Он уходя спросил (адаптирована под iPad) Акунин Борис

XХI

Мы вышли из подворотни, погруженные в мрачные мысли, – навстречу истошному воплю.

Припозднившаяся парочка, перед которой из закоулка вдруг выплыли привидение с клыкастой пастью и косматая ведьма с мерцанием вокруг глаз, попятилась. Кавалер уронил тросточку и постыдно кинулся наутек, бросив свою спутницу, а та села на корточки, закрыла лицо руками и завизжала на всю улицу.

– Вам нечего бояться, сударыня, – уверил ее я, но не думаю, что меня услышали. Надо было побыстрее отсюда убираться.

Проблема, однако, состояла в том, что куда бы мы ни повернули, рано или поздно кто-то шел навстречу, и всякий раз это завершалось криками.

– Всё это плохо кончится, – сказал я. – Или мы встретим беременную и у нее случится выкидыш, или кого-то хватит удар. Нужно взять извозчика.

В субботнюю ночь пролеток на Большом проспекте хватало, но эффект был тот же. Балахон с колпаком я снял, оставшись в жилетке, но при виде фосфоресцирующего лица мадемуазель Ларр лошади всхрапывали, а ваньки крестились и взмахивали кнутом.

– Смойте светящуюся краску, – потребовал я. – Иначе нас никто не посадит, а скоро разведут мосты, и мы останемся на острове до утра.

– Да где же? Это не Лондон, общественных уборных тут нет.

Я предложил спуститься на набережную, умыться невской водой.

Так мы и поступили.

Присев на ступеньки, Мари тщательно протирала лицо платком, смачивая его в реке.

Разговор наш был мрачен.

– Бедная Алевтина Романовна не утешится даже местью, – говорила Мари. – Потеря дочери это ужасно, но еще страшнее неизвестность. Жива девочка или нет? Что с нею произошло? Неужели просто исчезла – и всё? Навсегда? Вот мысли, которые иссушают несчастную женщину. Это мука, которой никому не пожелаешь…

– Что же все-таки произошло с Дашей? – в десятый, наверное, раз повторил я. – Уже ясно, что похитили ее не ради выкупа. За полтора месяца никто от Хвощовой ничего не потребовал. Месть, выходит, тоже ни при чем.

– Остается самая жуткая версия. Не просто наиболее вероятная, но, увы, теперь единственная. – Мари сдернула свой зеленый парик, бросила его в реку, и он закачался, словно по Неве, в самом деле, плыла русалка. – Даша стала жертвой полового маньяка. Чем-то его привлекла именно эта девочка. Некий триггер включил манию.

– Кто включил?

– Триггер, спусковой крючок. Если мы хотим найти и наказать преступника…

– Очень хотим, – свирепо перебил я.

– …Нужно попытаться определить, что стало этим триггером. Тогда, может быть, удастся выйти на другие сходные случаи и потянется какой-то след. Чем могла привлечь маньяка именно эта девочка?

– Может быть, тем, что ее в шесть лет наряжали, как барышню – в длинное платье, шляпку, туфли на каблуках? Помните, Хвощова нам про это рассказывала? Вдруг в полицейской картотеке есть случаи, когда нападали на маленьких девочек, одетых по-взрослому?

Предположение показалось мне самому очень правдоподобным, но Мари даже не повернула головы. Она пристально глядела на пару уток, привлеченных плавающим париком.

– Вы слышали, что я сказал?

Мари повернулась. Ее брови были сдвинуты.

– Мое лицо больше не светится? Тогда едемте к Хвощовой.

– Сейчас, среди ночи? Но зачем?

– Потом объясню. Сначала нужно кое-что уточнить.

Хозяйка дома вышла к нам в пеньюаре. Я стал извиняться за ночное вторжение, но Алевтина Романовна меня оборвала:

– Я не спала. Я по ночам никогда не сплю. Не получается. Что случилось? Почему у вас такой вид?

Вид у нас с Мари действительно был экстравагантный, но всё же в меньшей степени, чем прежде. Я – в брюках на подтяжках и одной рубашке; она – в моей жилетке, надетой поверх русалочьего платья, чтобы прикрыть декольте.

Но и вид Алевтины Романовны меня потряс – отнюдь не ночным нарядом. С апреля я с нею ни разу не встречался и едва узнал в изможденной, полуседой, бледной женщине былую богатыршу. Мое сердце стиснулось от жалости.

– Я знаю! Вы добыли твердые доказательства против Зибо! – хищно проговорила Алевтина Романовна. Лицо ее исказилось от ненависти. – Только попробуйте, Гусев, помешать возмездию! Я вас уничтожу!

– Нет, Бобков оказался ни при чем. Он не имеет отношения к похищению…

Хвощова ахнула.

– Вы что-то узнали про Дашу? Говорите! Не мямлите! Что угодно, но только не эта бесконечная мука.

Ее запавшие глаза моментально наполнились слезами. Алевтина Романовна была готова услышать ужасную весть.

– У госпожи Ларр есть новости, – пробормотал я и сделал два шага назад, будучи не в силах выносить этот взгляд.

Пока мы ехали на Сергиевскую, Мари не сказала ни слова, а я не задавал вопросов, чтобы не сбить ход ее мысли. Ну и по слабости характера. Открытие, до которого сыщица дошла каким-то неведомым мне образом, могло заключаться лишь в одном: Мари со всей достоверностью вычислила, что девочка мертва. Я не торопился узнать подробности. Мне не было любопытно. Мне было невыносимо грустно. Конечно, надежды давно уже не оставалось, но ведь бывают и чудеса…

Моя напарница сказала нечто совершенно неожиданное:

– Расскажите про Банни и Пигги.

– Про что?

– Про плюшевых зайца и поросенка. Которые были с Дашей во время визита в больницу.

Хвощова потерла глаза, словно хотела проверить, не снится ли ей всё это. Однако стала отвечать:

– Это Дашины любимые игрушки. Она с ними не только в больницу ездила. Она с ними вообще никогда не расставалась. Дома сажала за стол. Ночью брала в постель. На прогулках носила в специальной сумке, которая висела у нее на шее. Разговаривала с ними. Упаси боже забыть кукол при отъезде – с Дашей происходила истерика. Один раз нам пришлось возвращаться за ними с вокзала… Но почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что Даша жива, – уверенно заявила Мари. – Ее не убили. И не собирались убивать. Более того, похитители наверняка знают, что девочке нужно делать уколы, и скорее всего каким-то образом предусмотрели это.

– Что?! – вскричали мы с Хвощовой дуэтом.

– На месте похищения нашли корзину для хлебных крошек, но кукол не было. А ведь Даша вынула их из сумки и посадила «принимать гостей» – уток. Так рассказала мисс Корби. Что это значит?

– Что? – спросил я. Голова у меня шла кругом.

– Похититель или похитители специально захватили кукол с собой. То есть знали, как они важны для ребенка. Зачем бы они стали это делать, если бы собирались убить девочку? Ну и второй вывод, очевидный: они очень хорошо осведомлены о Даше и ее жизни.

Дедукция поразила меня своей простотой и очевидностью. А собственная слепота удручила. Хорош статский советник, светило криминалистики!

– Не могу себе простить, что не додумалась до этого раньше, – вздохнула Мари. – Слишком сосредоточилась сначала на одной версии, потом на другой. Непростительно!

– Да…ша… жи…ва? – с трудом выговорила Алевтина Романовна. У нее прыгал подбородок.

– Несомненно. Третья версия, которую мы начали рассматривать с Василием Ивановичем, отпадает.

– Ка…кая?

– Про полового маньяка. Психопат этого рода не стал бы заботиться о переживаниях ребенка. Зачем брать с собой любимые куклы девочки, если намерен над нею надругаться, а потом убить? Нет, здесь что-то совсем другое.

– Но что? – Хвощова справилась с дрожанием голоса, заговорила более связно. – Если Дашу похитили не ради выкупа и не из мести, то зачем же?

– У меня в практике был один случай, до некоторой степени похожий, однако он мало чем нам поможет, – задумчиво произнесла Мари. – В агентство обратилась дама, у которой похитили маленького сына. Она не боялась за его жизнь, просто хотела, чтобы я помогла вернуть ребенка без скандала. Подозреваемый был очевиден. Незадолго перед тем женщина после долгого судебного процесса развелась с мужем. Сына оставили ей. Похищение, разумеется, организовал отец. Но это не наша ситуация, ведь отец Даши давно умер…

– Это она!!! – закричала вдруг Хвощова и ударила кулаком по столу, так что подпрыгнул графин с водой. – Ну конечно! Это Кукуха! Старая сумасшедшая ведьма! Господи, Даша действительно жива…

У нее начался форменный нервный припадок. Она то рыдала и благодарила Всевышнего, то сыпала проклятьями в адрес какой-то Кукухи.

Графин очень пригодился. Выпив воды, Алевтина Романовна немного успокоилась и стала рассказывать.

Оказывается, у девочки имелась бабушка, Аграфена Абрамовна Хвощова, из старообрядческой купеческой династии Кукухиных – отсюда семейное заглазное прозвище Кукуха, прилипшее к старухе еще и потому, что она всегда была со странностями. После трагической смерти сына Кукуха вовсе свихнулась – уверила себя, что во всем виновата невестка, и прониклась к ней лютой враждой. (Я про себя подумал, что у Алевтины Романовны настоящий дар вызывать у родственников ненависть.) С такой же неистовой страстью старуха полюбила единственную внучку, просто души в ней не чаяла.

– Представьте себе, даже пыталась у меня ее выкупить! – возбужденно хохотнула миллионерша. – Я отпускала к ней Дашу только раз в неделю, по воскресеньям, так старая психопатка предложила мне платить по десять тысяч за каждый дополнительный день. Это мне-то! Я ответила: «Давайте, мамаша, я лучше буду вам давать десять тысяч в неделю, и мы отменим воскресные визиты». Потому что она вечно говорила дочке про меня гадости, морочила ей голову своей чушью.

– Какой чушью? – спросила Мари.

– Божьим гневом, чертями, кознями Антихриста. Дашенька потом боялась спать. Кукуха совершенно помешалась на религии. От старообрядчества она отошла, потому что оно, видите ли, «полиняло». В доме постоянно роятся какие-то юродивые, блаженные, «божьи странники». Одно время Кукуха связалась с хлыстовцами, они тянули из нее деньги. Потом сделалась истовой распутинкой. Бес Гришка Распутин к ней как к себе домой ездит, «маманей» зовет, а она его «батюшкой» – уж не знаю, как это у них получается и кто там кому родитель. – Хвощова зло фыркнула. – Я знаю, почему Кукуха выкрала Дашу. Из-за Распутина!

– В каком смысле из-за Распутина? – удивился я, потрясенный оборотом, который принимало дело.

– Незадолго перед поездкой к Монсарту я прекратила Дашины воскресные поездки. Узнала, что старая идиотка возила ребенка на квартиру к этому проходимцу, благословляться. Тут уж мое терпение лопнуло! Вот Кукуха и нашла способ вернуть себе внучку!

Алевтина Романовна застонала:

– Какая же я слепая дура! Теперь понятно, почему за всё это время ведьма ни разу не дала о себе знать, ни разу не поинтересовалась, как там Дашенька! При такой-то безумной любви! Нет, постойте-ка! – Она всплеснула руками. – Один раз прислала записку, еще в апреле. С какой-то чушью. Мне было не до того! Кинула куда-то и забыла… Подождите, поищу в кабинете!

Она выбежала и через несколько минут вернулась с листком. Протянула трясущейся рукой.

– Читайте…

На бумаге раздерганным почерком было написано: «Бог тебя грешницу покарал, а невинную овечку спасет. Буду Его молить, ты же кайся».

– Я не придала значения. Подумала, дуется, что я ее от Даши отставила. А ведь смысл прозрачен! Для Кукухи «спасти невинную овечку» значило вытащить внучку из лап «грешницы». Едем к старухе! Немедленно!

– Ни в коем случае, – сказала Мари. – Она наверняка позаботилась о том, чтобы хорошенько спрятать ребенка. Вы только спугнете ее. Запрячет еще дальше. И ни за что не сознается.

Она рассматривала бумагу.

– Графологический диагноз очевиден. Акцентуация, истероидность, обсессионный синдром, взрывная порывистость. В двух местах чуть не прорвала пером бумагу. Такие люди чрезвычайно упрямы и неподатливы. На агрессию отвечают двойной агрессией.

– О да, – согласилась Хвощова. – Один раз, когда я с ней резко заговорила, Кукуха швырнула в меня бронзовую чернильницу.

– Нужно получить сведения изнутри, из ее дома, а потом уже действовать. Не будем пороть горячку. О жизни и здоровье дочери вы ведь можете больше не беспокоиться. День-другой ничего не изменят. Подумайте лучше, через кого возможно разузнать, не изменилось ли поведение вашей свекрови за последние недели? Есть ли у вас с ней общие знакомые? Еще лучше – подкупить прислугу.

– Там нет прислуги в обычном понимании. Кукуха отказывается платить за работу, говорит, что служба за деньги – антихристова похоть. В доме убирают, готовят, топят печи какие-то приживальщицы и молельщицы. Соваться к ним рискованно, сразу побегут доносить хозяйке… Общих знакомых тоже не осталось. Родственников, кто поддерживает отношения со мной, она от своего дома отлучила… Постойте! – Лицо Хвощовой просветлело. – Я знаю! Нам пригодится доктор Менгден! Ведьма его чтит, свято ему доверяет. Он лечит ее от базедовой болезни. И он говорил, что она постоянно расспрашивала его о Дашином здоровье.

Короткая майская ночь уже заканчивалась. В окна проникал серый предутренний свет.

– Я всё же отправлюсь на разведку к дому мадам Куку, только приведу себя в порядок. Какой у нее адрес? – спросила Мари у Хвощовой, а потом обратилась ко мне: – Вы же наведайтесь в больницу. Нынче воскресенье, но вдруг Менгден на месте.

Странное дело. Она отдавала мне распоряжения, будто подчиненному, а я совсем не чувствовал себя уязвленным.

XХII

Вернувшись к себе, я намеревался немного поспать, но какое там. События ночи, мертвецы, русалочье лицо – и незабываемое декольте, да-да декольте – начинали мельтешить передо мной, едва я смеживал веки, а больше всего будоражила воскресшая надежда: девочка жива, жива, три тысячи раз тьфу-тьфу-тьфу!

Проворочавшись час или полтора, я заварил себе крепкого кофе, побрил щеки, освежил бородку с усами, попрыскался одеколоном и отправился в детскую больницу.

Там меня ждала удача. Сказали, что Осип Карлович провел ночь с больным и до сих пор еще не ушел.

Менгдена пришлось подождать. Он вышел ко мне в резиновых перчатках, с капельками крови на халате, с глазами еще краснее моих.

– Тяжелый случай. Пациент двенадцати лет с ослабленной коагуляцией. Еле удалось остановить кровотечение. Вы Лебедев, да?

– Гусев.

– Что Даша Хвощова? Не нашли? Ну разумеется. Иначе привезли бы ее ко мне.

Полное отсутствие эмоции меня не удивило. Я помнил, что имею дело с человеком-машиной. Вскользь мне подумалось, что миром в будущем, наверное, будут управлять специально созданные аппараты, лишенные сантиментов, но запрограммированные на добро и никогда с этого пути не сбивающиеся. Безо всяких эмоций, но с неукоснительной справедливостью, они будут выносить государственные решения и судить преступников, учить и лечить, проектировать и конструировать, может быть, даже подбирать идеальные брачные пары.

– У меня только пять минут, – нетерпеливо сказал доктор. – Что вам нужно? Про уколы ничего добавить не могу. Без гемосольвентина ребенок в опасности. Если, конечно, до сих пор еще жив.

– Я пришел расспросить вас не о Даше, а о ее бабушке. Она ведь тоже ваша подопечная?

– Аграфена Абрамовна? – удивился Менгден. – Да. Она стала моей пациенткой, потому что была очень довольна тем, как я лечу ее внучку. Но я не могу обсуждать с вами старшую Хвощову. Врачебная этика.

– Меня не интересуют ее медицинские проблемы. Что вы думаете о ней как о человеке? Меня занимает личность, характер.

– Характер ужасный. Хуже, чем у младшей Хвощовой. Ипохондрия, мнительность, самодурство. Иногда мне приходится на нее покрикивать – тогда она на время притихает. А в общем весьма утомительная особа. И болезнь малоинтересная. Классический гипертериоз.

– Зачем же вы ее лечите? Профиль не ваш. Деньги, насколько я знаю, вам тоже не нужны.

Он подозрительно сощурился.

– А-а, вот оно что… Ведь вы, господин Уткин, какой-то большой полицейский начальник?

– Гусев. Я Гусев.

– Отвечу на ваш вопрос, если вы честно скажете мне, чем вызван интерес полиции к старой идиотке. Терпеть не могу, когда ходят вокруг да около. Вас ведь интересует не она, а тот, кто теперь всех интересует?

Я был удивлен.

– О ком вы?

– Так я и поверил, что вы не знаете.

– Да о чем?

– О том, что я лечу Распутина! – рассердился доктор. – Сыщики из Охранки вокруг него так и кишат. И, разумеется, докладывают обо мне.

– Уверяю вас, я понятия об этом не имел! Охранное отделение – совсем другое ведомство.

Кажется, Менгден понял по моему тону и выражению лица, что я не лгу. Во всяком случае щуриться перестал.

– Распутин мне любопытен. Очень любопытен. И Хвощову-старшую я пользую из благодарности. Это она меня ему порекомендовала.

– И что Распутин? Каков он? – не удержался я от вопроса, хотя к расследованию это никакого отношения не имело. В России все интересовались знаменитым «старцем», и я не был исключением.

– В медицинском смысле? – по-своему понял меня доктор. – Там признаки микроцитарной анемии и тромбоцитопении на фоне долгого злоупотребления алкоголем. Говорю об этом, потому что все газеты и так пишут о его пьянстве. Но гораздо интереснее некие феноменальные способности, которыми, по-видимому, обладает господин Распутин. Наукой они не объяснены и не изучены. Подробностей сообщить не могу, ибо это уж точно попадает в категорию врачебной тайны.

Тут я спохватился – вспомнил о цели своего визита.

– Бог с ним, с Распутиным. Я действительно пришел к вам не из-за него, а из-за Аграфены Хвощовой.

Я решил, что лучше всего будет объяснить врачу начистоту, в чем подозревается бабушка похищенной девочки.

Менгден выслушал меня не перебивая, только раза два поглядел на часы.

– Понятно, – кивнул он, когда я закончил. – Думаю, ваше предположение вполне может оказаться верным. По двум причинам. Некоторое время назад – пожалуй, незадолго до похищения – Аграфена Абрамовна объявила, что не желает более приезжать сюда за инъекциями тиреофора, а просит меня научить ее делать уколы самостоятельно. Я научил. И тогда же она попросила выдать ей запас ампул с гемосольвентином – на случай, если внучке станет плохо, когда она гостит у бабушки.

– Quod erat demostrandum! – вскричал я в волнении. – Это она готовилась к похищению! Благодарю вас, доктор! Вы очень нам помогли![6]

Я понесся на Сергиевскую, дудя клаксоном. Меня распирали охотничий азарт и радость, что мучительная эпопея близится к счастливому финалу. А еще я был горд тем, что окончательные доказательства добыл сам, без американско-британской сыщицы. Пусть Алевтина Романовна увидит, каков Гусев в полицейской работе.

Мари уже была у Хвощовой. Недолго же продлилась ее рекогносцировка. Должно быть, завершилась неудачей.

Сегодняшний облик моей напарницы сильно отличался от вчерашнего. Она была в каком-то черном рубище и монашеском платке, опущенном по самые брови.

Я бодро, энергично доложил, что всё подтвердилось: девочка вне всяких сомнений находится дома у старухи, которая заранее обзавелась ампулами и научилась сама делать уколы. Вот теперь можно отправляться туда и требовать возврата ребенка.

– Мы поедем. Но не в особняк Кукухи, а к ней на дачу, – сказала Хвощова, дослушав. – Мадемуазель Ларр побывала дома у свекрови, поговорила с тамошними обитательницами. Старая стерва не появлялась там с начала апреля. «Спасается в Скиту» – так они сказали. «Скитом» она называет дачу под Сестрорецком. Нет сомнений, что Даша именно там.

Получалось, что от Мари все-таки больше проку, чем от меня, но я не расстроился. Главное, что всё сложилось и скоро ребенок вернется домой.

– Так едемте! – воскликнул я. – Через полтора часа мы будем там.

– Нет, мы поедем завтра, – ответила Алевтина Романовна. – Сегодня выходной, я не соберу людей. Ничего, я столько маялась, как-нибудь выдержу еще одну ночь.

Не знаю, как эту ночь провела она, но мне волнение не дало сомкнуть глаз, хоть я обходился без сна уже вторые сутки подряд.

Завтра, завтра мы спасем девочку, возбужденно повторял я, нетерпеливо дожидаясь рассвета.

XXIII

Люди, которых Алевтина Романовна не могла собрать в воскресенье, были уже знакомые мне «заступники», бравые молодцы из «Заводской стражи».

Утром они прибыли к хвощовской резиденции в шестиместном авто: мой бывший подчиненный Лихоносов и еще пятеро крепких мужчин в одинаковых полувоенных френчах. Стало ясно, что намерения у Алевтины Романовны самые решительные и, если свекровь заупрямится, дача будет взята штурмом.

Я спросил у Лихоносова, каков его план. В ответ он сделал красноречивый жест – будто сворачивает шею цыпленку. Его хозяйка грозным выражением лица походила на Стеньку Разина с известного полотна художника Сурикова (да, русскую живопись в отличие от всякой мазни, я люблю и неплохо знаю). Я забеспокоился, не угожу ли я в очередную историю. Дача-то принадлежала даме непростой, да еще распутинской приятельнице.

Посему в поход мы отправились в следующей секвенции: впереди на флагманском «роллс-ройсе» Алевтина Романовна, за нею основное войско в «бенце», и самым последним, да еще поотстав, я в своем скромном «форде».

Через центральную часть Санкт-Петербурга, как всегда забитую экипажами, гужевыми повозками и автомобилями, мы тащились еле-еле, хотя шофер Хвощовой не переставая гудел в рожок, но на загородном шоссе помчались на скорости шестьдесят верст, только ветер засвистел.

«Скит» богомольной миллионщицы располагался посреди небольшого леска. Над верхушками молодых елей торчали расписные крыши в русском стиле и колоколенка домашней часовни.

Машины остановились на опушке. Один из «заступников» отправился на разведку. Весть, которую он принес, была тревожной.

Должно быть, Кукуха ожидала нападения. У ворот дежурил автомобиль. В нем сидели двое штатских. По твердому убеждению лазутчика, в прежней жизни филера, это были профессионалы.

– Ваше мнение? – спросила меня Хвощова.

– Заявить в полицию и получить ордер.

– Нет, это долго. А вы что думаете? – обратилась она к Мари Ларр.

– Можно отвлечь их внимание – беру это на себя. А тем временем вы с «заступниками» проникнете в дом с другой стороны, перебравшись через забор.

– Ну нет, я за собственной дочерью через заборы лезть не собираюсь. Что скажешь ты, Лихоносов?

Не знаю, что он ей сказал, вернее нашептал на ухо, но Хвощовой это понравилось.

– Действуй.

«Заступники» собрались кучкой, послушали своего начальника, а потом разделились. Сам Лихоносов, помахивая шляпой, пошел по дорожке к даче прогулочной походкой. Его архаровцы исчезли в кустах: двое подались влево, трое вправо.

– Посмотрим, каковы эти люди в деле? – предложила Мари. – Я люблю такие штуки.

Мне, признаться, тоже было любопытно.

Мы двинулись через лесок. Шагов через сто увидели высокий зеленый забор, ворота, около них черный «руссо-балт» с открытыми окнами. Там на передних сиденьях курили, лениво переговариваясь, двое толстошеих мужчин. Солнце пригревало совершенно по-летнему, один сидел без пиджака, и было видно ремешок от подмышечной кобуры.

– Серьезно подготовилась старушка, – заметил я.

Сидевшие в машине встрепенулись. Это к воротам из-за деревьев вышел Лихоносов. Остановился, с сомнением посмотрел на дачу. Подошел к машине. Что-то сказал. Вынул портсигар. Кажется, просит прикурить.

Мари толкнула меня локтем и показала куда-то.

Справа от автомобиля качнулись ветки шиповника.

Вдруг Лихоносов обхватил того, кто поднес ему спичку, за шею, и крикнул:

– Давай!

С его стороны подбежали двое, помогли выволочь левого охранника на дорогу. Правый сунул руку под мышку, но в него, распахнув дверцу, вцепились трое. После короткой свалки оба охранника оказались на земле, со связанными за спиной руками и с кляпами во рту.

– Как во времена моей юности в Уайлд-Весте, – меланхолически вздохнула Мари. – Ну что, идем?

Но еще раньше, чем мы подошли к воротам, из леска вынесся «роллс-ройс». Выскочил шофер, распахнул дверцу. Оттуда вышла Алевтина Романовна и быстрыми, широкими шагами направилась к дому. Все кроме одного «заступника», оставшегося сторожить пленных, кинулись за нею следом. Это несколько напоминало еще одну превосходную картину, художника Серова – где за Петром Великим еле поспевает свита.

Охрану удалось снять без шума, но теперь тишина закончилась. Во дворе, который я толком не разглядел – только что цветы на клумбах там высажены крестами, – нас встретили визгом и воплем. Юркие черные старушенции метались, размахивали руками, бежали кто к дому, кто наоборот прочь. Их было не меньше десятка, а орали они, будто целая толпа.

– Беда, матушка! Спасайся, батюшко! Анчихристово войско!

Одну, подвернувшуюся на пути, Хвощова отшвырнула в сторону, как мешок с тряпьем, и первой ворвалась в дом.

Рядом с ней была Мари Ларр, потом Лихоносов со своими, и в арьергарде я. Но не отставал, глядел в оба.

Как ни странно, внутренний вид «Скита», куда Кукуха удалялась для уединенной молитвы, был очень похож на интерьер палаццо ее невестки. Тоже широкая лестница на второй этаж, и на стенах сверху донизу сплошной, сливающейся массой – живопись, только не дерзкие картины, а иконы.

То же и в большой комнате, напоминавшей внутренность матросского сундучка – если, конечно, бывают матросы, заклеивающие стенки своих сундучков не вырезанными из журнала красотками, а ликами святых. Суровые бородатые апостолы, святители и угодники выстроились шеренгами со всех четырех сторон, как войско на параде.

– Где?! Где?! – вот единственное, что крикнула Алевтина Романовна грузной старухе в черном одеянии, с большим распятием на груди. Выглядела Хвощова-старшая устрашающе. Глаза навыкате, раздутый зоб, на носу поросшая седым мхом бородавка. Сама бесформенная, словно тряпичная баба, какие сажают на самовар, и почему-то в огромных валенках.

Я так засмотрелся на впечатляющую особу, что не сразу заметил еще одного человека. Правда, он прижимался к стене. Должно быть, заслышав шум, вскочил и попытался спрятаться. На столе был накрыт чай на две персоны: чашки, баранки, пряники.

Незнакомец, длиннобородый и длинноволосый мужик в поддевке, малиновой косоворотке, юфтевых сапогах, повел себя чудн. Когда к нему кинулись двое «заступников» и взяли за локти, чтобы стоял смирно и не мешал, бородатый хрипло заорал:

– Убивать будетя? Ответитя! Перед богом и царем ответитя!

Алевтина Романовна сердито на него глянула, крикун тут же получил удар кулаком под дых, согнулся и засипел.

– Где она?! Где Дашенька?! – крикнула Хвощова-младшая.

Старшая ответила еще зычнее:

– Изыди, Иродиада!

Опираясь на палку, поднялась со стула. Свекровь с невесткой стояли друг напротив друга, обе большие, грозные, яростные.