Он уходя спросил (адаптирована под iPad) Акунин Борис
Но я смотрел не на бой двух медведиц, а на беззвучно разевающего рот мужика. Смотрел в панике.
Я догадался, кто это!
В газетах портретов Григория Распутина не печатали, но сложить два и два было нетрудно. С кем еще стала бы набожная миллионщица распивать чаи в своем «скиту»? Кому приживальщицы могли кричать «Спасайся, батюшко!»? Как это не показалось мне странным, что охранники сидят в роскошном «руссо-балте»?
И самое ужасное. Известно, кто сопровождает «старца» в поездках. Мы только что совершили нападение на сотрудников особого отряда Дворцовой полиции!
Тут был целый букет тягчайших преступлений, в том числе государственных…
Я кинулся к «заступникам», выкручивавшим руки царскому фавориту.
Зашипел:
– Немедленно отпустите! Господин Распутин, произошла ошибка. Мы не рассчитывали вас здесь встретить!
Оттолкнул опешивших громил, бережно взял стонущего «старца» под руку, повел к выходу.
На лестнице, немного отдышавшись, он спросил:
– Ты… кто?
– Ваш доброжелатель. Тут семейная сцена, не имеющая к вам касательства. Никто не причинит вам зла. Приношу глубочайшие извинения за случившееся.
– Бог всех прощает, что ж и мне грешному не простить, – ответил Распутин, кажется, успокаиваясь. – Мил человек, так я поеду отсель?
– Конечно, конечно! Я провожу вас до автомобиля.
Но зря я думал, что всё обошлось.
Когда я развязал плененных охранников и объяснил, что произошло недоразумение, один из них, по-видимому, старший, зло сказал:
– Я вас знаю. Вы Гусев из Департамента полиции. Господин полковник подаст вашему директору рапорт. Вы за это ответите!
На прощанье Распутин размашисто меня перекрестил и даже благословил, но на душе было скверно. Я все-таки угодил в историю, да в какую! От одной мысли, что Распутин может наябедничать императрице, директор Департамента впадет в трепет – его собственная судьба повиснет на волоске. И на всякий случай, превентивно, сотрет раба божьего Гусева в прах…
Я вернулся в дом на подгибающихся ногах, утешаясь лишь тем, что по крайней мне погубил свою карьеру не зря, а ради спасения невинного ребенка. Быть может, Дашенька уже воссоединилась с матерью. В бесславной отставке, а то и под следствием я буду утешаться тем, что сделал благое дело.
Но девочки в иконной комнате не было. Там по-прежнему бушевала Кукуха. Напирала на невестку, размахивая своим посохом, а та пятилась.
– С ума ты сбрендила, Алевтина! Чтоб я крала собственную внучку?! Как в твою поганую голову могло такое прийти?!
– Что же вы ни разу за все это время ею не поинтересовались? Раньше чуть не каждый день названивали, здорова ли, а тут пропали? И кто мне записку прислал – про спасение невинной овечки? С чего вдруг? – перешла в контрнаступление Алевтина Романовна. Две Хвощовы чуть не уперлись лбами.
– Потому что я знаю, что Дашеньку украли! С самого начала знала! С первого дня! Это ты по заграницам шлялась по своим бесовским делам! А я за Дашенькой доглядывала! И первая, раньше тебя, прознала!
– Откуда?
– Больше надо людям платить, коли хочешь, чтоб были тебе верны, – оскалилась Кукуха фальшивыми белыми зубами.
Дедукция несложная, подумал я. С одним подозреваемым. Она платит шоферу, который возил девочку в больницу. Больше никто ей рассказать не мог. Впрочем это несущественно. Существенно, что…
У меня внутри всё похолодело.
– Так у вас нет Даши? – дрожащим голосом произнесла Алевтина Романовна и будто стала меньше ростом. – Нет, не верю. Вы лжете! Я велю обыскать дом!
– Ищи! Дашенька у меня вот где! – Кукуха показала себе на грудь. – Сердце мне вырви, она там! Которую неделю денно и нощно Бога молю! Для того сугубый аналой устроила – как святой Старец повелел, а он знает, ему Богородица шепчет!
– Что за чушь вы несете? – поморщилась Алевтина Романовна. – Полоумная, злобная ведьма!
– А ты блудня Вавилонская! За твои мерзости Бог у тебя деточку исторг!
Как это в них уживается? – подивился я. Обе души не чают в одном и том же ребенке и так ненавидят друг дружку.
– Что такое «сугубый аналой»? – спросила Мари Ларр, до сей минуты молча наблюдавшая за бурным противостоянием.
– Пойдем. Покажу.
Мы все, кроме «заступников», ставших теперь ненужными, последовали за хозяйкой вглубь дома. Шли темными переходами, насквозь пропахшими ладаном, дважды поднимались и спускались по ступенькам. Наконец оказались перед дверью, вернее дверцей вышиной мне едва по пояс. Я думал, это какой-нибудь стенной шкаф, но старуха кряхтя опустилась на колени.
– Входить туда нужно смиренно, земнопоклонно, – объявила она и полезла на четвереньках первой.
Алевтина Романовна, выругавшись по-французски, сделала то же самое. Потом Мари Ларр. Куда деваться? Исполнил тот же нелепый ритуал и я.
В тесном чуланчике, ярко освещенном десятками тесно поставленных свечей, запах ладана, лампадного масла и воска стал почти невыносим, я еле дышал.
Разумеется, повсюду густо висели образа, но на аналое стояли не иконы, а две фотографии, побольше и поменьше. Маленькую я уже видел: Даша Хвощова в шляпке со страусовым пером. На большом снимке был мальчик в матросской форме – цесаревич Алексей.
– Первое, что я сделала, узнав про беду, – кинулась к Старцу, – заговорила, мелко крестясь на иконы, Кукуха. – Он помолился Богородице, и было ему Слово. «Жива твоя внучка, – сказал Григорий Ефимович, – но ее спасать надо. Молитвою. Не за нее моли – Бог этаким молитвам, за своих родных, мало слуха дает. Молитва сильна, когда она не за свойное, а за всейное. Моли Бога за здравие и обережение Дитяти Российского – наследника Алексея. Он тяжко хворает, сердешный, помереть может. Его здравие у Бога отмолишь – и свою внучку спасешь». Повелел мне сугубый аналой учредить. Вот он. Тут неустанно и молюсь за обережение отрока Алексея.
– Сумасшедший дом, – пробормотала Алевтина Романовна. – Боже, а я так надеялась… Чтоб вам провалиться с вашими идиотскими молитвами!
Она резко повернулась, чтобы выйти, ударилась об стену, выругалась уже не по-французски, а по-площадному. Свирепо пнула дверь ногой и вдруг разрыдалась.
– Плачь, плачь! – закричала на нее страшная старуха. – Сама виновата! Таскалась по Франциям, пока дочку бесы крали! Я-то сразу туда помчалась, каждую травинку на коленях обползала, святой водой полила. Туфельку подобрала махонькую, ее тоже окропила!
Она показала на аналой, и я увидел, что за Дашиной фотокарточкой действительно лежит лаковая туфелька со сломанным высоким каблуком – совсем взрослая, только крошечного размера и потому кажущаяся игрушечной.
Мне было невыносимо жаль Алевтину Романовну, сильную женщину, которая сейчас, на моих глазах, корчилась в невыносимых страданиях. Ужасно потерять дочь. Еще ужаснее – думать, что вновь обрела ее, и опять потерять, теперь уже окончательно.
Самое же скверное, что всё опять оказалось пустыми хлопотами. Девочку я не спас, лишь бессмысленно сломал себе судьбу. Об этом сейчас и надо было думать.
У меня появилась одна мысль, требовавшая немедленного действия.
Я опустился на четвереньки, выполз наружу и обежал трусцой через дом.
XXIV
– Это Гусев. Без предварительной договоренности. По неотложному, – сдерживая волнение, сказал я в пневматическую трубку.
Константин Викторович сегодня, слава богу, был в Апраксине переулке.
– Минутку, Василий Иванович, – ответил секретарь. – Его превосходительство сейчас освободится.
А дверь не открыл. Меня это не удивило. У Воронина часто бывали разные таинственные посетители, с которыми не полагалось сталкиваться на лестнице. Однажды мне довелось видеть, как из подъезда выходит один из великих князей, а можно было тут встретить и нищего.
Я приготовился ждать, но очень скоро трубка ожила.
– Господин Гусев, вы здесь?
Щелкнул замок, створка приоткрылась, но прежде чем я шагнул внутрь, из двери вышла фигура, каких я тут еще не видывал. Отвратительная бабища, замотанная в черные тряпки и пахнущая кислятиной, всверлилась в меня неистово сверкающими припухшими глазами. Я отпрянул – вместо носа на плоском лице зияла проеденная сифилисом дыра.
– Ты Гусев? – прогнусавило кошмарное видение. – И я Гусева.
– Надеюсь, мы не родственники, – сухо молвил я, отстраняясь, чтобы она поскорее прошла.
– Ты шибко-то не гордынничай! – Рот ощерился кривыми желтыми зубами. – Ты против меня гусенок!
Сколь многообразны контакты его превосходительства, подумал я, проходя в дверь, и тут же забыл о мерзкой бабе. У меня были заботы понасущней.
Выслушав мою скорбную и отчасти покаянную исповедь, Константин Викторович задумчиво приспустил с переносицы очки.
– М-да, господин директор, получив из Дворца подобную кляузу, конечно, может отреагировать нервно. Ответит, что статский советник Гусев еще вчера был уволен со службы и что Департамент за его действия ответственности не несет.
Я помертвел.
– Хорошо, что вы меня предварили, – продолжил Воронин. – Я переговорю с Валентином Анатольевичем. Уверю его, что Распутин императрице не накляузничает и дело иметь последствий не будет.
– А вдруг накляузничает?
– Не успеет. Он завтра уезжает в Москву, а оттуда отправится в свое родное сибирское село. Вернется нескоро, если…
Что «если», он не договорил, только сердито скривился. Я впервые видел этого флегматичного господина в таком раздражении. По счастью, оно оказалось направлено не против меня.
– Эта опухоль разъедает тело государства в тысячу раз хуже любой революционной заразы, – сквозь стиснутые зубы проскрипел действительный статский советник. – Нужен хирург, пока по всему организму не пошли метастазы…
Тема распутинщины, хоть и животрепещущая, в данный момент меня занимала меньше, чем собственная судьба.
– Да верно ли, что он завтра уезжает и вернется нескоро? – не удержался я от вопроса. – Вы это доподлинно знаете?
Воронин улыбнулся мне как неразумному дитяте.
– Важные вещи я обязан знать по долгу службы. А перемещения нашего minence grise, [7]увы, относятся к категории событий государственного значения.
И я отчасти успокоился.
Я вернулся домой, рухнул на постель и наконец, после двух бессонных ночей, крепко уснул.
Перенапряжение нервов породило в моем измученном мозгу тягостный кошмар.
Мне снилось, что у меня в жилах густеет кровь. Очень медленно, постепенно. Тяжелеют руки и ноги, деревенеют губы, тормозятся мысли. Тело слушается всё неохотней, наливается свинцом. Потом начинается неудержимая щекотка. Я чешусь, но достать ногтями до источника зуда не могу. Он внутри. Я догадываюсь: это по венам ползет тромб. Сейчас доберется до сердца, и оно разорвется.
Я вижу в окне круглую луну. Вспоминаю, что в юности гадалка сказала мне: «Масть твоя трефовая, а помрешь ты наутро после полнолуния».
На луне пятна. Они делаются отчетливей. Одно побольше – посередине, два сверху. Вдруг я понимаю, что это лицо давешней уродины: вот провал вместо носа, вот глаза.
Я задыхаюсь от ужаса, но крикнуть не могу.
Проснулся я поздно, хоть и выспавшийся, но совершенно разбитый. Меня снова охватило беспокойство. Я сообразил, что заступничество Воронина, возможно, спасет меня от увольнения, но писать директору объяснительную все равно придется. И тут нужно очень хорошо обдумать формулировки.
На службу я не пошел, протелефонировал о нездоровье. Это давало мне дополнительное время.
Несколько раз я переписывал текст, никак не мог решить, о чем доложить необходимо, а что можно утаить. К примеру, признаваться ли в том, что я был у Бобкова на маскараде? Не чересчур ли это будет вкупе с распутинским конфузом?
В общем, день прошел скверно.
Зато среда началась с отличной новости. Из утренней газеты я узнал, что Григорий Распутин, провожаемый почитателями и зеваками, отбыл с Николаевского вокзала в Москву, а оттуда проследует в Тюменскую губернию.
Мне сразу полегчало, но на всякий случай я решил продлить свое недомогание. Если господин директор пожелает меня истребовать, лучше явлюсь к нему больным. Глядишь, разговор пройдет мягче.
Четверг я тоже собирался прогулять, но в среду вечером ко мне явилась посетительница.
– Мне нужна помощь, – сказала Мари Ларр. – На сей раз по вашей прямой специальности.
– Зачем? Ведь дело окончательно заглохло. Ни версий, ни следов. У нас в полиции это называется «ноль». Подлежит сдаче в архив.
– След есть.
Мари достала из сумки сверток. Развернула его, предварительно надев перчатки. Я увидел туфельку с «сугубого аналоя» старухи Хвощовой.
– Здесь на лаке отличные отпечатки пальцев. Мне понадобилось два дня, чтобы доморощенным способом, при помощи лупы их классифицировать. Несколько детских. Другие оставлены бабушкой, которая нашла туфельку на траве. Но есть отпечатки, принадлежащие неизвестному. Очевидно когда напали на няню, девочка попробовала убежать, споткнулась, сломала каблук. Похититель сдернул туфельку, чтобы не мешала идти, и швырнул в сторону. При этом оставил все пять пальцев. Вы говорили, у вас в бюро превосходная дактилоскопическая картотека.
– О да. Это моя гордость. Последние пять лет в обязательном порядке, по всей империи, поголовно дактилоскопируются подследственные и осужденные. В санкт-петербургской картотеке есть данные по сорока трем тысячам человек. Правда, классификация отстает. Вы ведь знаете, что мало снять отпечатки, нужно распределить данные по типам и видам папиллярных узоров – колец, завитков и волн. На их основании выводится дактилоскопическая формула, по которой…
– Не нужно объяснять мне азбуку, – перебила меня Мари. – Лучше скажите, сколько времени понадобится, чтобы проверить, нет ли у вас в дактилотеке обладателя этих отпечатков?
– Во-первых, не факт, что у этого человека есть криминальное прошлое. Во-вторых, он может оказаться не санкт-петербургским жителем. В-третьих, я не смогу привлечь к этой работе сотрудников, ибо расследование неофициальное… В общем, дело долгое и с очень небольшими шансами на результат. Конечно, это уже не «ноль», но очень-очень мало.
– Есть еще кое-что, – сказала тогда Мари. – И здесь мне понадобитесь не лично вы, а допуск в вашу лабораторию. На указательном пальце предполагаемого похитителя есть микроскопические частицы какого-то жирного вещества. Мази или крема. Может быть, потянется какая-нибудь нитка. Давайте разделим обязанности. Вы поработаете с дактилотекой, а я займусь химическим анализом.
– Что ж, давайте попробуем, – согласился я, взволнованный не столько надеждой на результат, сколько мыслью о том, что Мари будет снова рядом.
Теперь меня сбивает с воспоминаний луна. Я рассеянно поднимаю голову, вижу в квадрате окошка круглый диск, вздрагиваю и останавливаюсь.
«Масть твоя трефовая, а помрешь ты наутро после полнолуния». Сегодня полнолуние. И скоро утро.
Нет, лучше скорей вернуться туда.
Там нет ничего страшней отставки, там конец мая. И там Мари.
Я опускаю голову, чтобы не видеть луны. Делаю шаг с левой ноги.
Раз, два, три, четыре…
Но память перепрыгнула сразу на пятнадцатое июя.
Тысяча девятьсот девяносто шагов
XXV
Первые три вечера после окончания присутственных часов, когда помещения руководимого мною учреждения опустевали, приходила Мари, и начиналась работа, длившаяся до поздней ночи. Мы почти не виделись, потому что она трудилась в нашей лаборатории, а я грохотал выдвижными ящиками и шелестел карточками в дактилотеке.
На третью ночь Мари вошла ко мне взволнованная. Тот, кто не знал ее, никакого волнения бы не заметил – лицо сыщицы было по-всегдашнему невозмутимым, движения не убыстрились, но я хорошо изучил свою напарницу и по особенному блеску ее льдистых глаз догадался: есть улов!
– Я идентифицировала состав. Главным компонентом является сульфаниламид. Это лечебная мазь, используемая при очень редком кожном заболевании, дерматите Дюринга. Хроническое нарушение иммунной системы, проявляется в виде сыпи на лице. Так что у похитителя есть особая примета – мелкие красные волдыри.
– Если бы у нас имелся круг подозреваемых и у кого-то из них были прыщи на физиономии, я бы нас поздравил, – заметил я, несколько удивленный ее возбуждением. – Но в двухмиллионном городе это не особенно существенное подспорье для розыска.
– Я провозилась с анализом целых три дня, потому что это не такое лекарство, которое продается в аптеках. Оно изготовлено по специальному рецепту. Если мы найдем дерматолога, который его выписал, или провизора, который выполнил заказ, мы выйдем и на преступника.
А вот это было другое дело.
– Нужно опросить всех кожных врачей и все дерматологические отделения больниц, амбулаторий, а также военных госпиталей, – сказал я, заразившись азартом. – Я составлю полный список и оформлю соответствующий запрос. Приступайте к этой работе, а я продолжу поиск по картотеке отпечатков.
После этого видеться мы перестали, лишь раз в день обменивались телефонными звонками. «Что у вас?» – спрашивал я. «Пока ничего». – «У меня тоже».
15 июня был днем, когда перед полуночью я перелистнул последнюю карточку и устало потер глаза, перед которыми вихрились дельты и завитковые узоры.
Огромная работа была проделана впустую. Человек, касавшийся лаковой туфельки, полицейской регистрации не проходил.
Я попросил оператора соединить меня с особняком Хвощовой, где в комнату к сыщице была проведена отдельная линия.
– А я сегодня как раз завершила обход петербургских и пригородных дерматологов, – вздохнула Мари, выслушав мое нерадостное известие. – Сто шестьдесят пять раз мне сказали, что мази именно такого состава никому не выписывали. Одно из двух: или рецепт выписан не дерматологом, что маловероятно, поскольку формула нашей мази не вполне стандартна и требует высокой медицинской квалификации, либо же врач практикует не в столице, а значит, мы его не найдем.
– Не будем опускать руки, – подбодрил ее я. – Перейдем к аптекам. Минуту…
Взял с полки справочник «Весь Петербург», открыл соответствующую страницу. Провел по ней пальцем, считая строчки, перемножил на количество колонок.
– В городе и ближайших окрестностях 182 аптеки. Поделим их. Поскольку я могу заниматься поисками только после присутствия, буду посещать по десятку в день, а вы, вероятно, успеете обходить по двадцать или даже тридцать. Управимся меньше, чем за неделю.
Но понадобился всего один день. И нашел того, кто нам был нужен, я, не Мари.
Мне просто повезло. Да и пора уже было фортуне ко мне подобреть, после стольких неудач.
Будучи человеком методичным, я решил начать с правой верхней городской окраины, а потом постепенно двигаться влево и вниз.
На почин я выделил себе целый день, сказавши помощнику, что во вторник поработаю дома с бумагами – такое изредка случалось.
Сел в автомобиль, с утра пораньше объехал семь аптек Большой Охты и Матросской слободы, позавтракал в кухмистерской и переехал через речку на Малую Охту, где имелось только две аптеки. Первая, близ верфи, меня ничем не порадовала, но во второй, расположенной на улице полудеревенского вида…
Впрочем нет. Мне приятно вспомнить свой триумф в мельчайших деталях.
Итак, я вошел в одноэтажный бревенчатый дом, перед которым пышно цвела яблоня.
Предъявил служебное удостоверение, показал бумажку, на которой рукой Мари был написан состав мази, и скороговоркой, чтоб не тратить много времени, спросил, изготавливалось ли здесь подобное лекарство.
Медлительность седенького провизора, который сначала долго протирал пенсне бархоткой, потом щурился и шевелил губами, меня раздражила. Я наметил себе объехать за первую половину дня пятнадцать аптек, а эта была еще только девятая.
– Как же, помню, – покивал головой старичок, и я так порывисто наклонился, что ударился лбом о стеклянную перегородку.
– Кто принес рецепт?!
– Дама с красной сыпью на щеках. Она была здесь дважды. Первый раз несколько недель назад, и еще совсем недавно. Угодно подождать, пока я проверю по журналу?
Мне было угодно. Я сжал кулаки, еще не веря везению.
– …Вот-с. Первый раз я делал эту мазь 7 апреля…
Через три дня после похищения, подсчитал я.
– …И потом на прошлой неделе. В среду заказано, в четверг выдано. У меня, знаете ли, с регистрацией всегда полный порядок. За тридцать девять лет ни одной неприятности ни с полицией, ни с акцизом, потому что Леопольд Бауэр с уважением относится к законам и правилам, хотя, по правде говоря, иногда они бывают довольно…
– Адрес. Адрес заказчицы у вас не записан? – вкрадчиво перебил я разговорчивого провизора.
– Зачем? Аптечный регламент этого не требует.
– А рецепт вы у дамы не взяли?
– Нет. Оставила у себя.
– Попытайтесь вспомнить, кто его выписал. Фамилию врача.
Старичок задумался.
– Мне кажется, там был штамп какой-то больницы.
– Столичной?
– Виноват, не обратил внимания. Если бы рецепт был на что-нибудь, содержащее препараты ограниченного использования, я бы, конечно, проявил надлежащую бдительность, но кожная мазь? Помилуйте.
Я вздохнул.
– Опишите заказчицу.
– Веселая такая дама, довольно молодая. В шляпке. Впрочем, все дамы в шляпках…
– Она что-нибудь говорила? Где живет? Что-то о себе рассказывала? Любая мелочь.
Аптекарь пожевал губами.
– …Нет. Кажется, про погоду что-то. Не помню.
– Вы сказали «веселая». В чем это проявлялось?
– Напевала что-то. Даже, кажется, слегка пританцовывала, пока я выдавал сдачу. А, вот еще. Говорит: «Какая прелесть ваша яблоня! Совсем как наши в саду! Не устаю ими любоваться». Да, что-то в этом роде.
XХVI
– По-видимому, объект проживает там же, на Малой Охте. Нам нужно найти дом с садом, в котором яблони, – говорил я уже не в первый раз, всё не мог справиться с ажитацией.
Мы сидели в машине, на Калашниковской набережной, готовясь повернуть на Охтинский мост. Мешали две зацепившиеся колесами повозки. Вокруг собралась неизбежная в подобных случаях толпа. Кто-то давал советы, кто-то ругал извозчиков за дурость. К скоплению людей подошел мальчишка-газетчик, звонко завопил:
– Трагедия в австрийском императорском семействе! Застрелен наследник престола! Вместе с супругой! Подробности только в «Ведомостях»!
– Что за несчастная судьба у Франца-Иосифа, – заметил я. – То сын покончит с собой, то жену зарежут, а теперь еще наследника убили. Интересно, что-то мелодраматическое или террористы?
Но газету я не купил, потому что набережная задвигалась, въезд на мост расчистился.
Время было уже вечернее. Искать дом с яблоневым садом без Мари я не стал, поехал за ней на Сергиевскую, и пришлось ждать, когда она вернется из своих аптечных путешествий. Но в середине июня белые ночи, и темнота нашему поиску помешать не могла.
Мы оставили автомобиль и методично принялись обходить тихие малоохтинские улицы, отличающиеся живописными названиями: Пустая, Глухая, Весенняя, Молчаливая. Если имелся двор или сад – заходили. Кое-где попадались яблони, но по одиночке, а дама сказала во множественном числе: «не устаю любоваться ими».
Наконец, уже неподалеку от Малоохтинского кладбища, мы нашли нечто похожее.
За подворотней двухэтажного дома находился заросший деревьями двор, в глубине которого белели цветущие кроны и стоял небольшой флигель.
– Сначала потолкуем с дворником, – сказал я, непроизвольно понизив голос, хотя кто бы меня услышал? – Они обязаны оказывать помощь полиции.
Постучали в дворницкую.
– Шево надо? – откликнулся грубый женский голос с пришепетыванием.
– Дворника.
– Ефим Штепаныча нету. Они к мамаше пошли.
– Ну так вы со мной поговорите. Я из полиции. Открывайте немедленно! – потребовал я.
Вышла простоволосая баба в фартуке, обсыпанном мукой. Поглядела с испугом на мое удостоверение.
– Кто проживает в флигеле?
– Петровы…
– Какие-такие Петровы?
Дворничиха стала рассказывать, и я незаметно взял Мари за руку, стиснул ей пальцы. Она в ответ сжала мои.
Всё было невероятно, даже сказочно хорошо!
Баба рассказала, что Петровы – молодая семья, муж с женой и при них малая дочурка. (Тут-то я и не удержался, вцепился Мари в руку.) Чем кормятся, кто их знает, но плату вносят исправно. Сняли флигель в начале апреля. Люди хорошие, игреливые, часто регочут, песни поют, проживают душа в душу. Только хворые все. Сам – кожа да кости, поди чахотошный. У дамочки на роже чирьи. Дочки вовсе не видать, даже во двор не выходит, только голосишко слышно. Ейная матерь говорит, болезнь в дите какая-то, внутренняя.
– Ну вот мы и у цели, – шепнул я своей соратнице, делившей со мной тяготы и потрясения два с лишним месяца. – Даша жива. Это чудо из чудес.
Выйдя из дворницкой, мы стали обсуждать ситуацию.
– Кто могут быть эти Петровы? И зачем они похитили ребенка? – обескураженно спросил я.
Мари вспомнила одно дело, которым занималось агентство Пинкертона, когда она там работала.
Искали двухлетнего мальчика, украденного у самых обычных родителей, незнаменитых, небогатых, не имевших никаких врагов. В конце концов выяснилось, что ребенка похитила семейная пара, которая не могла иметь собственных детей и мечтала именно о таком «ангеле», голубоглазом и златокудром.
– Оба были не вполне нормальные, одержимые общей навязчивой идеей, – рассказала Мари. – Быть может, здесь то же самое. Но что гадать? Скоро узнаем. Давайте лучше решим, как нам действовать.
Я предложил попросту обратиться в полицию. Прямо сейчас явлюсь в Охтинскую часть, к дежурному, назовусь, истребую наряд, и делу конец.
– Слишком рискованно, – не согласилась Мари. – Если эти двое с психическими отклонениями, от них можно ждать чего угодно. Они ведь напали на няню – значит, способны на агрессивное поведение. Знаете, чем кончилась та пинкертоновская история? Когда агенты ворвались в квартиру, мужчина схватил мальчика и вместе с ним выкинулся в окно, с четвертого этажа. Женщина выпрыгнула следом. Взрослые убились насмерть. Ребенок выжил – дети ведь живучи, но остался инвалидом.
– О господи! – ужаснулся я. – Вы правы, это опасно. Охтинские городовые наверняка еще менее расторопны, чем пинкертоновские агенты. Безопасность Даши, конечно, важнее всего. А что предлагаете вы?
– Давайте сначала понаблюдаем. Смотрите, окна во флигеле открыты и светятся.
Мы тихо прокрались под деревьями. Мари спряталась за яблоней. Я при моей комплекции за деревом не укрылся бы и пристроился за поленницей.
Два распахнутых окна находились всего в десятке шагов от моего наблюдательного пункта. Занавески были раздвинуты – вероятно, чтобы впустить в комнату свежий вечерний воздух. Внутри горела лампа. Хоть небо оставалось серым, но из-за деревьев в комнате без освещения было бы темно.
Первое, что я услышал – заливистый детский смех.
– Еще, еще! – потребовал капризный голосок.
Запела женщина:
- Прилетели курочки
- К Дашеньке-Дашурочке.
- «Ко-ко-ко, да ко-ко-ко,
- Пей-ка, Даша, молоко».
Снова смех.
Я высунулся подальше, рассудив, что из освещенного помещения меня будет не видно.
Передо мной предстала идиллическая семейная сцена.
У стола, перед чашкой и вазочкой печенья, сидела маленькая девочка. Я сразу узнал Дашу Хвощову. Рядом, на скатерти, разместились плюшевые игрушки, заяц и свинка.
Женщина лет тридцати, с пятнистыми, блестящими от мази щеками, весело улыбалась ребенку, ее глаза оживленно лучились, поднятая рука пощелкивала воображаемыми кастаньетами.
В углу горела еще одна лампа. Там сидел в кресле, со странной застывшей улыбкой, полуприкрыв глаза, тщедушный молодой мужчина с длинными волосами до плеч и донкихотовской бородкой, очень бледный, с кругами под глазами. Он курил папиросу, пуская вверх колечки удивительной аккуратности.
– Еще! – попросила девочка. – Про попугаев!
– Нет, кое-кому пора бай-бай. Допивай молоко, и в постель. Про попугаев я тебе в кроватке спою.
Меня потянули за рукав. Это сзади подобралась Мари. Увлеченный озадачивающим зрелищем, я не заметил, как она покинула свое укрытие.
Читать бесплатно другие книги:
