Воображаемый друг Чбоски Стивен

Глава 45

Часы показывали 02.17

Брэйди Коллинз съежился, прижавшись спиной к холодной деревянной стенке. Что-то его беспокоило. Зуд в руке. Он расчесал место ожога, оставленного Кристофером, но зуд не проходил. А Брэйди все чесался и вспоминал минувший день. Мама забрала его из кабинета директора и привезла домой. Накричала за то, что вмазал этим выскочкам-нуворишам, Кристоферу и Тормозу Эду. Вопила, что больше не позволит ему позорить фамилию. Он же Коллинз, черт побери! Когда они доехали до дома, она приказала ему снять пальто и лезть в конуру на заднем дворе. Летом это было терпимо, но сейчас-то зима. Он умолял не отсылать его в конуру, на что она ответила: когда будешь вести себя как человек, и спать будешь как человек. С того момента из конуры он не выходил. Все из-за Кристофера и Тормоза Эда. Из-за этих отбросов мать снова его ненавидит. Такого он больше допустить не мог. Не мог больше спать в конуре. Нужно любым способом заслужить ее любовь. Дрожа, он вытащил руки из карманов и прижал к груди. Тепло стало согревать ладони, но от зуда не помогало. Он все чесался и чесался, думал и думал. В голове прокручивалась только одна мысль. Раз за разом. Эти мерзкие ничтожества поплатятся за то, что мать снова его ненавидит.

Часы показывали 02.17

Дженни Херцог проснулась. Ей показалось, что в комнате кто-то есть. Она слышала дыхание. Или это ветер? Дженни подумала, что к ней прокрался сводный брат, Скотт, но, оглядев комнату, поняла, что здесь никого нет. Посмотрела на дверь в ожидании, что он зайдет. В тот день из школы ее забрал Скотт, потому что мама была на работе. Дженни умоляла его не говорить отцу, что она ввязалась в очередную драку. Отец не отпустит ее в летний лагерь, если узнает. А лагерь – единственный способ оказаться подальше от Скотта. Поэтому, когда он приказал ей танцевать в обмен на свое молчание, у нее не было выбора. Заставил ее снять одежду. На ней не осталось ничего, кроме повязки на левой руке, закрывающей ожог. Ожог нестерпимо зудел. Она все чесала его, чесала, но облегчения не приходило. Как будто жучки впивались в кожу. Выбравшись из кровати, Дженни подошла к двери. Убрала стул, запиравший дверную ручку. Спустилась на кухню. Достала из ящика нож. Немного почесала лезвием зудящий ожог, проходя как раз мимо комнаты Скотта. На миг представила, как вонзает нож в шею братцу. От этой мысли зуд ненадолго поутих. Она вернулась к себе в комнату и положила нож под подушку. На случай, если к ней ввалится Скотт, как было прошлой ночью. Скажет, что ее пижамные штаны слишком коротки, и отшвырнет их в угол. «Потоп! Потоп! По лужам шлеп».

Часы показывали 02.17

Мэтт сел в постели и почесал руку. Наверное, ему стоило радоваться последним новостям, но почему-то не получалось. После школы мамы повезли его к окулисту. Они рассердились, что сыновья влезли в драку, но узнав, что те всего лишь защищали Кристофера, умерили свой гнев. Итак, Мэтт пришел к окулисту, где его ждала хорошая весть. Раньше предполагалось, что ходить с повязкой на глазу ему придется до лета, но теперь выяснилось, что глаз уже в полном порядке. «Это чудо», – сказал доктор. Мэтт мог прыгать до потолка, радуясь, что Дженни Херцог больше не сможет обзывать его Попкой-Пиратом. Но что-то было не так. Мэтт вспомнил, как Кристофер схватил его за руку. Как жар перетек к нему в руку и добрался до глаза. Конечно, ребятам он про это никогда не расскажет. Они посчитают, что он рехнулся. Но, почесывая руку, он неотвязно думал о том, что глаз ему наверняка вылечил не кто-нибудь, а Кристофер. Эта мысль пугала. Он понимал: если кто-то докопается, то Кристофера могут и убить. И решил продолжать ходить в школу с повязкой, чтобы не вызывать лишних вопросов. Пусть Дженни Херцог хоть до пенсии обзывает его Попкой-Пиратом – ради Кристофера он готов потерпеть. Нужно его защитить. Казалось, от этого зависит судьба всего мира.

Часы показывали 02.17

Майк сидел в постели. Зуд в руке сводил его с ума. Он побежал в ванную и принялся рыться в шкафчиках, надеясь отыскать тот розовый лосьон, которым матери смазывали их с Мэттом сыпь во время ветрянки. Флакона нигде не было. Все, что он нашел – это витамины одной из мам. Для повышения тонуса. Выйдя из ванной, он направился туда, где его никто не услышит – в подвал. Там включил свой любимый фильм – «Мстители». Лишь бы отвлечься от этого зуда. Фильм был интересный, и зуд почти прошел, но тут произошло нечто неожиданное. Тор остановился посреди фильма и заговорил с Майком. Они проболтали всю ночь. Тор оказался очень классным. Он сказал, что Брэйди Коллинз опасен, а Дженни Херцог вот-вот совершит ужасный поступок. Тор велел ему защищать Тормоза Эда и Мэтта. Но особенно Кристофера. Потому что Майк сильный. А кроме того, война близко. И на этот раз хорошие парни должны победить. Иначе мир захватят плохие. Майк проснулся на диване. То ли все это было во сне, то ли наяву.

Часы показывали 02.17

Миз Ласко сидела в баре в Маунт-Лебаноне близ Питтсбурга. Бар закрывался ровно в два часа ночи, но миз Ласко хорошо знала хозяина и попросила разрешения задержаться. Идти домой она просто не могла. Почесывая руку, в какой-то момент она подумала, что напоминает свою собственную мать, какой та была, когда они еще жили в городе. Мама вечно чесалась, если не принимала лекарство. Про себя миз Ласко называла его «мамино средство от зуда». Стоило маме вколоть его себе в руку, как зуд тут же проходил. Много лет миз Ласко об этом не вспоминала. Сейчас она смотрела перед собой – на батарею пустых стаканов и бутылок. Емкостей оказалось семнадцать; такое количество обычно означало, что она в полной отключке поедет домой на такси. Но сегодня ночью выпитое будто не чувствовалось. Бутылка за бутылкой. Шот за шотом. Напиться не получалось. Она все чесалась и чесалась. Размышляла и размышляла. А вдруг она утратила способность пьянеть? Господи. Почему сегодня не получается? Перебрав в уме события дня, она вспомнила Кристофера. Понятно, что это безумие. Не может такого быть, чтобы маленький мальчик одним касанием лишил способности пьянеть. Но мысль эта все не уходила, как и зуд в руке. Нужно было найти свое «средство от зуда». И напиться, пока трезвость не свела ее с ума.

Часы показывали 02.17

Миссис Хендерсон сидела на кухне. На своей сверкающей кухне. Кухне мечты. На ее обустройство ушли годы. Миссис Хендерсон искала подходящие безделушки. Предметы антиквариата. Особого богатства у нее не было, но хороший вкус никогда ей не изменял. На протяжении десятилетий она каждое воскресенье отправлялась по дворовым распродажам и блошиным рынкам, выискивая настоящие сокровища за десять долларов, которые на «Кристис» ушли бы за тысячи. Мало-помалу она создала для них с мужем идеальный дом. Это стало делом ее жизни. Днем она прививала детям любовь к чтению. А вечером обставляла идеальный дом для мужа. Но теперь муж появлялся дома нечасто. Вот, пожалуйста: третий час ночи, а он неизвестно где. Миссис Хендерсон сидела на кухне, сверля взглядом входную дверь. Затем переместила внимание на антикварную табличку добро пожаловать и великолепные занавески на латунном карнизе. Смотрела, чесалась и вспоминала, как на колесе обозрения в «Кеннивуде» приняла предложение выйти замуж. В то время мистер Хендерсон не выпускал ее из объятий. Сделай он предложение на заднем сиденье автомобиля, она бы ответила «нет», хотя все существо ее кричало бы «да». Потому что она не такая. На «таких» не женятся, говорила ей мама. Но от его поцелуев у нее зудела кожа. Просто горела. Прямо как сейчас. Как и в первый год работы в начальной школе города Милл-Гроув. Она никогда не забудет того мальчика. Маленького, испуганного. А ведь какой был умница. Как она переживала, когда он пропал. А к чему он ей вспомнился? Непонятно. Но от этой мысли зуд в руке прекратился. Развеялись и мысли о том, почему муж больше к ней не прикасается. Вспомнилось, что работает она последний год. Потом уйдет на пенсию и будет счастливо жить с мужем. Да. В конце концов он все-таки войдет в эту дверь. В конце концов он проголодается и соскучится по этой уютной кухне.

Глава 46

Часы показывали 02.37.

Мэри Кэтрин лежала одна в своей комнате. Она не спала уже двадцать минут. Проснулась от зуда в правом предплечье. Лосьон не помогал. Она выпила стакан воды, потому что иногда зуд является симптомом обезвоживания. Но все впустую. Зуд не проходил.

И что самое странное – ей это нравилось.

Кожа теплая. Мягкая и гладкая, как шелковые простыни. И зуд на ней ощущался приятно. Немного покалывал, как однажды Даг, который, забыв побриться, целовал ее в щеку. Было чуть болезненно, но ей понравилось и даже захотелось, чтобы Даг отрастил бороду. Как-то раз он попробовал – для постановки «Скрипача на крыше»[55]. И все мальчики, задействованные в пьесе, тоже. Результаты оказались разной степени трагичности. Почему мальчишки вечно мальчишки? – думалось ей.

Почему они не спешат стать мужчинами?

Лежа на кровати в своей хлопковой сорочке, Мэри Кэтрин обводила глазами спальню. На улице задувал ветер. Чуть сильнее обычного. Мэри Кэтрин представила, как этот ветер проникает в комнату и раздувает зуд по всему ее телу. Как зуд стекает по предплечью к запястью, к пальцам.

К пяти изящным пальцам правой руки.

Мэри Кэтрин подняла руку и стала перемещать зуд. По сантиметру. Начала с предплечья, затем дотронулась зудящими пальцами до плеча, шеи, рта. Остановилась. Поводила пальцами по губам. После блуждания на холоде в Лесу Миссии губы у нее обветрились и потрескались. С каждым прикосновением зуд становился мягче и теплее и в то же время нестерпимей. Примерно так должно ощущаться и прикосновение бороды. Настоящей бороды настоящего мужчины. Мужчины вроде шерифа, который солгал ради нее в тот вечер, когда она нашла Кристофера. Мэри Кэтрин высунула кончик языка и лизнула подушечки пальцев. Медленно погрузила один палец в рот. Глубже и глубже, потом добавила еще один и еще. Представила, как шериф ее целует. Представила, как сама берет его в…

СТОП.

Мэри Кэтрин села на кровати. Зуд на коже превратился в жжение. Что она творит, черт возьми? Так нельзя. Размышлять в таком ключе о Даге и то грешно, потому что они не женаты. Но о шерифе? Мерзко. Мэри Кэтрин никогда не занималась сексом. Никогда не мастурбировала, потому что знала, что это приведет к постыдным мыслям. Она усвоила правило… Подумать – все равно что сделать. Так ее десять лет учила миссис Рэдклифф в Общинном католическом центре.

ПОДУМАТЬ – ВСЕ РАВНО ЧТО СДЕЛАТЬ.

Мэри Кэтрин опустилась на колени у изножья кровати и начала молиться об избавлении от грешных мыслей. Она стояла на коленях перед Господом. Он говорил ее устами. Но зуд только усиливался. Она чувствовала его под сорочкой. С пальцев зуд перетекал на грудь. Границей служил лишь тонкий слой ткани. Дотрагиваться до сорочки не грешно. Так ведь? Это просто хлопковая материя. Это же не тело. Значит, все нормально. Это не грех. Она поднялась с коленей, провела рукой по ткани сорочки. И совершенно случайно задела грудь. Грубой хлопковой тканью. Как бородой. Как щетиной шерифа, когда он поднял ее на руки, положил на кровать и…

СТОП.

ЭТО ИСПЫТАНИЕ.

Мэри Кэтрин поднялась. Грудь заныла. Лицо раскраснелось. Она сказала себе, что ничего страшного не произошло. В конце-то концов, она трогала только сорочку. Но не грудь. И не сделала ничего плохого. Впрочем, почти сделала, но вовремя остановилась. Очень вовремя. И тем не менее Мэри Кэтрин испугалась. Нужно выйти из этой комнаты, а то, не ровен час, дофантазируешься до того, что будет тебе одна дорога – в ад. Нужно выйти на улицу. Да. Там холодно, и весь этот жар сойдет на нет.

Мэри Кэтрин подошла к шкафу и сняла сорочку. Теперь на ней остались только трусики. Сквозняк поцелуями скользил по коже. По шее пробежался ветерок. Следом за ним появились мурашки. Непонятно, почему ветру можно ее трогать, а ей самой нельзя. Но все-таки нельзя. Пусть и хочется. Снова и снова. Хочется запустить руку в трусики и…

– Прекрати, Мэри Кэтрин! – одернула она себя. – Подумать – все равно что сделать. Даже не думай!

Нужно отсюда выбраться. Прикрыть тело. Забыть, что оно у нее вообще есть. Мэри Кэтрин натянула самый толстый белый свитер, поверх – джинсовый комбинезон, а потом – самые грубые носки и ботинки. На цыпочках вышла из комнаты и, прокравшись мимо родительской спальни, спустилась по лестнице. На улице оказалось слишком холодно. К счастью, на подъездной дорожке стояла мамина машина. Мэри Кэтрин запрещалось садиться за руль после полуночи. Но просто посидеть в машине – это же не грех? Не грех.

Мэри Кэтрин забралась на водительское место.

Холод от сиденья прогрызал толстую одежду. Холод заново покрывал ее гусиной кожей и превращал соски под комбинезоном в твердые камешки. Она представила, как ей на грудь легли теплые ладони. Как произошло перемещение на заднее сиденье. Как запотели оконные стекла.

ЭТО ИСПЫТАНИЕ. ПРЕКРАТИ.

Не получалось. Мэри Кэтрин вся горела. Терпеть было невмоготу. Она вытащила телефон и набрала номер.

– Алло, – раздался сонный голос Дага.

– Даг! Ты дома? – в отчаянии спросила она.

– Конечно. Время – к трем часам ночи, – ответил он.

– Ключ под ковриком?

– Да.

– Я сейчас приеду.

– Но у меня завтра контро…

Мэри Кэтрин отсоединилась. Включила зажигание. Если родители узнают, у нее будут огромные неприятности, но она просто не знала, что еще делать. Нужно избавиться от этих мыслей. Избавиться от зуда.

Мэри Кэтрин ехала к Дагу, внимательно следя, не покажется ли олень. Припарковалась перед домом. Не успела она выйти из машины, как на крыльце появился Даг в халате и зимних ботинках. И направился к машине, хрустя подмерзшей травой.

– Какого черта, Мэри Кэтрин?

– Давай зайдем в дом.

– Ты спятила? Родители услышат. Что стряслось?

– Даг, мне нужна твоя помощь. Помолись со мной.

– О чем?

– Просто помолись. Очень прошу.

– Хорошо, – сдался он.

Мэри Кэтрин открыла дверь автомобиля. Даг, дрожа, забрался в машину. Они взялись за руки и закрыли глаза в молитве. Мэри Кэтрин хотела поговорить. Рассказать ему про зуд, про все свои нечистые мысли, но не могла. Ведь сказать – значит подумать, а подумать – все равно что сделать, а сделать – значит сбить оленя и обречь себя на адские муки.

Но у Дага были такие теплые руки.

И от него приятно пахло.

– Мэри Кэтрин, что ты делаешь? – поинтересовался он.

Мэри Кэтрин открыла глаза и поняла, что успела отодвинуть назад пассажирское сиденье, на котором сидел Даг, и освободить перед ним место для себя. Опустившись на колени, она распахнула халат Дага. Спустила трусы. Посмотрела вниз – и увидела его наготу. Впервые. По-настоящему. А не на картинке в учебнике биологии.

Вживую.

– Что ты делаешь? – тихо спросил он.

Она не ответила, потому что дар речи ее оставил. Остался только жар в теле, зуд и стыд, от которого было так ужасно хорошо. Мэри Кэтрин поднесла руку к Дагу. Стой. Это испытание. Дотронулась. Подумать – все равно что сделать. Обхватила всеми пятью зудящими пальцами. И начала движения: вверх и вниз. Раз так – можно и сделать. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Ей не верилось, что это происходит с ней. Непонятно, что на нее нашло. Но она этого хотела. Хотела, чтобы он сгреб ее в охапку, в конце-то концов. Как мужчина. Будь же мужчиной, Даг, черт побери. Он оглянулся на родительский дом. В окне зажегся свет.

– О боже, мама проснулась, – прошептал он.

Но Мэри Кэтрин не останавливалась. Она взяла Дага в рот. Тот был тверд, как алмаз. Зуд прекратился. Голоса прекратились. Она не знала, что делать дальше, и просто держала его во рту. Но, судя по всему, это не имело никакого значения. Через несколько секунд он отстранился, и нечто изверглось прямо ей на свитер.

Оба не проронили ни слова.

Мэри Кэтрин подняла глаза на Дага; на его лице читались желание и отвращение, стыд и замешательство. Это привело ее в ужас. Она осознала, что в тот момент Даг не отдавал себе отчета, кто же она такая. Не понимала этого и она сама. Даг поддернул трусы и запахнул халат.

– Мне пора, – сказал он.

Вышел из машины и побежал к дому. Мэри Кэтрин совсем растерялась. В произошедшее никак не верилось. Этот белый свитер подарила ей бабушка. На шестнадцатилетие. Бабушка уже умерла. Получается, она видела все, что вытворяла здесь Мэри Кэтрин. А Иисус тем более видел. Свитер теперь нес на себе следы скверны. Как и она сама. Как Дебби Данэм и любая другая девчонка из школы. От такого позора у нее вспыхнули щеки. Она посмотрела вслед Дагу: тот скрылся за дверью, даже не помахав ей на прощанье.

Мэри Кэтрин отправилась в обратный путь.

Чтобы отвлечься, включила радио. Оно было настроено на мамину любимую духовную станцию. Священник внушал Мэри Кэтрин, что Иисус любит ее и простит ей все грехи. Грехи совокупления. Грехи прелюбодеяния. Она переключила станцию. Но везде говорили только о Боге. Бог наблюдал. Бог видел все.

Прямо перед машиной на дорогу выбежал олень.

Мэри Кэтрин ударила по тормозам, и машина пошла юзом. Олень уставился на фары и застыл. Мэри Кэтрин закричала. Олень приближался.

– ГОСПОДИ, ПОЖАЛУЙСТА! НЕТ!

Машина остановилась в паре сантиметров от оленя.

Мэри Кэтрин смотрела сквозь лобовое стекло. Олень не сводил с нее глаз. Скоро к нему подошла олениха. И олененок. Маленькая семья, прямо как Мария и Иосиф в вертепе. У Мэри Кэтрин заколотилось сердце. Если она собьет оленя – попадет в ад. Бог ее предупреждает. Ведь Он даровал ей тело – сосуд для Его духа. И никак иначе. Гони от себя все греховные мысли. И езжай домой, Мэри Кэтрин. Сейчас же.

Но олени перегородили дорогу.

Выбора не оставалось – пришлось развернуться. Она осторожно включила заднюю передачу. Заехала на чью-то подъездную дорожку и двинулась обратно. Так получится немного дольше, но если на следующей развилке повернуть налево, то можно успеть домой, пока ее не хватились.

Но, добравшись до развилки, она увидела других оленей, преграждающих путь.

Мэри Кэтрин затормозила у знака «стоп». В зеркале заднего вида отражалась оленья семья, которая, как оказалось, шла за ней по пятам. Куда ни глянь – везде олени. Не пускают ее домой. В итоге осталась только одна дорога, ведущая в нужном направлении.

К Лесу Миссии.

По ней и поехала Мэри Кэтрин. Поравнялась со строительной площадкой «Коллинз Констракшн». Развернула машину и увидела их. Десятки оленей медленно шли ей навстречу. Угрожая протаранить машину рогами. Мэри Кэтрин нажала на клаксон.

– Убирайтесь! – прокричала она.

Олени не остановились. Не разбежались. Они продолжали медленно надвигаться. У Мэри Кэтрин не оставалось выбора. Открыв дверь, она вышла в морозную ночь. Олени бросились к ней. Мэри Кэтрин перемахнула через забор, окружавший стройку, и приземлилась в грязь. Олени остановились перед забором, просовывая рога через металлическую сетку.

Мэри Кэтрин бросилась в Лес Миссии.

Она уже перестала понимать, сон это или явь. Молилась, чтобы это был сон. Молилась, чтобы проснуться у себя в кровати и никогда больше не допускать тех мыслей. Чтобы не садиться за руль после полуночи. Чтобы не брать у Дага в рот. Молилась, чтобы это оказалось каким-нибудь жутким кошмаром, а она – все еще достойной любви.

За ней увязывалось все больше оленей. Разбегаясь, как тараканы по свежевымытому кухонному полу. Она неслась, сама не зная куда, в надежде увидеть знакомую тропинку. Пробежав мимо старого холодильника, она очутилась в тоннеле.

Мэри Кэтрин уронила телефон. В тоннеле висела непроглядная тьма, под ногами хлюпала талая вода. Наклонившись, она выудила телефон из лужи. Встряхнула. Ничего не произошло. Она вознесла мольбу о свете. Вытерла телефон о комбинезон. И тут он ожил.

Тогда-то она и увидела оленей.

Десятки оленей.

В угольной шахте.

– А-а-а-а! – закричала она.

И бросилась бежать. Освещая себе путь телефоном. Пока не выбралась на поляну, залитую лунным светом.

Мэри Кэтрин увидела домик на дереве. Вспомнила, как этим вечером нашла там Кристофера. Он схватил ее за руку, и с его руки стек жар, отчего у нее и образовались эти мелкие волдыри. Волдыри были теплыми. Как, наверное, тепло и в домике. Да. Ей нужно туда. В домике она согреется и спрячется от оленей. Мэри Кэтрин кинулась к домику как раз в тот момент, когда олени уже высыпали на поляну. Забралась по лесенке. Открыла дверь и заглянула внутрь. Пусто. Мэри Кэтрин оглянулась и увидела оленей, кружащих вокруг нее, как акулы в аквариуме.

Тогда она начала молиться.

Вознося молитву Господу Богу, она подняла голову и увидела за облаками звездную россыпь. Небо прочертила падающая звезда. Когда-то миссис Рэдклифф объясняла, что каждая падающая звезда – это чья-то душа, летящая на небеса. От этого воспоминания Мэри Кэтрин успокоилась. В Общинном католическом центре она с детства посещала уроки катехизиса и слушала рассказы об Иисусе. Господи, как же она полюбила Иисуса – всем сердцем. Ребенком она еще не знала, что у каждого человека есть такая вещь, как «тело», и что оно способно на грязные поступки. Вот бы сейчас превратиться в ту маленькую девочку. Чистую и помыслами, и делами. Она пошептала молитву и перекрестилась на заключительной строчке.

– Но избави нас от лукавого. Аминь.

Как только Мэри Кэтрин захлопнула дверь, ей тут же полегчало. Стало тихо и спокойно. Не все еще потеряно. Бог мог сделать так, чтобы она сбила оленя, но не сделал этого. Он просто сделал ей предупреждение, и Он же и привел ее в детский домик на дереве. Чтобы напомнить: любовь должна быть чистой, как у ребенка. Потому что дети не попадают в ад.

цап-цаРап цап-цаРап цап-цаРап

Судя по звукам, олени пока оставались снаружи и достать ее тут не могли. Мама будет спать еще несколько часов. Так что можно просто поставить будильник на телефоне и подождать, пока олени уйдут. А потом спокойно вернуться домой. Да. Так она и поступит. Подремлет в домике на дереве. А утром вернется к маме и будет в безопасности, как младенец.

цап-цаРап цап-цаРап цап-цаРап

Не обращая внимания на оленей, Мэри Кэтрин поставила будильник, чтобы он зазвонил через два часа. Положила голову на пол и внезапно почувствовала себя уютно, словно ребенок в люльке. Тепло и безопасно, словно ее обнимал сам Иисус. Держал за плечи, как в кино. Говорил, что прощает ее. Любит ее. Она свернулась калачиком, и засыпая, видела сон, будто Иисус что-то шептал ей на ухо. Голос у него был мягкий.

Почти женский.

Глава 47

Кристофер сел в постели. За окном, в Лесу Миссии, хозяйничал ветер. Голые ветви качались из стороны в сторону, как руки молящихся в церкви. Он почувствовал, как от ветра зашевелился зуд.

В ожидании, когда проснется город.

Кристофер глубоко вздохнул и попытался успокоить мысли. Из-за последнего путешествия на воображаемую сторону зуд намного усилился. А еще пришла боль. Кристофер уже привык к носовым кровотечениям и мигреням.

Но такой жар все-таки пугал.

Жар поднимался от его кожи, словно пар от раскаленного асфальта. Температура росла, пока город не начал готовиться ко сну. Кристофер словно чувствовал, как в домах гасят огни. Выключают телевизоры. С наступлением тишины температура немного снизилась. Зуд успокоился. Мелькание карточек перед глазами замедлилось – большая часть города уже погрузилась в сон. Но Кристофер понимал, что, стоит людям проснуться – карточки снова замелькают в мозгу со скоростью работающего перфоратора. Этого допустить нельзя. Сегодня надо сосредоточиться на одной-единственной вещи.

Нужно найти послание, оставленное ему в школе Дэвидом Олсоном.

Но как добраться до школы, вот вопрос.

Кристофер не знал, какая именно у него температура, но был уверен: достаточно высокая, чтобы мать не отпустила его в школу. Поэтому он кое-как встал с кровати и потащился по коридору. На цыпочках прокрался мимо спящей матери в ее ванную. Залез на раковину, открыл аптечный шкафчик и достал с верхней полки баночку с аспирином. Кухонные запасы лекарств уже давно были им освоены. Сейчас он прихватил и другие флаконы и пузырьки. Не только аспирин. Годился и адвил, и тайленол – любое лекарство от простуды с пометкой «не вызывает сонливости». Повозившись с крышками, снабженными защитой от детей, он взял из каждого пузырька по нескольку таблеток, чтобы было не так заметно. Убрав лекарства обратно в аптечку, Кристофер бесшумно двинулся в обратном направлении.

– Что ты там делаешь, солнце? – спросил голос.

Кристофер обернулся и увидел, что мать спит.

– Мне страшный сон приснился, – солгал он.

– О чем?

– Как будто ты ушла. Просто хотел убедиться, что ты здесь.

– Я всегда буду здесь, – прошептала она. – Хочешь сегодня тут поспать?

Да.

– Нет, спасибо. Мне уже лучше.

– Хорошо. Люблю тебя, – сказала она и перевернулась на другой бок смотреть сон.

Вернувшись к себе в спальню, Кристофер стал дожидаться утра. Чтобы убить время, можно было почитать, но на самом деле все книги он уже выучил наизусть. Все они виделись ему карточками. Страницы поколений – от рождения до смерти. От начала до конца. От дерева к бумаге.

За окном разгорался день, а вместе с ним – и зуд. А с ним – боль. Кристофер чувствовал, как просыпается улица. Каждое потягивание, каждый зевок. Вдыхал запах кофе, слышал хруст хлопьев. Откуда вообще берется столько кофе? Кстати, отец любил кофе и пончики с сахаром. Кристофер вспомнил отцовские похороны. Поле белых надгробий, уходящее за горизонт. Интересная вещь эти могилы. Если каждому, кто когда-либо жил на земле, после смерти нужна могила, то…

Не покроется ли когда-нибудь могилами весь земной шар?

За полчаса до маминого будильника Кристофер измельчил все тридцать таблеток и быстро проглотил, словно затхлые гранулы «Пикси стикс»[56].

Пошел на кухню.

Заткнул раковину пробкой и тонкой струйкой пустил воду. Вытащил из холодильника две формы со льдом, с хрустом их опорожнил и высыпал кубики в воду. А чтобы замести следы, наполнил формы водой и вернул все на место.

Снял пижамную куртку и погрузил всю голову, шею и плечи в ледяную воду. Из груди рвались вопли, но он продержался секунд тридцать. Затем вытащил голову, сделал глубокий вдох и повторил то же самое. И еще раз. И еще.

Холод иголками прокалывал кожу насквозь, до онемения, но вытащить голову Кристофер не решался. Лучше уж так, чем к врачу. Запасного плана нет. Кристофер знал многих ребят, которые притворялись больными, чтобы не идти в школу. Вспомнил инструкцию Тормоза Эда, как нагнать температуру на градуснике с помощью лампочки и грелки. Кто бы знал, что Кристоферу впервые в истории приходится симулировать здоровье, чтобы пойти в школу. При первых трелях маминого будильника (слава богу, она всегда нажимала ПОВТОР) он быстро вытерся кухонным полотенцем, выдернул сливную затычку и побежал наверх, чтобы нырнуть в кровать и притвориться, будто только что проснулся.

– Приветик, как самочувствие? – спросила мать.

– Гораздо лучше, – ответил он, изображая сонливость.

– Ну и чудно. Как спалось?

– Отлично. Хочу поскорей в школу. Сегодня в столовке дают такос, – беспечно сказал он.

И тут же приготовился к моменту истины. Мать Кристофера инстинктивно дотронулась до его лба. Волосы до сих пор были влажными от воды. Все пропало, решил Кристофер.

Но тут она улыбнулась.

– Кажется, температуры нет, – сказала она. – Давай-ка еще разок проверим.

И положила ему под язык термометр. Скоро он запищал, и Кристофер попробовал разглядеть показания.

37.

– Прости, солнце, – сказала мать. – Придется тебе идти в школу.

Это было чудо.

Мама хочет…

Мама хочет… позвать на рождественский ужин шерифа.

Мама этого не сделает… из-за меня.

– Мам? – начал Кристофер. – А как отмечают Рождество те, у кого нет семьи?

– По-разному. Одни идут в гости. Другие в церковь. А что?

– Да просто хочу, чтобы в этом году людям вроде мистера Эмброуза и шерифа было куда пойти, – ответил он.

– Здорово. Хочешь пригласить их к нам?

– Да.

– Ладно. А теперь поторапливайся. Иначе опоздаешь!

Мама сейчас…

Мама сейчас… очень счастлива.

Двери школьного автобуса открылись.

Не успел Кристофер войти, как гомон в автобусе стал громче. На него глазели, как на зверька в зоопарке. Для всех он был – просто мальчишка, который прилюдно напустил в штаны.

А они для него были кое-чем совсем иным.

Рыжеволосый парень… любит расхаживать в материнской одежде.

Девица с брекетами… питается впроголодь.

Маленькая кареглазая девочка… тревожится о своих родных, оставшихся на Ближнем Востоке.

Они страдают. Скоро весь мир будет страдать, Кристофер.

Тебе нужно найти послание Дэвида Олсона.

Кристофер прошел мимо водителя, мистера Миллера. Заметил, что на предплечье у него татуировка. Морпеховская. Уловил тревогу мистера Миллера из-за предстоящих праздников. По праздникам мистер Миллер всегда думает о людях, убитых им где-то в пустыне.

Мистер Миллер…

Мистер Миллер считает, что не достоин жизни.

– Мистер Миллер? – обратился к нему Кристофер.

– Сел – и сиди! – гаркнул тот в ответ.

– Извините. Я просто хотел сказать спасибо за то, что вы заботитесь о нашей безопасности по дороге в школу и из школы.

На мгновение мистер Миллер умолк. Кристофер знал, что за последние пять лет ничего более приятного этот человек в свой адрес не слышал. И уж точно ничего приятнее никогда не говорили ему эти паршивцы. Точка. Мистер Миллер и рад был бы поблагодарить Кристофера, да боялся, что расплачется и навсегда уронит свой авторитет. А потому сказал он единственное, что пришло на ум.

– Работа у меня такая. Хватит меня отвлекать, давай, садись уже, – рявкнул он.

Кристофер просто кивнул и сел. Этим жестом он сам себе помог. Успокоил свой ум настолько, чтобы по дороге до самой школы больше не думать о каждой семье в каждом доме. Когда автобус затормозил перед школой, Кристофер улыбнулся.

– Удачи, мистер Миллер, – сказал он.

– И тебе, пацан, – угрюмо откликнулся тот.

Мистер Миллер не…

Мистер Миллер не… покончит с собой в Рождество.

Кристофер смотрел на идущих к школе детей, одетых в теплые пальто и шапки. Их были сотни. Сотни младенцев, рожденных у сотен родителей. Каждый – герой собственной жизни. И слышал все голоса, секреты, мысли. Кристофер сделал глубокий вдох и опустил голову. Постарался сосредоточиться на Дэвиде Олсоне, но голоса зудом ввинчивались ему в голову. Казалось, он стоит на тренировочной бейсбольной площадке, где автомат обстреливает его мячиками. Большинство разговоров были довольно невинны. Род Фриман волновался из-за контрольной. Бет Томас любопытствовала, что будет на обед. Но попадались и агрессивные мысли. Воспоминания. Грезы. Некоторые недоумевали, куда подевался Брэйди Коллинз. Почему не видно Дженни Херцог. По какой причине отсутствуют Тормоз Эд и Эм-энд-Эмсы. Кристофер увидел идущую по коридору миз Ласко. Она чесала руку. Вид у нее был болезненный.

Миз Ласко… всю ночь не спала.

Миз Ласко… оголилась перед барменом, потому что не может запьянеть.

– Миз Ласко, вы не заболели?

– Конечно, нет, Кристофер. Просто неважно себя чувствую, – ответила она, но голос у нее был как сироп. Тягучий и приторный.

– Может, вам лучше поехать домой? – предложил Кристофер.

– Нет, там еще хуже, – сказала она.

Миз Ласко погладила его по макушке и отошла, а коридоры все наводнялись (Потоп! Потоп!) учениками. Отец Том говорил, что Бог прогневался на людей и наслал потоп. Кристофер видел, как дети плывут против течения, а голоса их сливаются в белый шум, похожий на шум волн. Уж не так ли Бог сотворил звук океана? Просто взял миллионы голосов и вылил их в море. Их энергия потекла по стоячей воде. Оживила ее мертвое тело. И все эти люди связались воедино.

Как человеки-почтари.

Кристофер боролся с голосами на пределе сил, но мозг больше не мог от них защищаться. Выбора не оставалось. Он сдался. Отпустил свой разум, который тотчас же поймали мысли, как серфер – волну. Сотни голосов несли его в море. Через школьные коридоры, кровью по венам. На уроке биологии мистер Хендерсон рассказывал, что наши тела на семьдесят процентов состоят из соленой воды. Как океан. Мы все друг с другом связаны.

Как человеки-почтари.

Кристофер следовал за голосами, движущимися по коридору в библиотеку, мимо шкафчиков, стоящих бок о бок – ни дать ни взять гробики. Утром в библиотеке ни одного ученика не было. Только миссис Хендерсон. Увидев ее, Кристофер забеспокоился. Она забралась на стол и поправляла белую пенопластовую панель навесного потолка. Ее бледное лицо блестело от пота. Кристофер знал, что она тяжело больна. Как и миз Ласко.

Миссис Хендерсон… всю ночь прождала на кухне.

Мистер Хендерсон… вернулся домой только к завтраку.

– У вас тут все нормально, миссис Хендерсон? – спросил он.

Ответила она не сразу. Сначала посмотрела на Кристофера, почесывая руку. Кожа была красная, воспаленная. Как будто лишилась дюжины верхних слоев. Библиотекарша спустилась со стола. Покачиваясь.

– Да, Кристофер, абсолютно. Спасибо, что спросил, – сказала она.

Голос ее звучал неправильно. Медленно и будто издалека. Словно она была в оцепенении.

– Миссис Хендерсон, это точно? У вас болезненный вид, – настаивал Кристофер.

Простер руку и дотронулся до нее.

В то же мгновение миссис Хендерсон перестала чесаться. Посмотрела ему в лицо. На секунду решив, что муж ее по-прежнему любит. У нее все та же рыжая копна волос. Поженились они в пожарном депо. Помогали друг другу в учебе. Тогда она и представить не могла, с какими детьми ей предстоит работать. В эти пятьдесят лет, что утекли сквозь время, как энергия сквозь морские волны. Тысячам детей она помогла стать лучше. И каждый из них, пока голова совсем не поседела, забирал из ее волос рыжинку. Как тесьму, на какой держится воздушный шарик. Миссис Хендерсон вспоминала свой первый год работы. Первый урок. Первого ученика. При мысли о том мальчике она улыбнулась. Постоянно просил побольше книг. Только давай. Пока есть такие чудные ребята, есть и надежда.

– Послушай, Кристофер, кого-то ты мне напоминаешь, – сказала она. – Как же его звали? Весь вечер не могла вспомнить.

В библиотеке словно похолодало, и зуд тихонько пополз вверх по шее Кристофера.

– Дэвид Олсон, – произнесла она. – Точно. Весь вечер вспоминала. Чуть с ума не сошла.

Миссис Хендерсон вздохнула. Речь ее все еще звучала замедленно, будто из-под воды. Но, вспомнив имя, она почувствовала большое облегчение.

– Любил читать. Прямо как ты.

– Что читать? – спросил Кристофер.

– Ох, Господи. Да что угодно. Не успевал брать новые книги, – продолжала она, погружаясь в воспоминания. – «Миссис Хендерсон, у вас есть «Остров сокровищ»? А «Хоббит»?» Глотал все за день. Думаю, если бы он не пропал, то прочитал бы всю библиотеку.

Вспомнив об исчезновении Дэвида, она резко изменилась в лице. Около глаз и рта снова пролегли морщины. Глубокие, прорезанные десятилетиями притворных улыбок.

– А знаешь, когда он пропал, я нашла в ящике возврата одну взятую им книгу. У меня не хватило духу зарегистрировать ее как возвращенную. Тогда он исчез бы насовсем. Боже, наверное, я говорю несуразицу, да? Я хранила ее отдельно до конца учебного года – надеялась, что он найдется. Но так и не нашелся. А во время инвентаризации, в конце года, мне все-таки пришлось ее зарегистрировать.