Дюна. Битва при Коррине Андерсон Кевин

~ ~ ~

Каждый человек по отдельности может быть честным и бескорыстным. Но собравшись в толпу, люди всегда требуют большего — больше еды, больше денег, больше справедливости, больше крови.

Орден Бене Гессерит Анализ человеческого поведения Архивы Валлаха IX

Обширная площадь перед цитаделью Муад’Диба могла бы вместить население небольшого города, но и она оказалась слишком тесной для всех желающих увидеть казнь Уитмора Бладда.

С высокого балкона — спроектированного самим Бладдом для того, чтобы император мог обращаться к народу, возвышаясь над ним, — Пауль смотрел на колыхавшуюся словно пустынные дюны безбрежную толпу. Он слышал рокот людской массы, отдельные выкрики, чувствуя, что накапливающийся гнев толпы вот-вот вырвется наружу.

Это тревожило его, но он не смог отказать людям в этом спектакле. Его империя построена на страсти и преданности. Эти люди поклялись отдать за него свои жизни, его именем они покоряли и завоевывали планеты. Прикидываясь доблестным героем, изменник Бладд замышлял убить их возлюбленного Муад’Диба, и теперь толпа жаждала мести. У Пауля не было иного выхода: он должен дать народу возможность насладиться ею. Даже при всем своем предзнании Пауль не в состоянии был предугадать, что могло бы произойти, осмелься он помиловать Бладда. Если бы осмелился! Он был правителем огромной империи, но не был волен в своих собственных решениях.

Стражники расчистили на площади проход, чтобы ввести на площадь группу осужденных. На стражниках были надеты персональные защитные экраны, дубинами они отгоняли зевак, но это было все равно что пытаться отмахнуться решетом от бури Кориолиса. В охваченной безумием толпе часто возникали мелкие потасовки из-за того, что кто-то нечаянно толкал соседа локтем в бок.

«Там, внизу, — пороховая бочка». Теперь Пауль видел, что сделал их пристрастными к насилию, как до этого они были пристрастны к пряности. Как же можно ожидать от таких людей, что они примут мирную жизнь? То, что он видел внизу, было точной уменьшенной копией всей его империи.

Федайкины вывели из подвала цитадели Бладда и еще десятерых осужденных. Люди тяжело переставляли закованные в цепи ноги. На вывод заключенных толпа ответила ревом, волной прокатившимся по площади. Шедший впереди других Уитмор Бладд старался сохранить горделивую осанку и пружинистую походку, несмотря на то, что был жестоко избит, а ноги его гноились и болели так, что он вообще с трудом мог идти. Идущие позади Бладда люди были якобы участниками его заговора.

Двое из этих десяти действительно были заговорщиками, которых схватили уже давно, до того даже, как они успели составить план убийства Муад’Диба. Остальных Корба выбрал наугад, как жертвенных агнцев, но Паулю было ясно, что обвинения против них были сфабрикованы, а признания выбиты пытками. Пауль нисколько не удивился, узнав, что все они были соперниками Корбы в борьбе за власть и влияние. К горлу Пауля подкатила тошнота. «Вот так все начинается…»

На площади под балконом стояла большая каменная трибуна, предназначенная для религиозных проповедей, объявления правительственных указов и выступлений ораторов, прославляющих деяния и подвиги Муад’Диба. Сегодня этой трибуне предстояло стать эшафотом.

Бладд, несмотря на хромоту, сумел сохранить свою грациозность и мужество. Трое мужчин, шедших позади него, упирались и сопротивлялись, и охранники тащили их силой. Все трое из последних сил кричали о своей невиновности (видимо, они и правда были невиновны), делали отчаянные жесты, лица их были искажены страхом и болью. Но рев толпы заглушал их крики.

Когда мастер меча поднялся на импровизированный эшафот, толпа сначала просто взревела, а потом принялась скандировать: «Смерть Бладду! Смерть Бладду!»

Половина обреченных упала на колени, но не мастер меча. Он стоял на помосте с высоко поднятой головой. Другие в ужасе опустили головы.

Бладд расправил плечи и устремил взор на толпу. Его серебристо-золотистые кудри развевались на жарком ветру. Даже эту казнь мастер меча Уитмор Бладд считал частью представления, которое запечатлит его в памяти потомков не как жалкого труса. Он вызывающе улыбнулся и выпятил грудь. Если уж ему суждено вкусить позор, то надо, чтобы это был воистину великий позор.

Пауль сознательно позволил толпе бушевать на площади. Затем, пройдя сквозь увлажняющую занавеску, он подошел к перилам балкона, встав под палящими лучами желтого солнца. Толпа немедленно обратила к нему восторженные лица. Пауль выдержал долгую паузу. Он впитывал в себя волны эмоций, а зрители в это время должны были запечатлеть в сознании его образ. Крики усилились неимоверно, и Пауль поднял руки, призывая народ к тишине.

В наступившем молчании он мог бы говорить не повышая голоса, чтобы быть услышанным ему не потребовались бы даже усилители, укрепленные на балконе. Но Пауль возвысил голос и крикнул:

— Это мой суд!

Даже Бладд повернул голову и принялся смотреть на Пауля. Казалось, он бы отсалютовал императору, если бы его руки не были связаны за спиной.

Пауль решил не произносить длинной речи. Толпа уже знала, какое преступление было совершено и кто были его виновники.

— Я — Муад’Диб, я даю вам этот дар. — Он указал рукой на Бладда и других осужденных. — Это ваш суд.

Стражники сняли цепи с Бладда и остальных и со звонким тяжелым стуком бросили оковы на каменный помост. Зная, что будет дальше, стражники поспешили уйти. Сделав прощальный жест, Пауль скрылся в глубине балкона. Он словно умыл руки. Но он продолжал наблюдать из примыкавшего к балкону помещения.

Сначала толпа поколебалась. Люди не знали, что им надо делать, они не могли поверить в последние слова Муад’Диба. Двое осужденных попытались бежать. Бладд стоял на помосте, скрестив на груди руки, и ждал.

Толпа ринулась к эшафоту, сметая все на своем пути. Люди выли от злобы и отпихивали друг друга, чтобы первыми пробиться к осужденным злодеям. Пауль, едва сдерживая тошноту, смотрел, как озверевшие фанатики отрывают Бладду руки и ноги и разрывают на части остальных козлов отпущения.

Откуда-то появилась Чани и встала рядом с Паулем. Лицо ее было хмурым, глаза широко открыты, и в них была жестокость. Чани была по-фрименски кровожадна, она с удовольствием видела боль тех, кто пытался покуситься на нее или близких ей людей. Но даже она, посмотрев на происходящее, скривилась от отвращения.

Пауль точно знал, что он сотворил сегодня собственными руками. До сих пор, понуждаемый предзнанием, он использовал насилие для того, чтобы достичь благих целей. Насилие было эффективным и мощным инструментом. Но сейчас Паулю казалось, что скользкий инструмент выпал из его рук, и теперь насилие использовало его самого как свое орудие. Темная сторона души Пауля не знала, сможет ли остановить тот мутный поток, который хлынул по ее же воле. Да и захочет ли?

~ ~ ~

Истинная нравственность и истинная честь не могут быть кодифицированы в виде законов, по меньшей мере для каждого случая. Благородный человек должен быть всегда готов выбрать высокую дорогу, избегая, таким образом, ловушек темных тропинок и духовных тупиков.

Кронпринц Рафаэль Коррино

— Бойцы они неплохие, — признал башар Зум Гарон, глядя на группу подготовленных тлейлаксами гхола, выстроившихся на тренировочной площадке в Фалидеях. — Им, конечно, далеко до моих сардаукаров или федайкинов Муад’Диба, но я вижу, что навыки у них приличные. Император Шаддам, возможно, примет их на службу в свою тайную армию.

— Э-э, гм, — заговорил граф Фенринг, сидевший рядом с Марго на трибуне для зрителей в тренировочном зале, — вон тот, высокий, бородатый, превосходно парировал удар.

В зале находилось около сотни одетых в форму солдат, демонстрировавших свое умение владеть макетами разнообразного оружия, которое в тренировочных схватках оставляло на теле условные отметки — «ранен» или «убит». Солдаты дрались шпагами, мечами, станнерами, ножами, дротиками и копьями.

— А вот тот, в красном, хорошо атаковал противника, но, правда, слишком медленно, — сказала леди Марго.

Доктор Эребоом понимающе кивнул.

— Когда мы окончательно отшлифуем их мастерство, они не уступят ни федайкинам, ни сардаукарам, потому что исходный материал во всех трех случаях совершенно одинаков. Разум наших солдат ничего не помнит о прошлых жизнях, но зато тело помнит моторные навыки. Наши поисковые команды забирают клетки у убитых воинов и даже целые тела, если они пригодны для восстановления. У этих гхола такие же мышечные рефлексы и такой же потенциал, как у самых прославленных бойцов. Они и есть самые прославленные бойцы.

— Гм, я бы сказал, что любой солдат, не уцелевший в сражении, не может, э-э, по определению, считаться лучшим бойцом.

Ученый альбинос скорчил недовольную гримасу.

— Это лучшие из лучших, это те, кто не только безупречно владел боевыми искусствами, но и те, кто проявил храбрость на поле боя и мужественно пал. Эти восстановленные воины могут стать блестящей армией для императора Шаддама, армией, о которой ничего не знает Муад’Диб. Этих солдат нет ни в каких списках, имена их попросту больше не существуют. Если мы сумеем доставить их на Салусу Секундус, то можно считать, что они появятся там из воздуха.

Гарон серьезно кивнул.

— Я проинформирую императора о вашем предложении. Будучи гхола, никто из них не боится смерти. Да, они и в самом деле могут стать свирепыми неустрашимыми солдатами.

Несмотря на то что Фенринг давно испытывал отвращение ко всяческим схемам и интригам Шаддама, которые всегда заканчивались ничем, на этот раз граф был вынужден признать, что этот план был, пожалуй, более многообещающим, чем другие. Правда, Фенринг опасался, что бывший император так и не смог понять, какого ужасного врага он приобрел в лице Муад’Диба с его фанатичными армиями, коим было неведомо чувство самосохранения.

Граф и леди Фенринг четко знали, что их собственные планы относительно Мари имели куда больше шансов на успех, чем тяжеловесные прожекты Шаддама, желавшего вернуть себе императорскую власть. Даже будучи совсем крошкой, Мари сумела перехитрить и победить Талло. Тлейлаксы были сильно расстроены после катастрофы, но Фенрингам этот несостоятельный кандидат в Квисац-Хадерахи был совсем не нужен.

Да, успехи маленькой Мари были налицо.

В центре обширной площадки появился макет города: из пола поднялись фасады домов. Солдаты гхола разделились на два отряда — с красными и синими поясами, а затем оба отряда принялись сражаться друг с другом имитационным оружием. Бойцы дрались в полном молчании.

— Моя Мари может справиться с целым взводом таких вояк, — насмешливо произнес Фенринг. — Надо лучше их подготовить, доктор.

Эребоом издал недовольный возглас:

— У нее нет ни малейшего шанса устоять против такого количества тренированных солдат!

— Ничего, она устоит вопреки всем вашим шансам, — согласилась с мужем Марго. — Но сказать, что она сможет убить сотню солдат гхола — это все же непомерное хвастовство. Но я уверена, что с дюжиной она вполне справится.

— Да, — согласился с женой Фенринг, — пожалуй, она справится с двенадцатью — пятнадцатью.

Башар Гарон заволновался, услышав это предположение.

— Вот эта маленькая девочка? Против закаленных солдат? Да ведь ей не больше семи лет.

— На самом деле, ей шесть, — сказал Фенринг. — Но в данном случае значение имеет не ее возраст, а уровень боевого мастерства. — Он понизил голос, в котором послышались угрожающие нотки: — Возможно, мне следует послать ее ко двору Шаддама. Нашему дорогому императору будет гораздо труднее убить ее, чем моего дорогого кузена Далака.

Граф не любил мужа Венсиции, да, собственно, почти и не знал, но все же этот глупец был членом графской семьи. Когда Гарон рассказал Фенрингу о «несчастном случае», повлекшем смерть Далака, — повторив сначала ложь Шаддама, а затем все же признал правду, граф был сильно раздражен. Он не мог просто проигнорировать такое оскорбление, пусть даже от заклятого друга детства. Что касается башара, то он был оскорблен уже многими недавними действиями Шаддама, и убийство Далака было лишь одним из них.

Ну что ж, это еще одна причина не помогать Шаддаму, еще одна причина презирать полную неспособность этого человека к разумным поступкам и действиям. Фенринг уже начал подумывать о расширении заговора, чтобы вместе с Муад’Дибом уничтожить и Дом Коррино. Убить весь их род до последнего человека — мужчин, женщин и детей. Сжечь их планету. Стереть их царство с карты вселенной.

Хотя нет. Этим можно будет заняться позже, когда Мари займет императорский трон. Всему свое время. Муад’Диб — настоящий враг, а Шаддам… Шаддам просто не важен.

— Почему бы нам не разрешить нашей дочери продемонстрировать ее способности в схватке с гхола доктора Эребоома? — сказал Фенринг, намеренно дразня альбиноса. Сейчас графу надо было выпустить накопившуюся ярость. Мари в одиночестве ждала рядом, в игровой комнате. После того как она убила Талло, у нее не стало товарища по играм.

— Вы серьезно хотите выставить вашу девочку против дюжины тренированных солдат? — недоверчиво спросил Гарон.

— Против пятнадцати, — сказал Фенринг. Он знал, что в тренировочных схватках Мари уже доказала свою способность справиться с таким вызовом. — Да, пожалуй, такое соотношение будет честным.

Глаза Мари сверкали убийственным огнем, когда ее привели в маленький закрытый зал для поединков. Ей сказали, что настало время поиграть. Фенринг чувствовал, как в его крови бушует адреналин. Он улыбнулся дочке, совершенно уверенный в благоприятном исходе схватки.

Леди Марго не отставала от мужа:

— Теперь ты увидишь, что может сделать ребенок Бене Гессерит, если его дополнительно обучил отец, а тлейлаксы слегка извратили его мозг. Такая девочка обладает куда большим мастерством, чем все прославленные убийцы прошлого.

В зал вошли пятнадцать солдат-гхола, отобранных самим Эребоомом и вооруженных настоящим оружием. На последнем настоял сам Фенринг. Граф потрепал ребенка по золотистым кудрям и вручил Мари кинжал.

— Больше тебе ничего не понадобится, правда? — с этими словами граф наклонился и поцеловал девочку в лобик.

— Да, это все, что мне нужно.

Прежде чем отправить Мари на место поединка, Марго поцеловала дочь в щечку. Мускулистые взрослые солдаты растерянно и сконфуженно смотрели на Мари. Двери закрылись, и зрители стали изолированы от боевой площадки.

— А теперь, — сказала Марго, во всю силу применив Голос, — погасите свет. Мари будет сражаться в полной темноте.

— Гм, да, так и будет, — согласился Фенринг, и глаза его сверкнули. — Это будет еще больше щекотать нам нервы.

Граф чувствовал, как рядом с ним нервничает башар, слыша звуки схватки: свистели дротики, звенели клинки, слышались крики удивления и боли, испускаемые взрослыми мужчинами. Несколько человек уже хрипели в агонии. Темнота оставалась непроницаемой.

Фенринг мысленно улыбнулся и взял Марго за руку. Пульс жены резко участился.

— Это всего лишь небольшая порция дозированного насилия, — сказал Фенринг, обращаясь к Гарону, чтобы успокоить старого башара.

— Но их так много, а она такая маленькая, — ответил Зум Гарон.

Мужчины кричали недолго. Вскоре в затемненном зале наступила зловещая тишина. Через тридцать секунд вспыхнул свет.

Мари стояла на полу, глядя на зрительскую трибуну. У ее ног лежали неподвижные тела — лучшие бойцы, предложенные тлейлаксами. В какой-то момент схватки Мари отбросила кинжал; руки, ступни и лицо девочки были густо измазаны кровью. Граф Фенринг и сам был поражен, какой маленькой и невинной выглядит его дочка. Гордость переполняла Хазимира.

— Поразительно, — сказал Гарон.

— Мы потеряли наших лучших гхола, — не скрывая горечи, добавил Эребоом.

— Вероятно, вам следует повторить попытку с лучшим генетическим материалом, — не без сарказма отозвалась леди Марго.

Фенринг принялся наблюдать за другими мастерами Тлейлаксу, что-то обсуждавших на своем секретном языке. Фенрингу было все равно, какие слова они произносят. Язык их тел был очень красноречив.

Мари отработала на отлично, со смертоносной безошибочностью, усвоив все богатство преподанной боевой техники. С некоторым страхом Фенринг подумал, что девочка, пожалуй, может превзойти в мастерстве и его самого. Граф обернулся к жене и увидел, что в ее глазах стоят слезы. Слезы радости, подумалось Фенрингу.

— Она готова, — коротко произнес граф.

~ ~ ~

Записанный «факт» считают более точным, чем сведения, почерпнутые из устных рассказов и слухов, но физические документы имеют не большую истинность, чем свидетельство, полученное из уст очевидца.

Гильбертус Альбане Рассуждения ментата об истории

Империя всколыхнулась от вспышки насилия в Небесном аудиенц-зале, и гнев народа вылился в смертоносные нападения на все новые и новые планеты. Воины джихада требовали отмщения от имени Муад’Диба, а высочайшую цену платили невинные люди.

Хуже того, Ирулан заметила, что Пауль закрыл глаза на эти жесточайшие злодеяния.

Никто из облеченных властью людей не обратил внимания на смерть ее сестры. Руги стала просто именем в длинном списке потерь, и лишь немногие заметили то, что эта девушка была младшей дочерью падишаха-императора, которого совсем недавно называли «повелителем миллиона планет». Свет истории сконцентрировался на одном Муад’Дибе и на окружавшем его насилии. Дом Коррино стал не более чем сноской на полях истории… сноской, которой поклялся не быть мастер меча Уитмор Бладд.

Ирулан, несмотря на все старания, не могла забыть, как баюкала на руках тело убитой сестры. Теперь она позволила себе ненавидеть Пауля, ибо ему не было никакого дела до ее горя. Да что там, он его попросту не заметил.

Озабоченный своими провалами и занятый усилением службы безопасности после страшного покушения, Пауль не признавал боли Ирулан. Каким черствым он стал! Каким жестоким, холодным и неприступным. Возможно, такими чертами и должен обладать богоподобный повелитель галактики… но не человеческое существо. Ирулан не могла избавиться от невыносимой горечи.

Если верить полученным ею сообщениям, отец выл от горя, узнав о гибели младшей дочери. Конечно, он никого не обманул своими крокодиловыми слезами, но зато смог снискать так необходимые ему симпатию и сочувствие. Несчастный Шаддам послушно послал свою младшую и самую любимую дочь на церемонию Великой Капитуляции, но коварный Муад’Диб допустил ее смерть! Определенно отец попробует использовать эту ситуацию как рычаг в своем следующем броске к возвращению власти.

Принцесса Коррино была уверена, что он уже отправил эмиссаров на поиски графа Торвальда, взывая к родственным чувствам и прося о помощи брата «дражайшей, но безвременно ушедшей» пятой жены отца Фиренции. Ирулан подумала, что отец, пожалуй, даже добьется успеха в этом начинании, пусть даже временного.

Ирулан силой воли обуздала свои эмоции, призвав на помощь уроки, полученные в Бене Гессерит. Орден учил искать решение, позволяющее уравновесить вступающие в противоречие роли. Ей не позволяли прямо вмешиваться в государственные дела. Она не была истинной женой. Она не была и любовницей Пауля.

Но зато она была официальной супругой императора нынешнего и законной дочерью императора прежнего.

Пауль знал ей цену — и как писательнице, и как знатоку политических игр. Ирулан почти закончила описание юношеских лет жизни Муад’Диба, времени испытаний, выпавших на долю юного Пауля во время войны убийц. Теперь она собиралась продолжить биографию императора, чтобы, подобно Шехерезаде, сделать себя незаменимой. Последователи Муад’Диба жадно глотали любые упоминания о его жизни, о его философии, о его взглядах на них, на Дюну, на все обитаемые планеты. В конце концов, ее мать была членом ордена Бене Гессерит, а сестры очень хорошо понимали пользу и ценность мифотворчества.

Апартаменты Ирулан с примыкавшими к ним кабинетами, солярием и сухим садом были спланированы так, чтобы располагать к писательству. Здесь было светло, здесь были места для уединения и размышления, здесь можно было беспрепятственно сосредоточиться, сюда в любой момент, при необходимости, можно было вызвать секретаря. По распоряжению Муад’Диба принцессе был открыт доступ к любым историческим документам. Друзьям Дома Атрейдесов, свидетелям событий и даже бывшим врагам было приказано не отказывать принцессе в интервью, о которых она могла попросить.

Ирулан дала себе клятву, что настанет день, когда она расскажет историю своего воспитания при императорском дворе и найдет способ придать смысл смерти бедной Руги. С каждым днем вторая рукопись близилась к завершению…

В уютный сад, где за маленьким столом, уставленным катушками записывающей проволоки и аппаратами для просмотра, коробками с фильмами и папками чистой меланжевой бумаги для заметок, сидела Ирулан, вошли три федайкина. Принцесса подняла голову и с удивлением увидела, что к ней подходит Пауль.

В саду не было никого, кроме молчаливых телохранителей, поэтому Ирулан не сочла нужным соблюдать формальности.

— Дорогой супруг, какая неожиданность — видеть вас в моем личном крыле.

— До сих пор я уделял мало внимания вашим сочинениям, — ответил Пауль тоном, ровным, как клинок сардаукарского кинжала. — Наступила пора больших потрясений, и я очень хочу, чтобы вы как можно скорее выпустили следующую главу моей биографии. Тем не менее мне небезразлично, что именно вы там напишете. На этот раз я намерен прочитать ее со всем вниманием.

— Вы хотите выступить в роли цензора? — спросила Ирулан с деланным возмущением, хотя и не надеялась закончить работу без его вмешательства.

— Я хочу прочитать. Вы же и сами превосходно понимаете, о чем можно говорить, а о чем — нельзя. В этом я целиком и полностью полагаюсь на вас.

Пауль стоял перед Ирулан, напряженно ожидая ответа. Принцесса продолжала как ни в чем не бывало сидеть за столом, уставленным писательскими принадлежностями. Три телохранителя были явно не в своей тарелке; они думали, что Ирулан сейчас бросится на колени к ногам Муад’Диба. От этой мысли Ирулан улыбнулась.

— Думаю, что вам следует назначить меня официальным министром пропаганды.

— Вы уже играете эту роль и неплохо с ней справляетесь. — Пауль прищурил глаза. — Но мне не совсем понятно, зачем вы это делаете. Вы ганима, добытый мною на войне трофей. Вы не можете почитать меня как мужа, и я не думаю, что вы рветесь к власти ради нее самой.

— Я ваш историк, мой супруг.

— Каждый историк придерживается своей скрытой программы. Именно поэтому в исторических хрониках всегда отсутствует истинная правда о событиях. Заключается ли ваше тайное желание в том, чтобы я поверил в вашу лояльность — мы не будем говорить о вашей семье и Общине Сестер, — в то, что вы чистосердечно и искренне приняли свою роль? Неужели у вас нет тайных планов и замыслов?

Ирулан скользнула взглядом по своим заметкам, чтобы выиграть время и собраться с мыслями.

— Задайте этот вопрос себе, Пауль Атрейдес. Вспомните, что вы — ментат. Зачем мне сохранять верность Дому Коррино, моему отцу? Он потерпел неудачу. Зачем мне следовать инструкциям ордена Бене Гессерит? Сестры тоже потерпели фиаско. Как мне добиться наибольшей выгоды для себя? Только исполняя роль верной жены. Посмотрите на меня, задайте себе этот вопрос и решите сами, к чему я буду прилагать все свои усилия. — Она внимательно следила за ним, излагая свои логические построения.

Пауль склонился над столом, взял несколько исписанных страниц и стремительно пробежал глазами текст. Потом он положил прочитанные листки и взял со стола всю рукопись.

— Я скоро уеду, мне надо отдохнуть после всех этих страшных событий. В мое отсутствие рукопись просмотрит Корба.

Ирулан невесело улыбнулась:

— Корба увидит то, что хочет увидеть.

Пауль передал рукопись одному из телохранителей, который взял ее с такой осторожностью, словно это было либо святое писание, либо ценная улика.

— Да, он предсказуем, но именно поэтому полезен.

«Как и я», — подумала Ирулан.