Второе восстание Спартака Бушков Александр

Но звучало это как-то не особенно убедительно. Никакого напряжения в ее гибком сильном теле не чувствовалось, Беата прикрыла глаза, отходя после сумасшедшего напряжения охоты. Медленно притянув ее к себе, Спартак поцеловал девушку и уже больше не отпускал.

За окном ничего тревожащего не происходило – обычные звуки улицы, когда вечереет. Ну разумеется, подумал он трезвой, службистской частичкой сознания. Кишка у них тонка перевернуть вверх дном весь город, в конце концов не бог весть какие были персоны. Из-за оберста они все перерыли, но тот городишко был маленький, не то что эта древняя столица польских королей, которую совсем недавно, по историческим меркам, сменила выскочка Варшава...

Поцелуи понемногу переходили в нечто напоминавшее лихорадочную борьбу, словно времени у них совсем не осталось, и костлявая старуха стояла у двери, готовясь деликатно, но непреклонно постучаться черенком косы: а вот и я, впускайте, люди добрые, час пробил... Одежды становилось все меньше, пока не осталось совсем, с постели кувыркнулась аккуратная кучка подушек, бесшумно растелившись по полу, отлетело покрывало, и они обратились в сплетение нерассуждающих обнаженных тел, возбужденных и друг другом, и бабулей с косой, так и бродившей в невеликом отдалении. Так уж у них почему-то всегда получалось: сначала чуть ли не грубо, под непроизвольные стоны девушки, потом, после схлынувшего угара, медленно, чуть ли не сонно – до полного опустошения и невозможности пошевелиться.

А когда пошевелиться смогли, за окном уже стояла ночь, время от времени окружающее давало о себе знать сухим треском выстрелов на пределе слышимости. Картина была знакомая: немцы до утра будут шарашиться по паре-тройке городских районов, врываясь в подозрительные, с их точки зрения, дома, паля по любой случайной тени, в том числе и померещившейся, пытаясь изловить хоть что-то способное сойти за добычу. К утру устанут и угомонятся...

Беата приподнялась на локте, чиркнула скверной, шипящей спичкой; колышущийся огонек вырвал из темноты невероятно прекрасное лицо, обрамленное прядями спутавшихся волос. Медленно, с удовольствием выпустив дым, она откинулась на маленькую подушку и ленивым тоном спросила:

– Как ты думаешь, из-за чего это все?

– Что?

– Почему так хорошо? Просто пронзительно хорошо. Даже кусаться хочется от всей души... Любовь это, или все оттого, что мы гуляем совсем рядом со смертью?

– Может, и то и другое, – сказал Спартак.

Она тихонько засмеялась:

– По моему глубокому убеждению, сейчас там и сям под землей слышен шорох – славные предки ворочаются в гробах, как каплуны на вертеле. Княгиня герба Брохвич со всем пылом отдается москалю из-за Буга...

– Тебе не нравится? – спросил Спартак.

Предприняв свободной рукой кое-какие действия, быть может, и не подобающие благородной девице из хорошего дома, она заверила:

– Чертовски нравится. Но я представляю реакцию предков: не жертвой неизбежного на войне насилия стала княгиня, не злодейски совращена опытным ловеласом, а сама заявилась в комнатушку к заезжему москалю...

– Скорее уж – залетному.

– Ага, вот именно, залетному. В самом прямом смысле слова. И сама улеглась на хлопскую железную койку, на которую мой дедушка и любимую собаку бы не положил...

– А на какую?

– На достойную князя.

– Интересно, – сказал Спартак с деланной активностью. – А зачем это твой дедушка клал собак на постель? У него что, женщин недоставало?

– Как ты смеешь, москальская рожа, делать такие намеки касательно князя...

– Ну, вы же сами говорили, что моя рожа не такая уж и москальская, если подойти вдумчиво. Может, я и вправду в отдаленном родстве с этими самыми Котляревскими из Пухар, потомками воеводы Груйского...

Беата фыркнула:

– Очень хочется, чтобы именно так и обстояло. В конце концов, отдаваться шляхтичу для княгини не так уж и позорно. Предосудительно, конечно, валяться с ним на чужих постелях в неведомо чьих убогих квартирках, а то и в лесном бункере – но все же не позорно. Потом надо будет всерьез заняться генеалогическими изысканиями.

– Когда это – потом?

– Когда кончится война. Должна же она когда-нибудь кончиться? Союзники наконец высадятся в Европе, возьмут Берлин. Снова поднимется независимая Польша... и мы с тобой, да простит меня Езус сладчайший за такие эгоистические мысли, будем в ней не последними людьми. Заслужили кое-какой почет и уважение, сдается мне. Великая Польша... – произнесла она так мечтательно и пафосно, что Спартак поневоле ухмыльнулся во мраке. – Все нужно будет устроить как можно лучше, не повторяя прежних ошибок... Когда придут союзники...

Спартак все же не сдержался:

– А тех, что идут с востока, ты в расчет не принимаешь?

– Москалей? – спросила она понятливо. – Не особенно. Это не повод для раздумий и забот. Послевоенная Польша заставит себя уважать. Наша пролитая кровь...

Спартак помалкивал: когда на нее этак вот находило, не следовало и единым скептическим словечком опошлять возвышенный настрой. Превращалась в дикую кошку с напрочь отшибленным чувством юмора, разве что хвостом не молотила рассерженно по причине отсутствия хвоста...

Закинув руки за голову, она лежала рядом – смутно белевшее в ночной темноте пленительное видение и одновременно принадлежащая ему красавица, изученная до мелочей.

– Быть может, будет даже король, – еще более мечтательно сказала Беата. – Как в старые добрые времена. Об этом некоторые всерьез говорят – естественно, среди людей достойных, не вынося на всеобщее обсуждение. Идеально было бы пригласить, скажем, кого-то из английского королевского дома – наши доморощенные магнаты, есть впечатление, не вполне подходят. Попробуй нас представить на приеме в королевском дворце: я в белоснежном бальном платье и бальном фермуаре, ты – в парадном мундире, при сабле, а вокруг...

– А фермуар – это что, белые кружевные трусики? – спросил Спартак тоном деревенского пентюха.

– Деревня! Моментально сбил с высокого полета фантазии... Фермуар – это украшение. Между прочим, на прабабушкином – одиннадцать одних только крупных бриллиантов, не считая мелких... Хлоп хлопом, таких вещей не знаешь, а еще офицер...

– Ищите благородного, паненка.

– Не хочу. Хотя, как ты мог сам убедиться, выбор в случае чего был бы богатейший.

Спартак, рывком приподнявшись, навалился на нее без особых церемоний, сграбастал в охапку и поинтересовался на ухо:

– А твои благородные тебя могут вот этак?

Беата встрепенулась в его объятиях, вскричала шепотом:

– Помогите! Меня сейчас изнасилует клятый москаль, он уже...

И, закинув ему руку на шею, притянула к себе, откинулась на подушку, нетерпеливо направляя куда следует то, что надлежит.

...Узколицый язвенник, усмехаясь особенно желчно, глядя неприязненно, поинтересовался:

«– Значит, говорите, в парадном мундире? Золотое шитье сияет, сабля сверкает, шпоры, надо полагать, мелодично позвякивают, и во лбу звезда горит, совершенно по Пушкину? Ну-ну...»

На сей раз представший не пятном лица в темноте, а во весь рост, он выбросил вперед руку, она удлинилась не по-человечески, указательный палец уперся Спартаку в лоб, аккурат над переносицей, он был холодным, твердым, чертовски реальным, на лоб ощутимо давило...

Электрический свет ударил по глазам, показалось на миг, что он сорвался откуда-то с высот и летит вниз – как случается при пробуждении.

Поганое выдалось пробуждение. Спартак уже понял, что язвенник ему привиделся – а вот давившее на лоб дуло пистолета оказалось всамделишным.

– Ну-ну, – спокойно сказал державший оружие. – Лежать, лежать.

Люстра под потолком горела. Не шевелясь, Спартак бросал по сторонам отчаянные взгляды. И очень быстро убедился, что ситуация даже хуже, чем просто хреновая. Положение самое безвыходное, в котором ничего не предпримешь: из такого положения не кинешься обезоруживать, драться – тому, с пистолетом, достаточно нажать на спусковой крючок...

И над недвижной Беатой стоял такой же – в штатском плаще, в надвинутой на лоб шляпе, тоже застывший, как идиотский монумент неведомо кому. Еще четверо или пятеро – сытые штатские морды с пистолетами наготове – разместились по обе стороны кровати. Спартак покосился на двоих со своей стороны. Один смотрел с усталым равнодушием человека, немало повидавшего на своем веку такой вот рутины. Другой, гораздо моложе, улыбался Спартаку азартно, едва ли не дружелюбно, с физиономией выигравшего в казаки-разбойники дворового шпанца: попался, ага, наша взяла, чур-чура!

Из-за их спин, бесцеремонно раздвинув обоих в стороны, показался очередной штатский: мужчина лет сорока пяти, с добродушной щекастой физиономией завсегдатая пивной и колючими глазами, совершенно этой физиономии противоречившими.

– Мне безумно жаль, что приходится нарушать такую идиллию, – без улыбки сказал он по-польски. – Вы так очаровательно спали, словно два голубочка. Мы, немцы, народ сентиментальный, но не настолько же, господа мои, чтобы позабыть о суровой службе... Как вас зовут, я уже знаю. Моя фамилия Крашке, чин не особенно и выдающийся, совершенно заурядный: гауптштурмфюрер. А вот организацию имею честь представлять незаурядную. Ее сокращенное название всему свету известно как гестапо. У меня стойкое впечатление, что вы, молодые люди, об этом учреждении слыхивали хотя бы краем уха... Я прав?

Наступило долгое молчание. Крашке пожал плечами:

– Молчание, согласно пословице, означает согласие...

– По какому праву... – начала Беата и тут же безнадежно умолкла.

– Фройляйн... – поморщился Крашке, демонстрируя оба их пистолета, которые он держал согнутыми указательными пальцами за скобы. – Вы же умная девочка, закончили университет... Доказать, кого из этих пистолетов убили вчера вечером – пара пустяков. Снять с них ваши пальчики – еще проще. Так что умейте проигрывать без тупой физиономии деревенской дурочки... Ну что, вы согласны, что это конец? Полный и законченный провал? – он впервые скупо улыбнулся, развел руками. – Вы знаете, господа, в отличие от некоторых моих коллег, я – человек широких взглядов и большой терпимости. Быть может, вам хочется выкрикнуть что-нибудь гордое и несгибаемое? Лозунги, призывы, проклятия и ругательства в адрес гнусных палачей? Милости прошу. Вполне естественное и закономерное желание, на которое вы, безусловно, имеете право. Было бы жестоко с моей стороны не позволить вам эту маленькую вольность – в вашем положении так мало приятного. Итак? Вас никто не тронет и рот затыкать не будет. Можете гордо кричать что хотите, вашего положения это не облегчит и не утяжелит... Ну? Можно маленькую личную просьбу? Вам ведь, в принципе, все равно... Можно что-нибудь сложное, оригинальное, по-настоящему романтичное, красочное и выразительное? Вы не представляете, до чего надоела вульгарная ругань без особой фантазии, равно как и примитивные лозунги... Прошу!

Он молча ждал, едва заметно улыбаясь с видом полного хозяина положения – на что имел все основания, мать его. Спартак промолчал. Беата тоже.

– Вы мне начинаете нравиться, – сказал гестаповец. – Ведете себя вполне светски, я бы так выразился.

От бессилия и злобы Спартак еще крепче стиснул зубы. Гестаповец что-то рявкнул – и двое, торчавшие возле постели, моментально сдернули с нее Спартака, выкрутили руки за спиной, согнув в три погибели, так что он лбом едва не в пол уперся, потащили в соседнюю комнату.

Там, наверное, в мирные времена была гостиная – застекленный шкаф с посудой и фарфоровыми безделушками, овальный стол с полудюжиной кресел, вазочки, салфеточки, картинки на стенах и прочая мещанская дребедень.

Спартака, по-прежнему голого, толкнули на кресло, бдительно замерев по обе стороны. Гестаповец, спрятав пистолет в карман, заложив руки за спину, прошелся вдоль стен, присматриваясь с брезгливой ухмылочкой.

– Черт знает что, – сказал он Спартаку тоном старого приятеля. – Сразу видно, что обитала здесь чета каких-нибудь одноклеточных. Куколки – аляповатая дешевка, картинки – раскрашенные иллюстрации из журналов. Кошечки-песики, ага... И ни единой книги. Вам не тоскливо в этаком вот обиталище, друг мой? Впрочем, вопрос дурацкий. Как вам могло быть скучно с такой девушкой и в столь удобной постели... Но все равно, квартирка удручающе пошлая, согласитесь?

Спартак угрюмо помалкивал. Потом спросил:

– Может, одеться дадите?

– А зачем? – поднял брови Крашке в наигранном удивлении. – Могу вас заверить, ни я, ни мои люди не питаем тяги к столь позорному и уголовно наказуемому в Третьем Рейхе пристрастию, как гомосексуализм, так что на вашу адамову наготу не возбудимся. Зато с точки зрения психологии именно такое ваше состояние идеально подходит для допроса, предоставляя преимущества мне и делая проигрышной вашу позицию. Аккуратный, с безукоризненно завязанным галстуком сотрудник гестапо, – он бросил на себя мимолетный взгляд, чтобы убедиться в безукоризненности галстучного узла. – И голый бандит, терзаемый ночной прохладой и неизвестностью... Хотя... Ну какая там неизвестность! Что за экивоки меж своими... Вы оба успели наворотить столько, что пуля в лоб обеспечена. Ну и прочие неаппетитные процедуры, в том случае, если вы не расскажете старому скучному чиновничку то, что его интересует... Какая там неизвестность... Вам страшно? Ну не стесняйтесь. Любому на вашем месте будет страшно. Мне бы тоже, наверное, на вашем месте было страшно... – он понизил голос и уперся в Спартака колючим взглядом. – Вот только вы и не представляете, насколько у нас бывает страшно, Котляревский...

Спартак непроизвольно вздернул голову. Гестаповец рассмеялся:

– Милейший, мы же профессионалы... Для вас не будет откровением, если я напомню, что на свете существует агентура? Стукачи, агенты, внедренка, осведомители – да приплюсуйте еще и тех, кто на допросах сломался... Никакая это не загадка. Спартак Котляревский, советский летчик, сбит над генерал-губернаторством, прибился к бандитам, послужной список... Бога ради, извольте. Если не считать лесных стычек, ваша террористическая деятельность началась с того, что вы, переодевшись обер-лейтенантом вермахта, отправились...

Он говорил скучным, бухгалтерским тоном, бесстрастно перечисляя акции, явки, диверсии и стычки, обязательно всякий раз называя тех, кто со Спартаком был – всех или почти всех. «Сволочи, – в бессильной злобе подумал Спартак. – Закладывал кто-то из доверенных, со знанием дела и величайшей скрупулезностью».

– Быть может, я что-то упустил? – усмехнулся Крашке. – Можете дополнить, если вам кажется, что я обошел пару особенно ярких эпизодов ваших подвигов...

Он, между прочим, ничего не упустил, но не говорить же ему об этом? Гад, тварь, паскуда, до чего обидно-то...

Расхаживавший по комнате Крашке вдруг резко остановился, сел за стол напротив Спартака, сунул в рот сигарету и толкнул Спартаку через стол серебряный портсигар:

– Ладно, хватит. Курите без церемоний. Побеседуем серьезно. Делу время, потехе – час.

Как только они оказались в гостиной, Крашке без малейшего усилия перешел на русский – и говорил вполне чисто. Спартаку пришло в голову: из прибалтийских, должно быть, недобитый в свое время, сумевший улизнуть остзейский барончик...

– Позабавились – и хватит, – сказал Крашке, без церемоний стряхивая пепел прямо на темную лакированную столешницу. – Пора работать. Надо мной тоже есть начальство, а начальству всегда нужны отличные результаты в кратчайшие сроки... Давайте сразу к делу, товарищ лейтенант... или все же пан поручик? Да какая разница... Несущественно. В общем, я, как вы уже убедились, знаю немало. Но далеко не все, что меня интересует. А у нашей конторы есть дурацкая привычка знать если не все, то, по крайней мере, к этому неустанно стремиться... Откроем карты: я пока не знаю, где можно взять Боруту. А Борута моим шефам крайне необходим. Зато вы, Котляревский, мне точно известно, как раз знаете как минимум две явки Боруты, подходы к нему по линии групп «Вилк» и «Блыскавица». И не спорьте. Прекрасно знаете. Я бы мог вам многое рассказать о своих источниках информации, но ограничусь одним-единственным примером: на Броварную вас провожал Густав, а Густава мы взяли, и он рассказал все. В том числе и то, что знать могли только вы двое: по дороге вы с ним оживленно дискутировали о Смутном времени в России – с противоположных точек зрения, понятно, ни в чем друг друга не убедили, два образованных студента... Ну, я вас убедил, что Густав у нас и поет, как канарейка? Убедил, вижу по вашему лицу. А что до группы «Вилк»... Вас на эту линию вывела Кася, она же – обладательница почерпнутого из классики псевдонима Ягенка. И эту амазонку мы тоже взяли, иначе откуда мне известно, что она вам подарила синий с красной полосочкой шарф – погода стояла паршивая, а на явку вам предстояло тащиться через весь город... Снова, как видно по вашей физиономии, я попал в десятку... И хватит, по-моему, примеров. Итак, мне нужен Борута. И «Вилк» с «Блыскавицей», разумеется. Вы не особенно посвящены в дела «Перуна», но и об этой группе кое-что знаете – хотя бы явку в лесничестве, которая мне до сих пор неизвестна. Вот так. Я поставил перед вами ясные, четкие и конкретные вопросы. Ваше дело – дать ясные, четкие, конкретные, а главное, подробные – ответы. И вот тогда, даю вам честное слово, мы всерьез задумаемся, как облегчить вашу участь – и участь симпатичной девочки. Которую сейчас допрашивают в соседней комнате. Я вам не вру. Вы сами прекрасно ориентируетесь в ситуации. Искреннее сотрудничество несет немалые выгоды...

– Ничего я не знаю, – сказал Спартак. – Мне не доверяют.

– Глупости. Мы оба знаем, что это глупости.

– Какая разница?

– Значит, хотите быть несгибаемым? – Крашке поморщился. – Мой дорогой, несгибаемость – это чисто техническая проблема. Я плохо разбираюсь в кораблестроении, но знаю: у всякого корабля есть какой-то допустимый предел крена. Стоит его перейти, корабль потонет. Это физика. Или математика, черт ее знает. В общем, чисто техническая проблема. Так и с человеческой выносливостью. Есть порог боли, который человек попросту не выдерживает, как корабль – крена. Всякого можно сломать.

– И вас? – бросил Спартак.

– Ну разумеется, – серьезно ответил Крашке, не задумываясь. – Я такой же человек, как все... но есть существенная разница: не я у вас в руках, а вы у меня. В конце концов из вас и так все выжмут – но вам-то это уже не принесет никакой пользы. Останется из жалости добить то, во что вы превратитесь. И не только вы, – он с пакостной ухмылкой кивнул на дверь в спальню. – Я не буду выдумывать садистские штучки с иголками и паяльниками, к чему? Мы просто отвезем вашу красотку на Стахурскую, туда, где в бывших кавалерийских казармах стоят сейчас ребятки из ваффен СС. Затолкнем в комнату ко взводу солдат и позволим парням позабавиться. Вы себе и не представляете, какие там затейники и фантазеры, осатаневшие от воздержания... А вас где-нибудь в уголке привяжем, откуда открывается отличный обзор. Представьте себе это зрелище в деталях... Ничего хорошего. А главное, вы, именно вы можете оказаться нам и ненужным. Я имею в виду, девчонка сломается первой. Нам с вами, конечно, этого не понять, но знатоки говорят, что у женщин своя, особая психология. Свои страхи и слабые места. Иголки под ногти, скажем, вытерпит, а вот при виде взвода эсесовцев со спущенными штанами сломается еще до того, как первый на нее посягнет. Есть примеры. И в этой ситуации вы становитесь ненужным и неинтересным – она-то знает гораздо больше вас. Такой вот нюанс...

Спартак молчал, упершись взглядом в темную столешницу, покрытую там и сям рассыпанным серым пеплом, таким же хрупким, какой оказалась его удача. Все пропало, все рухнуло. Но ничего нельзя было выдавать этой прекрасно говорящей по-русски сволочи. Нельзя, и все тут, и если жизнь требует сдохнуть, придется сдыхать, как ни протестует все внутри...

– Мне вот что интересно, товарищ Котляревский... – сказал вдруг Крашке. – Я бы еще понял вашу гордую несгибаемость, будь на месте ваших местных дружков советские партизаны. В этом случае все было бы понятно, логично и объяснимо. Но к чему вам эти? Ваши здешние друзья – упорные и последовательные идейные враги вашего Сталина, вашей партии, вашего советского государства и всего такого прочего... Что они вам? К чему за них держаться? Если дело исключительно в девчонке, это можно обговорить, поторговаться...

– Вы не поймете, – глядя в стол, буркнул Спартак.

– А вы попробуйте растолковать. Я, в конце концов, не самый глупый человек на этом свете, смею думать. Не самый умный, конечно, но и не дурак. Не та работа, не держат у нас дураков, знаете ли... Итак?

Спартак поднял голову и взглянул ему в глаза:

– Тьфу ты, да все это просто... Советский Союз воюет с вами. И Армия Крайова пока что воюет не с нами, а как раз с вами. Вот и ответ. Что там еще объяснять...

– Глупо все же и нелогично.

– Может быть. Но все дело в этом.

– Иными словами, вы категорически отказываетесь со мной сотрудничать? Несмотря на все последствия, которые я вам красочно обрисовал?

Не отрывая от него ненавидящих глаз, Спартак протянул с сожалением в голосе:

– Попался бы ты мне, когда у меня еще была пушка в кармане, сука гитлеровская...

Он сжался, ожидая зуботычины, – но Крашке не шевельнулся, пытливо разглядывал его с непонятным выражением лица. Потом сказал, кривя губы:

– Ну что же, по крайней мере никакой неясности... И все же я вам дам еще одну попытку, Котляревский. Последнюю. – Он рывком выдернул из кармана «вальтер» с укороченным стволом, любимую гестаповскую модель, выщелкнул обойму, высыпал патроны, показал их Спартаку: – Боевые, все без обмана?

Спартак молча кивнул. Звонко зарядив обойму вновь и загнав ее в пистолетную рукоятку, гестаповец дослал патрон в ствол, резко встал, обошел стол и остановился над Спартаком. Двое подручных моментально выкрутили Спартаку руки назад, не давая пошевелиться.

Поигрывая пистолетом, Крашке сказал, с расстановочкой цедя слова:

– Голый расчет, только и всего... Она знает гораздо больше, чем вы – но пока что ломается, не соглашается на сотрудничество, иначе давно бы заглянул сюда кто-нибудь из моих подчиненных и дал знать, что дело в шляпе. Вы знаете гораздо меньше – но если бы согласились быстрее, стали бы ценнее для нас, да и для нее послужили бы убедительным примером. Но если уж вы оба на первом допросе показали норов – практичнее будет пристукнуть к чертовой матери именно вас и сосредоточить все усилия на девке. Кстати, и в этом случае ваш труп с дырой во лбу будет для нее крайне убедительным примером... Я считаю до трех. Потом жму на спуск. Это всерьез. Постарайтесь понять – это всерьез...

Он приставил дуло ко лбу Спартака. Он не шутил – по глазам видно. Размеренно начал считать:

– Раз, два... Три!

В этот последний оставшийся миг Спартак, лихорадочно пытавшийся заполнить мысли чем-то важным, серьезным, значимым и высоким, вдруг с ужасом сообразил, что в голову не приходит ничего. Совершенно ничего. Непередаваемое ощущение пустоты, в которую сейчас все оборвется...

Сухо клацнуло – ударник стукнул по капсюлю.

И ничего не произошло. Ничего не было, кроме этого сухого металлического щелчка. Зажмурившийся, вжавший голову в плечи Спартак вдруг сообразил, что он жив. Медленно текли секунды, а нового выстрела не было. Ни выстрела, ни звука, ничего...

Он открыл глаза. Крашке, уже без пистолета в руке, стоял в двух шагах от него, ухмыляясь.

– Неплохо, поручик, – сказал он, скалясь. – Честное слово, неплохо. Никакой неясности не осталось, мне думается...

Спартака уже не держали за руки. Что-то неуловимо изменилось в комнате, он еще не понимал, что, но нечто переменилось.

А потом дверь распахнулась, и через порог шагнул ротмистр Борута – подтянутый даже в штатском, невозмутимый, чопорный, словно аршин проглотил. Он нисколько не походил ни на пленного, ни на замученного узника. Все смотрели на него, и в совершеннейшем молчании он прошел к столу, уселся, извлек достопамятный портсигар с разлапистым старинным гербом, повертел его, обвел всех взглядом и заключил:

– Должен с радостью констатировать, панове, что поручик Янкес спецпроверку выдержал. Мои поздравления, поручик.

«Крашке» сохранял спокойствие – но двое его подручных откровенно прыснули. Один похлопал Спартака по плечу:

– Не переживай, с каждым может случиться. Молодец. Некоторые, знаешь ли, ломаются...

Только теперь до Спартака в полной мере дошло. Как до верблюда. Во всей полноте и красочности. Задохнувшись от бешенства, он стиснул кулаки и рванулся из-за стола.

Удержало его одно: он не сразу сообразил, кому первому врезать от всей души – ротмистру или мнимому гестаповцу. Не в силах выбрать меж двумя равно заманчивыми целями, стоял какое-то время с занесенной рукой.

Хлопнула дверь. Ворвалась Беата, кое-как замотанная в простыню. На лбу у нее явственно краснел кружочек, след от пистолетного дула. Она была прекрасна в гневе, как античная фурия, ее глаза, казалось, готовы были спалить все вокруг, словно два гиперболоида инженера Гарина. Увидев ее, Спартак окончательно сбился с боевого настроя, опустил занесенную руку, так и не выбрав, кому бы врезать.

– Меня проверять такими вот спектаклями? – не рассерженной девушкой вскрикнула, а медведицей из мазурских чащоб взревела Беата. – Меня?! Меня склонять к измене, тыкать пушку в лоб, курком щелкать?!

Дальнейший ее монолог Спартак понял лишь приблизительно, ясно было одно: никакая бумага этого не выдержит, задымится. На фоне матерщины, хлынувшей из коралловых уст красавицы княгини, банальные «курва маць» и «пся крев» (самые освоенные Спартаком ругательства) казались детской считалочкой. Остальное он разбирал ровно настолько, чтобы сделать вывод: если переводить на российские мерки, такой цветистой речи позавидовал бы любой одесский биндюжник. Поразительно было, что благородная девица из старинной фамилии знала этакие слова в таком количестве...

Борута слушал девушку с олимпийским спокойствием, ни один мускул на лице не дрогнул. Меж пальцев дымилась сигарета, поза была непринужденной и вместе с тем элегантной. Спартаку пришло в голову, что ротмистр чертовски удачно выбрал себе псевдоним. Борута (он же Рокита) – это такой польский лесной черт. Но не вульгарный какой-нибудь, не мохнатый гоголевский недоумок, который украл луну с неба ночной порою. Борута, согласно старинным преданиям, имеет облик вполне человеческий – красавец в шляхетском наряде, бродящий по лесам, где стережет заколдованные клады. Хвоста и рогов у него не замечено, равно как и шерсти...

А что, похож.

С ощущением, что ему – им обоим, пся крев, – наплевали в душу, Спартак сел за стол и бесцеремонно вытянул сигарету из раскрытого портсигара «Крашке», все еще лежавшего на столе. Коробок спичек легонько подрагивал у него в пальцах – точнее, это пальцы чуточку тряслись. Он все еще был голым, но решил – наплевать, Беату этим не удивишь, а на остальных плевать...

В конце концов красноречие Беаты иссякло, она заметно сбавила темп. Словно уловив это, Борута вдруг рявкнул негромко, но крайне внушительно:

– Молчать. Смирно!

Это было произнесено так веско, внушительно, что Беата, уже разинувшая было рот для очередного залпа проклятий, моментально притихла, выпрямилась, придерживая простыню с явным смущением. Спартак тоже едва не вскочил с тяжеленного кресла, выпрямился. В глубине души Боруту он недолюбливал – чванный тип, надменный, шляхтич с кости и крови, как это здесь именуется – но, надо отдать ему должное, командир божьей милостью, а это не каждому дано...

– Панна Русалка, – произнес ротмистр бесстрастно, с непроницаемым лицом, – насколько я могу припомнить – а я не жалуюсь на скверную память, – вам в свое время приходилось участвовать в подобных проверках. Причем как раз в качестве проверяющей стороны. И не один раз. Я прав?

– Но...

– Да или нет?

– Три раза, – сказала Беата с унылой строптивостью.

Ротмистр усмехнулся:

– Мне отчего-то представляется, что подвергшиеся проверке люди испытывали примерно те же чувства, что и вы сейчас... Я прав?

– Но – я-то...

– Прав я или ошибаюсь?

– Правы, – уставясь в пол, сказала Беата.

– Вот видите. Не мне вам объяснять, что есть такое понятие, как суровая неизбежность... Была проверка, и вы ее выдержали. Позвольте на этом считать инцидент исчерпанным и более к нему не возвращаться, не говоря уж о бурных проявлениях эмоций, – он мельком глянул на Спартака, все еще не разжавшего кулаки. – Друзья, быть может, вы перейдете в спальню и приведете себя в надлежащий вид? Ваши внеслужебные отношения меня не интересуют, все мы люди взрослые и самостоятельные, но нам еще многое предстоит обсудить, а вид у вас для серьезного совещания абсолютно неподходящий...

Они вернулись в спальню – там уже не было мнимых гестаповцев, «парабеллум» Спартака и «маузер» Беаты предупредительно выложены на ночной столик, – принялись одеваться, не глядя друг на друга, а когда все же встречались взглядом, фыркали сочувственно, с полным пониманием.

Когда они вернулись, «Крашке» сидел за столом рядом с ротмистром, и перед ним была развернута какая-то карта – ее значительную часть, как Спартак подметил с порога, занимал лес, и не менее обширную – болота.

– Познакомьтесь, – сказал Борута, поклонившись в сторону напарника. – Поручик Щупак. Из контрразведки.

Спартак дернул головой, буркнув что-то невразумительное, а Беата и на подобный скупой знак вежливости не расщедрилась, склонив голову на пару миллиметров, не более. В голову Спартаку тут же пришло, что псевдо как нельзя более соответствует личности данного субъекта: «Щупак» по-польски означает «щука». В яблочко кто-то угодил: никто сам себе не выдумывает кличек, их окружающие присваивают...

– Что за фокус с патронами? – мрачно поинтересовался Спартак.

– Вареные, – кратко пояснил Щука.

– А-а...

– Господа, – сказал Борута, – прошу внимания. Соизвольте ознакомиться с картой. Вам, Янкес, эти места незнакомы, вы там ни разу не бывали, а вот панна Русалка должна хорошо ориентироваться...

Беата присмотрелась, нахмурила брови, потом уверенно сказала:

– Кшивоньские леса. Дорога на Стахуры, вот здесь – лесничество. Собственно говоря, от него осталась только сторожка, все остальное сгорело еще в сорок втором... Болота... Доводилось бывать.

– Прекрасно, – сказал Борута. – Так вот... Если поразмыслить, вам следует не обижаться за только что случившееся, а гордиться. Потому что столь строгая проверка понадобилась по важной причине: работать вам предстоит на новом, доселе тщательно засекреченном направлении. О котором понятия не имел не то что Янкес, но и ты, Беата... Немецкие боевые ракеты.

Беата удивленно распахнула глаза:

– Погоди, погоди... Секреты секретами, но... Смутные слухи, что мы за ними охотимся, знаешь ли, доходили. Особенно после того, как немцы испытывали ракеты на наших деревнях. По Сарнакам выпустили не менее сотни. А мы, значит, охотимся... Логично. Меня иногда так и подмывало спросить, почему мы этого не делаем? Серьезное оружие все-таки...

– Как видишь, именно это мы и делаем.

– Ракеты... – протянул Спартак. – Я их видел. При мне запускали...

Он спохватился и прикусил язык – как-никак это были советские военные тайны, которыми с гостеприимными хозяевами никак не следовало делиться, даже после всего, что они для него сделали.

– Вы имеете в виду эти малютки, которые запускаете с грузовиков? – небрежно сказал Борута. – Нет, эти гораздо серьезнее и ваших, как их там... Манюш, Катюш... и аналогичных немецких шестиствольных установок. Гораздо серьезнее. Раньше немцы их собирали на острове Пеенемюнде. Но мы нашли возможность заслать туда людей и переправили все материалы в Лондон. Союзники разнесли Пеенемюнде в пух и прах. Тогда немцы применили другую тактику: несколько маленьких засекреченных полигонов в разных местах, в том числе и в Польше, – он повернулся к Спартаку: – Между прочим, одну из таких площадок вы и бомбили, когда ваш самолет сбили... Вы что, не знали? – прищурился он насмешливо.

Спартак сердито промолчал. Ничего приятного: он сам и представления не имел, что поливал тогда огнем с неба, а этот осколок осужденного историей эксплуататорского класса, сидя в оккупации, все знает...

– За двумя полигонами мы установили тщательное наблюдение, – продолжал Борута. – Задача стояла – собрать как можно больше остатков взорвавшихся ракет до того, как примчатся немецкие поисковые команды. Кое-что удалось утащить из-под носа, но Лондон настойчиво просит прислать ракету целиком. Или, по крайней мере, важнейшие неповрежденные агрегаты и узлы.

– Из Германии возят, разумеется. Ракетный завод – вещь серьезная, его за пару месяцев, подобно полигону, в глуши на ровном месте не возведешь.

– Значит, нужно напасть на поезд... – сказала Беата.

– Русалка... – усмехнулся Борута с явным превосходством, – я безмерно уважаю твою отвагу и ценю твои заслуги, но в данном случае похвалить не могу... По-твоему, раньше до этого никто не додумался? До того, как эта гениальная идея пришла в твою очаровательную головку? Ракетные составы идут не останавливаясь под мощной охраной, все меры безопасности приняты. Поезда на всем пути даже эскадрильи истребителей сопровождают... Словом, нападение на поезд нереально.

– Но нам, как я понимаю, дают задание все же их достать?

– Вам дают задание сберечь, – сказал Борута. – Три дня назад немцы провели очередной испытательный пуск. Погода оказалась исключительно паскудной: дождь, туманы над болотами... Ракета ухнула как раз в болото и осталась практически неповрежденной. И немцы ее не нашли, из-за этой собачьей погоды не определили место падения. Они ее и сейчас ищут – но километрах в сорока к северо-востоку от настоящей точки. А наша группа успела как раз вовремя. Целиком ракету, конечно, не вывезешь, неподъемная задача – но ребята сняли двигатель, сняли аппаратуру и слили образцы горючего. Все это богатство спрятано как раз в Стахурах. Ваша задача – вывезти добычу в город. Невыполнение приказа заранее исключается. Мы обязаны все доставить в целости и сохранности. Англичане пришлют самолет. Я не спрашиваю, есть ли у вас вопросы, потому что вопросов, простите, быть не должно...