Сердце бури Мантел Хилари

– Должно быть, он обиделся, что Конвент за ним послал. Спустя неделю процесс над Капетом будет завершен, и ему не пришлось бы в этом участвовать. К тому же он неплохо провел там время. Жалко, что слухи дошли до ушей его жены. Лучше бы оставалась в Севре, подальше от сплетен.

– Надеюсь, вы не приложили к этому руку?

– Какой мне интерес добавлять ей огорчений?

– Достаточно желания каждый день творить зло.

– Я не причиняю вреда. Вот он вред, вот. – Фабр поднял бумаги со стола Камиля. – Я плохо разбираю ваш почерк, но основная мысль этих писаний такова: Бриссо лучше удавиться.

– Зато ваша совесть чиста.

– Абсолютно. Смотрите, я нагуливаю брюшко. Доказательство, насколько я спокоен.

– Ничего подобного. У вас потеют ладони, бегают глаза. Вы похожи на фальшивомонетчика, который собирается сбыть свою первую поддельную золотую монету.

Фабр пристально посмотрел на Камиля:

– Что вы хотите этим сказать?

Камиль пожал плечами.

– Говорите. – Фабр навис над ним. – Что вы имели в виду?

Молчание.

– Ладно, – сказал Фабр. – Полагаю, у вас нет ничего конкретного.

– Болтаете? – спросила Люсиль, входя с письмами в руках.

– Фабр испугался.

– Это старая история. У Камиля накопилось раздражение. Он считает, я недостоин быть собакой Дантона, не то что его советником.

– Нет, дело в другом. Фабр что-то скрывает.

– Он много чего скрывает, – сказала Люсиль. – Однако его тайнам лучше оставаться тайнами. Вот письмо от твоего отца, я его не вскрывала.

– Надеюсь, что нет, – сказал Фабр.

– А это от твоей кузины Роз-Флер. Его я вскрыла.

– Люсиль ревнует меня к кузине. Когда-то мы были помолвлены.

– Странно ревновать вас к одной женщине, – заметил Фабр, – причем к той, которой здесь нет.

– Догадайтесь, о чем пишет мой отец, – сказал Камиль.

– Давайте я, – предложила Люсиль. – Не голосуй за смерть Людовика – воздержись. Ты и без того часто выступал против короля в печати. Ты уже его осудил, а что простительно в полемическом запале, то недопустимо в суде. Откажись участвовать в процессе. Этим ты себя обезопасишь.

– На случай контрреволюции. Именно так. Чтобы меня не обвинили в цареубийстве.

– Какой капризный старик, – заметил Фабр. – Вся ваша семейка со странностями.

– Вы находите Фукье-Тенвиля странным?

– Нет, про него я не думал. А он становится важной шишкой. Умеет быть полезным. Наверняка скоро займет высокий пост.

– Только пусть не забывает, кому всем обязан, – нервно заметила Люсиль. – Твоя семейка не может стерпеть, что приходится благодарить такого шалопая, как ты.

– Роз-Флер меня терпит, а ее мать всегда была на моей стороне. Правда, отец…

– История повторяется, – заметил Фабр.

– Твоему отцу невдомек, что мы смеемся над его терзаниями, – сказала Люсиль. – Завтра Дантон вернется из Бельгии и проголосует за немедленную казнь Людовика, не выслушав и единого свидетеля. Что скажет твой отец?

– Он будет потрясен, – ответил Камиль, впервые взглянув на это с иной точки зрения. – Впрочем, я тоже. Но вы же помните, что сказал Робеспьер. Это не суд в привычном понимании слова, а необходимая мера.

– Ради общественного спасения, – сказала Люсиль. Выражение входило в обиход и последние недели было у всех на устах. – Общественное спасение. Впрочем, какие бы меры ни принимались, никто больше не чувствует себя в безопасности. Интересно, почему?

Кур-дю-Коммерс, 14 января. Габриэль тихо сидела, наблюдая, как Жорж просматривает стопку писем, которые доставили за время его отъезда. Он застал ее врасплох, внезапно заполнив массивным телом дверной проем.

Его крупное лицо смертельно побледнело.

– Когда это пришло? – спросил он, протягивая ей письмо.

Антуан, игравший на ковре, поднял голову.

– Он волнуется, – сообщил малыш матери.

– Не знаю, – ответила Габриэль, отводя глаза от жилки, которая билась у Жоржа на лбу. Мгновение она смотрела на него как на чужого, со страхом чувствуя силу в его большом теле.

– Постарайся вспомнить. – Он сунул письмо ей под нос. Хотел, чтобы она прочла?

– Одиннадцатого декабря. Больше месяца назад, Жорж.

– Когда его принесли?

– Прости, не знаю. На меня кто-то клевещет, – сказала она. – Что там, в чем меня обвиняют?

Раздраженно фыркнув, он скомкал письмо в кулаке:

– Ты здесь ни при чем. О Боже, Боже, Боже мой!

Она с тревогой посмотрела на него, указывая на Антуана. Малыш вцепился в ее юбку и спросил шепотом:

– Он злится?

Габриэль приложила палец к губам.

– Кто сейчас председатель Конвента?

Она задумалась – председатель менялся каждые две недели.

– Не знаю. Прости, Жорж.

– Где мои друзья? Куда они подевались, когда я в них так нуждаюсь? Я должен сообщить Робеспьеру, ему достаточно щелкнуть пальцами, чтобы получить все, что захочет.

– Не смешите меня. – Они не слышали, как вошел Камиль. – Я знаю, что должен быть в Школе верховой езды, – сказал он, – но я не выношу этих речей про Людовика. Мы вернемся туда вместе. Что вы здесь…

Антуан с плаксивой гримасой вскочил с пола, роняя солдатиков, и подбежал к Камилю. Тот подхватил его на руки.

– Что случилось, Жорж? Час назад ты был в прекрасном настроении.

Габриэль разжала губы, переводя взгляд с одного на другого:

– Значит, сначала ты зашел туда. К Люсиль, а не ко мне.

– Довольно, – рявкнул Дантон.

Малыш заревел. Его отец крикнул служанке, и та явилась, всплескивая руками. Катрин кудахтала, пытаясь отцепить пальчики Антуана от волос Камиля.

– Вот так и возвращайся домой. Тебя не было месяц, а твой ребенок бросается на шею другому.

Катрин унесла ребенка. Габриэль хотелось закрыть уши руками, чтобы не слышать его панических воплей, но она боялась сдвинуться с места и привлечь внимание мужа. Казалось, гнев сочится из пор Жоржа. Он схватил Камиля и толкнул на диван рядом с ней.

– Сядьте. – Он бросил письмо на колени Габриэль. – От Бертрана де Моллевиля, бывшего министра, который нашел теплое местечко в Лондоне. Прочтите вы оба и посочувствуйте мне.

Габриэль разгладила письмо на колене и подвинула близорукому Камилю, однако тот уловил суть еще до того, как она дочитала первое предложение. Он отвел глаза, тонкие изящные пальцы взлетели ко лбу. Камиль обхватил голову руками, словно в ожидании неминуемой катастрофы.

– Вы очень помогли мне, Камиль, – сказал ее муж.

Габриэль отвела взгляд от испуганного лица Камиля и прочла:

Должен поставить вас в известность, что среди бумаг, оставленных на мое попечение покойным мсье Монмореном в июне прошлого года, – бумаг, которые я увез с собой за границу, – обнаружилась записка с указанием сумм, выплаченных вам британским министерством иностранных дел с датами платежей, а также с указанием обстоятельств и посредников, через которых…

– Да, – промолвил Дантон, – я именно тот, кем в эту минуту вы называете меня про себя.

Габриэль скользнула глазами в низ страницы: «У меня есть ваша собственноручная расписка… Сим извещаю, что оба документа приложены к письму, которое я написал председателю Национального конвента…»

– Жорж, чего он хочет? – прошептала она.

– Читай, – сказал он. – Письмо с приложенными документами отослано его другу в Париже, чтобы тот переслал их председателю Конвента, если я не спасу короля…

Ее глаза скользили по угрозам и обещаниям: «…если в деле с королем вы не проявите себя, как приличествует человеку, которому король платил столь щедро… если вы посодействуете в этом вопросе, что для вас, безусловно, не составит труда, не сомневайтесь, ваши усилия будут вознаграждены».

– Это шантаж, Габриэль, – решительно промолвил Камиль. – Монморен был министром иностранных дел, после бегства короля мы отправили его в отставку, однако он оставался в ближайшем окружении Людовика. Его убили в тюрьме в сентябре. А де Моллевиль был у Людовика морским министром.

– Что нам делать? – Габриэль протянула мужу руку, словно хотела утешить, но на ее лице было написано смятение.

Дантон отпрянул от нее.

– Надо было мне убить их всех, – сказал он. – Зарезать, пока была возможность.

В соседней комнате Антуан заливался плачем.

– Я всегда верила, – сказала Габриэль, – что в душе ты не революционер, что ты человек короля.

Он обернулся и рассмеялся ей в лицо.

– Сохраняй ему верность. Если ты брал его деньги, жил на них, покупал землю, – прошу тебя, сохраняй ему верность сейчас. Ты знаешь, как поступить, а если ты этого не сделаешь… – Габриэль не знала, чем закончить фразу. У нее не укладывалось в голове, какие могут быть последствия. Публичный позор? Или того хуже? Суд? – Ты должен спасти его, у тебя нет выбора.

– И ты считаешь, дорогая моя, что меня вознаградят за труды? Ты действительно так считаешь? Ты словно малое дитя. Если я спасу Людовика – они правы, мне это не составит труда, – они припрячут доказательства до лучших времен, сделав меня своей марионеткой. А когда я утрачу влияние и перестану быть им полезен, вытащат их наружу. Назло мне, для того чтобы посеять смятение.

– Почему бы вам не потребовать документы? – спросил Камиль. – Сделать их частью сделки? Вместе с деньгами. Если вы уверены, что вам удастся это провернуть. Если вы возьмете их деньги.

Дантон повернулся к нему:

– Объяснитесь, что вы имеете в виду.

– Если есть способ выйти сухим из воды, спасти Людовика, не утратить доверия патриотов и вытянуть еще денег из англичан, сделайте это.

Еще недавно Дантон мягко ответил бы: буду дураком, если не сделаю. Камиль улыбнулся бы и подумал: вот вечно он пытается казаться хуже, чем есть. Однако сегодня он с растерянностью видел: у Дантона нет ответа, Дантон не знает, что делать, не управляет собой. Он встал. Габриэль резко вскочила. Дантон ударил ее по лицу с такой силой, что она отлетела к дивану.

– Господи, – сказал Камиль, – да вы просто герой.

Дантон закрыл руками лицо, тяжело дыша, глотая слезы унижения и ярости. В последний раз он плакал, когда его забодал бык, в том возрасте, когда ребенок способен с легкостью пустить слезу или обкакаться. Спустя мгновение он отнял руки от лица. Жена смотрела на него, не проронив ни слезинки. Дантон рухнул к ее ногам.

– Я никогда себе этого не прощу.

Габриэль осторожно коснулась губы.

– Лучше бы ты крушил посуду, – сказала она, – а не налетал на людей. Особенно на тех, кто ни в чем не провинился и попал тебе под руку. – Она сжала кулаки, чтобы не тянуть руки к лицу, – пусть видит, что натворил.

– Я тебя не заслуживаю, – сказал он. – Прости меня. Это относилось не к тебе.

– Я не стала бы думать о тебе лучше, если бы ты ударом отбросил Камиля на другую половину комнаты.

Дантон встал.

– Камиль, однажды я вас убью, – просто сказал он. – Подойдите. Нет, не бойтесь, вас защищает беременная женщина. В сентябре, когда убивали заключенных, вы вываляли меня в дерьме. Все продумано, сказали вы Прюдому и всем, кто мог слышать. Все продумано – а я-то старательно делал вид, будто знать ничего не знаю. Убийства были необходимы, но мне по крайней мере хватило совести изображать, будто я к ним непричастен. Это вы, хлопая крыльями, спешили приписать себе заслугу в избиении младенцев. Поэтому нечего смотреть на меня сверху вниз с моральных высот, на которых вы угнездились сегодня. Вы знали. Вы все знали, знали с самого начала.

– Да, – сказал Камиль, – но я не думал, что вы так влипнете.

Он с улыбкой отступил назад. Габриэль смотрела на него во все глаза.

– Камиль, – проговорила она, – будьте серьезнее.

– Умой лицо, Габриэль, – сказал ее муж. – Да, потому что, если эти документы вытащат на свет, моя жизнь не будет стоить и двух су, как и ваша.

– Думаю, он блефует, – ответил Камиль. – Откуда у него ваша собственноручная расписка?

– Такая расписка существует.

– Так вы сглупили? Но посудите сами, возможно, де Моллевиль и видел документы раз или два, но ради чего Монморену с ними расставаться? Чтобы сберечь их, утверждает де Моллевиль, но тогда зачем подвергать их опасности, переправляя на корабле через Ла-Манш в эмигрантском багаже? Зачем Монморену отсылать их в Лондон? Там они бесполезны. Их можно только отправить назад. Он же не знал, что его убьют.

– Скорее всего, вы правы, но даже голословные обвинения де Моллевиля способны меня погубить. Если будут достаточно детальными и подробными. Давно шли разговоры, что я работаю на Питта. И даже идут прямо сейчас. Меня ждут в Конвенте сию минуту.

– Паниковать бесполезно, не так ли? Если это блеф и нет никаких документов, словам де Моллевиля грош цена. Остается надеяться, что это так. А кстати, о каком председателе он говорит? Сейчас председателем Верньо.

Дантон отвернулся.

– О Господи, – выдохнул он.

– Да, понимаю, его не удастся ни подкупить, ни запугать. Как вы могли быть так беспечны?

– Тебе следует немедленно выступить в защиту короля, – сказала Габриэль.

– Поддаться им? – спросил Дантон. – Я лучше умру. Если я вмешаюсь в ход дела сейчас, скажут, что меня подкупили. Это все равно что обнародовать документы. А после, стоит мне отвернуться, патриоты вонзят мне кинжал в спину. Да хоть его спроси. Он первый и вонзит.

Габриэль изумленно обернулась к Камилю.

– Не сомневаюсь, меня попросят о содействии. Я не хочу разделить вашу судьбу, – сказал тот.

– Почему бы вам не отправиться прямиком к Робеспьеру? – спросил Дантон.

– Нет, я останусь с вами, Жорж-Жак. Хочу увидеть, как вы себя поведете.

– Ступайте и расскажите ему все! Вам нечего страшиться, Робеспьер вас прикроет. Или вы боитесь, что он променял вас на кого-нибудь другого? Не волнуйтесь. Вы всегда найдете, к кому переметнуться. С вашими склонностями.

Габриэль встала.

– Так-то ты ценишь своих друзей? – Впервые в жизни она позволила себе обратиться к мужу в таком тоне. – Ты жалуешься, что друзья оставили тебя, а когда они приходят, ты их оскорбляешь. Ты сам себя губишь. Ты сговорился с этим де Моллевилем.

– Постойте, – сказал Камиль, – выслушайте меня, Габриэль, вы оба, пока не дошло до смертоубийства. Выступать в качестве холодного голоса разума я не привык, поэтому не сбивайте меня. – Он повернулся к Дантону. – Если ваши документы у Верньо, спасения нет, но почему он ждал так долго? Сегодня последний день, когда вы можете вмешаться в ход дебатов. Осталось несколько часов. Он председатель уже три дня – почему он молчит? Мы должны задаться вопросом: а у него ли бумаги, или они у прежнего председателя? От какого числа письмо?

– От одиннадцатого декабря.

– Председателем был Дефермон.

– Этот…

– Червяк.

– Умеренный, Габриэль, – сказал Дантон. – И хотя он мне не друг, но прошло целых четыре недели… Должен он был что-то сказать, что-то сделать?..

– Не знаю, Жорж-Жак. Вы не отдаете себе отчета, какое устрашающее впечатление производите порой на людей. Почему бы вам не пойти к нему и не напугать его еще сильнее? Если бумаги у него, вы их добудете. Если нет, вы ничего не теряете.

– Но если бумаги у Дефермона…

– Тогда ничто не мешает вам его припугнуть. У вас развязаны руки. Просто не задумывайтесь. И не медлите. Что, если Дефермона мучает совесть? То, что он молчал до сих пор, не значит, что он никогда не заговорит. Может быть, он ждет начала голосования.

Вошел Фабр. Последнюю фразу он не услышал.

– Вы вернулись, Дантон. Что здесь происходит?

В первое мгновение он решил, что ссора – неизбежная ссора – наконец-то разразилась. Фабр уже прослышал, что Дантон вернулся и сразу направился к Демуленам. Как события сместились сюда, за угол, ему еще предстояло выяснить, но воздух в гостиной Дантонов был пропитан насилием. Письма де Моллевиля Фабр не видел – на нем сидела Габриэль.

– Моя дорогая, что у вас с лицом? – спросил он.

– Попала под горячую руку.

– Как всегда, – сказал Фабр себе под нос. – Не бойтесь, Дантон, никто вас не заподозрит. Напротив, судя по вашему лицу, обидели именно вас.

– О чем вы, Фабр? – спросил Дантон.

– Заподозрит? – переспросил Камиль. – Его? Никогда. Он выше подозрений.

– Рад это слышать, – сказал Фабр.

– Пришло письмо… – начала Габриэль.

– Молчите, – сказал ей Камиль. – Иначе он снова вас ударит. На сей раз сознательно.

– Какое письмо? – спросил Фабр.

– Никакого, – сказал Камиль. – Никакого письма не было – по крайней мере, надеюсь. А знаете, Жорж-Жак, многое зависит от того, умен ли курьер. Большинство людей неумны, вы не находите?

– Пытаетесь сбить меня с толку, – посетовал Фабр.

Дантон наклонился поцеловать жену:

– Я еще могу спастись.

– Точно? – Она отвернулась. – Ты все еще занят саморазрушением.

Мгновение он пристально всматривался в нее, затем выпрямился. Схватил Камиля за волосы и запрокинул его голову назад.

– Извинений вы от меня не дождетесь, – сказал он. – Фабр, вы знаете депутата Дефермона, такой тихоня? Сможете его найти? Скажете, что через час Дантон нанесет ему визит. Никаких отговорок. Он должен быть дома. Раз сам Дантон желает его видеть. Подчеркните это. А теперь ступайте да поживее.

– Только это? Никакого послания?

– Ступайте.

У двери Фабр обернулся и мотнул головой в сторону Камиля. Думают, будто могут меня одурачить, говорил он себе на ходу, удаляясь по улице, ничего, скоро я выясню, в чем там дело.

Дантон ушел в кабинет, захлопнул за собой дверь, и вскоре они услышали, как он ходит.

– Как он поступит? – спросила Габриэль.

– Видите ли, сложная проблема требует сложного решения, но решения Жорж-Жака обычно оказываются простыми и быстрыми. Его действительно боятся. Люди помнят, как в августе он волок Мандата по мэрии. Они не знают, чего от него ждать. Все это правда, Габриэль. Деньги двора, британские деньги.

– Я все слышала. Я не такая простушка, какой он меня считает. Когда мы поженились, у него была любовница, которая обходилась ему очень дорого, а еще ребенок. Он думает, я не знаю. Поэтому поначалу мы были так бедны. Он купил практику у ее нового любовника. Вы знали об этом? Конечно знали, не понимаю, зачем я вам рассказываю.

Габриэль подняла руки, поправляя прическу, – движение машинальное, но опухшие пальцы плохо слушались. Лицо тоже опухло, не только от удара, а в потухших глазах не было жизни.

– Все эти годы я его раздражала, требуя быть со мной хоть сколько-нибудь честным. И вы, кстати, тоже. Именно поэтому он на нас злится, именно поэтому и решил примерно нас наказать. Мы оба знали все, но не желали признавать. О, я не святая, Камиль, я понимала, откуда берутся деньги, и я брала их, чтобы сделать удобнее нашу жизнь. Стоит женщине понести, и она забывает обо всем, кроме детей.

– Выходит, судьба короля вам безразлична?

– Нет, не безразлична, но весь год я пыталась приспособиться к Жоржу, я терпела и уступала ему. Иначе бы он со мной развелся.

– Нет, он никогда бы с вами не развелся. Он человек старой закалки.

– Пусть так, но мы уже устали наблюдать, как страсти неизменно берут верх над его характером. Неизвестно, как бы все сложилось, будь Люсиль такой уступчивой, какой хочет казаться. Но она никогда вас не оставит. – Габриэль отвернулась, чтобы позвонить служанке. – Когда он обнаружил письмо и впал в ярость, я решила, что дело во мне. Подумала, что пришло анонимное письмо, что кто-то меня порочит.

– Клевещет на вас, – машинально добавил Камиль.

Из кухни появилась расстроенная Мари в большом льняном фартуке.

– Катрин унесла ребенка наверх, к мадам Жели, – сказала она, не дожидаясь вопроса.

– Мари, принесите мне чего-нибудь из погреба. Я не знаю… чего бы вам хотелось, Камиль?.. все равно, Мари. – Она вздохнула. – Слуги стали много себе позволять. Жалею, что не поговорила с вами раньше.

– Думаю, вы боялись признать, что у нас с вами общие затруднения.

– О том, что вы влюблены в моего мужа, я знаю много лет. Не делайте удивленное лицо – будьте честны, но как иначе описать ваши чувства? А я нет, я больше не влюблена. Сегодня я наконец-то увидела человека, которого давно ожидала увидеть. Я думала, я не настолько слабая, чтобы мне потребовалось выходить за такого мужчину. Но не все ли теперь равно?

Перед ними стоял Дантон. В руке он держал шляпу, на сгибе локтя висел плащ. Он был выбрит, в черном сюртуке и простом галстуке белого муслина.

– Могу я пойти с вами? – спросил Камиль.

– Господи, только этого не хватало. Ждите меня здесь.

Он вышел.

– Как он поступит? – прошептала Габриэль.

Они ощущали себя заговорщиками. Она пила вино большими глотками, сжимая в ладони бокал, с задумчивым выражением на лице. Прошло пять минут, Габриэль взяла руки Камиля в свои.

Он сказал:

– Мы должны надеяться, что письмо у Дефермона. Должны верить, что он целый месяц трясся, ожидая начала процесса над Людовиком. Наверняка он рассуждал так: «Если я поверю тому, что написано в письме, если зачитаю его на заседании Конвента, на меня обрушится Гора. К тому же за время, проведенное в Бельгии, депутат Лакруа сдружился с Дантоном, а Лакруа имеет вес среди депутатов Болота». Дефермон поймет, что ситуация на руку только Бриссо, Ролану и их подпевалам. Он решит, Дантон не побоялся прийти, те, у кого рыльце в пушку, так себя не ведут, к тому же Дантон скажет, это подлог, махинация, и Дефермон поверит. Репутация у нас отчаянная, и, если он не поладит с Дантоном, ему придется до конца жизни дрожать за свою шкуру. Вы слышали, какое послание велено передать Фабру: «Сам Дантон желает его видеть». Дефермон будет ждать, гадая, что предпринять. Он будет считать себя виноватым просто потому, что оказался адресатом злосчастного письма. Жорж-Жак не оставит от него камня на камне.

Стемнело. Они тихо сидели, сплетя пальцы. Она думала о муже, который не оставляет от людей камня на камне. Каждый день, начиная с восемьдесят девятого года, он закрывал своим грузным телом все бреши. Она пробежала кончиками пальцев по аккуратным ногтям Камиля, ощущая, как колотится его пульс, словно у маленького зверька.

– Жорж больше не боится.

– Да, но я человек кроткий.

– Кроткий? Хватит притворяться, Камиль. Вы кротки, как змий.

Он с улыбкой отвернулся.

– Я привык думать, что он не такой уж сложный человек. Но на самом деле он сложен и тонок. Просты только его желания. Власть, деньги, земли.

– Женщины, – добавила Габриэль.

– Почему вы сказали, что он занимается саморазрушением?

– Не уверена, что сумею объяснить, но порой – когда он зол, желчен, бранится – я вижу это очень ясно. То, как он себя видит, – пусть говорят, что я продался, а я просто играю с системой, я сам себе хозяин, и ко мне ничего не прилипает, – неправда. Он забыл, ради чего все задумывалось. Средства превратились в цели. Жорж-Жак предпочитает этого не замечать, но он продал все. – Она вздрогнула, повертела бокал, подняв со дна липкий красный осадок. – Жизнь, свободу, стремление к счастью.

Дантон вернулся. Катрин шла перед ним, касаясь лучиной высоких восковых свечей в ветвистых канделябрах. Комнату затопили лужицы теплого желтого света. Громадные тени отползли к стенам. Он упал на колено у очага и вытащил из кармана бумагу.

– Видите? – спросил он. – Блеф. Вы были правы. Какая банальная развязка.

– После сцены, которую вы тут закатили, – сказал Камиль, – мне теперь даже Страшный суд покажется банальной развязкой.

– Я пришел вовремя. Письмо было у Дефермона, как вы и говорили. Никаких бумаг с моим почерком, никаких расписок. Только это. – Он сунул письмо в камин. – Только голословные обвинения де Моллевиля. Все должно было выглядеть как можно более зловеще. Он уверял, что существуют доказательства, но их нет и в помине. Я налетел на Дефермона: «Как, вы состоите в переписке с эмигрантами? Смотрите, как они на меня клевещут». Дефермон ответил: «Вы правы, гражданин. О Господи, Господи!»

Камиль смотрел, как пламя пожирает бумагу. Он не позволил мне прочесть письмо, знать бы, о чем еще написал де Моллевиль? Габриэль думает, что знает все, но попробуй угнаться за Жорж-Жаком.

– Кто доставил письмо?

– Червяк понятия не имеет. Консьерж его не признал.

– Едва ли с Верньо все прошло бы так гладко. Скорее всего, у вас ничего бы не получилось. И эти документы, ведь где-то они есть. Возможно, все еще в Париже.

– Что ж, – сказал Дантон, – повлиять на это я не в силах. Но одно скажу: подписав это душераздирающее письмо, де Моллевиль подписал смертный приговор Людовику. Теперь я и пальцем не пошевелю ради Капета.

Габриэль поникла головой.

– Ты устала, – сказал муж, мягко коснувшись ее затылка. – Ступай отдохни. Тебе нужно полежать. А мы с Камилем разопьем еще бутылочку. Этот день совершенно меня измотал.

Завтра все будут вести себя так, словно ничего не случилось. Но Дантон беспокойно расхаживал по комнате. Смертельная бледность, проступившая на его лице, когда он вскрыл письмо, не сошла до конца. И только умение владеть собой вроде бы возвращалось в мышцы и нервы, однако могло изменить ему в любой миг. Отныне его путь лежал вниз. И он это знал.