Напряжение сходится Ильин Владимир

Та покладисто кивнула.

— Итак, слушаю. — Я вытер салфеткой губы и отодвинул тарелку в сторону.

— Спасибо за возврат моей вещи.

Многообещающее начало, от которого уже появились нотки будущей мигрени.

— Не за что. — Я сложил приборы на тарелку и приподнялся с места.

— Давно нашел? — продолжала она смотреть куда-то вбок.

— Вчера доложили, — встал я рядом со столом. — Отрядил пару бригад просеивать свалку, сказал — пропала флешка. Нашли. Еще что-нибудь?

— Я буду вести себя тихо на время приезда Федора…

— Спасибо, — искренне поблагодарил я.

— …если ты не будешь подходить ко мне.

— А как же помощь в учебе?

Я вроде даже обещал что-то такое.

— На тебе свет клином не сошелся. — Ника все еще не смотрела на меня. — У меня теперь много подруг, — чуть дернулся уголок ее губ.

— Идет. — Я собрался уже уходить, но раз у нас такое общение, то неплохо бы поинтересоваться: — Состав снотворного… его можно у тебя купить?

— Спрашивай у сестер, — пожала она левым плечом, — это из той жидкости, которой я якобы должна была тебя отравить. Прихватила на дорогу.

Я чуть не споткнулся на полушаге, а недоверие в моем взгляде столкнулось с железной уверенностью в глазах Ники.

— Да, они хотели меня подставить. Ты не знал? — с иронией уточнила девушка. — Потом выгнали из дома, в ночь.

Осторожно присел на стул обратно. Это что ж деется-то…

— Вокруг множество людей, которые знают, как тебе лучше. Они были правы, — поднялась Ника из-за стола.

— Как мне лучше, знаю только я, — ответил без заминки, вновь поднявшись с места.

А то как-то неудобно сидеть, когда девушка стоит.

— Семье всегда виднее, — не согласилась Ника. — Моей — тоже.

— Прости?.. — не понял я.

— Меня отдают замуж. Поэтому, будь так добр, не пятнай мою честь и не подходи ко мне, — вновь повторила она просьбу.

Но от этой формулировки неприятно сжало в груди.

— Кто? — постарался уточнить я спокойно, но напряжение все равно пробилось в голосе.

— Какая разница? — легко ответила Ника. — Я уже согласилась, кого бы ни выбрал отец.

— Я, может, переживаю, — чуть расслабил я пальцы, отчего-то впившиеся ногтями в ладони, — вдруг человек плохой…

— Он вряд ли станет хоронить меня заживо под горой земли, — покачала Ника головой. — Всего хорошего. — И она пошла к выходу.

А я так и замер на месте, не став ни догонять, ни в чем-то убеждать. Этот матч мы еще не проиграли, хоть и сияют на табло автоголы в свои ворота: двенадцать тонн.

На следующую практику оставаться не стал. Отпросился и пошел готовиться к встрече с князем. Правда, по пути в коридоре меня перехватил Артем и с минуту спрашивал о всякой ерунде вроде погоды, смурнея с каждой секундой.

— Максим, ты меня слушаешь? — уточнил он.

— Все будет хорошо, у всех, — честно пообещал я ему и, не уточняя деталей, отправился дальше.

Понятно его беспокойство — если завтра ничего не произойдет, то в среду он будет обязан участвовать в налете. Но — произойдет, обязательно.

В общем, к башне-резиденции княжеского рода Панкратовых я прибыл не в самом лучшем расположении духа. Что, впрочем, никак не сказалось ни на манерах, ни на вежливом прослушивании инструктажа от референта князя.

— Михаил Викентьевич не любит, когда говорят первыми, — мягко инструктировал меня импозантный старичок прямо в холле первого этажа, намекая на обычную практику высокородных. — Правильнее будет отвечать на вопросы: четко, сжато, емко. И не волнуйтесь, мы читали ваше письмо, нужные вопросы обязательно будут заданы, — положил он ладонь на мою спину и слегка подтолкнул к лифту.

Первый этаж башни Панкратовых напоминал средний деловой центр — в общем-то потому что и являлся его частью. В башне клана располагались офисы крупнейших подчиненных предприятий — если не целиком, то верхушка правления. Попросту все ключевые вопросы решались исключительно здесь, княжеским словом, и собрать слуг рода для доведения приказа было очень удобно.

— Я вас понял, — кивнул я, входя в хромированную кабину лифта с огромным зеркалом на одной из стен.

— Вот и хорошо, — по-отечески похлопал меня референт. — Сейчас мы отправимся в гардеробную, где вам подберут подобающий для аудиенции костюм и аксессуары.

— Мои-то чем плохи? — осторожно поинтересовался я.

Стандартный и недешевый черный костюм — где тут можно ошибиться со стилем? Специально же брал в ателье, по мерке.

— У нас действует дресс-код, — улыбнулся старик. — Прошу, — указал он рукой в коридор за открывшимися створками.

Не скажу, что предложенная мне альтернатива была особенно хороша — дама, заведующая помещением с практически бесконечными наборами костюмов, брюк и сорочек, навязала темно-синий костюм в еле заметную полоску, черные полуботинки, синеватую рубашку с коричневым галстуком и такого же цвета платок для нагрудного кармана пиджака, — но в зеркале смотрелось неплохо.

Дополнением к этому шли часы с платиновым браслетом и швейцарским механизмом, платиновые же запонки, а еще крикливый и неопрятный перстень со слишком большим камнем.

— Спасибо, у меня свой, — спохватившись, переложил я из своего костюма мешочек с перстнями, который прибыл на днях из дома.

Для сватовства готовили, но и тут, для солидности, сгодятся. Выудил из него самый первый, с клеймом Самойловых, и показал сопровождающему.

Своего герба им не полагалось, но несколько завитков на черненом металле были хорошо известны в узких кругах.

— Вы им родственник? — внимательно рассмотрев клеймо и вроде даже озадачившись, уточнил референт.

— Приемный сын.

— Пожалуй, так будет даже лучше, — кивнул референт. — А на остальных что?

— Остальные для украшения, — пожал я плечами. — Показать?

— Не имеет значения, пойдет и так, — отмахнулся старик. — За старую одежду и ваш телефон не беспокойтесь, мы отправим их курьером к вам домой. Все, что на вас, — это подарок клана, — улыбнулся он обаятельно.

— Спасибо, — кивнул я, довольно равнодушно относясь к местным порядкам. — Только мою папку с документами оставьте. Там важные распечатки.

— Безусловно, очень важные. — Показалось или он ухмыльнулся? — Теперь возьмите меня за левую ладонь… вот так… Посильнее, не бойтесь.

Рука референта была сухой и горячеватой, а множество перстней с прозрачными крупными камнями укололи кожу острыми гранями.

— Поклянитесь, что не таите против князя Панкратова Михаила Викентьевича зла явного или неявного, прямого или затаенного, не несете беду ему опосредованную али сокрытую с собой, внутри себя али на коже своей. — произнес он и внимательно посмотрел на мою руку поверх своей.

— Клянусь, — легко ответил я.

— Поклянитесь, что не желаете смерти, мора, глада али разрушения великому роду Панкратовых.

Я подтвердил, внимательно прислушиваясь к собственной руке. Вроде никаких изменений, но и зла я клану вовсе не желал.

С другой стороны, чтобы кидаться на князя — действующего «виртуоза» — надо быть сумасшедшим, не желающим жить. Либо иметь очень вескую причину и основательную подготовку. Никто в общем-то не бессмертен.

— Идемте, я провожу вас в приемную, — удовлетворился моими ответами референт и вновь указал по коридору в сторону лифта. — В назначенное время вас примут.

— Документы проверять не будете? — указал я на папку, которую никакими сканерами не просветили.

Зачем-то же они меняют одежду? Значит, боятся отравляющих веществ или контактного яда — а тут целая папка не просмотренная.

— Ах, оставьте, — махнул он рукой. — Вы прошли через семь охранных рамок, давно бы выявилось. Нет причин для беспокойства. К тому же, если эти распечатки так важны, и только для взгляда Михаила Викентьевича…

— Именно так.

— Вот видите… тем более, — иронично глянул референт и зашагал впереди. — Давайте поторопимся. У нас еще есть время, но вдруг сложится так, что князь освободится раньше? — разумно отметил он.

Княжеская приемная больше напоминала огромный зал, в дальнем уголке которого приткнулся стол секретаря и чуть поодаль — единственный мягкий диван на две, максимум три персоны. К тому же — уже занятый человеком. Словом, чтобы просто дойти до секретаря, пришлось совершить около трех сотен шагов по мрамору, собиравшемуся под ногами в какое-то громадное батальное полотно, непонятное с роста человека. Над головами ярко сияли золоченые люстры, каскадами спускающиеся с высокого потолка — и это при огромном, во всю стену, панорамном окне напротив входа с видом на центр Москвы и Кремль. Очень грандиозно и немного подавляюще, с точки зрения обычного человека. Я же довольно быстро прикинул, сколько на все это нужно динамита — и успокоился.

— Григорий Андреевич, ну когда уже меня примут? — стоило подойти ближе, поинтересовался с диванчика ожидавший там господин.

По внешности — характерно утомленной и чуть помятой — давно уже ожидавший.

Господин был одет в коричневую жилетку, белую рубашку в клетку с узким лезвием галстука и обычные, чуть широковатые и коротковатые черные брюки, из-под которых выглядывали лакированные туфли и белые носки. Сам господин был сильно в возрасте, с небольшим брюшком и слегка лысоват, с зачесом седых волос набок. Смотрел он на нас через массивные очки с простыми стеклами, которые в общем-то вряд ли ему были нужны и точно не украшали лицо. Но к которым он наверняка привык. К груди обеими руками господин прижимал портфель из коричневой кожи, явно плотно наполненный документами — даже ремешки, обхватывающие сверху, были с трудом застегнуты на последнюю дырочку.

Общее впечатление — странноватое, особенно с учетом места, где мы находились. Похож на просителя, но во взгляде — упрямство и огонь. Достаток в одежде перечеркивается некой помятостью и нескладностью, из-за которой жилет и рубашка выпирают складкой у плеч и живота. И определенно — не ведаю, какой тут дресс-код, но одеяние ему не подбирали. Или же попросту постеснялись такое предлагать, исходя из статуса и положения гостя.

— Аркадий Алексеевич, вам назначено на два часа дня, — словно слегка укорил его референт.

— Да, но вы обещали поспособствовать!

— Не получается, — харизматично улыбнувшись, чуть развел руками старик. — Знакомьтесь, пожалуйста — Максим Самойлов, из мещан. Ему назначено на час.

Господин неприязненно покосился, словно это время назначил я сам и во вред ему.

— Колобов, Аркадий Алексеевич, — протянул он руку, чуть согнув пальцы.

На загорелой руке отчетливо была видна белая полоса вокруг указательного пальца — словно еще недавно на нем был перстень, но теперь его нет. Золотая полоска обручального кольца, впрочем, присутствовала.

Поиздержались? И — Колобовы… что-то знакомое, но точно не припомню. По ощущениям — юг, но туда ходят составы с топливом, а обратно — с зерном, так что мне не сильно интересно. Формат вагонов уж больно специфичен, под мои нужды не подходит — ни танк не поставить, ни САУ.

Я подхватил его ладонь и обозначил осторожное рукопожатие. Все-таки еще минимум час тут сидеть, и уж лучше не нагнетать обстановку.

— Господа, я вас оставлю на какое-то время. Прошу простить, дела клана, — референт изобразил виноватую мину, слегка поклонился и отправился по залу к выходу.

А буквально через минуту со своего места поднялся секретарь и тоже заспешил с бумагами из приемной, и мы остались в огромном зале одни. Коротая время, я встал с дивана и сделал шаг к панорамному окну — сверху что-то недовольно прорычало, а окно немедленно закрыла металлическая створка.

— Не мельтешите перед окном, юноша, — попросил со своего места Колобов, — иначе охрана подумает, что вы передаете сигналы сообщникам.

Я недоуменно качнул плечами и вернулся на свое место, под звук вновь открывающейся створки. Глянул на циферблат — еще целый час без малого впереди. Нерациональная трата времени, откровенно говоря… но пусть так.

Двадцать минут потратил на анализ прошлого и этого дня, вспоминая слова и взгляды, реакцию и поступки, рассматривая ошибки с точки зрения вероятности их совершения — отдельно и в комплексе. Получалась какая-то нездоровая черная полоса с крошечным шансом, но во вселенной любая вероятность выше нуля обязательно рано или поздно сбудется… А уж если она имеет искусственный характер… но это еще надо доказать.

Ладно. Я вновь покосился на циферблат и занялся единственными доступными мне приготовлениями, а именно принялся надевать перстни. Вроде и ерунда, но тоже действие, которое необходимо совершить. К тому же их многовато, они не подстроены под толщину пальцев — попросту большинство из них я никогда не надевал, незачем — и стоит подумать, как расположить их лучше. Хотя бы чтоб не упали с пальца в неподходящий момент.

Перстень Самойловых — черный, с симметричным клеймом двух рун в виде стилизованной буквы «С». На безымянный палец левой руки, бесспорно.

Перстень Юсуповых — алый герб, перечеркнутый по диагонали черной линией — знаком бастарда. Выкинуть бы, но вескость тех данных, что лежали в папке, как подтверждать? Одному честному слову поверят ли?..

Перстень Борецких — синее серебро, переходящее в аквамарин волны на вставке из драгоценного камня. Бабушка подарила. Говорит, много у нее таких, а вот кому носить — уже не осталось.

Перстень Долгоруких — алмаз внутри алмаза в кайме из белого золота. Вручил князь Долгорукий за спасение сына — нашего куратора, которого смыло волной на турнире; я нашел, но спасла его Ника…

Нике ничего не подарили. Страшно было дарить той, семью которой могли во всем обвинить. Всем было страшно сделать хоть что-нибудь, и только Шуйский Артем в ярости клялся мне, что ему плевать, как там решит отец, и если их решат уничтожить, то девчонку он спрячет сам.

Перстень Де Лара — кусок самородного золота, в котором сделали отверстие под палец. Дед из крепости Биен. Говорит, внуку полагается.

Пальцы под перстни на левой руке кончились. А что у нас достойно правой? Я бы бабушкино и дедово перевесил.

Перстень Тенишевых. Просто пришло обычной почтой, без сопроводительного письма. Без причины, без ничего… Так, бабушкин — на правую руку, этот — на левую.

Перстень Шуйских. Это понятно и просто — его очень долго пытался подарить мне Артем, искренне уверяя, что ничего в нем такого нет. Я же подозревал систему слежения за собой и вежливо отказывался. Но переупрямить медведя — это крайне, крайне трудное занятие. Сошлись на том, что подарок беру, но могу не носить (что в общем-то не принято).

Перстень цесаревича Рюриковича Сергея Дмитриевича. Он его просто снял с руки и отдал после моей просьбы защитить род Ники и объяснения, почему именно это надо сделать. Говорит, чем-то призера все равно должен одарить.

Восемь. Еще два пальца свободных.

— Тот, кто посоветовал вам надеть все это, — голос Колобова, раздавшийся от правого плеча, заставил на него покоситься, — определенно желал вам зла.

— Отчего же? — вежливо поинтересовался я.

— За такие, — акцентировал он слово, — подделки вам отрежут руки, даже не разбираясь. Но, увы, руками вы не отделаетесь, молодой человек. Вы собрали самую нелепую коллекцию гербов, которая оскорбительна для благородных сама по себе.

— Соизволите ли объяснить?

— Только если пообещаете снять их, — посмотрел он на меня отчего-то с грустью. — Я бы не хотел, чтобы перед моим визитом к князю пролилась кровь. Она, знаете ли, этих зверей в людском обличье очень… бодрит.

Я взглядом показал, что нас запросто могут слушать.

— Ой, да забудьте. Я их уже не боюсь, — грустно улыбнулся Колобов. — За моей спиной тот самый угол, дальше которого пятиться уже некуда.

— Так что с перстнями не так? — полюбопытствовал, глядя на свои руки. — Я обещаю их снять.

— Вам посоветовали их надеть или вы решились на это сами?

— Вообще посоветовали привезти, — ограничился я частью правды.

— В них все не так, юноша. Долгорукие ненавидят Шуйских, Шуйские ненавидят Юсуповых, Борецких вырезали девятнадцать лет назад, Тенишевых вырезали Юсуповы пять лет назад, Де Лара — вассальный род Юсуповых, а вы посмели где-то найти перстень главной семьи без вассального герба; ну а уж перстень нашего правящего дома — это просто запредельно невероятная наглость! Остается клеймо Самойловых, за которое вам ничего не скажут, но вы бы знали, насколько эта семья мстительна сама по себе!

— Да что вы говорите?..

— Не ерничайте, я просто желаю вам добра. Вам бы ценить помощь человека гораздо старше возрастом, но разве дождешься от вашего поколения?

— Извините. Я просто был изрядно… удивлен.

Но перстни снимать не спешил, с интересом поглядывая на них. Действительно, необычный набор подобрался.

— Еще эта форма исполнения… Максим, верно?

— Да.

— Максим, перстни бывают нескольких видов — семейные, нарекающие, наделяющие и признающие. Вам непонятно, быть может, но нет никакой сложности. Семейные — это те, что даются по крови. Нарекающие — дарятся при вводе в семью или признании частью семьи, наделяющие — отдаются губернаторам провинций и городов, с правом действовать от имени рода, признающие — как признание услуги, их можно обменять на ответную, вернув перстень. Обратите внимание на вид закрепки и качество исполнения… Впрочем, это не важно, — отмахнулся Колобов, не желая вдаваться в подробности. — Ваши подделки весьма искусны, и будь они только признающими, да если бы вы еще смогли объяснить, какого демона вас наградили и Юсуповы и Тенишевы одновременно… Но тут целый цирк! Одно признающее, одно наделяющее, два нарекающих и целых четыре родовых, к тому же среди них — с полосой бастарда! Мастер наверняка изрядно посмеялся, — недовольно покачал головой старик.

— А ваш перстень, где он? — поинтересовался я, глядя на примеченный ранее белый след на его пальце.

Колобов тут же сжал ладонь в кулак, прижав его к обивке дивана.

— Простите за мою бестактность, — тут же сдал я назад.

— Нет, ничего, — словно сделав над собой усилие, Колобов открыл ладонь и поднес к лицу. — Вы правы, перстень был. Наделяющий. Теперь его нет, — глухо, словно текст приговора, произнес Аркадий Алексеевич.

— А что случилось? — вновь осторожно спросил я.

Но, видимо, вновь совершил лютую бестактность. Хотя все равно не ясно, с чего он сбросил очки на диван, уронил лицо в ладони и принялся его ожесточенно тереть.

— В этом-то вся и проблема!.. — с горечью простонал он, не отнимая ладоней от лица. — В том, что вы тут, в Москве, ни черта не знаете! Не знаете, что прямо сейчас в вашей стране идет война! Умирают люди! Я смотрел телевизор — ну хоть одна, хоть бы одна новость об этом! Хоть где-нибудь!.. — прорычал он, будучи в явном отчаянии.

— Аркадий Алексеевич, вы уж простите… — неловко начал я, оставаясь в непонимании причин.

— Ничего-ничего… — убрал он ладони и протер лицо платком. — Это вы мне простите эту вспышку. В самом деле, какая вам разница…

— Возможно, разница есть. Пока не узнаю, не скажу, — признался я.

— Хотя бы честно. Хотя бы без фальшивого сочувствия, — быть может, просто нашел он в моем ответе то, что хотел услышать сам.

Война идет в стране круглосуточно. Мелкая, затяжная, стычками и в полную силу — кланы имеют собственные земли, свободу, практическую неподсудность и право не платить налоги. Странно было бы переживать за то, что сосед решил отрезать у соседа клочок земли и за это получил по зубам. Простых людей, конечно, жаль.

— Так как бы вы рассказали эту историю по телевизору, если бы могли?

— Бросьте… — буркнул он, словно стесняясь своих эмоций; снова нацепил очки и прижал портфель к груди.

— Но вы ведь хотели, чтобы хоть кто-то обо всем узнал?

— Уже поздно. Уже все случилось.

— История — это ведь все то, что уже случилось, — пожал я плечами. — Рано или поздно об этом расскажут.

— Расскажут так, как хотят победители.

— Вот именно, — поддакнул я.

Не то чтобы я его уговаривал и вызывал на откровенность — попросту ожидать было скучно, а беседа коротала время. Но последний довод все же возымел действие.

— Есть такой… был такой клан на юге страны. Фоминские. Может, слышали?

— Слышал, — кивнул я, с удивлением примеряя к живому в общем-то аграрному клану слово «был».

— Шестьсот лет назад тоже был. Хороший, крепкий род. Боевой. За службу на границе быстро прирос землей, получил право основать клан. Много доблести, славы и почета. Появились вассальные семьи. Слуги с родословной, которые получили свой герб. Война с османами, новые земли… Более полутысячи лет — это немало, юноша; сложно все рассказать.

Я же и не торопил… Где-то есть начало конца этой истории, и ему лучше знать, как все так получилось.

— Максим, вы ведь не думаете, что все и всегда было хорошо? — чуть повернулся он ко мне.

— Сомневаюсь в этом.

— Мы, бывшие слуги, лучше всех это знаем. Иногда приходит хороший правитель. Иногда мот и транжира, воспитанный мотом и транжирой. Но присяга есть присяга, оттого служишь каждому верой и правдой, отчаянно надеясь, что со следующим правителем все наладится. Надо только надеяться и ждать. В этот раз не дождались, — мотнул Колобов головой, и очки чуть сбились на его носу.

— Как так получилось? — подтолкнул я его словом, устав от задумчивой паузы.

— Как обычно, — поправил он очки. — Отец искренне думал, что наследники — толковые и послушные. Умер, а те стали прожигать его капиталы. Вы не подумайте, род Фоминских достаточно богат, чтобы его капиталы не прожгла и сотня таких наследников. Тем более что сыновья у них росли на диво толковые. — Аркадий Алексеевич чуть повернулся ко мне. — Самое важное — их родителям на них было наплевать! А это, я вам скажу, великолепно — потому что мы могли обучить их всему, что понадобится настоящему правителю! И мы учили! Оставалось-то — немного подождать! Пятьдесят, шестьдесят лет, чтобы нынешние померли и на их место взошли толковые и умные! И клан бы жил! И слуги бы — тоже жили!

— Но теперь вы здесь, и без перстня.

— Да, — понурился Колобов. — Князь и его брат умудрились оскорбить высокородную деву. Она от них вместе со всей свитой и пепла не оставила.

— Одна? — впечатлился я.

— Высокородная дева, Максим, не оставит камня на камне даже от этой башни, — терпеливо произнес он. — Вы даже не представляете, какая Сила течет в крови древних семейств!

Ну почему — очень даже… Только я бы, наверное, князя с братом да свитой… хотя…

— А какой ранг у князя был?

— «Мастер», — гордо приподнял он подбородок.

— Не, ну этих можно… — задумчиво пробормотал я.

— Вы о чем, юноша? — переспросил Колобов.

— Так, теоретические размышления. Площадь накрытия, сила удара… Одна — ладно, пусть. А что остальной клан?

— У высокородных дев — высокородные семьи, — закрыл он глаза и сцепил ладони на портфеле. — Они пришли и сожгли столицу княжества. Встали на окраине и сделали то же самое, что та девчонка. Сделали, не входя даже на улицы, не подходя к защитникам и ополчению. Так мы лишились всех Фоминских за одну ночь. А эти… они ушли. Благородно решили не продолжать избиение. — Его уже потряхивало от ненависти.

— Что за семья? — поинтересовался я.

— Стародубские.

Ага, те же Рюриковичи, только в профиль.

— Но раз ушли, то… — не совсем понял я.

— То за ними пришел князь Панкратов, — продолжил он с прежним ожесточением, — и развесил везде свои гербы. Вместе с несогласными.

Ловко…

— Все на это просто так смотрели, я понимаю?

— Главной семьи нет, вассалы сбиты с толку, союзники не ведут дела с вассалами, — уже успокоившись, ответил Колобов. — А с Панкратовым у нас никто не ровня по Силе. Да и… если не он, то кто-то другой прибрал бы к рукам бесхозное. Я надеялся, что это будет император, — все же добавилось в его голосе горечи.

— Позвольте поинтересоваться, но что вы делаете здесь? — осторожно спросил я.

Судя по поведению и словам, его совершенно не вдохновляет князь Панкратов в качестве господина. Он не выглядит его новым вассалом — более того, за речи, им сказанные про князя, можно на виселицу загреметь в первых рядах. Куда понятнее было бы восхваление, пусть и насквозь лживое…

— Я, в некотором роде, потомственный казначей Фоминских, — облизал губы Колобов. — В некотором роде, потому что клана уже нет. Кланового банка, впрочем, тоже нет. Есть только бумажки, — похлопал он по портфелю. — Захочу я — вместо бумажек вернутся все клановые деньги. Не захочу — в могилу их утащу за собой.

— Ваше желание зависит от встречи с князем?

— Именно так. Именно так, — подвигал он пальцами на портфеле. — Но то, что вы обо мне подумали, — неверно.

— Я о вас пока ничего не подумал, — честно признался я. — Мне больше интересно, почему князь держит обладателя таких капиталов в приемной.

— Потому что он знает, что мы не договоримся, — поджал он губы.

— Тем не менее вы ждете встречи.

— Я попытаюсь его убедить. Он хочет деньги, и я готов их отдать, слышите? — поднял он голос, словно был уверен, что нас слушают. — Но только деньги Фоминских! Ни грошом больше! Но они хотят все! Хотят даже больше, чем все! Больше, чем деньги! Но так нельзя!

— Аркадий Алексеевич: больше, чем деньги, — это как? — спокойно, с уже привычной хмуростью выслушал я его возгласы.

— Это просто, Максим. Это очень просто. У нас на счетах кланового банка — деньги всех компаний, которые работают на нашей земле по льготным условиям. Если Панкратов их заберет, они все разорятся. Но нет, нет-нет! Он хочет сделать хитрее. Все они, князья, сделают хитрее. Ведь что деньги? Если они просто лежат, от них толком нет прибыли. Поэтому князь хочет перенести все их счета в свой банк. Мой они закроют. Все те же самые счета, тех же владельцев. Вы не понимаете?

— За доступ к деньгам что-то попросят?

— Присягу, — растянул Колобов губы в неестественной улыбке. — Свободу. Просто поклянись, и все деньги снова будут у тебя. Ты больше не будешь банкротом и даже сможешь работать на прежних условиях.

— Это как-то отличается от условий у Фоминских?

— Отличается. Мы не кабалили людей. Только налоги, никакого участия в их бизнесе, никаких приказов. Но сейчас Фоминских нет, я осознаю. Все эти люди — они разорены, потому что разорено княжество. Никто и никогда не вернет им эти деньги просто так, и не важно, кто бы подмял под себя земли — Панкратов или Стародубские! Но я хочу убедить князя поступить иначе — отдать деньги владельцам, а себе забрать только капиталы Фоминских.

— Не поймите превратно, вопрос будет не про деньги. Зачем это вам лично? — поинтересовался я.

— Я бы очень хотел, — произносил Колобов, словно через боль, — чтобы мертвый род не стали ненавидеть в веках. Чтобы не говорили, будто из-за нас они разорены или попали в рабство. Ведь честь и слава клана, как и ненависть к нему, делятся на всех слуг.

— То есть если бы нашелся человек, заинтересованный в исполнении вашего плана, вы отдали бы ему капиталы? Вот просто так?

— Юноша, ни один честный человек сейчас не возьмет эти капиталы и не притронется к этим бумагам, — поделился горечью Колобов. — А другие князья просто заберут все деньги себе. Панкратов — он хоть заинтересован в сохранении предприятий на уже своей земле. Остальным на чужих людей наплевать.

— И все же: если бы нашелся? — продолжил я настаивать.

— Вы не себя ли имеете в виду? — с грустной усмешкой произнес он. — Знаете, юноша, у меня есть чутье на людей, и быть может, вы бы не оступились на этой опасной дороге честности и долга. Но вас сомнут и растопчут. Даже меня почти растоптали. Я еле спас свою семью…

— И все же я бы хотел услышать ответ.

— Я бы сказал вам — да, если хотя бы три ваших перстня оказались подлинными, — словно закрывая тему, качнул он ладонью. — А до того — это все пустая дрожь воздуха, разминка для ума… Как бы было, если бы…

— Аркадий Алексеевич, а как проверить, подлинные или нет перстни? Вернее, как их проверяют?

— Если бы вы были одаренным, достаточно подать Силу, — откинулся он на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Вот как… — заинтриговало меня. — Интересно…

Подал Силу в перстень Самойловых — и кольцо черного дыма крутанулось вокруг руки, на мгновение образовав передо мной силуэт сгорбленного чудовища, закрытого туманным плащом.

Надо же, и Федор молчал!..

Перстень Юсуповых — вспышка искр, тут же сформировавшихся в силуэт дракона, под треск электричества деловито усевшегося на руке и распахнувшего крылья.

Перстень Борецких — и аквамарин в перстне пошел волнами, а в ушах зашумел звук необоримой волны, уже разогнавшейся на просторах океана.

Перстень Долгоруких — дымка холодного тумана, обволакивающая ладонь.

Перстень Тенишевых — и с идеально чистого потолка вдруг падает известка, а под ногами ощущение дрогнувшей земли.

Перстень Шуйских — холод весеннего леса и его свежесть, бьющая в лицо.

Перстень Де Лара — раскаленный жар солнца, лучом пронзивший панорамное окно и прожектором озолотивший руку.

Перстень Рюриковичей — немедленно образовавшееся зеркало, из которого с удивлением посмотрел цесаревич Сергей.

— Извините, ошиблись номером… — чуть нервно улыбнулся я и стянул перстень.

Окошко пропало. Фух…

Что-то тихо как-то. Будто не хватает чего-то. Или кого-то.