он подъехал к зоомагазину на грузовом фургоне. Все мужество – если угодно, спесь, – что он собрал для нападения на гарпий в канализации, уже растаяло, и к ливнестокам он теперь и близко подойти боялся. В зоомагазине он выбрал двух расписных черепах – где-то с крышку от майонезной банки. Еще он купил им большую тарелку в форме почки, где имелись собственный островок, пластмассовая пальма, какая-то водяная поросль и улитка. Последняя, надо полагать, – для поддержания – черепашьей – самооценки: “Это мы, что ли, медленные? Да вы на этого парня гляньте”. А для поддержания улиточьего духа имелся камень. Все счастливы, если есть возможность поглядывать на кого-то сверху вниз. А также и снизу вверх, особенно если ни тех, кто внизу, ни тех, кто сверху, терпеть не можешь. Такова не только стратегия выживания бета-самцов, но и основа капитализма, демократии и большинства религий.
Четверть часа промурыжив торговца живностью на предмет жизнестойкости черепах и получив заверения, что они, вероятно, выдержат ядерную атаку, если после нее останутся какие-нибудь жучки на съедение, Чарли выписал чек и едва не расплакался над черепашками.
– У вас все хорошо, мистер Ашер? – спросил продавец.
– Простите, – ответил Чарли. – Но у меня это последняя графа в чековом регистре.
– И банк не выдал вам новую книжку?
– Нет, у меня есть новая, но в этой писала моя жена. А теперь книжка закончилась, и я больше не увижу этого почерка.
– Извините, – сказал зоопродавец; до сего момента он опасался, что в довершение нелегкого дня ему еще придется утешать любителя живности из-за пары дохлых морских свинок.
– Вы тут ни при чем, – сказал Чарли. – Я сейчас заберу черепашек и уйду.
Он так и сделал, а по дороге домой сжимал использованную чековую книжку в кулаке. Рейчел ускользала от него – все дальше и дальше с каждым днем.
Неделей ранее Джейн спустилась занять меду и нашла в глубине холодильника сливовое желе, которое нравилось Рейчел. Желе покрывал зеленый пушок.
– Братец, этому здесь не место. – Джейн скорчила рожу.
– Место. Оно – Рейчел.
– Я знаю, братишка, но она за ним не вернется. Что еще у тебя… о боже мой! – Ее отнесло от холодильника. – Что это такое?
– Лазанья. Рейчел делала.
– И это простояло здесь больше года?
– Не смог выбросить.
– Так. Я прихожу в субботу и чищу тут всю квартиру. Избавлюсь от всего, что осталось после Рейчел, а тебе не нужно.
– Мне все нужно.
Джейн помолчала, перемещая зелено-лиловую лазанью вместе с противнем из холодильника в мусорное ведро.
– Нет, не нужно, Чарли. Это барахло не поможет тебе помнить Рейчел, тебе от этого только больно. Ты должен сосредоточиться на Софи и дальше жить с ней. Ты молодой еще мужик, тебе нельзя сдаваться. Мы все любили Рейчел, но тебе нужно двигаться дальше – подумай об этом. Может, стоит чаще выходить?
– Я не готов. И в субботу ничего не получится, это мой день в лавке.
– Да понятно, – ответила Джейн. – Лучше, если тебя не будет дома.
– Но тебе же нельзя доверять, Джейн, – сказал Чарли, словно этот факт был столь же очевиден, как и то, что сестра ужасно его раздражала. – Ты выбросишь все кусочки Рейчел и сопрешь мою одежду. – Джейн и впрямь довольно регулярно тырила костюмы Чарли – с тех пор, как он стал одеваться приличнее. Теперь на ней был заказной двубортный костюм, который Чарли всего пару дней как забрал у Трехпалого Ху. Чарли его еще даже не надевал. – Джейн, зачем ты вообще носишь костюмы? Твоя новая подружка разве не учит йоге? Тебе же полагается носить такие мешковатые штаны из конопли и тофу, как она, нет? Ты похожа на Дэвида Боуи, Джейн. Ну вот, я это сказал. Прости, но это надо было сделать.
Джейн обхватила его рукой за плечи и поцеловала в щеку.
– Ты такой милый. Боуи – единственный – мужчина, которого я считаю привлекательным. Давай я уберу у тебя в квартире. И присмотрю за Софи – пусть уж вдовы порубятся денек в магазине “Все по доллару”.
– Ладно, только одежду и всякое такое. Фотографии не бери. И сложи все в подвал в коробки, ничего не выбрасывай.
– Даже еду? Чак, эта лазанья – ну…
– Хорошо, еду можно. Только не рассказывай Софи, чем ты занимаешься. И оставь духи Рейчел – и щетку для волос. Я хочу, чтобы Софи знала, как пахла ее мама.
В тот вечер, закрыв лавку, Чарли спустился в подвал, в загончик склада, отведенный его квартире, где навестил все коробки, сложенные Джейн. Когда это не помогло, он все их открыл и попрощался с каждой, даже самой крохотной, частицей Рейчел. Похоже, он вечно прощался с частицами Рейчел.