Помнишь ли ты, Анаис? (сборник) Бюсси Мишель

4

– Добрый день, мадам, позвольте представиться: Габриэль Эспинас, автор «Преступлений под яблонями». Вы… Возможно, вы помните, пару лет назад я работал с документами из муниципального архива.

Секретарша мэрии смотрит с недоверием.

– Вот как?

Определенно, она не из числа моих «верных читательниц».

– Сегодня мне нужна совсем простая справка – фамилии участников ярмарки-от-всех в прошлое воскресенье.

– Зачем они вам понадобились?

Надо попытаться произвести впечатление на должностное лицо.

– Гм… Ну, скажем так… Это важно для одного из моих расследований… Дело довольно конфиденциальное…

Я кладу на стойку экземпляр моего бестселлера в красно-зеленом супере – захватил на всякий случай.

– Но как связаны ваши «истории о трупах» с ярмаркой-от-всех в Туфревиле?

Облом!

– Никак, просто… гм…

Секретарша продолжает буравить меня взглядом, как будто ждет, что я открою ей страшную тайну – например, о том, что один из участников продавал на своем стенде фамильное серебро некоей семьи, чьи обугленные останки нашли в печи для обжига негашеной извести.

Решаю сдать назад.

– Дело в том, что… Я присмотрел одну вещь… Не решился купить сразу, а теперь жалею и хотел бы связаться с продавцом. Это… это был третий стенд от северного входа на стадион. У вас должен быть план, координаты. Мне нужны только фамилия, адрес, номер телефона.

Секретарша не спешит, выравнивает на столе стопку проспектов с рекламой местных хостелов и гостевых домов.

– Знаете, мсье Эспинас, мы действительно просим участников заполнить анкету, когда они бронируют места, но по окончании ярмарки всегда выбрасываем весь этот бумажный хлам в корзину, негде это хранить…

Кого ты решила обмануть, чудачка? Надеешься так просто отделаться от самого ушлого сыщика во всей области Ко? У меня развязывали язык и не такие упрямцы.

Я выдаю самую обаятельную из своих улыбок и заговорщически подмигиваю:

– Вообще-то, я хочу сделать сюрприз жене… Подарить ей декоративную лесенку… Продавщица была в сером платье с маками и…

Секретарша расстреливает меня взглядом.

– Вот что я вам скажу, мсье Эспинас. Я не имею права сообщать вам данные участников. Что бы вы там себе ни думали, все сделки на ярмарках-от-всех строго регламентированы.

Вот ведь повезло! Нарвался на формалистку! Выслушав резкую отповедь, делаю очередную неуклюжую попытку договориться:

– Но речь идет о старой деревянной лесенке, я ведь объяснил, что…

Бюрократка вскакивает, не дав мне договорить.

– У нас тихая деревня, господин писатель! Вынюхивайте у соседей, если вам больше нечем заняться, здесь не найдете никакой уголовной хроники. Никаких секретов. Никаких нераскрытых убийств. – Она пытается взять себя в руки, снова нервно выравнивая и без того ровную стопку проспектов. – Мы не хотим, чтобы сюда хлынули туристы, как в Лепанж и Шевалин. Отправляйтесь ворошить ваши тайны в другое место, мсье Эспинас. Все поняли?

– Я кого-то потревожил, Мюгетта! Кому-то помешал. Сунул нос куда не надо. Поверь мне, реакция секретарши мэрии была совершенно неадекватной. Она не желает, чтобы я искал. Значит, ей есть что скрывать!

Мюгетта слушает внимательно, без привычного намека на иронию во взгляде. Спасибо, Мюгетта! И отвечает вполне серьезно:

– В чем-то ты прав, милый. Твои книги очень нравятся читателям. Всем без исключения. Кроме тех, кого они напрямую касаются.

– Что ты хочешь сказать?

– Сырье для твоей уголовной хроники – людские беды. Это безотказно работает, люди обожают жалеть несчастных. Но не забывай, что свои грошовые роялти ты зарабатываешь на жертвах.

– Ты правда так думаешь?

– Нет, а вот ты подумай.

– Считаешь, кто-то может иметь на меня зуб за… роялти? Хочет заткнуть мне рот? Помешать добраться до той женщины в платье с маками?

– Конечно, нет! Я имела в виду нездоровое любопытство и зависть.

Я не успеваю ответить: Мюгетта на секунду закатывает глаза, потом снова смотрит на меня, и на сей раз я вижу намек на иронию, а не насмешку.

– Ну хорошо, дорогой. Ты влез в дело государственной важности! Много лет мэрия Туфревиля-ла-Корбелин скрывает какую-то тайну. Замазаны все: мэр, секретарша, прочие должностные лица… Тебя надо убрать. Знаешь, как в песенке: первый, кто сказал правду…[20] Ты только подумай: эта твоя женщина в платье с маками все разведала о нашей жизни, скопировала каждую детскую игрушку, она знает даже цвет волос кукол нашей дочери и число лягушек на детском столике нашего сына. Как думаешь, эту информацию вырвали под пытками у няни Мартины?

Мартина Лувен была няней Полины и Флориана до садика, нянчила она и десятки других деревенских детей. Мы часто видим ее с детской коляской и полудюжиной малышей, цепляющихся за ее юбки.

Я всеми силами стараюсь сохранять спокойствие.

– Я не шучу, Мюгетта. Моя работа предполагает определенный риск. Я изучаю дела об убийствах. В том числе – до сих пор не раскрытые. Убийцы живут на свободе, где-то по соседству.

Разворачиваюсь и иду к лестнице, чтобы подняться в кабинет. Мюгетта провожает меня взглядом. Я застываю на ступеньке под большим постером с изображением горной цепи Пюи в Оверни. Великолепный вид сверху на Пюи-де-Дом, Пюи-де-ла-Ваш, Пюи-де-Саркуи и кратер вулкана Париу. Я знаю, как дорог Мюгетте снимок, это память о наших путешествиях до рождения детей. Одна палатка на двоих, по рюкзаку на каждого, километры горных троп. Каждое лето, когда Полина и Флориан отказывались от прогулки в горах, хотя бы и однодневной, мы с женой обещали друг другу опять надеть альпинистские ботинки, как только дети вырастут. Вместо палатки под звездами будут комнаты в гостевых домах, а вместо пикников на лоне природы – мишленовские рестораны.

Все будет, Мюгетта, клянусь тебе. Как только закончу второй том. И прежде, чем издатель закажет мне третий (а вдруг…).

Делаю шаг на следующую ступеньку и заслоняю собой овернский пейзаж. Мюгетта молчит. Наверное, думает о скопище монстров, психопатов и прочих маньяков всех мастей, явившихся под крышу ее дома и укравших у нее мужа. Увы, я знаю, какого она мнения о моей страсти – в глубине души.

Комментарий Мюгетты

Нет, не знаешь, милый.

Ты ошибаешься.

Я твою страсть уважаю. Это твой выбор, и я никогда, ни разу его не осуждала.

Да, я ее не разделяю, кори меня, если хочешь, но не за то, что препятствую тебе. Хотя знаю, какую цену нам всем приходится платить за нее.

Но если хочешь добрый совет от скромной читательницы, то есть в этой главе одна неувязочка.

Ты начал за здравие, с маковой женщины на ярмарке-от-всех, а кончил за упокой, кровавыми преступлениями.

Извини, Габи, но я при всем желании не вижу связи между всеми этими нераскрытыми убийствами и Полиниными куклами или машинками Флориана.

5

Вы меня уже немного знаете. И понимаете, что я так легко не сдаюсь.

Я снова побывал в мэрии, пытался хоть что-нибудь разузнать, разведать – исподволь, расспрашивая друзей. Безуспешно. Никто не знает участницу ярмарки в платье с маками, никто ничего не заметил, никто не понимает, что именно я ищу. А может, все притворяются…

Чем больше я думаю об этом стенде на ярмарке-от-всех, чем дольше рассматриваю фотографии, тем меньше верю, что столь невероятное совпадение могло остаться незамеченным. И тут я вспоминаю, что сказал Мюгетте. Большинство этих вещей мы ведь не выбрасывали. Достаточно их найти, и все станет ясно. Нужно только дождаться удобного случая.

Несколько дней спустя я работал у себя в кабинете, перечитывал показания санитаров скорой об отравлении цианидом маленькой Эмили, и увидел в окно въезжающую на нашу стоянку машину Флориана. Флориана и Амандины, если быть точным.

У меня всегда щемит сердце, когда я вижу, как мой двадцатичетырехлетний сын входит в сад рука об руку со своей любимой. Я вспоминаю, сколько раз здесь же вел Флориана за ручку. Или катил его, таща за руль детского трехколесного велосипеда. Или позже, страхуя на двухколесном, на роликах, на скейтборде. Сколько раз я бил по мячу в импровизированные ворота или по волану через натянутую вместо сетки веревку.

Я как дурак верил, что они вечны, эти дни игр с сыном в Большого Папу на парковке! Сколько это продолжалось? Десять лет? Сначала ты ждешь своего первенца, потом имеешь счастье длиной максимум в пятнадцать лет, а после еще лет тридцать вспоминаешь о нем. Пусть не так много лет, но с Флорианом нас связывала закадычная дружба. На наш манер. Никаких откровений, признаний, сердечных тайн, зато мы не могли наговориться – о том, кто победит в «Тур де Франс», кого надо включить в сборную по футболу, кто должен играть в Кубке Дэвиса – Санторо или Пьолин. Ну и о музыке, разумеется.

Шуршат шаги по гравию аллеи. Раз в две недели Флориан приезжает в Туфревиль. С женой. Сын покинул родительское гнездо, чтобы свить свое с Амандиной, три года назад, и с тех пор – хотите верьте, хотите нет – я ни разу не видел Флориана одного. Не припомню, чтобы он заговорил о звездах футбола, результатах Большого шлема или Гран-при «Формулы-1». Флориан благовоспитанно сидит на диване и слушает, как щебечут Амандина с Мюгеттой. Свекровь и невестка обожают друг друга и могут часами трепаться обо всем и ни о чем, а Флориан только кивает и нежно проводит пальцем по позвонкам любимой, если она в платье, или гладит бедро, когда она в брюках, будто боится, что стоит ему, забывшись, обронить имя Рибери[21], как его сокровище убежит без оглядки. Не бойся, сынок, я не выставлю тебя на позор. Так что когда Флориан с Амандиной приезжают, я вежливо здороваюсь, наливаю всем выпить и, посидев с ними немного для приличия, удаляюсь в свою берлогу – работать. «Ты должен с ним поговорить», – сто раз настаивала Мюгетта, после того как сын с женой садились в машину и уезжали к себе в Монтивилье.

Поговорить? О чем?

Флориан сделал выбор. Мужчина всегда выбирает женщину, с которой чувствует себя лучше, тоньше, умнее, чем он есть на самом деле.

– Я уважаю сына, потому и не разговариваю с ним, – ответил я однажды Мюгетте.

– А он, по-моему, уверен, что ты на него сердишься.

Когда я спускаюсь в гостиную, Мюгетта и Амандина увлеченно обсуждают непростой выбор между деревянными ставнями и рулонными шторами. Флориан вертит головой от матери к ненаглядной, напоминая теннисного арбитра, который устал считать очки, сидя на судейском насесте, и теперь делает это, удобно устроившись на диване.

– Можно задать тебе вопрос, Флориан?

Флориан поворачивается ко мне, в глазах тревога.

– Я давно хочу разобрать старые коробки. Не поднимешься со мной? Посмотришь старые диски, отберешь, что хочешь оставить себе?

Мюгетта недовольна. Амандину мое предложение скорее забавляет. Флориан удивлен, но он с детства сохранил хорошую привычку слушаться папу.

И вот несколько минут спустя – большая премьера! Отец и сын вдвоем на чердаке.

Мы открываем отсыревшие коробки. Сюда, под крышу, я убрал все вещи, которые понадобятся Флориану, когда придет его черед перебраться из квартиры в центре города в новенький коттедж и мечтательный-юнец-не-знающий-от-какой-стены-гвоздь окончательно превратится в рукастого-папу-занимающегося-по-воскресеньям-ремонтом. После его отъезда в Гавр я занял бывшую детскую, устроил в ней свой кабинет, заменил японские комиксы на полках подборками «Курьера Ко», тщательно составил архив детства Флориана и отправил все это добро на чердак.

Под балкой, наполовину укрытой стекловолокном, стоит CD-плеер, старенький, но все еще в рабочем состоянии. Я вскрываю ножом коробку с надписью: «Музыка. Флориан».

И как минимум на четверть часа мой сын исчезает. Его голова ныряет глубоко в коробку и высовывается на несколько секунд, только чтобы глотнуть воздуха и выложить очередную стопку дисков, по большей части помеченных маркером.

Хиты 94–96

Французский рок 97

Шлягеры лето 99

Я украдкой рассматриваю каждую обложку. Пока Флориан не достал из коробки ни один альбом из тех, что я узнал на ярмарке, а ведь именно их он слушал нон-стоп в подростковом возрасте. «Нирвана», «Металлика» и прочие «Ангелы смерти».

Флориан разгибается, вставляет диск и нажимает play. Плеер скрежещет, как ржавая фреза, кажется, диск так и будет вечно крутиться вхолостую, но вот вступают полнозвучные гитары «Крэнберриз»[22], сотрясая балки чердака.

Zombie.

– Вау! – выдыхает Флориан. – Это было здорово!

Несколько долгих секунд он, закрыв глаза, отдается медленному, гипнотическому ритму, потом перещелкивает дальше. В динамиках стрекочет вступление ко второй песне. Звучат гитарные аккорды – самые знаменитые за последние двадцать лет.

– Wonderwall![23]– кричу я, как будто мы играем в «Кто первый».

– Отлично, пап. Вопрос был из простых. А вот это?

От мощного гитарного риффа дрожит пыльный пол.

– Легко! Ленни Кравиц! Are You Gonna Go My Way![24]

– Еще одну?

Звуки гитары внезапно становятся тише, новая мелодия сменила предыдущую.

– Группа «Ред Хот»! Californication![25]

– Ты силен, пап. Значит, не забыл мои уроки настоящей музыки, а?

Мы с Флорианом улыбаемся друг другу, и я задумываюсь, когда вот так общался с сыном в последний раз? Годы назад? До того, как он поступил в лицей, или позже?

Песни следуют чередой. Флориан ставит диск с французским роком. Мы с моим большим мальчиком ничего не говорим, ну почти ничего. Прислонясь к балкам, слушаем, роняем слово-другое о мелодии, одни песни прокручиваем, другие повторяем. Друг друга сменяют Les Nuits parisiennes группы «Луиза атакует», Onde sensuelle неповторимого – M-[26], L’Homme presse группы «Темные желания» и L’Apologie от «Матматаха».

Пользуясь случаем, решаюсь задать вопрос, когда Флориан меняет диск (ему любопытно послушать тот, на обложке которого нет пометки маркером). Я долго собираюсь с духом, мне неловко портить редкий момент близости, скрывая от сына подлинные намерения, наконец выпаливаю на одном дыхании:

– Раз уж мы устроили большой концерт твоей дикарской музыки, скажи, ты случайно не находил в коробке Nevermind? Я имею в виду «Нирвану». И других твоих любимых металлистов, «Металлику», «Перл Джем», «Массив Аттак»?

Флориан как-то странно смотрит на меня. Похоже, удивляется моей памяти.

– Нет, пап. Сам не пойму. Никаких следов.

– А «Ангел смерти»?

Детская улыбка озаряет лицо моего мальчика.

– Черт, ты прав. «Ангел смерти»! Это сила! Нет, в коробке ее не было.

Я хочу задать следующий вопрос, но Флориан продолжает:

– Наверное, дал их послушать приятелю, а он не вернул. Ничего, все по-честному. Большинство дисков в этой коробке я сам заиграл у друзей.

Я медлю – спросить? не спросить? Какому приятелю? Когда? Они общаются? Чувствую себя до ужаса нелепым и предпочитаю промолчать.

Между тем вступили «Скорпионз», и на чердаке задул ветер перемен[27].

Передохнув, Флориан берется за другие коробки, затормозив над той, где сложены его машинки.

– Смотри-ка, – замечает он, – пропали мои «пежо 205 GTI» и «рено спайдер».

Как будто балка рухнула мне на темечко. Я напрягаю помятые мозги, вспоминаю две машинки на стенде ярмарки-от-всех. Накатывает странное, сродни эйфории, чувство: я с самого начала был прав! Но смятение перед необъяснимым сильнее.

– А их ты не давал приятелю?

– Мою коллекцию? Ты издеваешься? До чего жалко, что машинки пропали. Особенно мой серый «спайдер».

Я мысленно сосредоточиваюсь на двух машинках, стоявших между плюшевыми любимцами и развивающими играми.

– Твой «спайдер» был желтый, мой мальчик.

– Серый, пап, я точно помню.

Я не спорю, но остаюсь при своем мнении.

Нет, сынок, он был желтый! Желтый, как на снимке, что я сделал в воскресенье на стенде, он лежит на моем столе, и белый «пежо» рядом.

Флориан тоже не настаивает. Поразмыслив, я прихожу к выводу, что уже не так уверен, какого цвета была эта старая модель с откидным верхом.

Раздался вопль What’s going on![28]

– Если исключить бойбэндзы, – размышляет вслух Флориан, – хорошее было время – девяностые.

– Да, – соглашаюсь я, – пару-тройку вещей даже можно слушать.

Флориану явно не хочется возвращаться на диван к Амандине и слушать про рулонные шторы. Я поудобнее устраиваюсь у балки с единственным желанием продлить этот момент. И повторить его еще раз и еще. Начинается сезон музыкальных фестивалей, почему бы не предложить Флориану сходить вместе на концерт?

А он тем временем находит на дне другой коробки старые альбомы Panini Foot[29] со звездами футбола. Сезон 1997–1998. Невероятная победа клуба «Ланс» за месяц до чемпионата мира. Забытый всеми чемпион. Везде, кроме, наверное, городишки Ланса. В голову приходит еще более безумная идея: купить два билета и пойти с Флорианом на стадион, как много лет назад, когда ему было шесть.

Комментарий Мюгетты

Я ни в коем случае не хочу омрачить чудесное воссоединение отца и сына. Поэтому не скажу ни слова о Рибери, миниатюрных машинках, лучшем форварде «Ланса» двадцатилетней давности…

Позволю себе всего одно замечание: уверяю тебя, милый, женщины в отсутствие мужчин найдут о чем поговорить – кроме рулонных штор…

Да-да, клянусь, не в обиду тебе будет сказано. Я пишу это ради твоей карьеры, мне бы не хотелось, чтобы из-за сексистских настроений ты потерял читательниц!

Твоя женушка чуть-чуть ревнует, но очень тронута вашей вновь обретенной дружбой с твоим – нашим – сыном.

6

– Я уверен, в мэрии что-то скрывают.

– Что? – рассеянно отзывается Мюгетта, водя тряпкой по мебели красного дерева.

После чудесного общения с Флорианом на чердаке сомнения вернулись, еще более неотвязные. Я прокручиваю в голове картины: вот пустая коробка из-под дисков, вот другая, в которой была коллекция машинок, потом перед глазами встают те недостающие предметы, что были разложены на доске у женщины в платье с маками. Как она сумела их украсть?

Я продолжаю изливать душу Мюгетте.

– Боюсь, я, сам того не желая, затронул больное место, какую-то старую историю. Я просмотрел подшивки местных выпусков «Курьера Ко» почти за семьдесят лет. В округе были странные случаи, пропавшие подростки, подозрительные смерти. Если подойти к прошлому методично, связать незначительные с виду происшествия, все станет ясно. Булочница так странно смотрела на меня сегодня утром. А когда я проходил мимо школы, родители почему-то…

Взметнувшееся облачко пыли щекочет Мюгетте ноздри, и она звонко хохочет.

– А чего ты хотел? Три недели подряд донимаешь людей расспросами о ярмарке-от-всех. Суешь им так называемый фоторобот женщины, который нарисовал по памяти. Твердишь, что она не могла раствориться в воздухе… Просишь сообщить, если встретят ее…

Пресловутый фоторобот, действительно нарисованный по памяти, лежит на пианино прямо возле Мюгетты – набросок толстой краснощекой женщины весьма умеренного сходства с оригиналом. Только серое платье с маками может послужить зацепкой, но с 21 мая непрерывно льет дождь, и эта участница вряд ли появится на следующей ярмарке одетой по-летнему.

Даже погода против меня!

Я посвятил расследованию три недели и сумел отыскать всего одну ниточку. Бывшая нянька из соседней деревни Мон-де-л’Иф отдаленно похожа на маковую женщину. Ее дети ходили в начальную школу в Туфревиле-ла-Корбелин одновременно с Флорианом и Полиной. Но, во-первых, нянька давно переехала, а во-вторых, никто, как ни странно, не помнит ее имени.

– Круговая порука области Ко, – смеется Мюгетта. – Край молчунов! Могу выдвинуть другую гипотезу: ты рисуешь не лучше малолетки из детского садика.

Ничто так не мотивирует, как поддержка близкого человека.

Я подхожу к ней, держа в правой руке ножницы, а в левой газету. Ни дать ни взять злостный анонимщик, готовящийся завалить деревню подметными письмами. Наклоняюсь к фотороботу, потом к Мюгетте:

– Клянусь тебе, я выясню, почему эта женщина копирует нашу жизнь.

– Тебе не кажется, что ты хватил через край, Габи?

– Я?! А Полинины куклы? А коробки с дисками Флориана, в которых не хватает именно тех, что я видел на ярмарке?

– Флориан дал эти диски приятелю!

– Вот именно! У нас этих дисков больше нет, а та женщина их продавала. Она как будто нарочно собрала все вещи, которые принадлежали нашим детям.

– Все?

– Очень многие.

Отложив тряпку, Мюгетта садится на табурет у пианино.

– Итак, по твоей версии, Габи, эта женщина много лет коллекционирует вещи, которые мы разбрасываем направо и налево. Как фанатка или помешанная… ну, скажем, на Амели Нотомб, рылась бы в ее помойке, проникала к ее друзьям, к няне ее детей, чтобы стянуть забытые мелочи, выслеживала ее в пункте приема утиля и присваивала ненужное ей старье?

В точку, Мюгетта!

Я торжествую.

– Да. Именно так.

Увы, радуюсь я недолго.

– С какой стати ей фанатеть по тебе?

– По нам, Мюгетта. По нам. По нашей семье…

– Ты меня утомил…

Она поднимает крышку пианино и выстукивает три ноты.

До, ми, соль.

Трех нот достаточно, чтобы я прикусил язык. Наше пианино онемело, с тех пор как Полина перебралась в Тулузу. Раньше дочь играла едва ли не каждый день. Музыка была частью нашей жизни. Полинино пианино, диски Флориана, песенки Мюгетты. В каждой комнате звучала своя мелодия. Что такое счастливая семья? Какофония.

Сегодня напевает только Мюгетта. Над клавишами стоит партитура «Прекрасной Елены» Оффенбаха. В молодости жена пела в маленькой местной труппе, которая ставила оперетки. Я сопровождал ее на гастроли – дальше Парижа они не уезжали. Только через пять лет я набрался духу и признался ей, что терпеть не могу музыкальные комедии. В тот день я почувствовал себя предателем.

Потом Мюгетта бросила петь. Первое время еще ходила с подругами на спектакли, но скоро перестала. Никто, кроме Мюгетты, оперетту не любит.

Ми, фа, соль.

– Едем!

Мюгетта оборачивается ко мне, смотрит удивленно:

– Куда?

– В Тулузу, к Полине.

– Вот так просто возьмем и поедем?

– Да, вот так просто! Ты недовольна, что я сижу в четырех стенах, что отвык от спонтанных поступков. Так что давай – быстро собираем чемоданы, снимаемся с якоря и едем к дочери в Тулузу… Мы с Рождества ее не видели!

– А твой второй том?

– Три дня. Мы едем на три дня. Могу себе позволить посвятить три дня дочери раз в полгода.

Я кладу руку на плечо Мюгетты, провожу пальцем по клавишам пианино.

Фа, си, до.

Комментарий Мюгетты

Хороший вопрос, Габриэль. Я задавалась им не один год, с тех пор как ты признался мне, что терпеть не можешь Оффенбаха, Франсиса Лопеса[30] и Жоржа Гетари[31].

Да, просто замечательный вопрос.

Заверить любимого, что любишь то же, что любит он… Это доказательство любви или предательство?

Со временем я получила ответ. Пять лет ходить на мои спектакли, слушать «Дорогу цветов»[32], когда любишь только рок и авторскую песню, – это было доказательство любви, лучшее доказательство из всех возможных.

Таких доказательств ты давно не даешь мне, милый.

И еще, откровенность за откровенность, все эти годы я пела для тебя и только для тебя.

7

С террасы открывается восхитительный вид на Тулузу, Южный канал и аэробусы, взлетающие из аэропорта Бланьяк.

– Не спорю, – убеждает Станислас нас с Мюгеттой, поднимая бокал, – от самолетов немного шумно, но это лучше, чем жить, как мои коллеги-инженеры, на другом конце Тулузы и проводить два часа в пробках, чтобы добраться через весь город на работу.

От меня трудно дождаться доброго слова о зяте, но должен признать, что дом великолепен: терраса из потемневшего тикового дерева располагает к отдыху, искрится солнечными бликами бассейн, зеленеет свежеподстриженный сад. Коттедж, превращенный во дворец по мановению волшебной палочки «короля Мерлина», как говорила в детстве Полина, в сказочный дворец, где теперь царит и правит моя дочь.

Полина всегда обожала сказки! Я каждый вечер, если возвращался не слишком поздно, рассказывал ей про фей и добрых волшебниц. Полина была девочкой увлекающейся, мечтательницей, фантазеркой. Способной и старательной ученицей. Степень бакалавра по гуманитарным наукам. Диплом с отличием по современной литературе, специализация в книжной области в магистратуре в Тулузе. Стоило ли уезжать так далеко от Нормандии, чтобы получить образование без дальнейших перспектив? Все произошло, как в моих худших кошмарах.

Полина влюбилась в начинающего инженера авиации. Полина стала приезжать в Туфревиль-ла-Корбелин от силы на три дня. Полина бросила учебу, как только Станисласа после стажировки приняли на постоянную работу в Центр авиационных технологий в Бальма. Они залезли в долги на двадцать пять лет, чтобы купить этот дом, террасу, бассейн, и маленькая фея Полина превратилась в домохозяйку. Они хотят ребенка, у них пока не получается, а я – признаюсь начистоту – почти надеюсь, что и не получится. Никогда. Я чувствую, что для Полины это последний шанс когда-нибудь снова стать свободной.

Не то чтобы Стан был плохим мужем (Станислас терпеть не может, когда его называют Станом).

Не то чтобы Полина не выглядела счастливой. Просто не о такой жизни для нее я мечтал.

– Твои куклы еще у тебя?

Я задал вопрос с самым невинным видом, за аперитивом – бокал розового вина с грейпфрутовым соком перед каждым и блюдце с оливками посередине.

Мюгетта прожгла меня взглядом. Прицельный огонь, да и только.

– Мои куклы? – переспросила Полина, и ее огромные глаза от удивления стали еще больше.

А ведь я постарался подобраться к теме как бы между прочим. Упомянул для начала каникулы на Кикладах – лучшее из наших воспоминаний – вдвоем, потом вчетвером (Мюгетта уверяет, что мы зачали Полину на Санторини, под кратером, и это она настояла на том, чтобы вернуться туда десять лет спустя с детьми). Флориану было шесть лет, и он целыми днями выстраивал в ряд свои машинки, чтобы они заехали на паром. А плутовка Полина то и дело нарушала строй, как сбивают с пути цепочку муравьев, катая туда-сюда складную колясочку, в которой теснились четверняшки.