Храните вашу безмятежность Коростышевская Татьяна

— Как же так, — сокрушался Чезаре, подбираясь ко мне мягкими кошачьими шагами. — Мои надежды на десерт полностью разрушены?

Сорвавшись с места, я отскочила за кресло.

— Утешьтесь тем, что мне пришлось по вкусу ваше бароло.

Кресло отлетело в сторону, дож схватил меня за плечи.

— Так себе утешение, — сообщил он серьезно, — я требую свой десерт.

И Чезаре меня поцеловал. Глубоко, властно, влажно. И я ответила на поцелуй. Ладони мои прижались к его животу, не затем, чтобы оттолкнуть, а впитывая кожей новые ощущения.

— Тесоро, — простонал Чезаре, когда мои руки двинулись вниз по его телу, поглаживая и узнавая.

И в этот раз я не отстранилась. Мысли о том, что он называет так всех своих девиц, меня не тревожили. Обмякнув, я позволила подхватить меня на руки, прикусила его смуглую кожу на шее, там, где под ней билась синяя кровяная жилка. Чезаре тяжело и хрипло дышал, опустил меня на диванчик у окна, встал на колени, осыпая поцелуями грудь и плечи в вырезе платья. Я запустила пальцы в его волосы и выгнулась, принимая ласку.

— Филомена, ты лучшее, что случалось в моей жизни, благословение, подарок. Я люблю…

— Чезаре! — Дверь гардеробной, распахнувшись, ударилась о стену. — Беда!

Я натянула на плечи сползшее платье. Как неприлично. Нас ждет матушка, а мы… Постойте, беда?

Синьор Копальди был растрепан и с ног до головы покрыт копотью.

— Что еще, Артуро? — Пружинно поднявшись, дож подошел к секретарю.

— Пожар, синьора Муэрто… взрыв…

Чезаре выбежал за дверь, прокричал гвардейцам:

— Охранять дону догарессу!

Я пошла следом, не оставаться же в гардеробной. Четверка стражников меня не останавливала, им велели охранять, вот они и семенили, подлаживаясь под женский шаг, окружив меня со всех сторон. Дверь спальни свекрови была сорвана с петель, внутри клубился дым потушенного уже пожара, пришлось посторониться, пропустив слуг с ведрами. Пробежал лекарь в белой мантии. До меня доносились отрывистые команды дожа. На меня напал ступор, я прислонилась спиной к стене коридора.

— Филомена.

Женская ручка прикоснулась к моему плечу, я повернула голову, синьорина Раффаэле расплакалась. Она уже успела переодеться ко сну, и тонкий шелк ночной сорочки места воображению не оставлял.

— Дона догаресса, извольте пройти со мной, с вами желают побеседовать.

Я мотнула головой, Голубка с нажимом проговорила:

— Приказ его серенити.

С усилием отлипнув от стены, я, пошатываясь, шла куда-то. Ковер, паркет, ступеньки, паркет, ковер, паркет, порог. Мы с босоногой Голубкой оказались в глухой квадратной комнатенке, меблировка которой состояла лишь из деревянного стола и двух стульев. Паола кивнула на ближайший:

— Присядьте, вам предстоит допрос.

— Что с матушкой? — спросила я безжизненным голосом и села.

— Дона Муэрто мертва. — Раффаэле вытерла глаза, оставляя на лице грязные разводы. — Моя добрая госпожа погибла в огне безумной саламандры!

Паола стояла, мой взгляд сфокусировался на ее пупке, видном сквозь тонкую ткань.

— Безумной саламандры?

— Да, Филомена! И теперь ты ответишь за это. Ты за все ответишь.

Голубка шипела, угрожающе нависая надо мной. Я съежилась на стуле, пытаясь не слушать.

— Синьора Раффаэле, — спокойный мужской голос заставил Паолу вздрогнуть.

— Синьорина, — поправила она вошедшего в комнату молодого человека и расплакалась.

— Синьорина Раффаэле, — послушно повторил он, — благодарю вас за услугу. Теперь, когда вы столь быстро сопроводили ко мне дону догарессу, вынужден просить вас уйти.

— Но мне есть что вам рассказать, господин прокурор.

— Изложите это письменно. — Прокурор выглянул в коридор. — Проводите синьорину в ее покои и выдайте ей писчие принадлежности.

К кому он обращался, мне видно не было. Паола вышла, шлепая по паркету босыми пятками.

— Дона догаресса, меня зовут Витале Лакорте. — Молодой человек обошел стол и сел, упершись локтями в столешницу и сложив ладони шалашиком. — Я прокурор Совета десяти и хочу задать вам несколько вопросов.

Ему было около тридцати. Или больше, или, напротив, меньше. Внешность синьора Лакорте была столь заурядна и лишена особых примет, что уцепиться хоть за что-нибудь взглядом не представлялось возможным. Небольшие светлые глаза, серые или голубые, нечеткий рисунок бледных губ, круглое мягкое лицо, нос уточкой, льняные волосы коротко острижены, прикрывают уши и касаются кончиками воротника черного камзола.

— Вы можете говорить?

Я молча кивнула.

— Будете плакать?

Я покачала головой.

— Хотите пить?

Я пожала плечами.

Он поднялся, вышел из кабинета, вернулся с медной кружкой, полной воды. Мои зубы отбили дробь о ее край.

— Благодарю.

Кружку прокурор мне не оставил, передал ее кому-то за дверью, вернулся за стол и принял допросную позу с локтевым упором и ладонями шалашиком.

— Итак?

— Синьора Муэрто действительно погибла?

— Разве вы этого не желали?

— Никогда.

— А если бы желали, как бы действовали?

— Не с помощью саламандр, — фыркнула я. — Мне бы хватило ума избегать всего, что связало бы убийство с фамилией Саламандер-Арденте. От яда я, положим, тоже отказалась бы. Хотя ядом можно было бы пропитать страницы книги о путешествиях, которую матушка любит читать. Любила…

Я почувствовала, как по щекам текут слезы. Стряхнула их, мотнув головой, шмыгнула носом.

— Продолжать?

Прокурор после паузы спросил:

— Кто рассказал вам о таком способе отравления?

— Никто. Я только что его изобрела. Разве он не логичен? Книжные страницы часто слипаются, и читатель облизывает пальцы, чтобы было удобно листать. Так яд проникнет через рот. Иногда острый край страницы режет пальцы, в таком случае яд попадет сразу в кровь, и, наверное, будет действовать несколько быстрее.

Синьор Лакорте опустил руку под стол. Скрипнул выдвижной ящик, и на свет появился лист бумаги. Свинцовый карандаш прокурор извлек из внутреннего кармана.

— Какой именно яд вы бы использовали? — Он быстро писал и задал вопрос, не прерываясь. — Название?

— Не уверена, этот вопрос я не изучала. Наверное, тот, который обладает растянутым по времени действием.

— Почему?

— Чтобы в момент смерти жертвы отсутствовать и отвести подозрения.

— Великолепно, — пробормотал прокурор себе под нос.

— Обращайтесь, — разрешила я. — Злодейские планы — мое кредо.

Он сложил исписанный лист и спрятал его в карман, достал из ящика другой.

— Если бы вы все-таки воспользовались саламандрами, дона догаресса…

— Никогда! Я Саламандер-Арденте, моя семья занимается разведением этих чудесных ящериц уже несколько поколений. Огненные саламандры — наш хлеб, наш символ, наше благосостояние. Использовать одну из них для убийства — непростительный грех.

— Ваши питомцы часто впадают в безумие?

— Это самые покладистые и дружелюбные создания во всех обитаемых мирах.

— И все же.

— Иногда. Самцы. В период брачных игр. — Я говорила, а волосы на моей голове шевелились от подступающего ужаса.

Каминная саламандра в спальне матушки была самцом. Чикко пришла с ним поиграть, видимо, развлечение ей наскучило, и кавалер попытался следовать за ветреной подружкой. Саламандры не могут покинуть огонь самостоятельно, но этот, наверное, смог.

— Отчего они могут взорваться?

А ведь был взрыв. Я его слышала, но приняла за фейерверк. Предположим, кто-то накачал ящерицу взрывчатым веществом…

Прокурор повторил вопрос.

— Помолчите! — прикрикнула я. — Вы мешаете думать.

Так-так… Ну хорошо, чисто теоретически, я надеваю перчатки, достаю из камина саламандру, опускаю ее в футляр, та засыпает. Левой рукой я разжимаю ей челюсти, правой — сыплю в глотку… ну, например, порох. Ба-бах! Осколки футляра летят мне в лицо. Порох воспламенился от внутреннего жара саламандры.

— Это невозможно, — сообщила я прокурору. — Если был взрыв в камине, взрывчатку подложили непосредственно в него.

— Каким образом? Злоумышленник тогда подорвался бы одним из первых.

— Она могла находиться внутри полена, — предположила я. — В выдолбленном углублении. Дерево прогорело не моментально, вещество вступило в контакт с огнем, взрыв, но преступник слышит его уже с безопасного расстояния.

Карандаш быстро скрипел по бумаге, синьор Лакорте бормотал «чудесно» и «великолепно», слегка раздвоенный кончик его носа подергивался.

Болван. Устроил мне допрос, когда Чезаре нужна поддержка и помощь. Дож раздавлен, он потерял мать. Моя скорбь в сравнении с его ничтожна. Мы выясним личность преступника, осудим его и покараем.

Малышка Чикко, выжила ли при взрыве она? Спросить? Нет. Пока допрос касался лишь каминных саламандр, о том, что маджента во время взрыва была с синьорой Маддаленой, Совету десяти, кажется, неизвестно.

Прокурор продолжал спрашивать. Теперь его интересовал наш с супругом визит к тишайшей свекрови.

— То есть, дона Филомена, когда вы покидали спальню, синьора Муэрто находилась в кровати?

Я отвечала, что да, в постели, но собиралась вставать, чтоб переодеться к предстоящей прогулке в компании его серенити и моей. Что мы с тишайшим Муэрто отправились в его гардеробную, и что весть об ужасном событии принес нам секретарь дожа синьор Копальди.

Лакорте серьезно кивал, но пометок не делал. По моим внутренним ощущениям, я находилась в кабинете уже более двух часов. У меня болела спина и затекли конечности, а голос стал хриплым и ломким. Мне еще несколько раз приносили попить, но дела это не поправило. Я кашляла и сипела.

Наконец прокурор сообщил, что решение о моей дальнейшей судьбе примет его серенити лично, свернул в трубочку свои записи, встал, поклонился и вышел.

Что? Решение о судьбе? Я не ослышалась?

Дверь оказалась заперта, мебель — приколочена к полу гвоздями, окон попросту не было. Можно было извлечь ящик письменного стола и колотить им до посинения, но я рухнула на свой стул и расплакалась.

Поздно, дурочка, рыдать нужно было при синьоре Лакорте, требовать встречи с супругом, изображать обморок и нервный припадок. А ты отчего-то решила демонстрировать стойкость. Вот и сиди теперь, жди неизвестно чего.

Наверное, я, обессилев, задремала, или, скорее, впала в тяжелую сонную одурь. Когда повернулся ключ в замке, я испуганно вскочила.

— Дона Филомена, — церемонно проговорил появившийся на пороге синьор Копальди, — вас ждет его серенити.

Гвардейцы посторонились, пропуская нас вперед.

— Артуро, — спросила я, — что происходит? Как чувствует себя его серенити? Вы нашли преступника?

Он посмотрел через плечо на стражников и прошептал:

— Мне очень жаль, Филомена. Чезаре попытается свести ваши потери к минимуму, но вам придется покинуть дворец.

— Что?! Почему?

Синьор Копальди поморщился от моего возгласа:

— Его серенити считает, что в гибели синьоры Муэрто повинна ваша маджента.

— Какая чушь!

— Прекратите кричать, — Артуро с силой сжал мой локоть, — вы лишь усугубите свое положение. Чезаре понимает, что не вы науськали саламандру против его матушки, но факт остается фактом: ящерица принадлежала вам. Не возражайте. Вы сами рассказывали, что все качества Чикко никому не известны и что она каждый раз удивляет вас новыми талантами. Его серенити не обвиняет вас в убийстве, лишь в преступной неосторожности.

— Я потребую у дожа возможности оправдаться в суде.

— Не вздумайте! Нам стоило колоссальных усилий вывести вас из-под разбирательства. О мадженте знают лишь трое — вы, я и Чезаре. Мы с его серенити будем молчать, вам советую сделать то же самое.

— Но Чикко не могла…

— Мы об этом не знаем.

Возражения мои иссякли. Действительно, никто не знает, на что была способна моя волшебная саламандра, я сама, нисколько не задумываясь, использовала ее. Кто мне теперь поможет? Ученые мужи, призванные с материка для консультации? А вдруг во взрыве повинна именно Чикко? Я столь горячо отрицаю эту возможность, но мне нечем подкрепить свою позицию. Да и уверена ли я в ней? А Чезаре? Боже мой, бедный Чезаре! Как больно ему сейчас будет видеть меня, виновную, пусть косвенно, в смерти его матушки.

Дож ждал нас в Большой зале заседаний, сидя на резном стуле, нисколько не отличающемся от прочих таких же стульев, которые сейчас были пусты. Группка младших секретарей толпилась у стены, и несколько патрициев занимали кресла на полукруглой галерее. На балконе я заметила одинокую фигурку синьорины Раффаэле.

Следуя кивку синьора Копальди, я пересекла залу и остановилась перед его серенити. Глаза цвета спокойного моря смотрели на меня безо всякого выражения. Безжизненный голос, каждое слово летело в меня подобно камню.

— Дона Филомена Муэрто изгоняется из дворца. Документы о разводе будут переданы ей…

Я оглохла. Губы, которые я совсем недавно, а кажется, сто лет назад, целовала, шевелились, но до меня не доносилось ни звука.

Как же ему плохо, моему Чезаре. Как он измучен и бледен, как дрожат крылья носа и чудовищно набухли синие жилки на висках. Любимый, позволь мне взять твою боль, позволь быть рядом, обнять, прижать к себе.

— Филомена… — Артуро вел меня под руку. — Филомена, вам нехорошо?

Мы были уже не в зале, я с удивлением обнаружила под ногами мрамор ступеней. Над Аквадоратой вставало солнце нового дня.

Нехорошо? Да я только что умерла.

— Куда вы меня ведете? — пролепетала я жалко и сморгнула слезы.

— К причалу, вас отвезут в «Нобиле-колледже-рагацце», багаж уже погружен в гондолу, серениссима.

— Не называйте меня так!

— Дона догаресса.

— Только что я получила развод!

Синьор Копальди грустно улыбнулся:

— Вы получите документы не раньше осени, Чезаре продолжает защищать вас.

Мне стало так стыдно, что нашлись силы попрощаться с достоинством.

— Всего доброго, Артуро, — присела я в церемонном реверансе. — Прошу лишь об одном: храните его безмятежность, оставайтесь ему другом до самого конца.

Гондольер был в маске Гражданина, а судно его — обшарпанной городской посудиной. Я села на свой сундук и смотрела на удаляющиеся резные колонны и башенки, пока они не скрылись за изгибом канала.

— Синьор Вольто, — спросила я, — вам оплатили маршрут до «Нобиле-колледже-рагацце»?

Гондольер молча кивнул.

— Сколько мне придется доплатить, если вы доставите меня в Дорсодуро?

Мне хрипло ответили, что доплаты не потребуется, так как расстояние примерно равно заказанному.

— Драгоценная дона желает посетить монастырь Санта Марии?

— Моя цель расположена неподалеку, добрый гражданин. Вы ведь поможете мне поднять багаж?

За четверть базанта он согласился. Когда сундук очутился уже на причальном порожке, я заплатила гондольеру целый базант из непонятно каким образом очутившегося на поясе кошеля. Кажется, за деньги я должна благодарить Артуро.

Ключ лежал под треснутым цветочным горшком справа от двери, отворив ее, я затащила в дом сундук. Пахло пылью и плесенью. Здесь давно никто не останавливался. Наверное, с последнего школьного бала, когда Филиппо и Франциско посещали Аквадорату. Городской дом достался батюшке по наследству от какого-то дальнего родственника, тоже Саламандер-Арденте, именно поэтому на кирпичном фронтоне кое-где сохранились фигурки выложенных из мозаики ящерок.

Достав из сундука первые попавшиеся тряпки, я поднялась в спальню, бросила их на голую кровать, рухнула следом и заснула.

Вечность. Сон длился именно столько.

— Идиотка, — говорил кто-то визгливо, — она собралась умереть здесь, в грязи? О боже, она воняет! Даже вампирского носа экселленсе не нужно, чтоб…

— Милая, ты была права, — отвечал мужчина. — Дорсодуро, напротив монастыря Санта Марии, дом с саламандрами.

— Нам повезло, что мои пышные прелести приглянулись Филиппо, или Франциско, я их абсолютно не различаю, и юный синьор Саламандер-Арденте передал мне любовную записочку на балу.

— Мне стоит ревновать?

— Дурачок.

Целовались они еще громче, чем беседовали. Я застонала.

— Она приходит в себя. Филомена!

Меня приподняли за плечи и энергично встряхнули.

Я открыла глаза.

— Маура?

Панеттоне улыбалась, по щекам ее текли слезы.

— Карло, помоги ее поднять, — велела командирша худощавому черноволосому синьору, в котором с трудом, но угадывалась моя дважды бывшая фрейлина Маламоко. — В ванную. Боже, Филомена, ты что, мочилась под себя?

Меня куда-то поволокли. Носки туфель зацепились за порог, Карло чертыхнулся.

— Брысь, Панеттоне! — Он подхватил меня на руки. — Разожги огонь, в гостиной я видел футляр с каминной саламандрой.

Маура, к удивлению, подчинилась. Издали до меня донесся ее голосок:

— Не вздумай раздевать Филомену, рожа твоя сластолюбивая.

Меня опустили на холодный мрамор, осторожно придержав затылок. Я потеряла сознание.

— Филомена, — звала Маура, — наша маленькая отважная Львица.

— Холодно… — прошептала я.

— У тебя лихорадка. Лекарь сказал, что худшее уже позади.

Я повернула голову, почувствовав щекой подушку. Спальню заливал полуденный свет, новые кисейные занавески трепетали у открытого окна. Синьорина да Риальто в домашнем сером платьице сидела боком на кровати и держала меня за руку.

— Сколько прошло времени? — вопрос получился тихим.

— С какого момента? — переспросила Маура. — Мы с Карло обнаружили тебя здесь двенадцать дней назад, а до этого почти неделю искали по всей Аквадорате. И, учти, спохватились мы не сразу.

— Чезаре…

Она потупилась:

— Лекарь велел ничем тебя не тревожить. Поэтому, Филомена, отложим разговоры на потом.

Маура отпустила мою руку, куда-то пошла, продолжая говорить, звякнуло стекло о стекло.

— Мы заняли вторую спальню, пришлось там все поменять, старые матрацы прогнили. — Маура вернулась с подносом, поставила его на прикроватный столик, помогла мне сесть, подложив под спину стопку подушек и подушечек. — Ешь, набирайся сил, они тебе понадобятся.

Руки дрожали так сильно, что мне не удавалось удержать ложку. Панеттоне ее отобрала и стала кормить меня горячим бульоном с видом любящей матери.

— Из школы мы, разумеется, сбежали. Ешь, не отвлекайся. Ну как сбежали, покинули «Нобиле-колледже-рагацце» с тайного благословения директрисы. Когда до нас дошли слухи, что тишайший Муэрто прогнал от себя супругу, сестра Аннунциата встревожилась настолько, что села в гондолу и отправилась требовать объяснений. В аудиенции ей было отказано. Тогда Карло, то есть, разумеется, синьорина Маламоко… Представляешь, какой скандал получился бы, узнай наша монашка правду о своей ученице? Еще ложечку. Вот умница. В общем, директриса благословила Карло на поиски и даже вручила ему ключ от черного хода. Как будто моему Карло нужны ключи, — Маура хихикнула. — О, Филомена, мне столько нужно рассказать. Твои хиняне, то есть хинцы… Ну, помнишь тот трактат о способах возлежания? Ах нет, это отдельная тема. Так вот, Ньяга Маламоко отправился в город и рыскал там ночи напролет. О тебе никто ничего не знал. Дона догаресса отплыла из дворца на городской гондоле, но в школу не явилась. Князь… Да, к тому времени мы привлекли к поискам экселленсе с его Ночными господами. Лукрецио прижал синьора Копальди, тот мог сообщить лишь то, что заплатил первому попавшемуся гондольеру. Экселленсе собирался уже выжать Артуро целиком в чашу фонтана, чтоб из его жидкости экстрактировать запах этого «первого попавшегося», но передумал.

Тарелка опустела, Маура помогла мне лечь.

— Историю о том, как сиятельный князь Мадичи нюхал сотни натруженных рук работников весла, я, пожалуй, упущу. — Девушка хохотнула. — И вот, когда надежда почти совсем умерла, вспоминаю я недолгий эпистолярный флирт с твоим рыжим братцем. Помнишь, он послал мне записку, а я не ответила? Хорошо, что я, как особа романтичная, храню свидетельства всех своих побед. Там был адрес. Кстати, намекни своим родичам при случае, что подписываться «Ф. Саламандер-Арденте» — это все равно что не подписываться вовсе. Вас всех зовут на одну букву. Вот какое имя я теперь должна называть, когда стану старой кошелкой и вздумаю хвастаться перед внуками?

— Филиппо, — ответила я, — это абсолютно точно был он.

Маура, возбужденно размахивающая руками во время своего монолога, прижала к лицу ладони и заплакала.

— Ты скоро поправишься?

— Непременно, милая. — Поискав каких-нибудь ободряющих слов, я попросила: — Дай мне еще чего-нибудь поесть.

— Нельзя, — отрезала командирша, вытирая щеки платком. — Твой желудок отвык от пищи, приучать его нужно постепенно. Сейчас — бульон, потом мы посетим уборную, и в награду ты получишь сухарик.

От слова «сухарик» мой рот наполнился слюной и я запросилась в места уединения, чтобы быстрее получить награду.

Мы шли очень медленно. Я опиралась на плечо Панеттоне и успела рассмотреть всю обстановку. В доме царили уют и чистота. Пахло паркетной натиркой, крахмальной свежестью белья и занавесок, древесной смолой от горящего камина, в котором резвилась огненная саламандра. А из кухни доносился аромат тушенных со специями овощей и запеченного мяса.

Правильно расценив мои потягивания носом, Маура сообщила, что мужчины, оказывается, не дураки пожрать, и пусть меня не вводит в заблуждение худощавость ее личного мужчины.

Уже по пути обратно в спальню я спросила:

— Как у вас все это произошло?

— В первый раз — довольно бестолково. — Подруга покраснела. — Я была столь напориста, вооруженная советами из твоих трактатов, что вполне могла бы все испортить, не прояви Карло достаточно терпения.

— Сухарик, — напомнила я, устроившись на постели, — и продолжай со всеми подробностями.

Пресное хрустящее тесто показалось мне вкуснее всего, что я ела до сих пор. Я фыркала, слушая рассказ Панеттоне об алой прозрачной накидке, сквозь которую просвечивало все ее тело, о том, как она сначала пыталась соблазнить, а потом просто заставить Карло заняться с ней любовью.

— Учти, — предупредила она, — в первый раз это больно.

Я удивилась, у рыб и дельфинов такого, кажется, не было, но решила не уточнять. Любви с Чезаре у меня теперь не получится, поэтому и боль первого раза мне не предстояла.

Итак, моя маленькая синьорина да Риальто стала взрослой. И дело было отнюдь не в том, что ее плоть дарила радость мужчине. Мауру наполняла безграничная и мудрая, как сама жизнь, любовь. Я не завидовала ее счастью, ну разве что самую малость.

Сообщив об этом Панеттоне, я потребовала еще один сухарик за честность, и съела его, запивая теплым и сладким травяным настоем.

— Спи, — велела командирша, забирая чашку. — У меня полно хозяйственных забот, с минуты на минуту явятся приходящие служанки. Я наняла для уборки и прочих мелочей двух приличных женщин с соседней улицы.

— И кухарку?

— Готовлю я сама, — Маура гордо выпятила подбородок.

— Синьора Маламоко, — поддразнила я ее. — И что же, синьору Маламоко нравится твоя стряпня?

— Вот сама его об этом и спросишь, когда он вернется после занятий. И если этот стронцо недостаточно быстро выразит восторг, получит поварешкой по голове.

Заснула я с улыбкой на губах. Мне снилась аквамариновая вода лагуны Изолла-ди-кристалло, заключенная в кольцо кварцевых скал. Я парила в ней, широко раскинув руки, и любовалась причудливыми изгибами донных растений, разноцветными камешками и стайками пестрых рыбешек, снующих в глубине.

Когда я открыла в глаза, в окно заглядывала ноздреватая полная луна.

— Ты принес конспекты? — говорила на кухне Панеттоне. — Нам с Филоменой придется немало нагонять.

Карло жевал и отвечал невнятно.

— Директриса? — переспросила Маура удивленно. — Славно. Ее конспекты в любом случае гораздо подробнее и четче твоих.

— Но с тобой ей все равно не сравниться, моя рассудительная, моя деловитая, умненькая, моя…

Голоса затихли, кажется, в кухне целовались. Немного подождав, я кашлянула:

— А меня кормить вы не собираетесь?

Карло вбежал в спальню первым, заключил меня в объятия и звонко чмокнул в щеку. Он был в женском платье, и из-за того, что в движениях сейчас он не пытался походить на юную синьорину, выглядел нелепо.

Я его тоже поцеловала.