Сердце бури Мантел Хилари

– Нет.

– Если увидите, скажите, чтобы не болтался у меня под ногами. Сегодня вечером я не хочу, чтобы он был рядом. Я могу совершить что-нибудь оскорбляющее его деликатные представления о морали. – Он помолчал. – Теперь можно считать часы.

В Тюильри придворные готовились к церемонии королевского отхода ко сну. Они приветствовали друг друга заученными жестами, освященными веками. Только обладатели голубой крови могли принять королевские чулки, еще теплые от королевских икр. Только самым знатным вельможам дозволялось откинуть с кровати королевское покрывало. Чистокровные аристократы подавали – как делали до этого их отцы и деды – королевскую ночную сорочку и помогали Луи Капету облачить в нее белое до синевы дородное тело.

Они следовали за опущенными плечами короля, готовясь войти в спальню в порядке, который не менялся веками, но внезапно король обратил к ним бледное, встревоженное лицо и захлопнул дверь у них перед носом.

Аристократы стояли, переглядываясь, только теперь осознав чудовищность происходящего.

– Неслыханно, – шептали они.

Люсиль ободряюще коснулась руки Габриэль. В квартире было не меньше дюжины людей, на полу лежало оружие.

– Принеси еще свечей, – велел Дантон служанке Катрин, и та принесла, бледная, отводя глаза. На стенах и потолке заплясали новые тени.

– Могу я остаться, Габриэль? – спросила Луиза Робер, запахнувшись в шаль, словно мерзла.

Габриэль кивнула:

– Обязательно хранить оружие здесь?

– Обязательно. Только не трогайте его, женщины.

Люсиль пробралась к мужу в другой угол комнаты. Они о чем-то тихо заговорили. Затем она обернулась и позвала: Жорж, Жорж. В голове у нее шумело, как бывает после шампанского, когда кажется, что легко смахнешь небольшую ноющую боль, но в горле стоял комок. Не глядя на Люсиль, Дантон прервал разговор с Фрероном, обнял ее и крепко прижал к себе.

– Понимаю, я все понимаю, – сказал он, – но ты должна быть сильной, Лолотта, ты же умная девочка, и тебе придется присмотреть за остальными.

Его мысли были заняты другим, а ей весь день хотелось, чтобы он наконец-то обратил на нее внимание, озаботился ее нуждами, ее тревогами. Но сейчас он мысленно был на улицах, в Тюильри, в мэрии и машинально бормотал слова утешения.

– Прошу вас, позаботьтесь о Камиле, – сказала она. – Вы же не допустите, чтобы с ним что-нибудь случилось?

Дантон хмуро смотрел на нее сверху вниз, обдумывая просьбу. Ему хотелось ответить честно.

– Не отпускайте его от себя, умоляю, Жорж.

Фрерон осторожно положил ладонь ей на плечо, но Люсиль отдернула руку.

– Лолотта, мы будем присматривать друг за другом, – сказал он. – Что еще нам остается.

– Я у вас ничего не просила, Кролик, – сказала Люсиль. – Присматривайте лучше за собой.

– Послушайте. – Голубые глаза Дантона смотрели прямо на нее, и Люсиль показалось, что сейчас она услышит расхожее: я буду говорить с вами, как со взрослой женщиной, – но она ошиблась. – Послушайте, когда вы выходили за Камиля, вы знали, на что идете. Вы должны были выбрать: спокойная жизнь или революция. Но неужели вы думаете, я стану подвергать его неоправданному риску?

Его глаза обратились к часам, и она последовала его примеру. По этим часам мы станем измерять наше выживание, подумала Люсиль. Часы подарили Габриэль на свадьбу. Заостренные стрелки, изысканные геральдические лилии – восемьдесят шестой, восемьдесят седьмой годы. Жорж тогда был королевским советником, Камиль был влюблен в ее мать, а ей только что исполнилось шестнадцать. Дантон коснулся изуродованными губами ее лба.

– У победы был бы вкус пепла, – сказал он. Сейчас он мог бы заключить с ней сделку, но не такой он был человек.

Фрерон подхватил с пола оружие.

– Что до меня, – сказал он, – то я не расстроюсь, если сегодня все закончится. – Он посмотрел на Люсиль. – Моя жизнь утратила смысл.

Притворно участливый голос Камиля долетел из другого конца комнаты:

– Кролик, я понятия не имел о ваших чувствах. Я могу вам чем-то помочь?

Кто-то хихикнул. Я не виновата, что ты в меня влюбился, подумала Люсиль, тебе следовало быть умнее. Надо же, моя жизнь утратила смысл. Ты не услышишь из уст Эро таких слов, не услышишь их от Артура Дийона. Они понимают: игра – это игра. Но игры кончились, для любви больше нет места. Она подняла руку, чувствуя, что должна помахать Камилю. Затем развернулась и вошла в спальню, оставив дверь полуоткрытой: сквозь щель пробивался свет, слышались приглушенные разговоры. Люсиль села на кушетку, откинулась назад и погрузилась в дрему, состоящую из обрывков снов.

– Комната большого совета, мсье. – Петион шел по королевским покоям, на массивной груди красовался шарф, подтверждающий его полномочия. Аристократы расступались перед ним.

Он достиг внешних галерей.

– Могу я спросить, господа, зачем вы тут стоите?

Судя по тону, ответа ему не требовалось, словно он обращался к дрессированным обезьянам.

Первой обезьяне, преградившей ему путь, было по меньшей мере лет восемьдесят. Дрожащая, с кожей как папиросная бумага, с рыцарскими орденами, в которых Петион не разбирался, обезьяна отвесила ему изящный поклон.

– Господин мэр, никому не дозволено сидеть внутри или рядом с королевскими апартаментами. Если на то не поступило особых указаний. А вы разве не знали?

Обезьяна бросила страдальческий взгляд на товарищей. Церемониальная шпага болталась вдоль иссохшей старческой голени. Все дрессированные обезьяны носили такие шпаги. Петион фыркнул и продолжил путь.

Король выглядел осоловелым, он привык спать долго и в строго определенные часы. Антуанетта сидела с прямой спиной, сжав габсбургскую челюсть – она выглядела в точности так, как представлял Петион. Пьер-Луи Редерер, больший чин из департамента Сены, стоял рядом с креслом королевы. Он держал три массивных переплетенных тома и беседовал с маркизом де Мандатом, командиром Национальной гвардии.

Петион поклонился, но не слишком низко и ничуть не подобострастно.

Петион. Что это у вас, Редерер? Сегодня нам не понадобятся своды законов.

Редерер. Я размышлял, правомочен ли департамент ввести военное положение в границах города, буде возникнет надобность.

Мадам Елизавета. И что?

Редерер. Думаю, что нет, мадам.

Петион. Я правомочен.

Редерер. Да, но я решил проверить, в случае если вы… замешкаетесь.

Король (мрачно). Как было двадцатого июня.

Петион. Забудьте вы про ваши своды законов. Выбросите их. Сожгите. Съешьте. Или оставьте, будете стучать ими по головам. Все лучше, чем теми зубочистками, которые они носят.

Мандат. Петион, вы понимаете, что с юридической точки зрения именно вы отвечаете за охрану дворца?

Петион. Охрану от кого?

Королева. Мятежники орудуют у вас под носом.

Мандат. У нас нет оружия.

Петион. Совсем?

Мандат. Его недостаточно.

Петион. Какая недальновидность.

Габриэль села, зашуршали юбки. Люсиль вскрикнула со сна.

– Это всего лишь я, – сказала Габриэль. – Они ушли.

Луиза Робер осела на пол и сжала ладони.

– Они будут звонить в набат? – спросила Люсиль.

– Да, уже скоро.

Затылок заломило от предвкушения, она закрыла лицо руками, и слезы заструились у нее между пальцами.

В полночь Дантон вернулся. При звуке его шагов Габриэль подпрыгнула, и женщины бросились в гостиную.

– Почему так рано?

– Я же говорил, что вернусь. Если все пройдет гладко, я обещал вернуться к полуночи. Почему ты никогда мне не веришь?

– А все прошло гладко? – потребовала ответа Люсиль.

Он раздраженно смотрел на женщин, сейчас они ему мешали.

– Разумеется, иначе бы меня здесь не было.

– Где Франсуа? Куда вы его отослали?

– Какое мне дело до того, где Франсуа? Если там, где я его оставил, то в мэрии. Пожара там нет, как нет и стрельбы.

– Но чем тогда вы были заняты?

Дантон сдался:

– В мэрии собираются патриоты. Они хотят принять власть у нынешней Коммуны и объявить себя Повстанческой коммуной. Затем патриоты de facto установят контроль над городом.

Габриэль:

– Что значит de facto?

– Это значит: то, что они сделают сейчас, потом обретет силу закона, – сказала Люсиль.

Дантон рассмеялся:

– Как изящно вы выражаетесь, мадам! Замужество определенно пошло вам на пользу.

– Мы не нуждаемся в вашем снисхождении, Дантон, – сказала Луиза Робер. – Мы знаем, в чем заключался ваш план, и спрашиваем, удалось ли его осуществить.

– Я собираюсь поспать, – сказал Дантон и шагнул в спальню, откуда они только что вышли, захлопнув за собой дверь. Не раздеваясь, он повалился на кровать: глядя в потолок в ожидании набата, в ожидании сигнала, который заставит людей высыпать на улицы. Пробили часы, наступило десятое августа.

Часа через два они услышали шум. Люсиль последовала за Габриэль.

За дверью стояла кучка незнакомцев, на лестнице было тихо.

Один из незнакомцев представился:

– Антуан Фукье-Тенвиль, к вашим услугам. Нам нужен Дантон. – Его учтивость выглядела заученной и резковатой – обходительность зала суда.

Габриэль отступила от двери:

– Я должна его разбудить?

– Да, он нужен нам, моя дорогая. Время пришло.

Она показала в сторону спальни. Фукье-Тенвиль склонил голову, приветствуя Люсиль:

– Доброе утро, кузина.

Она скованно кивнула. У Фукье были густые черные волосы и смуглая кожа, но волосы прямые, черты лица резкие, а губы сжаты, словно он готовился к худшему. Возможно, между ним и Камилем существовало семейное сходство, но Камиля всегда хотелось коснуться, а при виде его кузена такая мысль просто не приходила вам в голову.

Габриэль последовала за мужчинами в спальню. Люсиль обернулась к Луизе Робер, открыла рот, хотела что-то сказать – и поразилась злобе, написанной на ее лице.

– Если что-нибудь случится с Франсуа, я сама прирежу эту свинью.

Люсиль распахнула глаза. Короля? Нет, свиньей Луиза называла Дантона. Люсиль не нашлась с ответом.

– Видели этого человека? Фукье-Тенвиля? Камиль говорит, все его родственники такие.

Голос Дантона пробивался между другими голосами:

– Фукье… с утра первым делом… не спешите… добраться до Тюильри в нужное время, Петион должен знать… пушки на мостах… скажите им, пусть поторопятся.

Он вышел, поправил галстук, провел пальцами по синеватым щекам.

– Жорж-Жак, – сказала Люсиль, – у вас неуместно грозный вид. Настоящий человек из народа.

Дантон усмехнулся, положил руку ей на плечо, сжал его с такой силой, что она едва удержалась от крика.

– Я ухожу. В мэрию. Иначе за мной придут сюда. – У двери он остановился. Он не стал целовать жену на прощание, чтобы не вызвать новый поток слез. – Лолотта, я оставляю дом на вас. Постарайтесь не слишком волноваться.

Они услышали, как он спускается по ступеням.

– Как ваши дела, маленький человечек?

– Я неуязвим для пуль и вашего остроумия, – ответил Жан-Поль Марат.

– С утра вы выглядите еще хуже.

– Моя ценность для революции определяется не моими декоративными качествами, Дантон. Впрочем, как и ваша. Мы люди действия, не правда ли? – Как всегда, Марат как будто развивал некую понятную лишь ему одному шутку. – Приведите сюда Мандата.

– Он все еще во дворце? Пошлите за Мандатом, – бросил Дантон через плечо. – Передайте ему мои наилучшие пожелания и требование Коммуны немедленно явиться в мэрию.

С Гревской площади доносился рев толпы. Дантон плеснул себе коньяка и стоял, нянча бокал в ладони. Затем распустил галстук, который незадолго до этого тщательно затянул в Кур-дю-Коммерс. Щека дергалась, во рту пересохло. Его замутило, он сделал глоток – тошнота прошла.

Королева протянула руку, Мандат ее поцеловал.

– Обратно я не вернусь, – произнес он фразу, приличествующую случаю. – Приказ командиру дежурного батальона на Гревской площади. Атаковать с тыла и рассеять толпу, направляющуюся к дворцу.

Он чиркнул подпись. Его конь ждал. Командир батальона получит приказ через несколько минут. В мэрии Мандат направился в свой кабинет. Ему было велено явиться с докладом, но вскоре он понял, что докладывать некому. Он прикинул, не лучше ли запереть дверь, но это было недостойно солдата.

– Россиньоль, благодарю вас, – сказал Дантон. Он разглядывал приказ Мандата, который полицейский комиссар округа передал ему в руки. – Давайте дойдем до его кабинета и попросим Мандата объяснить новой Коммуне, почему он приказал войскам выступить против народа.

– Я отказываюсь отвечать, – сказал Мандат.

– Вы отказываетесь.

– Эти люди – не городская власть. Не Коммуна. Они повстанцы, преступники.

– Я усугублю их преступления. – Дантон потянулся вперед, схватил Мандата за лацканы и приподнял над полом. Россиньоль ловко конфисковал рапиру Мандата, перехватил рукоять и ухмыльнулся.

За дверью Мандат оказался в кольце враждебных лиц. На него накатил ужас.

– Не сейчас, – сказал Дантон. – Еще рано, друзья. Положитесь на меня, я справлюсь. – Он сильнее сжал лацканы. – Продолжайте отказываться, Мандат, – сказал он и со смехом потащил врага в тронный зал, где собралась новая Коммуна. Все стало как в детстве – просто, понятно и никто не упрекнет тебя в жестокости.

Пять часов дня. Антуанетта: «Надежды нет».

Пять часов дня. Габриэль начала вздрагивать.

– Меня тошнит, – сказала она.

Луиза Робер принесла таз, пока Люсиль подбирала волосы Габриэль с плеч и лба. Когда приступ миновал, они положили Габриэль на диван, отставили таз в сторонку, подложили подушки ей под спину и промокнули виски платком с лавандовой водой.

– Вероятно, вы догадались, – сказала Габриэль. – Я снова беременна.

– О Габриэль!

– Обычно в таких случаях поздравляют, – мягко промолвила она.

– Но так скоро! – простонала Люсиль.

– А чего вы хотели? – пожала плечами Луиза Робер. – Ты либо рожаешь, либо используешь английский плащ, выбирай.

– Что такое английский плащ? – спросила Габриэль, обводя обеих стеклянным взглядом.

– Хватит вам! – воскликнула Луиза с презрением. – Что такое de facto? Что такое английский плащ? Ох уж эти мне благородные дикарки!

– Простите, – сказала Габриэль, – но я не в состоянии поддерживать этот разговор.

– И не надо, – сказала Люсиль. – Реми знает все об английских плащах, но у женатых они не в ходу. Предположу, что в особенности у Жорж-Жака.

– Мы не горим желанием слушать ваши предположения, мадам Демулен, – сказала Луиза. – Особенно в этом вопросе.

Слезинка задрожала на ресницах Габриэль.

– Вообще-то, я не против быть беременной. Он всегда радуется. И к этому привыкаешь.

– Если так пойдет, вы родите восьмерых, девятерых, десятерых, – сказала Луиза. – Когда срок?

– Думаю, в феврале. Еще не скоро.

– Идите домой, поспите пару часов.

Мятущееся пламя факелов в три часа ночи, ругательства бойцов, скрип и грохот орудийных лафетов.

– Поспать? – переспросил Камиль. – Приятное разнообразие. Вы будете во дворце?

Дантон дохнул перегаром ему в лицо.

– Что мне там делать? Национальные гвардейцы подчиняются Сантерру, у нас есть Вестерманн, предоставим действовать профессионалам. Когда-нибудь я сумею внушить вам, что не стоит идти на неоправданный риск?

Камиль прислонился к стене и закрыл лицо ладонями.

– Толстые адвокаты сидят в конторах, – сказал он. – Как это возбуждает.

– Это возбуждает любого нормального человека, – сказал Дантон. Ему хотелось взмолиться, только бы все закончилось хорошо, только бы у нас получилось, только бы дожить до рассвета. – Господи, Камиль, да ступайте вы домой. И я решительно возражаю против того, чтобы вы перевязывали волосы этой тряпкой.

Маркиз де Мандат был допрошен новой Коммуной и заперт в мэрии. На рассвете Дантон решил, что узника следует перевести в тюрьму Аббатства. Он стоял у окна и смотрел, как дюжий гвардеец ведет его вниз по ступеням.

Он кивнул Россиньолю. Тот высунулся из окна и застрелил маркиза.

– С меня довольно, – сказала Люсиль, – сменим декорации.

Три женщины, захватив кое-какие пожитки, заперли двери и спустились в Кур-дю-Коммерс, направляясь в комнаты Люсиль, где им снова предстояло стать узницами, только на новом месте, Улицы были пусты, воздух свеж и почти прохладен. Жара начнется через час. Я никогда не чувствовала себя такой живой, думала Люсиль. Бедная, обманутая корова привалилась к моему правому плечу, ведьма с птичьими костями – к левому. Одна чересчур тяжелая, другая невесомая – на ступенях Люсиль пришлось направлять их шаги.

При виде женщин служанка Жанетта старательно изобразила изумление.

– Постели мадам Дантон, – распорядилась Люсиль.

Жанетта, уложив Габриэль на диван в гостиной, подоткнула ей одеяло. Габриэль, которой хотелось, чтобы в кои-то веки с ней нянчились, откинула голову на подушки, пока Луиза Робер вынимала шпильки из волос, и они теплой тяжелой волной падали на подлокотник и ковер. Люсиль принесла гребень и, преклонив колени, словно грешница, принялась расчесывать длинные пряди наэлектризованной гривы. Габриэль лежала, закрыв глаза, воин, выбывший из строя по ранению. Луиза Робер устроилась на синей кушетке и подобрала ноги. Жанетта принесла ей одеяло.

– Ваша мать очень ценит этот предмет мебели, – заметила Луиза, обращаясь к Люсиль. – Она всегда говорила: никогда не знаешь, когда он пригодится.

– Если что-нибудь понадобится, зовите меня.

Люсиль направилась в спальню. По пути она сделала крюк, чтобы прихватить бутылку, в которой оставалось дюйма на три выдохшегося шампанского, и уже собралась глотнуть, но сообразила, какое оно гадкое. Казалось, бутылки откупоривали неделю назад.

От одной мысли ее замутило. Сзади возникла Жанетта, и от неожиданности Люсиль подпрыгнула.

– Прилягте, милая, – сказала служанка. – Незачем стоять столбом.

Суровая складка вокруг ее губ говорила: вы же знаете, я тоже люблю вашего мужа.

В шесть часов вечера король решил устроить смотр Национальной гвардии. Он спустился во внутренний двор дворца. На короле был темно-лиловый сюртук, шляпу он держал под мышкой. Затея оказалась неудачной. Дворяне перед входом в его покои падали на колени, когда он проходил мимо, и бормотали клятвы верности, но гвардейцы оскорбляли его, а канонир потряс кулаком прямо перед королевским лицом.

Улица Сент-Оноре.

– Позавтракаете? – спросила Элеонора Дюпле.

– Вряд ли, Элеонора.

– Макс, почему вы не едите?

– Я никогда не ем в это время дня, – сказал Робеспьер. – Обычно с утра я отвечаю на письма.

В дверях возникла Бабетта. Круглое заспанное лицо.

– Отец прислал вам это. Дантон подписывает прокламации в мэрии.

Робеспьер позволил бумаге лечь на стол. Он не взял ее в руки, просто прочел подпись глазами: «От имени народа – Дантон».

– Значит, Дантон теперь говорит от имени народа? – спросила Элеонора, заглянув ему в лицо.

– Дантон – настоящий патриот. Только не понимаю, почему он до сих пор за мной не послал.

– Они не смеют рисковать вашей жизнью.

Робеспьер поднял глаза:

– Нет, дело не в этом. Думаю, Дантон не хочет… как бы сказать?.. не хочет, чтобы я изучал его методы.

– Все может быть, – согласилась Элеонора. Какая разница? Она скажет все, что угодно: все, что удержит в стенах дома Дюпле, все, что позволит его сердцу биться завтра, послезавтра и в другие дни.

Вероятно, на часах было семь утра, когда патриоты подтащили ко дворцу большие орудия. Кроме пушек, там были все виды вооружения, которыми располагала повстанческая Коммуна: ружья, шпаги, сабли и ряды священных пик. Тысячи повстанцев затянули «Марсельезу».

Людовик: Чего они хотят?

Камиль проспал час, преклонив голову к плечу жены.

– Дантон. – Редерер поднял глаза на фигуру, загородившую дверной проем. – Дантон, вы пьяны.

– Я пью, чтобы не спать.

– Чего вы хотите? – От меня, хотел сказать Редерер. На его лице явственно читался страх. – Дантон, я не роялист, что бы вы ни думали. Я был в Тюильри, потому что это мой долг. Надеюсь, вы и ваши командиры знаете, что делаете. Вы должны понимать, начнется резня. Швейцарцы будут сражаться до последнего солдата.

– Мне говорили, – сказал Дантон. – Я хочу, чтобы вы вернулись.

– Вернулся? – Редерер изумленно взирал на него.

– Я хочу, чтобы вы вывели оттуда короля.

– Вывел?

– Хватит повторять за мной, болван. Я хочу, чтобы вы вывели короля и убедили его сдаться. Я хочу, чтобы вы вернулись и сказали Людовику и Антуанетте, что если они не покинут дворец, то погибнут в течение ближайших часов. Они должны прекратить сопротивление и сдаться на милость Национального собрания.

– Вы хотите их спасти? Я вас правильно понял?

– Кажется, я выразился достаточно ясно.

– Но как мне их убедить? Они не станут меня слушать.

– Вы должны сказать им, что, если толпа ворвется во дворец, я буду не в силах ей помешать. Сам дьявол их не спасет.

– Но вы действительно хотите их спасти?

– Как же вы мне надоели. Мы любой ценой сохраним жизнь королю и дофину. Остальные не так важны, хотя мне не по душе, когда обижают женщин.

– Любой ценой, – повторил адвокат, очевидно придя к какому-то заключению. – Дело в цене, Дантон. Теперь я понимаю.

Дантон стремительно прошел через комнату, дернул Редерера за лацкан и обхватил за шею.

– Вы выведете короля из дворца или ответите передо мной. Я буду следить за вами, Редерер.

Задыхаясь, Редерер вцепился в руку Дантону. Комната плыла у него перед глазами. Я умру, успел он подумать, силясь вдохнуть, и кровь шумела у него в ушах. Дантон швырнул его на пол.

– Это был первый пушечный выстрел. Они атакуют дворец.

Приподнявшись на одной руке, Редерер разглядывал массивную фигуру Дантона и его взбешенное лицо.

– Немедленно выведите их из дворца.

– Щетку для одежды, – сказал Камиль. – Мы должны выделяться из толпы. Так считает Дантон. – Он перекинул трехцветную ленту через плечо. – Я выгляжу представительно?

– Можешь отправляться пить утренний шоколад с герцогинями, если они еще остались. Что там?

Уже долгое время Люсиль не могла стереть с лица выражение страха.

Луиза и Габриэль ждали новостей. Когда Камиль вернулся, он был не слишком разговорчив.

– Жорж-Жак намерен оставаться в мэрии, хочет управлять событиями оттуда. Франсуа тоже там, в соседнем кабинете.

Луиза:

– Ему ничто не угрожает?

– Что ж, если не считать великого землетрясения, и солнца, мрачного, как власяница, и луны, как кровь, и неба, как свиток, и семи ангелов, вострубивших семь казней, – к чему, согласитесь, нам не привыкать, – то ему совершенно точно ничего не угрожает. Мы вздохнем свободно, как только одержим победу.