Мальчик из леса Кобен Харлан
– По-моему, да, – сказал Орен. – Хорошо. Если что-нибудь выяснишь…
– Тут же позвоню, честное слово. – Хестер протянула ему свою визитку. – Здесь мой сотовый.
– Мой тебе нужен?
– Не понадобится.
Он не сводил глаз с визитки.
– Но ты же только что сказала, что позвонишь, разве нет?
Она почувствовала, как в груди бьется сердце. Возраст – странная штука. Когда сердце начинает так биться, кажется, что ты снова в школе, в выпускном классе.
– Орен?
– Что?
– Знаю, нам положено изображать современных людей. Равноправие и все такое.
– Точно.
– Но я все равно считаю: правильнее, когда не девушка звонит парню, а парень девушке.
– И так уж вышло, что теперь у меня есть твой номер. – Он по-прежнему держал в руке ее визитку.
– Мир тесен.
– Береги себя, Хестер.
– В общих чертах. – Тим передал листки Хестер. – Скоро будет остальное.
В багажнике был принтер, подключенный к ноутбуку: его Тим держал в бардачке. Иной раз помощники сбрасывали информацию ей на телефон, но Хестер все равно предпочитала читать с бумаги, ей нравилось держать в руках твердую копию. Нравилось делать пометки шариковой ручкой, подчеркивать важные фразы.
Женщина старой закалки. Или просто старая.
– У тебя есть адрес Наоми Пайн? – спросила она.
– Есть.
– Далеко отсюда?
Тим сверился с навигатором:
– Две целых шесть десятых мили. Шесть минут.
– Поехали.
Пока Тим вел машину, Хестер бегло просмотрела записи. Наоми Пайн, шестнадцать лет. Родители в разводе. Отца зовут Бернард, мать – Пиа. У отца единоличная опека, что само по себе любопытно. По сути дела, мать отказалась от родительских прав. Мягко говоря, нестандартная ситуация.
Дом был не дом, а старая развалюха. Изначально краска была белой, теперь же стала желтоватой, а кое-где – бурой. Все окна были плотно зашторены или закрыты треснувшими ставнями.
– Что скажешь? – спросила Хестер.
Тим скорчил гримасу:
– Похоже на европейский «надежный дом», конспиративную квартиру. Или на пыточную для диссидентов.
– Жди здесь.
На подъездной дорожке стояла новенькая «Ауди А-6». Наверное, стоит подороже, чем эта халупа. По пути к двери Хестер рассмотрела здание получше. Когда-то это был дом в викторианском стиле, со сплошной верандой и резным карнизом, стареньким, но все равно красивым. Да, точно, такие дома еще называют «разукрашенными леди», хотя краски на этом экземпляре осталось немного и все «женское» очарование кануло в Лету. А может, его никогда и не было.
Хестер постучала в дверь. Тишина. Хестер постучала еще раз.
– Просто оставьте у двери, – сказал мужчина.
– Мистер Пайн?
– Я сейчас занят. Если нужно расписаться…
– Мистер Пайн, я не курьер.
– А кто вы?
Голос звучал невнятно. Мужчина по-прежнему не открывал дверь.
– Меня зовут Хестер Краймштейн.
– Как?
– Хестер… – Наконец дверь отворилась. – Мистер Пайн?
– Я вас знаю, – сказал мужчина.
– Нет, не знаете.
– Нет, знаю. Точно, видел по телевизору.
– Совершенно верно. Меня зовут Хестер Краймштейн.
– Ого! – Бернард Пайн щелкнул пальцами. Указал на нее. – Вы адвокат по уголовным делам. Вас показывают во всех новостях, верно?
– Верно.
– Так и знал. – Пайн отступил на полшага назад. Теперь он насторожился. – Погодите, что вам от меня нужно?
– Я по поводу вашей дочери. – Он чуть шире раскрыл глаза. – Наоми, – добавила Хестер.
– Я помню, как зовут мою дочь, – сказал он резче, чем хотелось бы. – Что вам нужно?
– Ее давно не было в школе.
– И что? Вы школьный инспектор?
– Нет.
– Тогда какое отношение вы имеете к моей дочери? И что вам от меня надо?
Он выглядел и вел себя как человек, только что вернувшийся домой после трудного рабочего дня. Пятичасовая небритость превратилась в семи- или даже восьмичасовую щетину. Белки глаз покраснели. Пиджака нет, рукава рубашки закатаны, галстук ослаблен. Хестер готова была поспорить, что где-то в доме его уже ждет стакан чего-нибудь спиртного.
– Можно поговорить с Наоми?
– Зачем?
– Я… – Хестер нацепила свою обезоруживающую улыбку. Об этой улыбке слагали легенды. – Послушайте, я не желаю вам зла. Я здесь не в качестве юриста.
– Тогда зачем вы приехали?
– Понимаю, что выхожу за рамки, но скажите – с Наоми все в порядке?
– Что-то я запутался. Какое вам дело до моей дочери?
– По сути, никакого. Я вовсе не собираюсь лезть в вашу личную жизнь. – Взвесив все «за» и «против», Хестер решила, что сейчас нужно говорить искренне, от первого лица. – Ваша Наоми – одноклассница моего внука Мэтью. Она о нем не рассказывала?
Пайн поджал губы:
– Зачем вы здесь?
– Я… Мы с Мэтью решили убедиться, что у нее все нормально.
– Все у нее прекрасно.
Он начал закрывать дверь.
– Можно на нее взглянуть?
– Вы что, шутите?
– Мне известно, что она перестала ходить в школу.
– И что?
Хватит обезоруживающих улыбок. Хестер добавила голосу металла:
– Итак, где Наоми, мистер Пайн?
– Какое право вы…
– Никакого, – сказала Хестер. – Никакого права. Ни единого. Ноль прав. Но друг Наоми волнуется за нее.
– Друг? – Пайн презрительно фыркнул. – Выходит, ваш внук с ней дружит, так?
Хестер не поняла, как расценивать эти слова.
– Я просто хочу на нее взглянуть.
– Ее здесь нет.
– В таком случае где она?
– Вообще-то, не ваше дело.
Чуть больше металла в голос.
– Вы сказали, что видели меня по телевизору.
– Ну и что?
– Значит, вам известно, что не нужно будить во мне зверя.
Хестер прожгла его взглядом. Пайн попятился:
– Наоми в гостях у матери. – Он покрепче ухватился за дверную ручку. – И знаете что, миссис Краймштейн? Моя дочь – не ваше дело. Не ваше и не вашего внука. А теперь прочь с моей земли.
Он закрыл дверь. И громко задвинул щеколду, словно поставил жирную точку.
Тим ждал у машины. Завидев Хестер, он открыл дверцу.
– Подмывок, – пробурчала Хестер.
Дело шло к ночи. Уже стемнело. Чем ближе к горам, тем меньше света. Здесь его почти не было. На сегодня вопрос Наоми Пайн закрыт.
Тим уселся на водительское сиденье, завел машину.
– Пожалуй, пора обратно. Через два часа у вас эфир. – Он посмотрел в зеркало, перехватил ее взгляд, стал ждать.
– Давно мы не заглядывали к Уайлду? – спросила Хестер.
– В сентябре будет шесть лет.
Удивительно, как много времени прошло. Удивительно, что Тим так быстро вспомнил год и месяц.
Удивительно. Но Хестер не удивилась.
– Как думаешь, найдем дорогу?
– Так поздно? – Тим задумался. – Наверное.
– Давай попробуем.
– Может, лучше позвонить?
– Вряд ли у него есть телефон.
– Может, он переехал.
– Нет, – сказала Хестер.
– Или его нет дома.
– Тим!
Тим переключил рычаг передач в положение «драйв».
– Вас понял.
Глава пятая
С третьего захода Тим нашел нужный съезд с Галифакс-роуд. Узкая полоска дороги была почти полностью скрыта от посторонних глаз. Казалось, автомобиль продирается сквозь гигантский куст. По крыше хлестали ветви – точь-в-точь ленточные губки на автомойке. В нескольких сотнях ярдов к югу находился молитвенный лагерь «Сплит рок суитуотер», а молились там… как же они теперь называются? То ли народ ленапо с горы Рамапо, то ли горный народ рамапо, то ли индейцы-рамапо, то ли просто рамапо. Их генеалогия была покрыта мраком, но некоторые из них утверждали, что являются прямыми потомками местного племени или местных племен и гессенских наемников, принимавших участие в Войне за независимость, или беглых рабов, нашедших приют в делаварском племени еще до Гражданской войны. Как бы то ни было, теперь рамапо – для простоты Хестер решила остановиться на этом названии – вели затворническую жизнь, и племя их вырождалось.
Тридцать четыре года назад, когда в полумиле отсюда нашли мальчика, носившего теперь имя Уайлд, многие подозревали (многие до сих пор подозревают), что этот парнишка как-то связан с племенем рамапо. Разумеется, толком никто ничего не знал, но если ты беден, отличаешься от других и живешь отшельником, о тебе непременно будут распускать разные слухи. Может, женщина рамапо бросила в лесу внебрачного ребенка, или мальчика отправили в лес по какому-нибудь идиотскому обряду, или он сам ушел и заблудился, а теперь племя боится признать его своим. Все это чушь, конечно.
Солнце село. Деревья не столько обрамляли дорогу, сколько налезали на нее, тянули друг к другу ветвистые руки, словно дети, играющие в «Лондонский мост рушится». Было темно. Тим свернул – раз, другой, третий, – и Хестер сообразила, что он едет по навигатору. Наконец они заехали в тупик. Тим сдал назад и направо, свернул налево и остановил машину капотом к выезду.
В лесу царила тишина. Единственным источником света были автомобильные фары.
– И что теперь? – спросил Тим.
– Посиди в машине.
– Одну я вас не отпущу.
– Да неужели?
Оба потянулись к дверным ручкам, но Хестер остановила Тима хлестким «Сидеть!», вышла в безмолвную ночь и захлопнула дверцу.
Тридцать четыре года назад, осмотрев Уайлда, педиатры пришли к выводу, что ему лет шесть-восемь. Он владел человеческой речью: сказал, что говорить его научил «тайный друг» (Дэвид, сын Хестер), а еще он украдкой пробирался в чужие дома и часами смотрел телевизор. Там же и кормился, если не считать собирательства в теплое время года: копался в мусорных баках возле людских жилищ, заглядывал в урны в парках, но по большей части проникал (читай «вламывался») в летние домики, где опустошал холодильники и кухонные шкафы.
Другой жизни ребенок не помнил.
Никаких родителей. Никакой семьи. Никакой связи с людьми, кроме Дэвида.
Одно воспоминание к нему все же вернулось. Это воспоминание не давало покоя мальчику (теперь уже мужчине), мешало спать, из-за него он просыпался посреди ночи в холодном поту. Не цельное воспоминание, но отдельные эпизоды: темный дом, коричневые доски на полу, красные лестничные перила, портрет усатого мужчины. И еще вопли.
«Что за вопли?» – спросила у мальчика Хестер.
«Жуткие».
«Оно понятно. Ты скажи, это были мужские вопли? Женские? Постарайся вспомнить, кто кричал?»
Уайлд задумался.
«Я, – наконец сказал он. – Это я кричал».
Сложив руки на груди, Хестер прислонилась к машине и стала ждать. Ждать пришлось недолго.
– Хестер?
Когда в поле зрения появился Уайлд, у Хестер чуть не взорвалось сердце. Она сама не знала почему. Может, просто день такой. Или ее снова накрыли эмоции от встречи с лучшим другом ее сына. Ведь этот человек был последним, кто видел Дэвида живым.
– Привет, Уайлд.
Уайлд был гений. Она была в этом уверена. Кто знает почему? Человек рождается с собственной прошивкой. Любой родитель знает, каков его ребенок, что он из себя представляет. Любому родителю известно, что он переоценивает собственную значимость в развитии своего чада. Близкий друг однажды сказал ей, что родитель ничем не отличается от автомеханика. Чинит машину, ухаживает за ней, следит, чтобы она не съехала в кювет. Но машина все равно такая, какая есть. Если к тебе в мастерскую пригнали спорткар, как ни надрывайся, внедорожник из него не получится.
Так же и с детьми.
Короче говоря, Уайлд был гений. Такова была его генетическая прошивка.
Эксперты также утверждают, что роль раннего развития трудно переоценить, что к пяти годам мозг ребенка развивается на девяносто процентов. А теперь представим себе пятилетнего Уайлда. Его среду обитания, раздражители, жизненные ситуации. Еще малышом он вынужден был заботиться о себе, добывать пропитание, искать кров, утешать себя, защищаться. Ну, каков стимул для развития мозга?
Уайлд вышел в свет фар, чтобы Хестер его видела. Улыбнулся. Смуглый красавец (о таких говорят – «солнышко поцеловало»), свитый из мускулов, руки словно кабели высокого напряжения. Фланелевая рубашка с засученными рукавами, линялые джинсы, стоптанные треккинговые ботинки, длинные волосы.
Очень длинные светло-каштановые волосы.
Как тот волос на подушке.
Хестер взяла быка за рога:
– Что у вас с Лейлой? – (Уайлд не ответил.) – Только не отнекивайся.
– Я и не отнекиваюсь.
– Итак?
– Она живой человек. Ей надо, – сказал Уайлд.
– Ты что, серьезно? – спросила Хестер. – Ей надо? А ты у нас, получается, добрый самаритянин? Так, Уайлд?
Он шагнул вперед:
– Хестер?
– Что?
– Она разучилась любить. – (После этих слов в сердце у нее разорвалась еще одна бомба. А она-то думала, что больнее уже не будет.) – Может, однажды снова научится, – продолжил Уайлд. – Но она до сих пор тоскует по Дэвиду. – Хестер смотрела на него. Эмоции, переполнявшие ей душу, – гнев, обида, горе, вся эта дурь – сдулись, словно воздушный шарик. – Со мной ей ничего не грозит, – сказал Уайлд.
– Для тебя все по-прежнему?
– Все по-прежнему, – кивнул он.
Хестер сама не понимала, что сейчас чувствует. Сперва все думали, что установить личность мальчика будет проще простого. Поэтому Уайлд (к нему прилипло это очевидное прозвище, ведь по-английски «уайлд» – это «дикарь») какое-то время жил у Краймштейнов. В конце концов служба опеки определила его к Бруэрам, в весьма почтенную приемную семью. Бруэры тоже жили в Уэствилле. Уайлд пошел в школу. Преуспел почти во всех своих начинаниях. Но всегда был изгоем. Изо всех сил старался полюбить свою приемную семью – Бруэры даже усыновили его, – но в итоге оказалось, что жить он способен лишь в одиночестве. Если не считать дружбы с Дэвидом, Уайлд не умел общаться с людьми. Особенно со взрослыми. Возьмите комплексы брошенного ребенка и возведите их в десятую степень.
В его жизни были женщины, множество женщин, но надолго они не задерживались.
– Вы за этим приехали? – спросил Уайлд. – Поговорить про Лейлу?
– И за этим тоже.
– А еще зачем?
– Еще по поводу твоего крестника.
– Что с ним? – Уайлд обратился в слух.
– Мэтью попросил, чтобы я помогла найти его подругу.
– Что за подругу?
– Ее зовут Наоми Пайн.
– Почему он попросил именно вас?
– Не знаю. Не исключено, что у Мэтью неприятности.
Уайлд направился к машине:
– Вас по-прежнему возит Тим?
– Да.
– Я собирался в ту сторону, к дому. Подвезете, а по пути расскажете, что к чему.
Устроившись на заднем сиденье, Хестер повернулась к Уайлду:
– Значит, у вас все по-быстрому происходит?
– Лейла не такая. Сами знаете.
Хестер и правда это знала.
– То есть остаешься на ночь?
– Нет. Никогда.
Значит, подумала она, Уайлд и впрямь не изменился.
– И Лейлу это устраивает?
– Как вы узнали? – ответил Уайлд вопросом на вопрос.
– Про тебя и Лейлу?
– Да.
– В доме слишком чисто. – (Уайлд молчал.) – Ты же помешан на чистоте, – продолжила она. Это было вежливое преуменьшение. Официальных диагнозов Хестер не знала, но с дилетантской точки зрения Уайлд страдал от обсессивно-компульсивного расстройства. А Лейла – наоборот.
– Вон оно что.
– И еще я нашла длинный каштановый волос на Дэвидовой подушке.
– Это не Дэвидова подушка.
– Знаю.
– Залезли в спальню?
– Залезла. И зря.
– Это точно.
– Ну, извини. Просто все как-то странно. Ну, сам понимаешь.
– Понимаю, – кивнул Уайлд.
– Я желаю Лейле только добра. И тебе тоже.
Она собралась было сказать, что Дэвид бы их благословил, но не смогла. Уайлд, наверное, понял, что ей не по себе, и сменил тему:
Хестер ввела его в курс дела Наоми Пайн. Уайлд смотрел на нее пронзительно-голубыми глазами с золотым отливом. Выслушал все, почти не шелохнувшись. Его когда-то называли (может, до сих пор называют) Тарзаном. Прозвище идеально ему подходило, словно Уайлд был актер, вошедший в роль. Телосложение, смуглая кожа, длинные волосы.
Когда Хестер договорила, Уайлд спросил:
– Лейла в курсе?
Хестер помотала головой:
– Мэтью просил ей не рассказывать.
– Но мне вы рассказали.
– Насчет тебя разговора не было.
– Ловко вы извернулись. – Уайлд чуть было не улыбнулся.
– Профессиональная деформация. Чем хуже, тем лучше. – (Уайлд отвел глаза.) – Что?
– Они не разлей вода, – сказал он. – Лейла и Мэтью. Почему он ничего ей не рассказал?
Читать бесплатно другие книги:
